Журнал «Юность» №02/20252

Анализ пришел через два часа. Врач говорила спокойно, но твердо, а Зоя не ощущала ни стула под собой, ни пола – ее крутило и вертело в пространстве.

– К сожалению, лимфома не лечится. Можно только попробовать продлить жизнь, но я сразу скажу, что, судя по анализам, шансов мало.

– На сколько продлить?

– На полгода. Максимум.

Зоя молча смотрела в одну точку. Руки ослабли, поводок лежал на коленях.

– Я не могу… ее…

– Что?

– Я не могу ее.

Врач вздохнула.

– Оба решения правильные.

– Будем лечиться.

– Хорошо, – кивнула онколог и что-то записала. – Химиотерапию начинаем сегодня вечером, времени у нас мало.

– Так. Курс химиотерапии, стационар, что еще у вас? Лекарство, гепатопротектор. Двадцать четыре тысячи.

Зоя сглотнула и несколько секунд смотрела на кассира, прежде чем достать кошелек.

– ПИН-код, пожалуйста.

– Я хочу посмотреть стационар.

Медсестра показала клетку.

– Вот.

Зоя постелила в ней домашнюю подстилку. Положила поводок. Подумав, сняла шарф и оставила в уголке.

– Я завтра приеду, поняла? Обязательно приеду.

Тебе пока дадут лекарство. Станет полегче, – уговаривала Зоя собаку и страшно врала – лучше Тасе не стало.

На следующий день ее перевели в интенсивную терапию. Органы «химии» не выдержали и отказывали – один за другим.

– Ну и зачем ты ее мучаешь? – спрашивала мама.

– Как я могу ее усыпить, если она живая? Она ходит!

Шатаясь, Тася все равно выходила гулять на полянку перед медцентром.

– Посмотри, какое солнце, Тася, как хорошо на улице! – шептала Зоя и обнимала собаку, которая не хотела умирать.

– Вот выздоровеешь, Тасюша, поедем с тобой на реку, палатку возьмем, – говорила, оттирая с Тасиной шерсти вонючее дерьмо. – Поедем? Будешь там мы-ышек копать, травку кушать. Как будет хорошо летом!

– Я тебя люблю. Я тебя люблю. Я тебя люблю.

– Двадцать одна тысяча. И залог не забудьте оставить.

В уме Зоя считала, на сколько дней интенсивной терапии хватит ее сбережений. Три-пять-семь? Когда накатывала паника, не могла дышать, только вдыхала прерывисто и вцеплялась в стул. «Займу. Я займу у кого-нибудь». Вдох. Вы-ыдох. «Надо как-то вести машину. Надо работать. Надо домой».

В один из дней Зоя уговорила себя сходить на тренировку, где едва шевелила руками и ногами, онемелыми и ватными. Когда она шла к машине, в подземном переходе, ей позвонили.

– Вас реаниматолог беспокоит. Ночью Тасе стало хуже. Сердце остановилось, но мы завели.

Зоя замерла на лестнице и вцепилась в поручень.

– Как она сейчас? – спросила далеким, не своим голосом.

– Без сознания.

– Я могу… – набрала побольше воздуха, – я могу с ней побыть?

– Да, но… есть ли смысл? Она не почувствует.

– Девушка! Девушка, вам помочь?

Зою кто-то пытался взять под локоть – она почти лежала на поручне, согнувшись. Помотала головой.

За руль не села, поехала в клинику на метро. Входили и выходили люди, мелькали остановки, как на ускоренном просмотре видео. Рядом с этим живым, полным движения миром Зоя ощущала себя чужой. Казалось, она и не дышала, и не шевелилась.

«Хорошо бы тоже умереть», – впервые подумала Зоя.

Тася лежала на полу. Ее вынесли из клетки и положили на непромокаемый матрас. В катетер был воткнут шприц с адреналином. Рядом в железной миске валялись такие же использованные. Зоя села на пол и прижалась к собаке.

