Божественная комедия, или Путешествие Данте флорентийца сквозь землю, в гору и на небеса

Но учитель уже зашагал вперёд, в сторону обвала. Мне ничего не оставалось, как направиться по его стопам.

24. Седьмая злодеяма. Ещё одна встреча с соотечественником

В самом начале года, когда солнце проходит над Водолеем и день уже стремится сравняться с ночью, является на смену сёстрам-снежинкам братец утренний иней и укрывает поля непрочной белой фатой. Таким вот утречком выходит селянин из своей хижины и видит, что нива побелела. А зерно в амбаре у него на исходе, и скот кормить нечем. Возвращается он домой в досаде, бродит кругами, бранится и размахивает руками, и не знает, как быть и что делать. Но пройдёт часок-другой, солнышко пригреет. Снова выглянет земледелец из дому, а мир изменился, белое стало разноцветным. Возвращается к нему бодрость духа, берёт он свой пастуший посох и, напевая, гонит скотину на пастбище.

Так случилось и со мной. Увидев, как помрачнело лицо учителя, я не на шутку испугался. Но когда мы подошли к краю каменистой осыпи и он обернулся ко мне с тем светлым и открытым взором, который привлёк меня в самом начале нашего пути, страх мой улетучился и сердце окрепло.

Он внимательно оглядел развал каменюг, как бы оценивая масштаб предстоящих трудов, смерил взглядом громоздящиеся над нами глыбы. Подхватил меня и, подняв, подсадил на огромный ближайший камень; затем быстро взобрался на него сам.

– Цепляйся за самый верх! – приказал он, оглядев следующий валун. – Только попробуй сначала, прочно ли он держится.

Да уж, этим, которые в свинцовых рясах, отсюда не вылезти! Мы и то с превеликим трудом карабкались: бестелесному Вергилию было полегче; мне с весом живого тела пришлось бы туго, если бы он не подсаживал и не подтаскивал меня где нужно. К счастью, восьмой круг устроен с наклоном к Срединному провалу, поэтому в каждой ложбине внутренний склон, обращённый к центру, малость пониже, чем внешний. В обратную сторону нам было бы не выбраться. Но, двигаясь в предписанном направлении, мы наконец достигли вершины.

Когда я всполз на самый верхний камень, дыхание оставило меня, лёгкие как будто сжались в комок. В полном изнеможении я упал, не в силах двинуться. Но долго рассиживаться не пришлось.

– Возьми-ка лень на ремень! – прикрикнул учитель. – Лёжа на печи подвига не совершишь, а кто живёт без подвига, тот в мире оставит след, как дым на небе или пена на море. Вставай! Бодростью духа побеждай немощь плоти! У нас ещё долгий путь впереди. Мало преодолеть Преисподнюю – нам предстоит ещё взойти по такой лестнице, что… Понятно? Ну давай, поднимайся!

Сердце моё колотилось и дыхание прерывалось, но делать было нечего. Я кое-как отдышался, встал и произнёс насколько мог бодро:

– Я готов! Веди меня дальше – силёнок хватит!

Мы двинулись вперёд по гребню утёса. Идти становилось всё тяжелее, скалы – всё круче, камни под ногами – всё крупнее и острее. Я шёл, то бормоча, то напевая себе под нос для облегчения тягот пути. Как вдруг услышал голос из глубины. Собственно, это был не голос, не человечья речь, а какой-то нечленораздельный рык и вой. Он исходил из очередной расщелины, к которой мы приближались. В этом рёве невозможно было различить ничего, кроме злобы, гнева и отчаяния. Мы уже находились на вершине арки, уцелевшей над следующей злодеямой. Наклонившись, я заглянул в пропасть, но ничего не мог разглядеть в кошмарной тьме.

– Учитель, – воззвал я, – спустимся пониже. Отсюда мне не разобрать, что слышу и вижу.

– Что ж, – ответил он, – сойдём, только осторожно.

Мы спустились туда, где арка примыкает к следующей гряде. Отсюда открылась моему взору седьмая ложбина. Первое, что я увидел, – змеи. Море, шевелящееся месиво змей. Каких только тут не было! Во всех пустынях Эфиопии, Ливии и Аравии, вместе взятых, не наберётся столько ползучих гадов, сколько ползало и извивалось здесь. Рогатые якулы, водяные хелидры, двухлапые фареи, пестроцветные ченкры, которые всегда движутся извиваясь и никогда не останавливаются, хвостоголовые амфисбены[4] и прочие порождения песков и болот наполняли пространство ямы. А среди них метались голые люди, охваченные ужасом, безуспешно пытаясь укрыться от змеиных укусов в расщелинах меж камней. Руки их были переплетены змеями, как верёвками; змеи обвивали их шеи, завязывались узлами на поясе, опутывали чресла.

