Божественная комедия, или Путешествие Данте флорентийца сквозь землю, в гору и на небеса

20. Четвёртая злодеяма. Прорицатели, вещуны, кудесники

И я увидел новые мучения.

Я увидел в кругообразной ложбине приближающийся строй тёмных фигур. Люди шли мерно и, как мне издали показалось, торжественно, как ходят у нас во время похоронных шествий и церковных процессий. Но неестественно выглядело соединение голов с телами. Я таращился, не веря собственным глазам. Их головы были свёрнуты на спину, лица обращены точнёхонько назад. Шли они, не видя пути, как бы пятясь, отчего их шествие казалось торжественным. В самой мрачной больнице среди скрученных параличом я не видал ничего подобного. Многие из них рыдали, как на настоящих похоронах, и слёзы текли по их спинам, сливаясь в ручеёк меж ягодицами. Увидав такое, я сам не мог удержаться от слёз и, отвернувшись, прижался лбом к холодной шершавой поверхности скалы.

Однако наставник, вместо того чтобы посочувствовать, обратился ко мне сурово и насмешливо:

– Ты добрался до этих мест, и ты всё ещё такой дурак? Неужто ты до сих пор не понял: здесь милосердие живо, если оно умерло. Тот, кто искажает своими чувствами правосудие Божие, становится соучастником преступления. Неужто ты хочешь присоединиться к этим? Погляди, кто они такие.

Пристыженный и испуганный, я отлепил голову от камня, а учитель продолжал, указывая то на одного, то на другого:

– Вот этот – гадатель и прорицатель: он силился увидеть то, что ждёт его впереди, а теперь принуждён вечно глядеть назад, и спина у него на груди, а грудь на спине. Когда во время битвы под Фивами в него ударила молния и под его колесницей разверзлась земля, фиванцы насмехались со стен: «Куда провалился, Амфиарай? Не бросай поле боя, нам без тебя будет скучно!» А он летел в тартарары, пока не рухнул под ноги Миносу, а тот зашвырнул его сюда. А вот – известный вещун Тиресий. Однажды, в молодые годы, он увидел змей, сплетшихся в любовном экстазе, стукнул их посохом, желая сам стать змеем, но вместо этого превратился в женщину и семь лет ходил без бороды и мужских признаков, зато с женской грудью и прочим, пока снова не встретил тех змей, прикоснулся к ним – лишь тогда ему был возвращён мужской облик. А вон, тычется ему в брюхо своей задницей: это Аррунт, этрусский оракул из Луни, с тех гор, где добывают каррарский мрамор. Он жил там в пещере, и сколько хотел гадал по звёздам да созерцал морские дали, пока не впутался своими предсказаниями в войну между римскими триумвирами. Ну и напророчил так, что поверившие оказались в дураках. А та, которая прикрывает грудь и срамные части распущенными волосами, – она та самая, от чьего имени произошло название моего родного города.

Тебе это, наверное, интересно, послушай. Её звали Манто, и была она дочь Тиресия и тоже прорицала в Фивах, городе Вакха. А когда Фивы подверглись разорению, она бежала оттуда и долго скиталась по свету, пока не забрела в наши края. Есть там такое озеро, высоко в Альпах, в сторону Тироля; называют его Гарда, или Бенако. В него сливаются воды тысячи рек и ручьёв; посередь того озера – остров, а на острове – храм; им правят владыки трёх городов: Тренто, Брешии и Вероны. А из озера возле крепости Пескьера изливается один поток – река Минчо. Она течёт меж полей и пастбищ до самого Говерноло, где впадает в По. Недалеко от её устья есть низина. Весной река разливается там, образуя болото. Проходя эти края, Манто нашла безлюдный островок среди топей, там и поселилась: она ведь была чародейка, да к тому же поклялась оставаться девственницей, поэтому искала уединённое местечко. Там она прожила остаток жизни, там и умерла. После её кончины собрались жители окрестных селений на это место: оно удобно для обороны, окружено со всех сторон рекой и болотами. Вот они, недолго думая, основали город прямо на ведьминых костях и назвали её именем – Мантуя. Город вырос и был многолюдным в мои времена и позже, до тех пор, пока доверчивый граф Казалоди не уступил власть обманщику Пинамонте: с тех пор город захирел. Таково происхождение моей родины.