– Тасюша, я здесь, я с тобой, моя девочка… – шептала.

К неаккуратно обритой коже были прилеплены датчики. Провода вели к монитору. Тасино сердце еще билось.

– Любовь, – говорила Зоя.

Тася знала это слово, и Зое показалось, собака шевельнулась и немного приоткрыла глаза.

– Она не слышит, – бросила медсестра, но Зоя все равно твердила, покачиваясь из стороны в сторону:

– Я тебя люблю. Я тебя люблю. Я тебя люблю.

– Наверное, вам пора уже.

– Что мне делать?

Медсестра выдохнула.

– Поезжайте домой. Выпейте сладкого чая с булкой.

Зоя послушно поплелась к метро. «Может, лучше было остаться в коридоре? Но все равно к ней не пустят больше…» – толклись мысли. В метро звонил телефон. Зоя лихорадочно искала его в сумке среди чеков и кучи Тасиных бумажек.

– Алло!

– Здравствуйте, это сеть клиник лазерной эпиляции «Ягодичка»! – начал задорный голос.

– Девушка, мне из реанимации должны позвонить.

А звоните вы!!! – не выдержала Зоя.

Рекламщиков не так просто сбить с толку, но на этот раз голос замялся и стал извиняться. Зоя раздраженно сбросила звонок. В висках пульсировало.

Второй раз позвонили, когда уже вышла из метро.

– Да, здравствуйте, это снова реаниматолог.

У Таси опять остановилось сердце. Реанимационные мероприятия мы провели в полном объеме, но, к сожалению, собака погибла.

Если бы слова могли нанести удар, то он пришелся бы по грудной клетке. Когда ищешь опоры и вдохнуть не получается. Остатки сил Зоя потратила на попытку ответить, уже не беспокоясь о том, как звучит ее голос:

– Я могу… – Не получилось. Вдох, еще раз. – Я могу с ней попрощаться?

– Да, можете. На стойке администратора скажите, вас проводят.

Снова карусель метро. И тошнит, и выворачивает уже, а ехать надо. Ноги двигались на автомате. Зоя смотрела на администратора. Администратор на Зою.

– Здравствуйте, что вы хотели?

Зоя открыла рот, но сказать не смогла.

– Не могу, – зашептала она, закрывая рот, будто боясь произнести слова: – С собакой попрощаться.

Ее проводили в конец коридора, где в маленькой комнате на железном столе уже без всякой подстилки лежала мертвая Тася. Глаза закатились, но бок ее, родной шерстяной бок был теплый.

– Еще теплая… теплая, – шептала Зоя, не веря, как смерть может быть такой ощутимой.

Какой-то тумблер внутри головы отключился, словно пробки выбило у счетчика, и Зоя взвыла, выкрикивая зверем раздирающую агонию. Крючило, корежило, гнуло. Зоя умирала, но не могла умереть до конца, как Тася.

На ступеньках курила медсестра и сквозь дым глядела на них в окно.

– Вам, может, водички? На стойке капли есть, вам нужно?

Зоя отупело крутила головой. Ей вынесли вещи: шарф, оставленный в клетке, шлейку – ужасно вонючую, ошейник с ромашками и гравировкой «Тася» на металлической бляшке. С ромашками соседствовали побуревшие пятна крови. Ошейник будто жег Зое руки, и она не сразу смогла встать.

– Забираете?

– Что?

– Тело забираете или кремируем?

* * *

– Хватит убиваться. Это просто собака.

Зоя сбросила звонок и добавила мамин номер в черный список. Она уже не чувствовала злости или раздражения – внутри что-то закончилось. Если точнее, закончилось все. Зоя лежала на кресле-мешке, и каждое движение приносило боль, поэтому тело скрючилось и застыло.

«Я хочу сдохнуть».

