Белый снег, черные вороны

Едва гроб завезли во двор, не дожидаясь, когда Ван Чуньшэнь найдет людей для его разгрузки, Цзинь Лань выскочила из кухни и, словно оценивая какую диковину, сделала круг вокруг гроба, постучала по крышке, а затем недовольно щелкнула языком: «Какое толстое дерево, наверняка взял самый дорогой!»

Не стоит тебе соперничать, коли помрешь, справлю такой же, подумал Ван Чуньшэнь.

Когда она схватила саван из черного шелка с узором в виде светло-желтых монет, то ее охватила еще большая зависть, и она упрекнула мужа: «Когда ты меня брал в жены, то и на свадьбу не покупал мне такого хорошего наряда».

Ван Чуньшэнь не сдержался: «Коли он тебе так нравится, то оставь себе и носи сама».

Цзинь Лань фыркнула: «Да кто ж захочет носить саван!»

«Ну тогда и не завидуй покойнице», – ответил муж.

Цзинь Лань высморкнулась в кулак, а затем словно ненароком вытерла руку о гроб и вкрадчиво попросила: «Другого мне не надо, но раз теперь у тебя осталась только я, давай переименуем постоялый двор в „Чунь лань“».

Ван Чуньшэнь вскипел: «Да кто тебе сказал, что ты у меня одна? Да у меня женщин, что воды в море!» Затем он ткнул в сопли на гробе и приказал: «Если не вытрешь, то я тебя внутрь уложу и похороню».

Цзинь Лань никогда не видала, чтобы муж так гневался, она струхнула и пробормотала: «Да я не нарочно» – и тут же принялась вытирать сопли рукавом своей куртки. Кто ж мог подумать, что на морозе те мгновенно заледенеют и не захотят отставать. Цзинь Лань в замешательстве взглянула на мужа: «Холодно, замерзли, в этом не моя вина».

Ван Чуньшэнь рявкнул: «Давай языком работай, и чтоб все вылизала дочиста!»

Цзинь Лань от обиды всхлипнула и расплакалась: «В следующей жизни, если она настанет, я непременно рожусь мужчиной и возьму тебя в дом наложницей, чтобы ты отведал моей доли!»

«Ну, это еще вопрос, захочу ли я рождаться женщиной, – холодно ответил Ван Чуньшэнь, – да и не факт, что захочу пойти за тебя!»

Цзинь Лань со всей серьезностью продолжила: «Люди говорят, что кто в этой жизни урод, в следующей будет красавчиком», после чего шмыгнула носом и с кривой усмешкой заключила: «В таком случае, если ты тогда захочешь за меня замуж, то вот соглашусь ли я – это еще бабка надвое сказала».

Ван Чуньшэнь уже и не знал, смеяться ему или плакать. Он подумал, что если кто особенно уродлив, то и мозги у того набекрень.

Следующим утром на постоялый двор пришли Чжоу Яоцзу и Чжан Сяоцянь, они явились помочь. После того как Ван Чуньшэнь, обняв жену, уложил ее в гроб, Чжан Сяоцянь накрыл гроб крышкой, а Чжоу Яоцзу заколотил крышку гвоздями. Сынишка Цзибао с траурной повязкой держал на голове ритуальный глиняный таз и по команде взрослых при выносе покойницы бросил его на землю. Хотя Цзибао было уже одиннадцать, но он оставался каким-то худосочным, робким и слабым. Глиняный таз, в котором ни духов, ни призраков не было, приземлившись, встал на ребро, колесом проехал полкруга, а затем невредимый опустился на землю. Суеверия гласили, что если таз не разбился, то у умершего душа не отделится от тела. Потому едва повозка с гробом выкатилась со двора, Цзинь Лань принялась ругаться: «Мой сын ради тебя бросил таз, а ты не знаешь меры? Хочешь остаться здесь, ну уж нет! Катись отсюда!» Сначала она растоптала таз до мелких кусочков, а затем взяла щепоть золы и посыпала ею каждый порог, ведь говорят, что так можно защититься от злого духа. Завершив дело с обороной дверей, Цзинь Лань сняла с Цзибао траурную повязку и бросила ее в печь, добавила туда хвороста и развела огонь пожарче. Затем она раскрыла плотно запечатанные окна в комнате, где жила У Фэнь, широко распахнула там дверь и поклялась, что дочиста выветрит весь больной дух.