Я выслушал этот рассказ, хотя внимание моё невольно отвлекалось на другое.

– Учитель, – сказал я, – в твоих словах истина, и всё, что кроме них, – прах и пепел. Но скажи мне про тех, проходящих под нами: может, среди них есть ещё кто-то, достойный внимания?

Он как будто очнулся от сна воспоминаний и вновь принялся показывать и рассказывать, теперь уже кратко:

– Вон тот, у которого бородища покрывает половину спины, – это Эврипил, о котором я писал в своей поэме, ты знаешь. Когда ахейцы ушли на войну с троянцами и Греция обезлюдела так, что мужской пол остался лишь в колыбелях, случилось так, что корабли их долго не могли выйти в море из Авлиды. Этот самый Эврипил вместе с авгуром Калхасом нагадал ахейским вождям, когда им поднимать якоря, – отсюда и произошли все бедствия этой войны. А тот, щуплый, рыжий, – Микеле Скотто, шотландец, императорский астролог, магистр магии и дуремагии. Тот – Гвидо Бонатти, тоже астролог. Тот – Асденте, сапожник из Пармы, сделавшийся прорицателем; он рад бы вернуться к шилу и дратве, да поздно: теперь уже не покаяться. Ну, а это всякие глупые бабы, превратившие веретено, челнок и иголку в колдовские снадобья: шептали, заговаривали, снимали сглаз да наводили порчу, в общем, творили всякие кривые дела, вот и вывернули себе шеи наизнанку. Но хватит: нам пора идти. На небосводе, который отсюда не виден, месяц уже, должно быть, сошёл к западному морю где-то там, над Севильей. Полнолуние минуло, и нам надо спешить.

Так он говорил, а мы шли всё дальше и дальше.

21. Пятая злодеяма. Встреча с чертями

Мы шли вверх и вниз и вели таинственную беседу.

И вот – вершина очередной каменной дуги, пересекающей следующую злодеяму. Я готов был узреть новые страсти, услышать стенания и тщетные жалобы грешников – но, глянув вниз, поначалу не увидел ничего. В глубокой лощине было черно. Хорошенько приглядевшись, я понял: там кипит работа, как на верфях в венецианском Арсенале: одни корабли строятся, другие на ремонте; в котлах варят смолу для заливки покорёженных днищ; здесь конопатят борта, тут заклёпывают носовой таран, там доделывают корму; мастера обстругивают рубанками вёсла, другие свивают канаты, третьи латают паруса и расправляют их, прежде чем закрепить на реях. А чернота происходила оттого, что на самом дне ямы кипело и пузырилось озеро густой смолы. Пузыри вздымались и лопались, выпуская едкий пар; брызги летели вверх, так что стены ямы были кругом облеплены вязкой чёрно-бурой массой.

Я всё ещё пялил глаза, пытаясь разглядеть, что там происходит, как вдруг наставник с криком «Берегись, берегись!» схватил меня и прижал к себе. Я только успел глянуть назад – и обомлел: прямо на нас по камням скакал, растопырив перепончатые крылья, огромный чёрт свирепого вида. На его костлявом плече болтался грешник; чёрт придерживал его за лодыжки.

– Эй, когтедёры, ловите! – проорал он вниз. – Вот вам староста Святой Зиты в Лукке. Окуните, пусть побулькает, а я погнал обратно: там ещё полно таких!

Он скинул грешника с плеча, и тот покатился кубарем по обрывистому склону. Чёрт погнался за ним, пиная, как мячик, и выкрикивая на ходу:

– Все там продажные твари! Один у них честный, да и тот Бонтуро! За деньги чёрное объявят белым!