Когда болит голова или живот, пьешь таблетку. Но что делать, если болит каждая клетка, каждая молекула, каждый нейрон, Зоя не знала. Если бы душа была органом, она бы разодрала кожу и вынула его. Есть не хотелось. Спать не хотелось. Хотелось выключиться. Хотелось воткнуть себе нож в руку, чтобы почувствовать телесную боль. Чтобы наказать себя за то, что не смогла удержать единственное ценное. Если бы у Зои нашлись силы, она бы это сделала, но тело отказывалось жить.

– Как ты могла? – упрекал внутренний голос. —

Анализ крови, вообще-то, каждый год надо делать. Просто чтобы ты знала. И УЗИ. Тогда бы онкология-то и выявилась. Тогда бы ее успели вылечить. А теперь не успели. Ты не успела.

– Заткнись… Заткнись! Не я Тосю убила, а лимфома!

Наглотавшись транквилизаторов, Зоя лежала в отупении на кровати и думала про лимфому. Люди тоже умирают от этого. В таких случаях говорят: сгорают. Она никак не могла понять: как получается, что тело само себя убивает? Зачем и с чего вдруг лимфоциты начинают расти и делиться, уничтожая все вокруг? Зоя видела картинки в интернете – лимфоцит похож на шарик с ворсинками. Он плавает в крови и поглощает бактерии. И раковые клетки. Зоя представляла, как шарик начинает расти, распирать сосуды и пожирать все, что видит на своем пути, а потом заглатывает Тасю целиком. Мысли вызывали жгучую, бессильную злость на тело и того, кто его придумал. Эти сплетения кишок, желтый жир, торчащие волосы, вонючий пот, желеобразные мозги, слизь – как и зачем душа, если она есть, помещается в омерзительной оболочке? И почему умерла именно Тася, а не убийцы, насильники, педофилы? На остановке сидят алкаши. Зачем им жизнь, думала Зоя. Чтобы пропивать ее? Почему они не умирают? Сквозь ватные, тяжелые, густые мысли плыл лимфоцит. Он обтекал их, как слизень. Затем выплыл и, причмокивая, пожрал алкашей. Те послушно тромбовались в лимфоцитовое нутро. Зоя лежала и ждала, пока он не подомнет под себя и ее безвольное тело.

* * *

Тасина миска врезалась в пространство. Не в силах видеть ее, Зоя затолкала Тасины вещи поглубже в шкаф. Но все равно вздрагивала вечером – забыла покормить! После вялых попыток работы Зоя вышла на улицу и отправилась на пустырь. Руки были непривычно свободны, и Зоя с раздражением затолкала их в карманы. Оглядывалась с недоумением: зачем деревья? Зачем что-то растет? Зачем теперь эта тропинка?

– Ничего, другого заведешь! – махнула рукой тетя Галя, увидев Зою без Таси.

– Не заводи больше животных, раз такая нервная, – пробилась мама в каком-то мессенджере.

– Если бы вы любили ее больше, чем были ей недовольны, то угрызений совести не было бы, – писали на форуме.

– Почему забирают лучших? Ведь даже невозможно вспомнить, что он в жизни сделал что-то не так. Как он всех любил!!!

– Это же не человек, а животное, прикормленный хищник. Пусть и дрессированный вами, но все же.

– Это не обесценивание, разумный подход к делу.

Как бы кощунственно ни звучало, но никакой ужасной трагедии нет. Это жизнь… Если вы каждый раз будете рвать себе сердце, то ничего хорошего из этого не выйдет. Относитесь по-философски.

– Эта боль на всю жизнь, только она трансформируется со временем, вот и все. И ни хрена время не лечит…

– Ты лучше мужика найди себе! Женщины вконец с ума сошли! Ей легче переспать с кобелем, чем с мужиком!

– Когда хожу по нашим местам, всегда смотрю на небо и говорю с ней.

– Собаки уже нет, душа ее радуется в собачьем раю. По кому страдаете?