Когда У Фэнь похоронили, уже настал полдень. Ван Чуньшэнь не стал возвращаться домой, а на своей телеге повез Чжоу Яоцзу и Чжан Сяоцяня в харчевню «Тайшунь», чтобы отблагодарить их вином. Поминальная трапеза всегда дело грустное, поэтому мужчины больше молчали. Однако после трех рюмок Чжан Сяоцянь вдруг оживился и захихикал: «Этот ублюдок Ди Ишэн последние дни совсем замучил Сюй Идэ!»

Чжоу Яоцзу быстро подмигнул шутнику, намекая, что при Ван Чуньшэне не стоит говорить о Ди Ишэне.

Однако Ван Чуньшэнь не избегал этой темы, ведь для него евнух Ди Ишэн не считался за мужчину, поэтому он велел Чжан Сяоцяню продолжить.

Чжан Сяоцянь принялся рассказывать: «Он пристал к Сюй Идэ: мол, его „высокому свертку“, подвешенному к балке в родительском доме, не повезло, он сгорел при пожаре. А без этой штуки, когда умрет, не будет полноценным, поэтому он требует, чтобы Сюй Идэ из глины слепил копию его причиндалов».

Чжоу Яоцзу непонимающе нахмурил брови: «А что такое „высокий сверток“?»

Ван Чуньшэнь про это знал и пояснил: «При оскоплении отсеченные причиндалы помещают в известь и подвешивают на балке у себя дома или у мастера-оскопителя. Это называют „высоко поднять сверток“, а когда евнуху исполняется сорок пять, то „сверток“ снимают и хоронят на родовом кладбище, это называется „вернуть сверток“. Без такого после смерти евнуху даже на родовое кладбище путь заказан».

«Ну, тогда на Новый год я больше не решусь пожелать ничего „высокого“, – усмехнулся Чжоу Яоцзу и продолжил: – А если „высокий сверток“ упадет и эти причиндалы собаки съедят или крысы по стрехе доберутся и покромсают, как тогда быть?»

«Так у Ди Ишэна как раз их пожаром спалило, – напомнил Чжан Сяоцянь. – Сюй Идэ изначально не хотел ему лепить, но из опасения, что тот начнет скандалить в его лавке, в итоге согласился. Однако первый образец, сделанный Сюй Идэ, Ди Ишэну не понравился, так как был маловат. Он упрекнул, что мастер не считает его за мужика. Когда же тот слепил поздоровее, евнух сказал, что он же не осел. Сюй Идэ пришлось изготовить ему семь-восемь штук на выбор. И что вы думаете? Ему ни один не приглянулся. В итоге Сюй Идэ вспылил: мол, в конце концов, какие тебе нужны, покажи мне? Ди Ишэн объяснил, что и сам не знает, так как ему трудно представить, насколько большими они бы выросли к этому возрасту, если бы его в детстве не оскопили. Договорив это, евнух разрыдался. Вы можете представить, что он способен заплакать?»

Чжоу Яоцзу охнул в ответ и изрек: «Его тоже жалко».

Ван Чуньшэнь пробормотал: «Он же вроде в полном порядке, с чего бы евнух задумался о том, что будет после смерти?»

Чжоу Яоцзу пояснил: «Думаю, что из-за скоропостижной смерти Ба Иня ему теперь тоже стало страшно».

«Если он помрет, то, в отличие от Ба Иня, хоронить его будет не полиция, – стал рассуждать Чжан Сяоцянь. – Если Цзинь Лань вдруг о нем не позаботится, так у него еще есть младшая сестра, Ароматная орхидея ведь не бросит его».