Ударившись в последний раз о камень и подпрыгнув, грешник ухнул в кипящую смолу, погрузился в неё с головой и через мгновение всплыл с выпученными глазами. Тут из-под каменной арки, как беспризорники из-под моста, высыпали разномастные черти с баграми и крючьями в лапах.

– Окунись, окунись! – визжали они. – Поплавай, поплавай! Тут тебе не в ризнице под образами! Тут тебе не на пляже в Серкио!

Острыми крючьями на длинных древках черти подцепили его с разных сторон и принялись заталкивать вглубь, как поварята заталкивают кухонными вилками мясо в бульон, чтобы оно хорошенько проварилось. При этом они продолжали издеваться:

– Спляши, цыганская рожа! Попробуй обжулить нас, если получится!

Учитель мой осторожно огляделся и произнёс тихо:

– Ну-ка, спрячься за тот камень. Я пойду переговорю с ними. Смотри: что бы там мне ни наболтали, ты сиди молча. Не бойся: я тут бывал, мне известны их повадки.

Он решительно зашагал вперёд и спустился по мосту на тот берег (шестой на нашем пути). Завидев его, черти с рыком и лаем кинулись навстречу, как собаки на бродягу, размахивая своими крючьями; казалось, они разорвут его на части. Возглас учителя, однако, остановил бешеную стаю:

– А ну, посмей кто-нибудь меня тронуть! Уберите-ка ваши колючки. Пусть выслушает меня, который у вас старший.

Бесы остановились в нерешительности.

– Эй, Горехвост! Иди сюда, тебя кличут! – послышались голоса.

Толпа расступилась, и вперёд выступил крупный чёрт начальственного вида. Подойдя к Вергилию вплотную, он заговорил хриплым голосом:

– Ну? Чего тебе надо?

– Здоро́во, Горехвост! Неужто ты думаешь, что мне бы удалось явиться пред твои светлые очи без воли Того, Кому всё позволено? Так что лучше тебе пропустить меня, а со мною ещё кое-кого. Там, наверху, желают, чтобы я провёл его этим тернистым путём.

Старшину чертей, как видно, крепко озадачили эти слова. Выпустив из лап багор, он обернулся к своей братии:

– Не трожь его!

Пока те совещались, учитель обратился в мою сторону:

– Выходи! Хватит прятаться. Ступай сюда.

Я выбрался из-за камня. Но не успел сойти вниз, как черти всей толпой двинулись прямо на меня. Стало жутко. Так, наверное, чувствуют себя воины сдавшейся крепости, когда выходят на капитуляцию. Договор-то договором, но вот выступили они из-под защиты крепостных стен, а кругом множество вооружённых и обозлённых врагов… Я всем телом прижался к вожатому, как к единственной защите, не спуская при этом глаз с бесовских рож и когтей.

Черномазые остановились в нерешительности, однако держали крючья наизготовку.

– Что, ребята, пощекотать ему багром спинку? – вопросил один из них.

– Давай, давай, попотчуй! – послышались голоса.

Неизвестно, чем бы это кончилось, но толстый чёрт, с которым беседовал учитель, повернул рыло в сторону своих и прикрикнул:

– А ну, смирно! А ты, Шкуродёр, заткнись!

И, обращаясь к нам, проговорил малость повежливее:

– Вот что я вам скажу. Дальше вам будет этой тропой не пройти. Следующая арка рухнула, её обломки валяются на дне ущелья – можете посмотреть. Если уж вам так приспичило идти, то во-он по тому гребню. Там перескочите на следующий утёс, увидите.

И как бы нехотя добавил:

– Вчера, пятью часами позже нынешнего часа, исполнилось ровно 1266 лет, как рухнула эта дорога. Нас изрядно тряхануло тогда… Да… Ну вот что: я пошлю туда кой-кого из наших, пусть проверят, не повылезали ли там эти, которые в смоле. А заодно и вам путь укажут. Не бойтесь, они вас не обидят.