«Есть ли в раю собаки?» – подумала Зоя и на следующий день пошла в церковь. Это был обычный псевдобарочный храм, выстроенный в двухтысячные вместе с микрорайоном. Внутри, несмотря на чинное окружение, оказалось суетно и душно. Зоя не знала, что делать. Постояв немного у входа, купила свечку. Опалив ее снизу, поставила в ямочку и закрыла глаза. Как молиться?

«Дорогой Бог, пожалуйста, если Тася… Если ты… Если Тасина душа там, позаботься о ней, пожалуйста».

Зоину молитву прервала расторопная служительница, снимавшая огарки.

– Можете еще записку написать, – предложила она. – Напишете? Вон там, смотрите. Вам по кому? Близкие?

– Да я не знаю, можно ли, – замялась Зоя. – У меня собака умерла.

Из полумрака на Зою уставились глаза служительницы. На фоне скорбных иконописных ликов ее лицо выглядело резким и заостренным. Ничего не сказав, она прошуршала юбками и скрылась в другом помещении. Зоя выдохнула и села на скамейку, рассматривая золоченый алтарь. Через минуту откуда-то выскользнула темная фигура священника, за которым семенила свечница.

– Ставить в храме Божием свечи за животных нельзя.

– Почему нельзя?

Священник помялся.

– Не положено – нет души у них. Животных в раю не будет. Потому ставить свечу за упокой животных нельзя – это бесполезно и оскорбительно для Бога.

– Это глупость! – гаркнула служительница, прихлопывая Зоину свечу, как муху.

– Господь же вас призывает ко встрече с ним, а не с домашними любимцами. Грешно.

– Грешно! – вторила служительница, отдирая свечу.

– А куда же она девается после смерти? – спрашивала Зоя, опять теряя под собой скамейку и пол.

– Умирает вместе с телом, – отвечал священник.

– Знать должны, что можно, а что нельзя. Иначе вам тут не место, – толкала служительница Зою в спину словами.

Мучимая вопросами, искать в интернете правды не стала – Зоя отчего-то знала крепко: душа у Таси была.

* * *

Через две недели в клинике отдали пакет с урной. Зоя взяла не глядя и только дома достала и поставила на подоконник. Это была пластиковая колба с номером на крышке. Крышку грубо примотали скотчем, под ним виднелся черно-серый пепел. Зоя потрогала и потерла его в пальцах. «Это Тасины глаза, уши, хвост. Это – Тася».

Зоя убрала урну обратно в пакет и в выходной поехала на реку, где они чаще всего ставили палатку. Два часа ехала в тишине. Внутренний голос тоже молчал, только хныкал. Зоя и не знала, что внутренний голос может плакать.

Сев на колени, выкопала ямку. Поместила туда урну. Подумав, бросила горсть земли.

– Я тебя люблю…

Соорудив холмик из рыжеватой земли, Зоя связала из палочек крестик и воткнула сверху.

«Наверняка крест тоже на могилу животного нельзя. А что же тогда можно? Что – можно?»

На крест Зоя прицепила ошейник с ромашками. Последний раз погладила два бурых пятнышка.

* * *

– А где собачка ваша? – спросил Миша, когда Зоя вернулась домой и они вместе поднимались на лифте.

– Она погибла.

– М-м? – промычал сосед, комкая сумку для покупок с торчащим батоном.

– Умерла она, – повторила Зоя погромче. – Заболела.

У Миши открылся рот, в глазах читался детский ужас. Так и ехали. Уже у квартиры сосед вдруг повернулся и сказал мягко, утешливо:

– Собаки ведь все понимают: и радость, и горе.

Зоя стояла с ключом и смотрела, как он шаркает по коридору.

– Спасибо! – запоздало ответила она, но Миша уже скрылся за дверью.

Внутренний голос наконец затих. Потом тихо спросил:

– Есть-то будем сегодня? Кушать хочется.