Таким вот образом трое товарищей от разговора про Ди Ишэна перескочили к Ароматной орхидее, от Ароматной орхидеи перешли к ее мужу Цзи Юнхэ, а там обсудили и зерновые. Проговорили они вплоть до времени ужина и только тогда отвели душу. При прощании Чжан Сяоцянь в чувствах схватил Ван Чуньшэня за руку: «Брат Ван, попробуй еще раз найти себе хорошую женщину, иначе обидно за тебя». Чжоу Яоцзу похлопал Вана по плечу: «Братец, завтра езжай в своей коляске куда-нибудь подальше, вот горести и развеются! Увидишь Синькову, передай, что моя жена снова придумала новые пряники, с начинкой из вяленой рыбы и арахиса, солененькие, привези ее как-нибудь. Обещаю, стоит ей отведать этого печенья, как голос у нее станет таким звонким, что воробьи все от злости сдохнут!»

Ван Чуньшэнь кивал, глаза его увлажнились. Хорошо еще, что дело шло к вечеру, небо темнело – ровно чай, закат был на исходе, поэтому никто не разглядел его слез. Верхом на телеге он отправился на постоялый двор, но по дороге вспомнил, что сегодня воскресенье. Синькова должна была отправиться на службу в Свято-Николаевский собор, в чью же коляску она села, не дождавшись его? Ван Чуньшэнь несколько запереживал.

Постоялый двор опустел, Ди Ишэна тоже не было на месте. Цзибао на корточках сидел перед каном и ел мандарин, Цзиин грызла грушу: похоже, что Цзинь Лан наведалась во фруктовую лавку. Этим вечером она тщательно нарядилась, припудрила рябое лицо, удлинила куцые брови и еще напялила хлопковый халат, что носила на свадьбе. За эти годы наложница изрядно отъелась на кухне и весьма раздобрела. Хотя халат был пурпурного цвета и из достаточно толстой ткани, но на ней он смотрелся словно тонкий лист белой бумаги – ее вздымающиеся груди походили на языки пламени, казалось, что пуговицы на халате вот-вот отлетят: воистину бумаге было не сдержать огня.

Из кухни доносился густой аромат мясного. Цзинь Лань подмигнула мужу и живо объявила, что она специально раздобыла его любимые бараньи ребрышки и потушила их с бадьяном и корицей. Еще она добавила, что в винокурне семьи Фу прикупила кувшин вина, чтобы сегодня он выпил всласть.

Ван Чуньшэнь ответил: «Я полдня пил с Чжан Сяоцянем и Чжоу Яоцзу, подустал, мне надо отдохнуть».

«Ты уже столько лет не выпивал вместе со мной, пусть сегодня будет по-моему. – Цзинь Лань игриво потеребила мужнин рукав, завиляла толстым задом, как можно жеманнее прохрипела: – Да в каком доме мужик после захода солнца сразу идет спать? Надо дождаться, пока все звезды не выйдут, вот тогда и на кан можно».

Ван Чуньшэнь с отвращением отвел ее руки:

«А как же твоя баба?»

Цзинь Лань поняла, что он имеет в виду евнуха: «Да не знаю, куда он пошел, сказал лишь, что сегодня не вернется».

Боясь, что муж действительно уйдет в спальню и заснет, Цзинь Лань поспешила в кухню, наложила полную чашку бараньих ребрышек и быстренько подала на стол. Взяв палочки, она подцепила кусочек мяса и заботливо отправила его в рот Ван Чуньшэню: «Попробуй, разварилось или нет?»

Ван Чуньшэню пришлось открыть рот и проглотить угощение. Ребрышки разварились, на вкус тоже были неплохи. Но, чтобы избавиться от нее, Ван Чуньшэнь все же попрекнул: «Еще не приготовилось, трудно разжевывать».

Цзинь Лань обиженно рассказала мужу, что ради нужного огня она собрала всю одежду У Фэнь и засунула ее в печь. Все равно ведь ее нужно спалить, но снаружи на костре от нее только дым останется, а если дома сжечь, так можно хоть мясо потушить.

