Связанные

«…около часа вверх по тропе», – вспоминаю слова Сварога, написанные на пергаменте. Мне кажется, что иду уже два. Ноги наливаются свинцом, мышцы в районе лопаток немеют, в груди горит.

– Антонин! – окликаю, когда шаг замедляется настолько, что я больше не в силах за ним поспевать.

Он оборачивается, скептически осматривая меня с головы до ног. Наверное, выгляжу я и правда не очень, раз тут же слышу его усмешку. Он спускается по тропе навстречу.

– Никакой выносливости, – поддевает Воронов.

– Просто тропа все время идет вверх, – пытаюсь оправдаться, откручивая крышку пластиковой бутылки, чтобы сделать несколько глотков воды. Да, в последнее время, после отказа в должности агента, я совсем забросила спорт. По возвращении это нужно будет исправить. Пока пью, Воронов настороженно всматривается в лес, что не остается незамеченным. – Тоже ощущаешь это?

– Не могу избавиться от чувства, что мы пара овец, выбранная пастухом на заклание…

От такого сравнения посреди загадочного леса по позвоночнику неприятно пробегают мурашки, но я громко усмехаюсь, давая понять, что он слишком нагнетает.

– Ну, Воронов, мы с тобой явно не овцы. Сможем и постоять за себя. У меня есть магия, у тебя… – я запинаюсь, критично осмотрев его с ног до головы. – На крайний случай, руки, – заметив, как он тихо посмеялся, покачав головой, я обхожу его и направляюсь вперед по тропе, бросая на ходу: – Относись к этому как к приключению.

– Я посмотрю, как ты будешь относиться к этому как к приключению, когда мы будем спасать свои задницы…

Фыркаю, предпочитая проигнорировать его слова. Сейчас только дай волю фантазии, и я сама себя запугаю так, как не сможет ни одно чудище. Никаких плохих мыслей. Уж слишком я хотела вернуть себе магическую независимость, чтобы после того, как зашла так далеко, поддаваться страхам.

– И, вообще, думаю, здесь просто ощущается другая магия. Наверное, мы уже близко.

Оказалось, что я недалека от истины. Стоит нам пройти всего несколько сотен метров, как я утыкаюсь в огромное дерево, стоящее прямо посреди тропы. А вокруг плотным строем смыкаются кустарники, другие деревья и колючки. Я пытаюсь обойти его, но все мои попытки заканчиваются неудачей.

Воронов стоит поодаль, наблюдая за моими потугами прорваться сквозь защиту леса.

– Не понимаю, в чем смысл? – сердито спрашиваю я у леса, в сердцах стукнув дерево ладошкой, о чем тут же жалею и глажу, извиняясь. Но внутри все равно кипит раздражение и непонимание, когда я бросаю взгляд на Антонина. – Так и будешь стоять там как вкопанный?

– Жду, когда до тебя дойдет, – едко протягивает он с саркастичной улыбочкой на лице.

Прищуриваюсь, прожигая его недобрым взглядом, а потом снова поворачиваюсь к стене леса, которая не дает пройти дальше. Осматриваю ее и думаю, может попробовать наколдовать огонь? Но идея не очень удачная, вряд ли Сварог обрадуется, если я спалю его дом.

– Ты справишься, – издевательски заверяет меня Антонин и, сбросив рюкзак, садится на него, достав пачку сигарет. Закуривает и наблюдает внимательно за моими метаниями. Я хожу время от времени по тропе, в надежде, что проход откроется.

Взглядом обвожу большое дерево, стоящее на моем пути. От него веет магией, я ее чувствую покалыванием на коже. Наклоняю голову к плечу, гипнотизируя небольшое дупло. Может, дереву нужна какая-то дань? Или кровь? Я читала о контрактной магии, такую часто устанавливали в древние времена на свои поместья. Это обеспечивало сильную защиту, но магия крови была запрещена уже несколько сотен лет во всех цивилизованных странах.

Гнев отступает, уступив место размышлениям и задумчивости. Сложив руки на груди, я постукиваю себя пальцем по губам, пытаясь разгадать загадку.

– Как думаешь, Воронов, нам нужно сунуть туда руку?

Он насмешливо качает головой, откровенно веселясь:

– Только после тебя.

– Какой джентльмен, – я закатываю глаза, затем прикусываю губу в задумчивости, возвращаясь мыслями к пропуску. Сомнений уже не остается – магия пропустит, но ей нужно что-то взамен.

Простояв так несколько минут и перебрав с десяток вариантов, понимаю, что остается только один. Внутри нарастает тревога – мне это не нравится. Но и повернуть назад, отправившись отсюда восвояси, я тоже не готова.