Луиджи Ремо Паренте

«Юность» публикует два рассказа от финалистов российско-итальянской литературной премии «Радуга» для молодых писателей и переводчиков. Это «Цена успеха» итальянского автора Луиджи Ремо Паренте и «Ковенский» – российской писательницы Ульяны Фроловой.

Родился в провинции Варезе в 1999 году. Окончил Лицей имени Леонардо да Винчи с углубленным изучением точных наук в Галларате, в настоящее время учится в Миланском государственном университете на факультете политологии и международных отношений. Начал свой творческий путь в лицейские годы с участия в литературных и журналистских конкурсах, благодаря которым его работы были опубликованы в нескольких сборниках.

Цена успеха

Неподалеку от деревенского дома стоял металлический блок-контейнер. Унылый в своей серости, проржавевший, с обшарпанными цементными панелями. В царящей тишине этого уединенного места даже на большом расстоянии был слышен непрекращающийся писк, который доносился изнутри. Вокруг сплошное месиво грязи, земля, которую не раз и не два вскапывал и поднимал трактор, проезжавший здесь по дороге в поля, которые окружали ферму. Бесконечное коричневое месиво, конечно, не только земля, резко выделялось на фоне зеленовато-золотистого кукурузного поля, видневшегося за постройкой. Чтобы добраться до нее, нужно надеть высоченные сапоги точно по ноге: так они не слетят в хляби и не останешься босым, неся десятикилограммовый мешок с кормом. Преодолев это препятствие и открыв покосившуюся, скрипучую дверцу, сразу же пытаешься преодолеть стойкое желание выскочить, глаза режет, хочется зажать нос и не дышать. Затаив дыхание и зажмурившись, пытаешься проскочить внутрь, чтобы побыстрее покончить с этим делом. Внутри все было красным: листы контейнера, конусные кормушки, пол: смесь сухой земли, помета и извести, и, конечно же, цыплята, вылупившиеся несколько дней назад, которые озираются и смотрят друг на друга, их днем и ночью ослепляет самый яркий красный свет – три инфракрасные лампы мощностью двести пятьдесят ватт, висящие на одинаковом расстоянии друг от друга, ровно между полом и потолком. Зайдя внутрь, ты моментально покрываешься потом из-за резкого перепада температур, при этом борешься с вонью, духотой, мраком, одежда так и липнет к телу. К счастью, чтобы высыпать содержимое мешка в кормушку, много времени не требуется, оставшееся высыпаешь на пол, и все, можно бежать, захлопнув за собой дверь, согнуться в три погибели и выдохнуть, чтобы прийти в себя после смрада. А цыплята останутся там, в жаре, но, как знать, возможно, они бы предпочли вдохнуть свежего воздуха вместе с человеком, который приносит им корм. Может, именно поэтому они все время пищат.

* * *

Однажды дверь контейнера открыл человек, у которого не было с собой мешка с кормом. На улице было темно. Цыплята, должно быть, посмотрели на него растерянно: незнакомец был не похож на того, кто всегда приносил еду, он был более худощавым, жилистым и выглядел неуверенным. На нем не было огромных сапог, за которыми глаз да глаз, иначе тебя раздавят, и, самое главное, на голове у него не было привычной кепки, козырек которой чем-то напоминал клюв. Вместо сапог – мокасины, все в грязи, а вместо кепки – копна кудрявых волос. Жаль, что инкубаторные птенцы – не вольные птицы из гнезда. Взволнованные, они запищали еще громче: оглушительный гам посреди ночи. Незнакомец несмело вошел в контейнер, не закрыв за собой дверь. С некоторым отвращением, насмерть перепуганный, он добрался до середины, тихо ступая на цыпочках. Протянул руку к красной лампе и, дотронувшись до нее, тут же отпрянул – настолько она была горячая. Снова дотронулся, на этот раз через несколько найденных в куртке бумажных носовых платков, чтобы не обжечь руку… И вышел по своим следам.