От этих слов Ван Чуньшэня замутило, он бросился к помойному ведру, его стало рвать. Цзинь Лань решила, что муж и в самом деле перепил, она подошла к нему, постукивая ему по спине, чтобы лучше рвалось, с грустью пожаловалась: «Эх, знай я, что такое дело, то и не возилась бы весь день».

Очистив желудок, Ван Чуньшэнь прополоскал рот водой и собрался было в свою комнату. Но Цзинь Лань его окликнула. Из комнаты У Фэнь она притащила металлическую шкатулку и положила ее на стол, пояснив, что доходами от постоялого двора все эти годы распоряжалась У Фэнь, сколько там накопилось, она сама и не знает. После смерти У Фэнь теперь ей вести хозяйство, но нужно в мужнином присутствии выяснить, сколько же у них денег. Она перерыла всю комнату У Фэнь, но так и не нашла ключа. Видимо, придется сбить замок. Не дожидаясь кивка мужа, Цзинь Лань схватила из-под стола давно приготовленный молоток и принялась стучать по замку. Силенок ей было не занимать, четыре-пять ударов, замок крякнул и развалился на две части. От резких движений две пуговицы на халате не выдержали и отлетели, а ее груди выскочили наружу прямо в лицо Ван Чуньшэню, словно коты, почуявшие рыбу.

Ловкими движениями обеих рук Цзинь Лань стремительно обшарила шкатулку. И только она запричитала, что денег почему-то мало, как обнаружила внутри длинную коробочку. Когда она подняла крышку, Ван Чуньшэнь по ее расширившимся глазам и капающей с губ слюне понял, что та обнаружила сокровище. Он подошел поближе. Оказывается, там лежала фигурка золотого мальчика! Золотая фигурка имела пядь в длину, круглое лицо, толстые губы, большущие глаза, полные руки, а между ног висел петушок. Мальчик был полненький и смеющийся, воистину милый. Взвесив фигурку в руке, Цзинь Лань недовольно скривилась: «Хм, воспользовалась правом старшей и заказала золотую фигурку, даже со мной не посоветовалась, разве это не унижение?»

Ван Чуньшэнь взял у нее золотого мальчика, сердце у него заныло. Он знал, что только желание завести сына могло заставить жену потратить все их сбережения на золото и отлить золотого ребенка. Никто и не узнает, сколько часов она длинными ночами тайком разглядывала фигурку.

Цзинь Лань предположила: «Она наверняка втайне заказала на Китайской улице на Пристани. Если бы отливали в Фуцзядяне, то ювелир бы шила в мешке не утаил!»

Ван Чуньшэню фигурка очень понравилась, он вернул ее в коробочку и решил несколько дней подержать диковину в своих руках. Цзинь Лань, увидев это, разозлилась – небось муж хочет присвоить фигурку себе: «Тут и моя доля есть, она не одна пахала на постоялом дворе». Договорив, Цзинь Лань выхватила коробку, вытащила фигурку и в мгновение ока отломила ей голову, руки и ноги. Похоже, золото было хорошей пробы, твердое, но при этом и гибкое, на разламывание Цзинь Лань не понадобилось прикладывать особых усилий. Глядя на еще недавно целую фигурку, которая вмиг лишилась конечностей и головы, Ван Чуньшэнь вскипел и тут же влепил Цзинь Лань пощечину. Женщина разревелась. Оспины на ее лице заблестели от слез, казалось, на лице ее выросла рыбья чешуя.

Этой ночью Ван Чуньшэню не спалось. Глубоко за полночь он услышал, как кто-то стучит в окно. Это был Ди Ишэн. Войдя в дом, он заорал: «Эй, Цзинь, на улице все посеребрило, иди собирай богатство!» Похоже, начался снегопад, а евнух снова напился.