И, снова повернувшись к хвостатой толпе, принялся отдавать распоряжения:

– Косорылый и Баба! Ну-ка, два шага вперёд! И этот, как тебя, Сучий Потрох! Ты, Борода, будешь старшим по команде! Позовите-ка ещё мне Шило-в-жопе, Дракончика, Кабана и Хрена Собачьего! Кого ещё? Хорёк и Дёрганый! Всё, хватит. Готовы? Слушай мою команду! Идти к дальней яме, осмотреть вокруг, чтоб был порядок! Этих довести в целости и сохранности! Всё ясно?

Пока поименованные выбирались из толпы и совещались перед дорогой, я заговорил на ухо вожатому:

– Учитель! Вид-то у них жутковатый! Зачем нам идти с ними? Ты ведь сам знаешь дорогу. Ей-богу, опасно: смотри, они уже скалятся на нас, и взгляды у них недобрые!

– Не робей, – ответил он так же тихо. – Пусть строят рожи, нам не страшно! Это они зарятся на ту публику, что плавает в смоляном корыте.

Черти выстроились и зашагали гуськом по каменной гряде влево. При этом они высунули языки и сделали равнение на командира, а тот наклонился и испустил из задницы звук походной трубы.

22. Мздоимцы в кипящей смоле. Драка чертей

На своём веку я видывал всякое. Видывал кавалерийские роты, гордо гарцующие на параде, бодро выступающие из лагеря, грозно начинающие атаку и в панике удирающие с поля боя. Помню и походы, и набеги, и турнирные сшибки – под барабанный бой, под звон колоколов, при пении труб и при набатах с городских башен. Но никогда в жизни ни дома, ни в чужих землях не доводилось мне наблюдать такое дикое шествие под такую причудливую музыку!

Итак, мы шагали в компании десятка чертей. Весёленькое общество! Но, как говорится, в церкви с праведниками, в кабаке с пьяницами. Вскоре я пообвык и вновь принялся вглядываться вглубь ложбины, где в пузырях кипящей смолы кувыркались чьи-то фигуры. Перед непогодой на море возле носа корабля выпрыгивают из воды дельфины и, мелькнув плавником, исчезают в зелёных волнах. Так и здесь из клокочущего вара выставлялась то одна спина, то другая и тут же скрывалась. Ища минутного облегчения, высовывались грешники и прятались от ещё худшей участи. Края смоляной ямы были похожи на берега придорожной канавы в погожий весенний полдень: как лягушки сотнями вылезают на солнышко, морды наружу, брюхо и лапы в воде, так тут повсюду торчали грешные головы и плечи. Сто́ит, однако, квакушкам завидеть путника или заслышать его шаги, они проворно ныряют в тину; так и тут: при появлении нашего отряда высунувшиеся исчезали в пучине.

Впрочем, везло не всем.

Один из грешников чуть замедлил, не успел скрыть вихры в чёрном вареве (как бывает: одна лягушка нырнула, а другая застряла). Тот чёрт, что был к нему ближе других, по имени Сучий Потрох (я уже выучил, как кого звали), мгновенно вскинул багор, зацепил зазевавшегося за спутанные просмолённые космы и, словно водяную крысу, вытащил на берег.

– Эй, Хорёк, – прорычал он, – тащи его! Дёрганый, погладь-ка его коготками по спинке да сдери с подонка шкуру!

– Сдери, сдери шкуру! – завопили они все вместе на все лады.

Я бросился к учителю:

– Кто это? Узнай, если можешь. А то они сейчас разорвут его на куски!

Наставник решительно растолкал разъярённых бесов и обратился с расспросами к простёртому на берегу. Тот отвечал, не в силах подняться, лишь вытягивая шею навстречу своему временному избавителю:

– Ох! Сам-то я из Наварры. Мамаша родила меня от мерзавца, да и отдала в услужение. Служил я одному сеньору, другому, долго ли, коротко – попал к королю Тебальдо. Ну, там мне оказалась лафа: король-то добрый да простоватый. Вот я вертел им, как хотел, да всласть наживался… Хорошее было времечко! Вот за это теперь варюсь в этой дряни.

