Красный Терем

Слова эти примирительные, закрепляющие связь между человеком и частью мира, который он не создавал. Удивляюсь сама себе… Между тем, спустилась потихоньку, покуда тонкая веточка меня не хлестанула по щеке. Поделом! Впрочем, хоть и не мил Владар, но ради его отказа уродовать себя не стоит. Кто его знает, окаянного, может и хромую, и косую бы взял…

Вообразив, как изумится Владар при виде окосевшей невесты, меня так и разбирает смех. Он странным образом оглушил меня саму в этой тиши, и смех мгновенно сменился страхом. Слишком уж непривычно прозвучал мой голос. Почуяла, будто я не одна здесь и кто-то наблюдает за мной в кромешной тьме.

Из-за мрачных туч выплыла яркая, белая луна и озарила призрачным светом озеро и дубы. Блеск, исходивший от воды, немного ослепил меня. Я принялась вглядываться в чащу и широкую полоску берега, вцепившись в прохладный дубовый ствол, боясь пошевелиться. Прижалась к дубу, как можно плотнее, а сама не отводила взгляд от берега.

Сердце отчаянно забилось, затрепетало, и в этой невообразимой тишине, оно грохотало, как камнепад. Странным показалось и то, что смолкли ночные птицы и звери, что даже ветер едва-едва раскачивал верхушки деревьев. Воздух наполнился сладковатым, дивным ароматом, который так и кружился вокруг, одурманивая. Со стороны деревни тоже не слышалось ни единого звука. Ни собачьего лая, ни покрикивания хозяек на расшалившихся детишек, ни девичьего пения.

Волнующее, невероятное предчувствие охватило меня. Сейчас что-то должно было произойти, чего я еще не знала, о чем не догадывалась, оттого и сковал внезапный, безотчетный страх.

Веки налились тяжестью. Аромат стал медовым, таким хмельным и чистым, что на какое-то время даже голова очистилась от невеселых мыслей о замужестве. Я вдыхала его с упоением всей грудью, задерживая дыхание. Будто пила волшебный напиток, такой, что доселе не пробовала. Зрение стало острым, как у ночного стража леса – филина. Свободной рукой отодвинула ветку с листвой, и взгляд упал на другой берег.

Замерев под властью неведомых чар, я затаила дыхание. Моим глазам открылось диковинное зрелище. Вот оно – то самое предчувствие, что встревожило меня! Из серебристой дрожащей воды появились тени. Неторопливо покачиваясь, они вышли на берег одна за другой, и тут же послышалась тихая мелодия, такая нежная, что позабыла я обо всем на свете. Она звучала все громче, и я различила женский хор прекрасных голосов. Песня лилась над озером, журчала, как весенний ручеек. В напеве том и птичьи трели, и шепот волн, и дуновение ветра неслось.

В ярком лунном свете плавно двигались женские силуэты, прозрачные, как сам лунный свет. С их гибких стройных тел сбегала вода, но не падала в озеро каплями, а будто втекала в него, возвращаясь обратно на точеные ноги, бедра и выше – к груди и шее. Вокруг озерных дев вилось водяное кружево, будто платье, но такое невиданное, что оставалось лишь изумиться.

Они танцевали, напевали, кружились по озеру, то приближаясь, то удаляясь от берега. Иногда звонко хохотали и брызгали друг на дружку водой. Удивительно, как они легко скользили по водной глади, будто по прочному льду, а затем, внезапно, разбегались и ныряли в самые глубины. За спинами у них извивался тонкий шлейф из блестящих капель, похожих на самоцветные камни. В холодном лунном сиянии это зрелище показалось мне неописуемо прекрасным.

Наконец, они приблизились к моему берегу, и я сумела разглядеть их внимательнее, стараясь ничем не выдать своего присутствия. Длинные, густые волосы то вились тяжелыми кольцами, то струились подобно гладкому шелку. Некоторые из красавиц были черноволосы, другие – с буйными золотыми кудрями, а иные – рыжие, с янтарным отблеском. А кожа-то белая, прозрачная, мерцала как вода, что меняет свой облик под лунным или солнечным светом.