На одного такого беглеца прыгнул огромный змей, раскрыл пасть и острыми зубами впился в шею чуть повыше плеча. В тот же миг несчастный вспыхнул огнём, как факел, запылал и обратился в угли прежде, чем я успел моргнуть глазом. Но едва пепел осыпался на землю, как тут же собрался в кучу, стал расти – и через мгновение восстановился в прежнего человека.

Учёные утверждают, что есть такая птица Феникс, которая питается не мошками и не травкой, а клюёт исключительно зёрнышки ладана и пьёт смолу нарда и мирры; так вот она, дожив до пятисот лет, сгорает дотла, а потом возрождается из пепла. Наверное, исчезнув в пламени и воссоздавшись, Феникс озирается с таким же страхом и изумлением, с каким глядел вокруг себя слепившийся из праха грешник. Он стоял, как будто не понимая, кто он и где он. Лишь слова учителя привели его в чувство.

– Кто ты? Как здесь оказался?

– Кто бы ни был ты, а я Ванни Фуччи. Тут я совсем недавно. Плюхнулся в эту лоханку из Тосканы. Ах, как мне нравилась тамошняя жизнь – скотская, ей-богу, а не человечья! Звали меня Зверюга из Пистои. Я-то и вправду был зверюга, а Пистоя – подходящая берлога для таких бестий.

Я узнал его. Не очень-то хотелось мне вступать с этим типом в разговор. Я шепнул учителю:

– Спроси его, за что ему присудили мучиться здесь. Он был всего-навсего свиреп и кровожаден и должен бы вариться в Кровавой речке.

Грешник, кажется, услыхал мои слова. Лицо его побагровело то ли от ярости, то ли от стыда. Обратившись ко мне, он проговорил сдавленным голосом:

– Мне противнее видеть тебя здесь, в этой гнусной ямине, чем бывало при жизни. Но уж коли тебе интересно, знай: меня запихали сюда потому, что я спёр из соборной ризницы драгоценные побрякушки, да и свалил на другого, которого засудили.

Он поглядел на меня с ненавистью и добавил:

– Чтоб ты не слишком радовался, видя меня здесь, послушай, я предреку тебе кое-что. Может, пригодится, если выползешь на волю из этих мест.

Исхудает Пистоя, выблевав Чёрных.Сменит Флоренция старую голову на новую, дурную.Заварит варево Марс такое, что дым покроетдолину Магры и разрастётся в тучу.Грянет из тучи гроза над полями Пицена.Шарахнет молния по твоим друзьям белым,и все они будут побиты.

– Это я нарочно тебе предсказал, чтобы уязвить побольнее.

25. Удивительные превращения человека и змея

Произнеся эти невразумительные слова, нечестивец воздел обе руки кверху, сложил два кукиша и заорал дурным голосом:

– На Тебе, Боже, что нам негоже! Понюхай!

Признаюсь, в этот миг я полюбил змей, ибо одна из них обвилась вокруг шеи мерзавца и сдавила гортань, заставив замолчать богохульную глотку, другая же скрутила ему руки так, что он не мог более пошевелить своими погаными пальцами.

Ох, Пистоя ты, Пистоя! Лучше бы тебе сгореть и не возродиться – так много ты произвела на свет негодяев! Вот и этот твой Ванни: во всех мрачных пропастях Преисподней не видал я другого такого гнусного и богопротивного типа!

Оплетённый и терзаемый змеями, ворюга бросился бежать и пропал из виду. Вместо него из сумрака выскочила иная причудливая тень. Это был кентавр; он скакал, как бешеный жеребец, и вопил: «Где он? Где он? Дайте его мне, гадину!» Даже на змеиных болотах Мареммы не набрать такого множества ползучих тварей, какое ползало и извивалось по его телу от крупа до человеческого торса. А плечи его наподобие воротника покрывал крылатый дракон и огненным жаром дышал в затылок.

– Это Какос, – объяснил учитель. – Когда-то он обитал в пещере под Авентинским холмом и время от времени похищал и пожирал местных жителей. От своих собратьев-кентавров он отделён и помещён сюда, потому что был вор. Например, он угнал целое стадо коров, пасшееся неподалёку. Но тут ему не повезло: коров этих сам Геракл гнал с острова Гериона в Тиринф к Эврисфею. Геракл нашёл коров, а похитителя пристукнул своей знаменитой палицей. Говорят, он нанёс этому типу сотню ударов. Хотя, думаю, хватило бы и десяти.