Но черти уже очухались. Тот, которого звали Кабан, подскочил и с размаху воткнул свои здоровенные кабаньи клыки наваррцу в бок, как вилку – в кусок мяса. «Попалась мышка кошке!» – подумал было я. Однако Борода, который у них за старшего, оттолкнул клыкастого и, встав над грешником, прикрикнул:

– Всем смирно! Не трожь без команды!

И, обернувшись к учителю, промолвил:

– Допрашивай его, если нужно. Только поскорее, пока ребята терпят.

Мой вожатый продолжил как ни в чём не бывало:

– Ну-ка, расскажи теперь о своих приятелях. Там с тобою не варится ли кто-нибудь из итальянцев?

– А как же, – продолжил грешник, чуточку отдышавшись, – только что тут валялся рядом один такой. Он-то успел занырнуть, а я – нет, вот теперь и маюсь…

Договорить ему не удалось. На сей раз не выдержал Шило-в-жопе.

– Сколько можно ждать? – заорал он и с такой силой дёрнул грешника когтями, что выдрал из плеча кусок мяса.

В тот же миг Дракончик цапнул за ногу, остальные придвинулись, протянули когти. Но старшой остановил их угрожающим рыком, и мы получили возможность продолжить милую беседу.

– Так ты говоришь, был тут с тобой итальянец? – вновь заговорил учитель. – Кто таков?

Грешник отвечал, пытаясь зализать рану:

– Да брат Гомита из Галлуры… Мешок с дерьмом!.. Тот, который поймал врагов своего господина, а потом отпустил их за хорошую взятку… И те были счастливы, и он доволен, а теперь здесь плескается… Да уж, жулик был отменнейший. Ему под стать ещё один – Микеле Цанке: пусть поцелуются в этой жиже. Тот тоже сардинец, из Логодоро, вот они всё и треплются про свою Сардинию… Эх, я бы ещё вам разного порассказал, да гляньте, он уже скалит клыки! Ну как кинется да почешет мне шкуру!

В самом деле, Сучий Потрох, незаметно подсунувшись, разминал когти, жадно глядя на нашего собеседника, так что командиру пришлось прикрикнуть:

– А ну, отвали, цапля! Ишь, навострил клюв!

– Ежели вам чего от меня надобно, то скажите этим, чтобы убрали подальше свои крючья. А я вам назову ещё кой-кого – из ваших ломбардцев и тосканцев. А коли хотите, и покажу: только свистну – и они выплывут как миленькие! Или, ещё лучше, нырну-ка я за ними! Да я вам их сколько хотите вытащу!

– Во хитрюга! – вскинулся Хрен Собачий. – Это он мозги пудрит, чтобы только занырнуть да от нас смыться!

– Ой, ой, – заюлил наваррец, – подумаешь, хитрость! Да вам же лучше: я вместо одного себя десяток других вам на потеху выведу!

Пузатый чёрт, которого называли Бабой и которому уже давно не терпелось, оборвал эти разглагольствования:

– Ну, ты, коли попытаешься удрать, так у меня не зря крылья! Выдерну тебя из смолы да зашвырну на ту скалу. Будет ребятам игрушка!

Все черти повернули рожи в ту сторону, куда махнул крылом Баба. Тут наваррец, поняв, что за ним никто не присматривает, прыгнул, как жаба, с берега в кипящую смолу – и был таков.