Ловля мышей

С приходом зимы в Харбине уже несколько раз шел снег, но падал он не сильно и следов не оставил. А вот снегопад вчера ночью атаковал город по-крупному, в Харбине сделалось белым-бело. Стоявшие вдоль улиц вязы выглядели так, будто их жизнь оказалась на волоске, они вывесили засохшие листья как монеты для откупа, а когда налетела бандитская снежная буря, у них задрожали колени, и они сбросили листья на землю. На пустошах дикая трава, отросшая длиной с палочку для еды, хотела было еще поиграть в игры с осенью, но не тут-то было, сугробы выше колен погребли ее заживо. Как же выглядит Харбин после снегопада? Для ворон он наверняка представляется как три мучные лепешки, только что извлеченные из печи. Лепешка Пристани побольше других, Новый город – средняя, а Фуцзядянь – меньшая. Однако самую маленькую лепешку словно посыпали черным кунжутом. Ведь после снегопада здесь распространилось пугающее известие – пришла чума. Люди не могли спокойно усидеть дома и, пряча руки в рукава, выходили на улицу, чтобы узнать о происходящем.

На самом деле еще за два дня до смерти Ба Иня в рабочем бараке в Мацзягоу[28] мужчина средних лет, приехавший со станции Маньчжурия навестить родственников, несколько дней провалялся с жаром, затем вдруг из горла его хлынула кровь, и он умер. Следом за этим у другого обитателя того же барака, а потом и еще у троих случилась такая же болезнь. Врачи из русского госпиталя в Новом городе вынесли заключение, что в Харбине началась чума. В Фуцзядяне же пропустили эту новость мимо ушей. На третий день после смерти Ба Иня Лю Вэньцин, хозяин закусочной, где подавали соевый творог, из-за многодневного жара и кашля, опираясь на родных, пошел к лекарю, но по пути вдруг потерял сознание, из горла его хлынула кровь, и он испустил дух. При этом после смерти его лицо, как и у Ба Иня, стало темно-бурого цвета! А ведь Ба Инь был завсегдатаем этой закусочной. И только когда внезапно померла хозяйка постоялого двора «Три кана» У Фэнь, видный житель Фуцзядяня Фу Байчуань смекнул, что смерть этих троих от похожей болезни как-то подозрительна, и поспешил сообщить о том начальнику округа Юй Сысину. Юй Сысин оказался весьма встревожен: похоже, чума со станции Маньчжурия, о которой недавно пошла молва, подобно степному пожару дотянулась до Фуцзядяня.

К этому времени проницательные русские, чтобы защитить безопасность своих людей, находившихся в Харбине, уже шли на шаг впереди, они выделили средства на создание санитарных пунктов и стали заниматься профилактикой чумы. Юй Сысин понимал, что эпидемия – вопрос жизни и смерти, поэтому немедленно собрал представителей Биньцзянского полицейского управления и членов правления Торговой палаты, дабы обсудить необходимые меры. Таким образом, в Фуцзядяне учредили Комитет по борьбе с эпидемией, его возглавил Юй Сысин, при комитете создали канцелярию и отделения. У Торговой палаты на 8-й улице арендовали дом с двадцатью комнатами и разместили там временный госпиталь. По всем районам отправили медиков и городовых с приказом при обнаружении чумных доставлять их сюда и принудительно изолировать. Одновременно комитет призвал жителей ловить грызунов, чтобы уничтожить источник заразы.

Стоило подтвердиться новости о вспышке чумы и о том, что в Фуцзядянь ее завез Ба Инь, как те, кто недавно сочувствовал Ба Иню, теперь его возненавидели. Все имевшие с ним контакт, включая приказчиков в ресторане, хозяина заведения, где варили кашу, привратников в театре, полицейских, что прибирали его тело, страшно напряглись, постоянно трогали себя за лоб, проверяя, не поднялся ли жар, и без конца сплевывали, удостоверяясь, не появилась ли в мокроте кровь. Даже те, кто просто виделся с ним на улице, теперь боялись собственной тени. Среди горожан более всего переживал Ван Чуньшэнь. Но тревожился он не за себя, а за Чжоу Яоцзу и Чжан Сяоцяня, ведь они из добрых чувств помогли ему с похоронами У Фэнь. Еще он переживал за своего черного жеребца. Если он сам подхватил чуму, да еще заразит коня, будет беда. С этим добрым конягой он не расстался бы ни за что на свете. Что же касается возможности передачи чумы от человека животному, то ему не у кого было об этом спросить, и он оставался в полном неведении.