Закатываю рукав легкой клетчатой рубашки на левой руке. Правая у меня рабочая, и мне не хотелось бы, чтобы она пострадала в случае чего. Сама не верю, что собираюсь совать руки во всякие ненадежные отверстия, но что-то подсказывает, что без этого пути дальше не будет.

Осторожно, стараясь ничего не касаться и, надеясь, что меня не схватит какой-нибудь зубастый обитатель этого гнездышка, просовываю руку и замираю. Ничего не происходит. Смотрю на Воронова через плечо вопросительно.

– Попробуй вторую, – просто предлагает он.

Сжимаю зубы, чтобы не сказать умнику пару ласковых. Глубоко дышу пару раз, а потом с опаской просовываю вторую. В тот же момент я чувствую, как меня простреливает импульс, словно бьет током, пытаюсь выдернуть руки, но что-то не пускает, какая-то сила держит меня. Лес начинает шуметь, переговариваясь о чем-то. Не успеваю поддаться панике, как все заканчивается – меня отпускают. Потеряв равновесие, я падаю на пятую точку и смотрю, как с оглушительным треском деревья расступаются прямо на глазах и открывается тропинка. Тяжело дыша от пережитого шока, я поднимаю руки, торопливо их осматривая. И первое облегчение сменяется ужасом. Я просто впадаю в ступор.

Браслетов нет. Того, что было со мной всю сознательную жизнь, – нет.

Они мой инструмент, без них я не колдую. Никто не колдует. Меня лишили моей магии за одну чертову секунду.

– Нет… – бормочу я в неверии и кидаюсь к дуплу, шарю там руками, но браслетов нет.

От шока не могу вздохнуть, руки мелко подрагивают. Воронов подходит ко мне, глядя сверху вниз с нескрываемой издевкой.

– Ну что, Грин, все еще не ощущаешь себя овцой?

Гнев на этого мерзавца отодвигает на задний план мой ужас. Но я, словно выброшенная на берег рыба, открываю рот, но ни одно слово не срывается с моих губ. Моя разумная сторона берет верх над эмоциями, и я осознаю, что теперь совершенно без защиты. Сразу вспоминаются все предостережения Зои, на которые у меня всегда был аргумент в виде магии.

Воронов растягивает губы в зловещей ухмылке, в его малахитовых глазах опасный огонек разгорается все ярче.

– Ну вот и все, – звучит как приговор. Совсем не скрытая угроза чувствуется в его словах. Смотрю на него хмуро снизу вверх, судорожно размышляя, что надо достать нож из рюкзака.

Он стоит в непозволительной близости от меня, почти нависая. Сердце гулко отдается в груди, учащая дыхание. Явственно ощущаю его запах, защекотавший ноздри: сигареты и что-то древесное, смешанное с мужским. Антонин склоняется к самому уху и тянет:

– Ну-ну, девочка, не расстраивайся. На крайний случай у тебя есть руки.

Сжимаю зубы, чтобы сдержать рвущийся наружу едкий ответ, только взгляд не могу контролировать, когда вскидываю голову. Антонин едко усмехается, а потом, закинув рюкзак на плечо, теряет ко мне интерес.

Он переводит взгляд на дерево, похитившее мои браслеты, и выдает задумчивое «хм-м». Меня пугает, когда он проделывает мои же действия. Хочет, чтобы его оковы тоже, наконец, пали. У меня и так дела плохи, но если Воронов еще и магию себе вернет, то домой я точно не вернусь. От напряжения даже дышать забываю.

Но ничего не происходит. Его браслеты остаются на месте. Он, кажется, не удивлен, будто ожидал этого. Как будто у него было объяснение. Поэтому сразу отправляется дальше, а мне требуется еще несколько секунд, чтобы прийти в себя. Я снова дышу, когда вижу, что у него не получилось. Запрещаю себе бояться и медленно поднимаю сумку, которая вдруг словно потяжелела.

Отпуская Воронова на десяток метров вперед, иду за ним неторопливо. Приближаться к нему не решаюсь. Пока бреду по тропинке, пытаюсь осознать свое состояние. Я впервые в жизни без браслетов с тех пор, как сила проявилась. Они всегда были частью меня, помогали творить заклинания, указывали принадлежность, концентрировали магию и усиливали ее. Никто не снимал их. Это могли сделать только в бюро в исключительных случаях.

Странно, но их потеря мое состояние не изменило. Как будто вообще ничего не произошло. Не было чувства опустошения, как от потери магии. Словно все мои силы были со мной. Но разве такое возможно?