Так загляделась я, что аж пальцы на руках онемели. Еще чуточку – совсем отнимутся, но я боялась шевельнуться. Как бы не спугнуть незнакомок лишним движением. И тут… меня озарило!

Незнакомки? Да это же русалки, дети Водяного Владыки! Ох, как они смертных не любят! А как увидят – не миновать гибели. Захотят – в царство свое заберут. Это если еще угодишь и по нраву придешься. А коли нет, так заставят плясать, пока с ног не свалишься замертво. Будешь у них потом в услужении бегать болотным духом…

Хоть и страшновато, а глаз не отвела. Тем временем, русалки нарезвились, напелись да и вышли на берегу полежать. И надо же! Прямо под моим дубом устроились. Я сидела, не шелохнувшись, чуть живая с перепугу, а русалки на своем языке лепотали. Голосочки у них звонкие, что хрусталь, так и взвились над берегом. Одна из русалок – медноволосая, на спину легла и в небо уставилась. Глаза у нее огромные, цвета золотого меда, а в глазах тех звезды.

Забылась я, подалась вперед, а в золоте ее глаз лицо мое белое отразилось. Они так и сияли под звездным и лунным светом. Тут она меня и углядела! Лицо у нее исказилось, она так и подпрыгнула, что-то крикнув своим подругам. Видимо, сильно разгневалась, что за ними подглядывать посмели.

Сгрудились русалки под дубом, а я растерялась и не знаю, что делать дальше. «Ну, – думаю, – смерть моя пришла. Завтра батюшка с Владаром станут искать, да не найдут…»

А девы озерные все меж собой переговаривались и знаки стали показывать, к себе приманивать. Спустись, мол. Я же пребывала в раздумьях – послушаться или на дереве отсидеться? Авось рассвет близок, так и спасусь. Матушка как-то говорила, что русалки дня не любят, появляются только при особой необходимости. Солнечный свет для них слишком ярок, да и сила не та становится, что ночью.

Я показала, что мне боязно, головой покачала, что не спущусь, а сама все на восток глядела в ожидании. Тут медноволосая посмотрела с хитринкой, прикрыла глаза золотые и руки вверх простерла. Водяные брызги так и закружились, засеребрились в тишине. Затем они понеслись вокруг нее вихрем, и вдруг, она легонько оттолкнулась от земли и взлетела прямо ко мне, будто за спиной невидимые крылья распахнулись. Уселась рядом, как ни в чем ни бывало, и все в глаза мне заглядывает. А я пуще прежнего растерялась, даже пошевельнуться не смогла.

Хоть и страшно, но пощады не просила. Да и любопытно мне! Только в дерево вцепилась пуще прежнего, глядя на рыжую русалку: что делать станет? Рассказать бы Велеславе про чудо это, да не судьба, видно. Что она мне там про Владара говорила? Пропала впустую ворожба ее, не отпустят русалки живой.

Тут медноволосая улыбнулась, видя мое изумление, тронула легонько за рукав пальчиками:

– Крыльев у нас нет. Летать, словно птицам, нам не даровано. Только близ воды какой можно. Молодые совсем того не умеют.

Голосочек нежный-нежный. Я аж заслушалась. Пусть бы еще что сказала, не так страшно умереть будет. Даже сразу не поняла, что она мысли мои прочитала, будто в голову заглянула. Вот это да… Русалка все так же открыто улыбалась мне, только еще больше.

– А ты хоть и боишься, да не плачешь. Ты как тут очутилась, девица, посреди ночи?

Подруги ее внизу прислушивались, толпой стояли, переговариваясь иногда. Одна рукой показала, чтобы спускались. Рыжая кивнула:

– Сестры тоже хотят знать. Идем, тебе нечего опасаться.