Черти загалдели, бранясь страшной бранью. Более всех досадовал Баба, по вине которого ускользнул лакомый кусок. Грешник вынырнул на мгновение, будто дразня своих врагов. Баба взмыл в воздух и спикировал на него, но жертва оказалась проворнее и нырнула снова, точно утка, когда на неё кидается коршун. Незадачливый чёрт взлетел от бурлящей поверхности, но едва успел расправить крылья, как Косорылый с разбегу прыгнул и спланировал прямо на него. Два демона столкнулись в дымящемся воздухе и, кувыркнувшись, рухнули прямиком в горячий дёготь. Они барахтались, пытаясь выбраться, но их перепончатые крылья от этого лишь прочнее влипали в вязкую смолу. Запахло жареным. Собратья их заметались; Борода отдавал приказы; вот уж четверо с баграми перелетели на другую сторону рва, вот уж с двух берегов протягивали они крючья, чтобы утопающим было за что ухватиться… Но мы с наставником не стали дожидаться завершения спасательной операции и поспешили своей дорогой, оставив хвостатых в их бедственном положении.

23. Шестая злодеяма. Лицемеры. Казнь Каиафы

Избавившись от опасных спутников, мы быстро зашагали по узкой тропке след в след, глядя под ноги, как братья-минориты. Перед моим мысленным взором всё мелькала перепончатокрылая парочка и разлетались брызги огненного варева. «Вот, – думалось мне, – прямо-таки эзопова басня: взялась лягушка перевезти мышку через пруд, привязала её к себе и поплыла, да на середине пруда испугалась коршуна, нырнула на дно и пассажирку утопила. Кинулся чёрт за грешником, сам в смолу угодил, да ещё товарища утащил». Вслед за этой мыслью потянулись другие: «Здорово черти вляпались. А ведь если бы не мы, их туда не послали бы, и ничего бы не случилось. Пожалуй, они очухаются, да и вспомнят про нас. Они и так-то свирепые, а если ещё и в ярости! Да они уж, верно, гонятся за нами – вот-вот настигнут, растреплют нас как гончие – зайца!»

В страхе я обернулся, вглядываясь в даль, но ничего невозможно было разглядеть во мраке.

– Учитель, – крикнул я, – умоляю, спрячемся! Когтедёры наверняка близко! Я так ясно представляю их рожи, что уже как будто вижу…

– Да, – воскликнул он, обернувшись, – ты читаешь мои мысли! Вот что: видишь ту гряду за следующей ложбиной, справа? Нам надо туда – черти нас там не достанут, им нельзя покидать пределы своей злодеямы. Придётся спуститься вниз, а не то мы пропали.

Не успел он договорить, как вдали замелькали чёрные тени. Черти стремительно приближались, размахивая крыльями; мне показалось, что я уже вижу их огненные глаза, налитые неутолимой злобой. В тот же миг вожатый подхватил меня, как мать при пожаре хватает ребёнка – завидя пламя, бросается к своему дитяти, прижимает его к груди и стремглав, в чём была, выбегает на улицу. Так он со мной в охапку кинулся вниз по крутому склону, где – бегом по камням, где – скатываясь чуть не кубарем, как вода скатывается по жёлобу на мельничное колесо. Прижатый к его груди, я не успел ахнуть, как мы оказались на дне шестой злодеямы.

Он выпустил меня из объятий. Мы ещё не успели отдышаться, как увидели, взглянув вверх, толпу разъярённых демонов; они рычали и ругались, размахивая когтистыми лапами. Но нам они уже не были опасны.

Оглядевшись, мы увидели, что по дну ложбины двигались люди – как мне вначале показалось, ярко и пёстро раскрашенные. Они выступали медленно, будто в кандалах, со стенаниями и рыданиями. Все они были одеты в длинные рясы с широкими рукавами и капюшонами, как у клюнийских монахов. Но в отличие от монашеских их одежды снаружи были покрыты ослепительно блистающим золотом; подкладка же, как я вскоре заметил, сплошь из свинца. Говорят, император Фридрих придумал такую штуку: одевать своих врагов в свинцовые рубахи, ставить на раскалённые угли и ждать, пока расплавленный свинец сожжёт их насмерть. Я думаю, что одежды Фридриховых смертников показались бы льняными накидками рядом с теми, что мы увидели здесь.