Ван Чуньшэнь давно уже не хотел жить под одной крышей с Ди Ишэном, поэтому он воспользовался моментом и переехал в конюшню, где соорудил себе лежанку и куда перенес свои вещи. С жильем вопрос решен, а как быть с едой? В конюшне имелась печка, надо было лишь натаскать дров, принести кухонную утварь да прикупить масла, приправ и зерна, тогда голодным не останешься. Печка и для готовки хороша, и тепло дает, во всех отношениях прекрасная вещь. Когда наевшийся и напившийся Ван Чуньшэнь тихой ночью слушал дыхание коня, ему было бесконечно тепло и хорошо. Он корил себя – почему раньше не додумался поселиться вместе с конем?

Обустроившись в конюшне, Ван Чуньшэнь хотел забрать к себе Цзибао, как-никак тот единственный побег от древа Ванов, но сын не захотел. Мальчишка боялся, что непривязанный конь ночью лягнет его в живот, разве живот от этого не продырявится? Ван Чуньшэнь пообещал привязывать коня, но Цзибао по-прежнему упрямился: мол, вдруг коню ночью во сне привидится кошмар, и он сорвется с привязи, тогда ведь опять-таки от копыт может пострадать его живот. Ван Чуньшэнь развеселился от доводов сына, тот ведь не знал, что лошади не видят снов.

Комитет по борьбе с эпидемией сразу же после своего возникновения первым делом отправил в постоялый двор «Три кана» двух сотрудников. Те, надев маски, опрыскали карболкой все углы в доме и провели полную дезинфекцию. Несмотря на все эти меры, дела у постоялого двора оставались в упадке, люди боялись тут жить, словно здесь образовалось логово нечисти. Происходящее так злило Цзинь Лань, что она видела в этом злобный умысел У Фэнь – умерла, а не дает дому покоя. Цзинь Лань не боялась чумы, по ее словам, раз на ее лице Небо поселило столько оспин, значит, в организме присутствует яд, один яд убьет другой яд, никакая чума даже не попробует к ней пристать.

Цзинь Лань на всякий случай спросила Ди Ишэна, не стоит ли переехать в конюшню, она ему там тоже соорудит лежанку. Евнух вскинул голову и разорался: «Да я же в Запретном городе жил, ходил по тем же ступеням, что и император, как можно мне жить вместе со скотом!» Ван Чуньшэнь подумал: вот и хорошо, что тебя здесь не будет, а то увидишь, какой герой мой любимый коняга, да и охолостишь его из зависти, пока меня дома не будет.

Хозяева постоялых дворов собак не держат, боятся распугать гостей, а вот кошек заводят непременно. Ведь без кошек мыши начнут день-деньской водить хороводы в кухне. Желтая кошка у Цзинь Лань была такая же уродина, что и хозяйка: глаза сплюснутые, рот кривой, редкие усы торчат в разные стороны. Ей нравилось спать на пепле, вся она была грязная-прегрязная, очаг стал ее лежбищем. Несколько раз уж такое происходило: Цзинь Лань разводила огонь, не заметив, что кошка еще сладко спит среди углей, едва не спалила ее в печи. И хотя вид кошка имела странный, но в ловле мышей была мастер. Когда у мышей случалось оживление, то кошка могла за день семь-восемь штук наловить. Цзинь Лань думалось, что побывавшие на их постоялом дворе грызуны наверняка крепко ненавидели эту желтую кошку. Когда она помрет, мышам не придется прятаться под крышей для праздничного банкета.

Узнав, что местная управа для поощрения отлова грызунов решила за каждую тушку давать вознаграждение в полтора медяка, Цзинь Лань подумала: раз мается без дела, лучше уж на пару с кошкой ловить мышей, денежки-то никогда не лишние. Она расставила по всем углам капканы, а кошку заперла на кухне, чтобы ловила там и на другое не отвлекалась. Кошка уже привыкла, что как поймает мышь, так ее съест. Но поедание грызунов теперь равнялось поеданию денег, Цзинь Лань допустить подобного не могла. Теперь стоило ей через щель заметить, что кошка схватила добычу, как она бросалась на кухню и отнимала. У кошки от гнева даже усы дыбом вставали, она мяучила, не понимая, почему это съестное вдруг стало нельзя есть.