И тонкую руку мне протянула.

Что тут поделаешь? Я послушно оперлась ладонью на ее – прохладную, маленькую и неожиданно сильную. Листья шуршали вокруг, разгоняя тот самый хмельной аромат, что дурманом сковал меня всю. Опустились на землю и нас тут же обступили русалки. Они касались моих волос, глядели на меня столь же пристально, как та рыжая. Заметила, что они удивлены сильно, но пока еще так ничего и не поняла.

Уселись мы на берегу. Волны набрасывались на камни с еле слышным плеском и отступали назад. Высокая трава шуршала и покачивалась от порывов ветра. Лунное серебро заливало озерную гладь и гибкие русалочьи фигуры.

Мне вдруг стало совершенно спокойно. Страх совсем отступил.

– Матушка рассказывала о русалках, – заговорила я. – Ее звали Драгана.

При этих словах озерные красавицы вздрогнули и переглянулись, а я продолжала: – Она всегда немного становилась грустной при этом, но с радостью делилась со мной знаниями. Будто не знаете вы мужчин и избегаете людей, что выходите танцевать по ночам, а с рассветом прячетесь. Сами Верховные Боги побаиваются вас за вашу силу и красоту. А еще вы не любите огня, железа и не выносите, когда люди селятся близко от ваших жилищ.

– Верно говоришь, – подтвердила медноволосая. – Люди весьма коварны и завистливы. Они много думают о своей наживе, а еще – убивают подобных себе, чего в нашем мире нет. Мужчин мы не знаем, нам нельзя связывать себя с земными жителями. Но разрешено провести лунный месяц с водяным, если требуется потомство. Русалки – свободные существа. Мы не влюбляемся, как вы – люди. У нас холодная кровь, холодные сердца. Живем сотни лет, пока не умрем. Так было и будет всегда.

Черноволосая русалка подала голос, и в нем послышалось милое лукавство:

– И откуда же твоя матушка ведала о русалках? Как она могла знать о них столько?

Я пожала плечами, все еще не понимая, к чему она клонит.

– Ой, так она часто о вас рассказывала. И не только о вас. Знала обо всем, что происходит вокруг. О дне и ночи, о свете и тьме, о жизни и смерти. Среди полей и лесов гуляли, так ей всегда было о чем поведать. Покажешь на травинку какую – название скажет, от какой хвори пригодится. О воде и суше говорила такое, что и повторять не стала бы, для наших деревенских точно. А уж книги какие от нее достались! Вот уж истинное сокровище!

Рыжая от этих слов даже поморщилась.

– Книги… А где нашла их, тоже открыла?

Я дернула плечами, видя, что она книги-то и не сильно жалует.

– Будто из неведомых земель река принесла. Маленький сундучок к берегу прибило, а она его и подобрала. Матушка и меня грамоте обучила, веру вселила и надежду, что в мире все может быть лучше.

– Лучше? Это как? – полюбопытствовала черноволосая.

– Она, как и Велеслава-знахарка, думала, что людям под силу стать добрее, что когда живешь для счастья других, то и счастье само твоим станет.

Русалки фыркнули.

– Не будет того, – заявила рыжая. – Мы знания о мире храним в тайне, чтобы люди их во зло не обратили. Помяни мое слово – людей сторониться надо. Они и так всюду нос суют от неуемной алчности.

– Так-то оно так, – говорю. – Но есть те, что не ради корысти, а ради мудрости знаний ищут, чтобы другим жилось лучше.

– Все равно, – отмахнулась черноволосая, – знания те могут достаться злым людям, а используют они их не во благо. Ты уж поверь нам, девица, мы на свете слишком давно живем.

Замолчала на мгновение, переглянулась с сестрами и продолжила, глядя пристально и многозначительно:

– Вот гляжу на тебя и вижу сестру нашу, что на землю жить ушла. Глаза ее зеленые так же смотрели… Понимаешь, о чем я?