Мы повернули влево и пошли рядом с толпой ноющих грешников. Придавленные своим тяжким одеянием, они ползли так медленно, что мы поминутно обгоняли одну шеренгу за другой. Я сказал вожатому:

– Так мы проскочим их всех. Как бы здесь найти кого-нибудь сто́ящего?

– Постой, подожди! – донеслось из толпы, прежде чем учитель успел ответить. – Что несётесь как угорелые? Может быть, мы на что сгодимся.

– И правда, – согласился учитель, – послушаем, что скажут.

Мы приостановились. Двое в толпе кивали нам головами, показывая, что хотят пообщаться. Плотная масса попутчиков и тяжесть ноши мешали им, но они кое-как протолкались и оба замерли, искоса разглядывая нас из-под капюшонов. Наконец один сказал другому:

– Смотри-ка, этот как будто живой! Грудь-то дышит!

– А ежели они дохлые, – промолвил другой, – то почему не по форме одеты?

Первый, слегка откашлявшись, обратился ко мне:

– Земляк! Что ты тосканец, я узнал по выговору. Не сочти за труд объяснить, кто ты и как попал в эту могилу отъявленных лицемеров?

– Верно, – сказал я в ответ, – моя родина – великий город на берегах Арно. И тело моё ещё пока то же, что и было от рождения. Но вы-то кто? Что это, едкое, как желчь, стекает по вашим щекам? И что за блистающие ризы на вас надеты?

Первый проговорил, склонив голову:

– Эти солнечные балахоны так тяжелы, что плечи наши гнутся под ними, как коромысла. Мы оба состояли в братстве гаудентов – их ещё называют «веселящимися братьями». Я – Каталано, он – Лодеринго, оба из Болоньи. Нас призвали во Флоренцию посредничать в переговорах чёрных и белых, а мы тайком натравливали одних на других. Результат ты сам мог видеть – до сих пор, наверное, торчат обгорелые балки квартала, что возле башни Гардинго.

Да, я видел и помню, и уже было воскликнул: «Братья-мерзавцы! Ваши злодеяния…» Но тут же осёкся. Ибо в глаза мне бросилось нечто. Поперёк дороги, прямо под ногами шествующих, я увидел распростёртого человека, пригвождённого к земле тремя кольями. Бородатое лицо повернулось в нашу строну. Он увидел, что я гляжу на него; черты его исказились, он весь задёргался, пыхтя в клочковатую бороду. Брат Каталано проследил за моим взором и сказал:

– А, так ты не знаешь, кто этот продырявленный! А ведь это он внушил фарисеям: «Лучше, чтобы один человек умер за народ…» Да, это Каиафа собственной персоной. Вот теперь валяется тут и проверяет на своей шкуре, сколько весит каждый из нас вместе с нашей одежонкой. И тестюшка его здесь, только подальше, и прочие собратья по проклятому совету.

Даже Вергилий, как я заметил, был изумлён казнью, которой подвергнут в Преисподней творец самой безбожной в мире казни. Вечно пригвождён, вечно попираем! Но надо было нам как-то выбираться из этой ямы. Учитель принялся расспрашивать «веселящихся братьев», нет ли где удобного подъёма.

Каталано кивнул и промолвил:

– Есть-то он есть, и ближе, чем ты думаешь. Вон там пролегает гряда, тянется она от Отвесной стены к самому Срединному колодцу через все проклятые ложбины. Да только над нашей яминой она давным-давно рухнула. Разве что удастся вам взобраться по обломкам, вон по тем каменюгам.

Посмотрев туда, куда указывал Каталано, вожатый глубоко задумался. Чело его омрачилось, взор потемнел. Наконец он проговорил:

– Хорошенькую дорожку указал нам начальник когтедёров!

Брат Лодеринго поддакнул из-под капюшона:

– Живучи в Болонье, я слыхал о хитростях дьявола: он, говорят, лжец и отец лжи. Зря вы послушались чёрта.