Пока я слушал этот рассказ, кентавр умчался. Тут наш разговор был прерван истошным воплем: «Чианфа! Куда делся Чианфа? Он превратился в змея!» И ещё три бледные тени явились нашим взорам.

Ежели ты, друг мой, не поверишь дальнейшим моим словам, я не буду в претензии. Я и сам-то с трудом верю тому, что видел собственными глазами.

А случилось вот что.

Пока я разглядывал этих троих, откуда ни возьмись появился змей, или как его назвать: гад о шести лапах, чёрный как смоль, прыгнул на одного из троицы и острыми зубами впился ему в лицо. При этом передними лапами ухватил за руки, средними оплёл бока, задние протянул по бёдрам, а хвост просунул между ног и закинул на спину. Никакой плющ не опутывает так дерево, как это чудище оплело человека. В тот же миг тела их стали менять цвет и таять, словно воск на жарком солнце. Контуры слились, теряя прежние очертания. Так по бумаге, если держать её над свечой, бежит, разрастаясь, горелое пятно – ещё не чёрное, но уже не белое.

Двое других заголосили, глядя на первого:

– Аньело, Аньело, что с тобой? Тебя не узнать – до чего ты изменился!

Страшное превращение продолжалось: человеческая голова слилась со змеиной, лицо сделалось мордой, рот – пастью, из рук и передних лап образовались две странные конечности, торс и ноги превратились в какие-то невиданные выросты. Диковинное существо – то ли один, то ли двое – медленно оплывало и таяло, как ярко горящая свеча.

С этой свечки как будто капнула капля и, ударясь оземь, обернулась шестиногой змейкой. Подобно ящерице, когда она, нагретая жарким полуденным солнцем, молниеносно перебегает от стенки к стенке, огненная тварь стремительно метнулась к другому грешнику, взвилась по ноге, ужалила в пупок и упала наземь. Ужаленный продолжал стоять, не проронив ни слова, и только тупо глядел на свернувшуюся у его ног змею. Так он стоял, зевая и покачиваясь, – неодолимый сон начал овладевать им. Меж тем из его раны и из змеиной пасти повалил чёрный густой дым, сливаясь в одну струйку.

Молчи, Лукан, про бедствие Сабелла и Насидия! Молчи и ты, Овидий, про Кадма и Аретузу! Никогда не видали вы такого слияния противоположных природ, какое совершалось перед моими глазами!

Змеиный хвост разделился надвое, человечьи же ноги слиплись так, что уже невозможно было увидеть меж ними границу. Раздвоенный хвост стал принимать форму ног; змеиная шкура делалась всё мягче и светлее, тогда как человечья кожа жестела. Руки человека стали втягиваться в плечи, и по мере того, как они укорачивались, длиннее становились передние лапки змеи, обретая форму рук. С содроганием и с невольной усмешкой смотрел я, как у змеи в месте соединения раздвоенного хвоста из двух сложенных задних лапок образовался мужской член, и в тот же миг у человека он распался и исчез. Окутывавший обе фигуры дым превратился в волосы на голове и шкуре у змеи; с человечьей же кожи вылезла вся растительность. И так, по-прежнему глядя друг другу в глаза, как заворожённые, оба существа наконец поменялись местами: тот, кто стоял, упал, а тот, кто лежал, поднялся во весь рост. У вставшего голова изменила форму: сузилась сзади и расширилась спереди, из щёк выросли уши, посередине образовался нос, уменьшившаяся пасть обросла пухлыми губами. Тот же, кто лежал, выпятил морду, втянул уши, как улитка втягивает рожки; язык его высунулся и раздвоился на кончике.

Дым рассеялся. Человек, ставший змеёй, уполз с шипением в глубину злодеямы. А змей, обретший человеческий облик, плюнув ему вслед, проговорил, заметно шепелявя:

– Пушть теперь Буозо пополжает, как я полжал по этой щебёнке!

Прости, друг мой, слушатель или читатель, если я недостаточно ясно описал чудесное превращение, – меня извиняет новизна сего предмета. Я до того был потрясён и заворожен увиденным, что не сразу обратил внимание на уцелевшего третьего участника этой сцены. Теперь наконец я смог разглядеть и мгновенно узнал его: это был известный ворюга Пуччо из рода Галлигаи – конечно же, флорентиец.

26. Восьмая злодеяма. Последнее путешествие Улисса

Ликуй, моя двуглавая родина! Ты распростёрла крылья над землями и морями, и во всех уголках Преисподней тебя поминают! Вот и тут, среди хищников и ворюг седьмой злодеямы, попались мне аж пятеро соотечественников. Немудрено, что все вокруг спят и видят миг твоей, Флоренция, погибели. Что ж, ежели моей стране суждено пройти через великие бедствия, то пусть уж поскорее, пока сам я ещё полон сил. А то на старости лет слишком горько будет видеть её падение.