Тут у меня ком в горле так и встал. Вдохнула поглубже, а то прямо грудь сдавило камнем.

– Кажется… – прошептала, а сама поверить не могу! – И давно сестра ваша ушла к людям?

В голове совсем все спуталось. Разволновалась еще большее, чем когда Владар ко мне свататься пришел.

– Тсс… – рыжая легонько качнула рукой. – Этот вопрос повлечет за собой ответ. Мы не сможем ей лгать.

– Какой ответ?

Хотя мысли и сплелись, будто клубок ниток, но кое-что начала понимать, хотя казалось это слишком невероятным. Русалки на меня смотрели уже иначе. А может, я просто не заметила того особого интереса на их лицах? Вздохнула рыжая и перекинула мою черную косу с одного плеча на другое, заботливо так.

– Лет восемнадцать миновало. Малый срок для русалочьей жизни. Словно вчера это случилось.

– Мало, да не забыл народ русалочий проступка ее, – вмешалась сердито золотоволосая. – Нарушила она обещание, данное Водяному Владыке. С малых лет на землю засматривалась, выспрашивала, что там за порядки. Мудрость русалочью людям стала передавать, будто они заслужили того! Плохо сделала, очень плохо…

– И как же звали сестру вашу? – спрашиваю, а сама так и холодею, словно понимаю, что сейчас услышу!

Русалки взглядами обменялись. Рыжая воткнула мне цветок в волосы и поправила его, чтобы не свалился.

– Ее русалочье имя не можем назвать. Оно принадлежало ей, и только она имела бы право открыть его тебе, если бы захотела. Но если даже тебе тайну о своем происхождении не раскрыла, значит не желала, чтобы об этом узнали. Видно, опасалась, что тебе это повредит. Нам и вовсе не позволено с людьми разговаривать. А мы в тебе родную увидели, потому только и жива сейчас. Не любим мы людей… И не смотри так, не тронем – сказано же!

– Имя, скажите, прошу… – взмолилась я и обмерла, услышав то, что и так стало ясно:

– На земле назвалась она Драганой, – молвила золотоволосая, неохотно.

Я вскрикнула, прижала слабеющие ладони к щекам.

– Неужто правда это? И моя мать – русалка?

Сказала, а у самой язык чуть не отнялся. Даже боязно подумать о таком. Боязно и невероятно! Русалки плотнее меня обступили, некоторые что-то запели негромко, а некоторые посмотрели в сторону леса, где моя деревня стояла.

– Ну, что, скажем ей? – спросила золотоволосая у других.

– Отчего же не сказать? Она и так вся извелась! – произнесла рыжая, усмехаясь. – Не зря мы сегодня встретились в ночь эту лунную. Как думаете, сестры?

Остальные закивали.

– Пусть знает и гордится особым происхождением, почитает наш народ, если обяжется хранить тайну. Обещаешь?

Я голову склонила, прижав руки в груди:

– Чем хотите поклянусь. Самым дорогим, что есть у меня – памятью о матери моей.

– Нет, лучше клянись той неприязнью к людям, что есть в тебе. Это сроднит нас больше, – выговорила черноволосая, обрывая лепестки с цветочного венка.

– Хорошо. Пусть будет так. Клянусь, что не выдам вас и если настанет такой случай, встану на вашу сторону. От людей почти и добра не видывала, так что не за что мне их любить. Верите ли вы мне?

– Верим, – молвила рыжая, задержав на мне пытливый взгляд.