* * *

На следующий день по возвращении из школы Пьетро ожидало множество событий. Отец в рабочей одежде и грязных ботинках сидел за столом, еще – что было странно – не накрытым к обеду. Ему показалось, что отец ждал именно его, сжав кулаки и стиснув челюсти.

– Ну-ка, скажи, что ты делал вчера в курятнике!

– Я принес корм, как обычно.

– А потом?

– А что потом? – Пьетро не понимал, что случилось.

– А потом ты решил запустить камнями в лампу и убрал ее осколки, не думая, что за этим последует?

– О чем ты говоришь?

– На вот, посмотри, что ты натворил.

Он протянул Пьетро черный мусорный мешок. Тот взял его в руки, развязал узел и отпрянул, чувствуя, что его вот-вот стошнит. В мешке было полно мертвых цыплят – сотня, не меньше.

– Я ничего не понимаю… – сказал Пьетро отцу.

– Обувайся, я покажу.

Они вошли в контейнер. В центральном патроне была новая красная лампочка, на земле цыплята, как обычно, клевали корм и пищали.

– Вот, смотри, что произошло. В центре было холодно, цыплята сбились по краям, где было теплее, под две оставшиеся лампы. Они теснились в небольшом пространстве, но те, что были с краю, все равно мерзли, вчера ночью сильно похолодало. Знаешь, кто из них погиб? Те, что были у стен: их раздавили остальные, когда толкались, стараясь пробраться в тепло.

– Я тут ни при чем, папа.

* * *

Объявления, развешанные в коридорах школы, привлекли внимание Марко. На них были изображены пляж и фотоаппарат, а заголовок гласил: «Конкурс». Школа наградит автора лучшего снимка на пленку. В качестве приза поездка на неделю летом в Испанию для прохождения курса фотоискусства.

Ему с детства нравилось возиться со старым дедушкиным фотоаппаратом. Тот научил Марко обращаться с ним. А главное – тому, что доставляло мальчику наибольшее удовольствие: проявлять фотографии в темной комнате. Прошло много лет с тех пор, как они занимались этим вместе последний раз. Потом дедушки не стало, и Марко никогда не приходило в голову попробовать проявлять самому. А тут – прекрасная возможность вновь заняться тем, чему научил его дедушка.

Он отыскал в коробке, куда давно никто не заглядывал, тот пленочный фотоаппарат в кожаном футляре. Вставил новую пленку. Прокрутив по памяти колесики, он открыл окно и посмотрел наружу через объектив. Напротив стоял дом. Марко навел фотоаппарат на крышу – туда, где на антенне сидел голубь. Он увеличил изображение, щелкнул кнопкой, чтобы сделать кадр. Этот звук, этот короткий щелчок, словно повисающий в воздухе, нажатие кнопки, которая опускается и тут же давит обратно на палец. Он давно не был так взволнован. Марко закрыл объектив, не желая тратить пленку.

Всю следующую неделю он рыскал по городу в поисках идеального объекта для съемки. Марко показалось, что он нашел его только накануне последнего дня конкурса. В тот вечер он снова открыл дедушкину коробку и принялся проявлять пленку. Он перебрал все, что было внутри: три ванночки, щипцы, химикаты, листы бумаги, увеличитель и прочий инвентарь. Дедушка был большим педантом в этом вопросе. Марко отнес все в свою комнату и начал готовиться к проявке. Для этого в настольной лампе надо было заменить обычную лампочку на красную. Вкрутив ее, он щелкнул выключателем – ничего… Он пробовал раз за разом, теряя терпение, пока не понял, что она перегорела. Без лампочки Марко не мог приступить к делу, не мог проявить фотографии. Поборов чувство безнадежности и отчаяния, он попытался сосредоточиться, чтобы понять, как исправить ситуацию. Возможно, у дедушки где-то были запасные лампочки, возможно, Марко мог найти кусок красного стекла или пластмассы, чтобы заслонить им свет обычной лампочки. Он искал целый день по всему дому, в коробках, шкафах, ящиках, на полках… Но не нашел ничего подходящего. Было слишком поздно идти в магазин за новой лампочкой, а Марко не мог ждать до утра, иначе он бы не успел сдать фотографию в срок.