По каменной осыпи мы не без труда вскарабкались обратно на перевал и двинулись дальше, протискиваясь между скалами и петляя среди расселин. И вот перед нами предстала восьмая пропасть.

На исходе жаркого летнего дня, в тот благословенный час, когда угомонились назойливые мухи, а злобный комар ещё не проснулся, землепашец любит прилечь, отдохнуть на пригорке над долиной. Лениво поглядывает он вниз, на пашни, на сбегающие по склону виноградники, и в наступающей темноте видит множество огоньков: это светляки зажигают свои фонарики. Так и здесь: простёршаяся под нами ложбина сверкала бесчисленными огнями. Языки пламени вздымались из самых недр ложбины, взлетали поодиночке вверх, метались туда и сюда, и в каждом, как косточки в спелом винограде, виднелись подобия человеческих фигур. Похожим образом в церквах изображают вознесение Илии Пророка: колесница летит в пламенеющей сфере, и Елисей стоит внизу и не смеет взирать на огненное облако, окутывающее его учителя.

Пытаясь разглядеть, что заключено в горящих сосудах, я так далеко высунулся за край обрыва, что едва не свалился и лишь в последний момент уцепился за выступ скалы.

– В каждой капле – душа грешника, – промолвил учитель, дабы унять моё опасное любопытство. – Вечно летает и вечно горит, горит и не сгорает.

– Вижу, – ответил я. – А что это вон там: как будто две огненные колбы соединились вместе, и над ними мечутся отчаянные языки пламени, словно над погребальным костром?

– О! – возгласил наставник торжественно и поднял вверх палец. – Это Улисс и Диомед.

Я обомлел. А он продолжал:

– Да, тот самый Улисс и его приятель Диомед. Вдвоём они похитили Палладиум и придумали троянского коня, вот теперь и мучаются на пару. Это по их вине погибла Троя и был обречён на скитания Эней, прародитель римлян.

Слова учителя взволновали меня до крайности. Тут, невдалеке от меня, – сам Одиссей!

– Послушай, великий наставник, – воскликнул я с трепетом, – как бы мне пообщаться с ними? Если только смогут они говорить из пламени, будь милостив, устрой мне такую беседу. Смотри, они приближаются! Я сам весь горю от нетерпения!

– Твоё-то желание мне понятно, – отвечал он, – и я целиком его одобряю. Только вот что: постой-ка ты в сторонке молча. Я сам попытаюсь заговорить с ними. По-гречески. А то если ты затараторишь на твоей варварской латыни, так они, пожалуй, и отвечать не станут.

Дождавшись, когда огненная капсула подлетела поближе, он обратился к горящим в ней с такой примерно речью (я по-гречески кое-как понимаю):

– О вы двое, которые горите в одном общем огне! Если я заслужил милость вашу, сочиняя возвышенные стихи о вас и ваших собратьях, помедлите минуту и ответьте на мой почтительный вопрос. Расскажите, кто-нибудь один из вас, как он закончил дни свои. Ибо мы знаем всё про ваши подвиги и ничего про вашу смерть.

Высоченный столб пламени затрепетал над огненным сосудом, будто от дуновения ветра. Затем он принял очертания языка, колеблющегося во устах человеческих. Из этих колебаний и трепета стали складываться слова, понятные и без звука. Вот что поведал нам хитроумный Улисс.

«С тех пор, как покинул я остров Цирцеи, где пребывал в сладком плену (между прочим, поблизости от Гаэты, куда вскоре суждено было причалить вашему красавцу Энею), с тех самых пор, говорю я, как дано мне было вернуться на милую родину, страсть к путешествиям не покидала меня ни на минуту. Ни привязанность к родной земле, ни память отца, ни любовь к жене и к сыну, потерянным и вновь обретённым, – ничто не могло заглушить во мне тягу к дальним странствиям. И я наконец отправился в новое плавание. Всего на одном корабле, с немногими верными спутниками – увы, почти уже стариками, – мы отплыли с Итаки, и морские ветры понесли нас на запад. Мы плыли и плыли; мы миновали знакомые берега Сардинии и Мальорки, Каталонии и Андалуса. Ал-Джазаир[5]

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

То есть папой римским.

2

Имеется в виду эмблема рода, к которому принадлежал Буйамонте.

3

Имеется в виду папа Климент V, ставленник короля Франции Филиппа IV.

4

Якулы, хелидры, фареи, ченкры, амфисбены – названия реальных и фантастических пресмыкающихся, обитающих в Ливийской пустыне согласно «Фарсалии» Лукана.

5

Алжир (араб.).