Столкнувшись с эдакой обидой, кошка утратила интерес к ловле мышей. Ночью Цзинь Лань слышала, как они шуршат в кухне. Утром она обнаруживала, что те или половину лепешек в корзине попортили, или кусок мяса, оставшийся на разделочной доске, изгрызли до неузнаваемости. Понятное дело, все это грызуны сотворили под покровом ночи. И как будто ради того, чтобы позлить женщину, еще и оставляли на плите рисинки своих черных какашек. Подумав о том, как мыши всю ночь вкушали яства, а наутро с полным пузом убрались спать, Цзинь Лань сильно рассердилась на кошку за саботаж. Она поймала кошку и придушила ее, чтобы напугать, и та более не упускала бесчинствующих мышей. Кто ж мог предвидеть что, когда она воспитывала кошку, откроется дверь и эту сцену увидит зашедший в кухню Ди Ишэн.

Евнухи среди людей все же чувствуют себя одиноко, поэтому особенно любят заводить себе в товарищи котов, Ди Ишэн не был исключением. Когда он только-только приехал в Фуцзядянь, то был одет в длинный серый халат, на затылке его болталась тонкая косичка, на плече висела зеленая холщовая котомка, а к груди он прижимал белоснежного кота. То был кастрированный кот, мяукал он не как другие, голос его был резким, словно у филина. Белый кот с желтой кошкой Цзинь Лань общего языка не нашли и частенько с сердитым видом сидели друг напротив друга. Кот ленился ловить мышей, но Ди Ишэн знатно откормил его и обихаживал, словно божество. Когда по вечерам евнух отходил ко сну, кот сворачивался калачиком у изголовья. Цзинь Лань этот котяра не нравился, она давно хотела избавиться от него. Но не дожидаясь ее происков, белый кот сам себя порешил. Однажды он грыз скелет рыбы, и вследствие его неосторожности крупная кость застряла у него в горле. Не прошло и нескольких минут, как он испустил дух. Ди Ишэн сильно убивался и, прижав трупик к груди, отправился искать плодовое дерево, под которым кота можно было бы похоронить. Однако, проходив полдня по Фуцзядяню, он так и не обнаружил ничего плодового, пришлось хоронить под вязом. У этого вяза частенько ставил лоток продавец воздушной кукурузы, поэтому Ди Ишэн решил, что зимой тут коту не будет холодно.

Потеряв любимого белого кота, евнух перенес свою привязанность на желтую кошку. Каждый раз по возвращении на постоялый двор, если у него при себе имелось съестное, всегда кормил ее. Однако кошка хоть и брала у него корм, но благодарностью не платила, сколько Ди Ишэн ни подзывал ее, она никогда к нему не подходила. Одним вечером евнух потратил три таза воды, чтобы тщательно вымыть кошку, а затем аккуратно уложил ее у изголовья. Однако не успел он и трубки выкурить, как кошка вскочила, отряхнула влажную шерсть и отправилась спать на золу в очаге. Цзинь Лань в душе веселилась, ведь он зря извел три таза чистой воды.

Увидев, что Цзинь Лань придушила кошку – да так, что та судорожно сучила всеми лапами, Ди Ишэн решил, что кошку решили умертвить, и врезал кулаком по спине мучительницы. Цзинь Лань отлетела в сторону, а кошка обрела избавление. Но приземлившись, она не удрала, а, выпрямив передние лапы и подогнув задние, села с поднятой головой и словно судья принялась холодно наблюдать за разборками Цзинь Лань и Ди Ишэна.

– Если бы я задержался, ты бы и кошатину начала есть? – орал евнух голосом гусака.

– И что с того, если бы съела? – ответила женщина. – Я не позволяла ей лопать сереньких, так она показала норов и перестала их ловить! Эти два дня грызуны устраивают на кухне кавардак, ты разве не слышал?