– Слушай внимательно. Это действительно так. Мы с тобой говорим об одном и том же. Русалка, назвавшаяся Драганой, предала свой народ, но даже совершив тяжелый проступок, не смогла изменить личины своей. Припомни, что за песни она тебе напевала, что за сказки сказывала. Как гуляли вы с ней по лесам, да вдоль озер. Как тосковала, на воду глядючи. Вспомни…

И правда, мать всегда сама не своя делалась, как подходили к реке или к озеру. Начинала грустить, глядеть с печалью в глазах. А уж лучше нее никто не плавал. Как же было удивительно наблюдать, что она под водой долго задерживалась. А как из воды выходила – еще краше становилась! Будто сияла вся!

Рыжая продолжала рассказ.

– Сколько ни говорил отец наш, Водяной Владыка, предупреждал – все напрасно. А она все рвалась в города и деревни. Еще и нас пыталась убедить, как хороша жизнь среди людей. Вот, мол, ежели плыть по реке много дней и ночей, то можно попасть в один из таких городов. Вы зовете те земли Дальним Миром.

Я задрожала от радости.

– Значит, матушка бывала там, куда и я мечтаю отправиться! Она ведь и не говорила мне!

Русалки ойкнули, зашумели:

– Что такое?! И ты туда же, дитя?! Да на что сдались тебе эти Дальние Земли? Люди – они всюду одинаковые! И даже Драгана понимала, что не все тебе говорить можно. Ты ведь ребенком была. Могла лишнего чего в деревне сказать.

Черноволосая подхватила недовольно:

– Ох, помнится, она с восторгом делилась, как обучилась грамоте в одном из городов, гордилась новыми знаниями, а уж как тот самый сундучок нашла, так и вовсе как подменили. Словно прокляли ее, хотя нет у людей колдовских сил, чтобы русалку себе подчинить. Другим ее сгубили, а она и позволила. Книгами треклятыми и образом жизни сгубили, чуждым нам. Так и предала… – русалка вздохнула горестно. – Но предав, так и не прижилась среди людей. Иначе бы и не случилось! Они сами в ней чужую чуяли, да еще и боялись красоты ее, да того, что ведала. Было такое?

– Было, – подтвердила я. – Да и ко мне мало кто с добром в деревне относится.

– А все зависть людская, черная. Ну, ты не печалься, – рыжая улыбнулась ласково. – Нет на тебе вины, что сестра наша простилась с нами давно. Добрая была душа у нее, чистая, как вода в ручье. Зла никому не сделала! А ведь могла легко всю вашу деревню на колени поставить. И никто бы ничего ей не сделал. Русалкам сила великая дана от рождения, но она погаснет, если впустую ее тратить, если не уважать дух русалочий. Ты, Марешка, спроси отца ненароком, как он Драгану повстречал. Пусть расскажет. А нам уже обратно пора. Светает. Скоро солнце встанет, нам дурно может сделаться. Мы прохладу любим и полумрак.

– Если так, ответьте еще на один вопрос, – взмолилась я. – Скажите, как же моя матушка на солнце выходила?

Черноволосая губы поджала и ладонью плеча моего коснулась.

– Выходила, потому что к людям стремилась, тянулась к ним душой, к проклятым. Терпела боль от света солнечного, так и привыкла. И силу потеряла потом со временем, как и дарованную от рождения долгую жизнь. А ты помни и знай, что мы тебе открыли, да избегай людей злых и подлых. Трудно тебе будет, ой, как трудно…

– Брось ее запугивать, – расхохоталась медноволосая и крепко обняла меня. Так легко сразу сделалось, будто крылья за спиной выросли. – Ступай, Марешка. Береги себя. Может, и не увидимся больше…

Русалки засмеялись звонко, сорвались с берега и вмиг в озеро бросились. Мелькнули прозрачные, стройные тела и длинные волосы – только брызги полетели во все стороны. Аромат тот волшебный пропал сразу, словно не было благоухания того дурманящего. И снова тишина воцарилась на берегу, будто и не говорила с русалками. Чудеса!