Вдруг его осенило. Он вспомнил о небольшой куриной ферме семьи Пьетро. Однажды из научного доклада Пьетро, с которым тот выступил перед классом, он узнал о рождении и выращивании цыплят. Рассказ был очень мудреным, Марко из него мало что понял, но он точно помнил одну важную деталь, именно то, что ему было нужно: красная лампочка, источник тепла для цыплят, в котором они так нуждаются, если нет наседки. Надо пойти туда и взять ее. Он оделся, убедился, что все спят, и бесшумно вышел из дома.

Вернувшись за полночь, во все еще возбужденном состоянии, Марко с помощью добытой красной лампочки проявил пленку. Первая фотография, с голубем на крыше, получилась почти идеально. Ему больше не о чем было беспокоиться.

Проявив все фотографии, он стал думать, какую выбрать для участия в конкурсе. Выбор пал на ту, которая на первый взгляд вышла плохо, все цвета получились с красноватым оттенком. На ней были изображены сотни цыплят в металлическом контейнере под тремя красными лампами. Эти милые создания в нездоровой и убогой обстановке навевали мысли о совсем других, теплых деревенских местах, поэтических и счастливых, тем самым вызывая у зрителя двойственные эмоции.

Марко очень гордился полученным результатом и был уверен, что этот снимок вызовет любопытство жюри и будет им высоко оценен. Он жаждал победы в конкурсе и признания собственного таланта, хотя и осознавал, что для этого ему пришлось проникнуть в чужое владение и совершить кражу. Но, в конце концов, это был всего лишь мелкий проступок, из-за которого никто не пострадал… Так думал он.

Перевод на русский язык Анны Перовой

Ульяна Фролова

Родилась в 2002 году в Калуге. Внештатный автор журнала «Фома». Студентка 4-го курса программы «Филология» Высшей школы экономики в Санкт-Петербурге. Исследователь творчества поэтессы Ольги Седаковой.

Ковенский

В середине октября Сонина мама легла спать, и спала до сих пор, хотя уже опали листья и прошел первый невесомый снег. Незадолго до этого она стала часто веселиться, но Соня не была за нее рада: ведь настроение мамы вскоре менялось, она ругалась и била Соню по рукам и спине длинным кожаным ремнем, оставшимся от дедушки.

Теперь мама спала в другой квартире, а Соня жила с одной только бабушкой. По утрам бабушка уходила, а внучку запирала дома, чтобы не сбежала и «не понарассказывала там всякого». Что такого она могла рассказать, Соня не знала, но больше всего на свете боялась «тетку из опеки», которая придет и заберет ее в детский дом, а бабушку лишит всех денег и сведет в могилу.

Но сидеть в душной и грязной комнате Соне не хотелось. Переступая через горы одежды, она пробиралась в прихожую, где, подтащив к двери стул, взбиралась на него и смотрела на лестничную площадку в глазок. Если бабушкиной тележки там не было, значит, она ушла надолго. Соня давно научилась отпирать заржавелый хлипкий замок, ковыряя его заколкой.

Стоял декабрь. Соня недавно выучила названия месяцев и очень этим гордилась, поэтому она знала точно – декабрь. Девочки со двора ей объяснили, что в декабре бывает Новый год и всем детям дарят подарки. Соне никогда ничего не дарили, поэтому вначале она девочкам не поверила, но, когда ее подняли на смех, согласилась. Может быть, в этом году бабушка купит ей куклу, которую она увидела в витрине детского магазина несколько дней назад?