Тут я встрепенулась, точно в плечо кто-то толкнул. По сторонам поглядела, да на берег другой. Нет ли там дев прекрасных? Но берег оказался пустым, только сойки по песку скачут. Было ли что или мне привиделось? Сразу припомнила, что мне о матери сказали. Бедная моя мама…

Я разволновалась. Если правда и не привиделось мне то, что ночью случилось, стало быть, и во мне русалочья сила есть? Видать, о ней мне Велеслава говорила.

И что же делать с ней, с этой силой? Как использовать? Вспомнилось, как рыжая оторвалась от земли и на ветку дубовую рядышком села. Если дар на мне русалочий, и я так смогу? Подняла руки, глаза закрыла и представила, как лечу высоко. Но ничего не вышло.

Что же! Летать, видно, трудное занятие. Попробую иное! Побежала и прыгнула в воду. Думаю – поплыву, как рыба какая быстрая, а сама барахтаться стала, чуть не захлебнулась. Не знаю, как ногами до дна достала. Подхватила меня волна и выбросила на берег. Обидно и досадно стало.

Так и побрела домой, вся мокрая и в тине. Видать, человечьего много слишком. Либо никакая не русалка я…

Вот же сон какой чудесный привиделся! Ах, как хотелось поверить в него! А коли не сон? Но почему тогда не полетела и не поплыла?

Светало уж вовсю.

В некоторых дворах хозяйки расхаживали, потягиваясь и зевая. А я быстренько мимо них пронеслась, чтобы не увидели и не приплели лишнего. Скажут ведь, что в лес ворожить хожу и мужиков добрых приваживаю. Сплетничать станут. Русалки недаром про злость людскую сказывали. Даже если то сон был, уж больно он мне в душу запал. Никому о нем не скажу, даже знахарке моей. Тем более, что она мне велела к Владару милее быть. Чего-чего, а от нее такого не ожидала!

В дом я пробралась тихо, ни одна половица не скрипнула. Хотелось еще вздремнуть, да скоро все равно вставать придется. Батюшка не даст в постели отлежаться, на работу погонит. Иногда сдается, что не любит он меня. Смотрит порой не то с гневом, не то с подозрением. Сама не знаю, чем я ему так насолила. Разве что характером и обращением, разговорами смелыми.

Ну, раз не удастся поспать, то делом займусь. Напекла пирожков, сварила кашу, да в печи оставила греться на углях. Как раз отец встанет и будет угощение ему. Сама на двор пошла, воды принесла, бросила сена лошадям. Лошадей у нас немного. Два тяжеловоза и одна кобыла, на которой ездить позволено. Я ее иногда в поле вывожу, чтобы побегала. Да и самой прокатиться бывает так приятно.

Лошадь – настоящий ветер! Летишь, вокруг синь да зелень, травы всякие пахнут. Отец не любит, когда на лошадь сажусь. Говорит, что девкам не пристало «на коне скакать, что мужику». А мне что делать, коли на телеге скучно? Не страшно вовсе, да и не видят меня деревенские. Я уж стараюсь, чтобы не выдавать своего умения. Но если прознают, пущай языками мелют. От молвы ничего не сделается. Батюшка только вздыхать и бровями дергать недовольно в моем присутствии может. Мне уж привычно.

На сей раз, к удивлению, отец даже похвалил, как спустился в горницу. Не ждал, что встану рано и все поспею сделать. Он поискал по углам чего-то, пошлепал губами да за кашу уселся. Ел да похваливал. Надо же!

– Добрая каша вышла. Молодца, Марешка! Тебе на пользу сватовство пошло. Глядишь, и жена из тебя удастся недурная для Владара.

Поднесла ему чарку ягодной настойки, как кашу поел, и пирожки на блюде, что успела напечь утром.

– Как, и пирожки? – во все глаза на меня поглядел. – И чего ты, глупая, таких женихам не поднесла? Эх, ты. Один Владар и достался. Хотя чего уж на Владара серчать. Он то из всех женихов, если так подумать, самый удалой. Только себя опозорила напрасно. Не гадал, что станешь готовить исправно. Вот еще дождусь от тебя похлебки да колбасы, тогда, может, и не стану Оляну звать.

Опустила я глаза, усмехаясь.

– Так мне все равно за Владара идти. А Оляна, если подумать, не меня учить желает, а стоять тут у печи по-хозяйски.

Отец посуровел.

– Ты много не болтай. Она женщина добрая…

Он что-то еще бормотал себе под нос, но вторая чарка сделала его веселее. Я подлила ему третью и блюдо с пирожками придвинула, чтобы закусил, а сама спросила, будто невзначай:

– Такая ли добрая, как матушка?

Наверное, третьей чарки недостаточно оказалось. Я даже засомневалась, было бы достаточно всей бочки, чтобы отец настолько осоловел и не разозлился на мой вопрос?

– С чего это о матери вспомнила, змея? Это тебя кто надоумил? Сама, небось, и не посмела бы, окаянная…

Я не шелохнулась и глаза не спрятала. Смотрела прямо на отца – аж не оторваться! А сама в руке кувшин держала с настойкой. Ни дрожи, ни испуга. Решила, что это так слова русалок на меня подействовали, что уверенность проснулась. Батюшка не выдержал и глаза долу опустил, а сам разозлился пуще прежнего и махнул на кувшин:

– Еще подлей, чего стоишь? Ишь какая, выискалась… – забормотал. – И глазищи твои бессовестные… Знакомые… Эх, окаянная, как и… – тут он запнулся, сообразив, что вот-вот наговорит лишнего. – Вон с глаз моих, видеть не могу! Ступай прочь!

Поставила кувшин, а у самой ноги подгибаются. Что же произошло на самом деле? Почему отец так и свирепеет, как о ней заговорю?

Вышла на порог и побрела со двора. Иду и все думаю. О том, что мне привиделось сегодня ночью, об отце. И странно так на душе! Мне и жаль его, но все больше горестно. Отчего мы такие с ним разные и не можем сказать всего, что на сердце камнем лежит?

Только поравнялась с одним из соседских домов, как мимо пробежала Заряна, поправляя на голове ленту, и меня приметила. Она запыхалась, видно, что торопилась. Я спросила, куда это она бежит сломя голову, да еще такая радостная.

– Так купцы приехали на площадь! Наконец-то! Давно никто не наведывался. Уж и не чаяла себе платье справить новое. Побежим вместе?

– Ладно, – пожала я плечами, хотя бежать не хотелось. Мне сейчас лишние взгляды ловить ни к чему. Но, как только мы пришли к порогу Красного Терема, то поняла, что могу не беспокоиться. На меня никто толком и не взглянул. Сама я встала у дерева на небольшом пригорке, и могла разглядеть все, что происходило на площади.

Перед Теремом уже выставили длинные столы и разложили всевозможные товары, чтобы люди могли все как следует рассмотреть, купить или обменять. На крыльце Терема, как обычно, сидел белый, как лунь, старец Яромил – один из Старейшин. Он следил, чтобы купцы занимались продажей и не болтали попусту с покупателями. Ему помогали дюжие молодцы – Сторожевые, которые всегда сопровождали Старейшин.

Девки и бабы так и кинулись к столам. Им точно было не до разговоров. Они с визгом принялись примерять на себя отрезы тканей, разноцветные ленты и головные уборы. Еще там было множество настоящих сокровищ: сундучки, украшенные затейливой резьбой; большие и маленькие корзинки с шерстью, нитками, иголками; шкатулки с бусами и серьгами, бисером и камнями самоцветными; расшитые блестящими нитями башмачки, пояса и платки.

Мужчины заинтересованно глядели с другого края столов, где громоздились кожаные сапоги, лежали шелковые рубахи, богато расшитые штаны и шапки. Один купец, предлагавший красивую конскую сбрую и седла, особенно привлек мое внимание.