Я складываю пальцы, чтобы вызвать огонь, и шепчу:

– Ignis.

Ничего не происходит. И я складываю руки в другой знак, взывая к стихии воздуха.

– Ventus navitas.

Снова ничего. Даже не колыхнулось вокруг.

За всеми своими стараниями понимаю, что от Воронова я отстала довольно сильно, и ускоряюсь, гипнотизируя его спину тяжелым взглядом. Мои нервы – натянутая струна, и когда он резко останавливается, я вздрагиваю от неожиданности, тревожно вцепляясь в свою сумку.

– Кажется, мы на месте.

Воронов стоит на краю лесной опушки, где тропинка заканчивается у входа в небольшую хижину. Поляна обжитая, здесь множество утвари, колодец. Еще какие-то небольшие постройки. Полноценное жилище какого-то отшельника, надежно спрятанное за стеной вековых деревьев.

Осторожно приближаюсь к Антонину, не отрывая настороженного взгляда от хижины. Напряжение, витающее в воздухе, можно хоть ножом резать. Сердце бьется часто и тревожно. Я жду, что Сварог выйдет к нам, жду хоть какого-то знака. Я так надеюсь…

Но хижина кажется пустой. От нее не веет жизнью. Как будто хозяина там нет.

– Такое ощущение, что там никого нет, – хрипло озвучиваю свои мысли и делаю шаг вперед, но Воронов ловит меня за запястье и дергает на себя.

– Не торопись с выводами, – грубо бросает он, игнорируя мое возмущенное шипение и всматриваясь в лес позади хижины.

– Он не выйдет к нам? – спрашиваю, параллельно выворачивая руку, чтобы Воронов ее отпустил. Прикосновение жжет кожу, и я незаметно тру запястье другой рукой.

Но ответить Антонин не успевает. Откуда ни возьмись с громким карканьем на нас пикирует огромный ворон. Я закрываю голову и сажусь на корточки, но птица, бросив небольшой конверт к ногам, улетает и теряется в кронах. Только хлопанье ее крыльев разносится эхом над верхушками.

Антонин поднимает письмо, и, распечатав, пробегает взглядом по строчкам. Воронов опускает голову и тихо смеется, качая головой.

– Попались.

Я, ничего не понимая, выдергиваю из его рук бумажку и читаю:

– «Прежде чем отыскать Цвет Перуна, пройдите испытания, чтобы очиститься. На рассвете седьмого дня, седьмого месяца, если вы будете достойны, обряд разрыва состоится».

В голове истошно орет здравый смысл, и я качаю головой. На такое я не подписывалась. Резко оборачиваюсь, чтобы уйти, но тропы позади меня нет. Есть уже знакомая магическая стена леса, у которой всего две задачи: некоторых – не впускать, других – не выпускать.

Я смотрю на Антонина так, будто он знает, что делать, как выбраться, но тот лишь пожимает плечами.

– Антонин, я не могу остаться здесь… Меня отец убьет…

– Для этого тебе нужно выжить, – едко замечает он, оглядываясь.

– Что? – в шоке смотрю на него, а он, наконец, удостоив меня взглядом, мерзко улыбается.

– Три недели в жутком лесу, полном чудовищ, совсем без магии… Что ж, девочка, желаю удачи, – и, криво усмехнувшись, Воронов идет в сторону хижины, оставляя меня одну стоять, опустив руки.

Я поворачиваюсь лицом к чаще, откуда пришла, закусываю губу, чтобы не расплакаться. Да, вот теперь овцой я себя почувствовала в полной мере.

ГЛАВА 4

Существуют люди, которые желают снять браслеты, считая их злом. Но официально уведомляем, это невозможно. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Одумайтесь, без них вы бессильны. Это ваша безопасность и ваша принадлежность. Без них вы – ничто.

Из публичного обращения Совета Управления к Отступникам.

– Не могу поверить, что нам предстоит жить в этом месте, – я замираю в дверях, критично осматривая помещение.

Антонин уже сбросил рюкзак и теперь стоит посреди, единственной комнаты, тоже оценивая пространство. Он заходит первый, и я, несмотря на свое состояние, еле сдерживаюсь от смешка – Воронов едва не бьется головой о балки.

Осторожно ступаю по скрипучим половицам и приближаюсь к нему, выглядывая из-за широкой спины.

Картина вокруг невеселая. Хижина предстает одним небольшим темным помещением с маленькими окнами и разделена на функциональные зоны. Отовсюду здесь веет стариной. Ссохшиеся деревянные половицы никогда не знали краски, стены из круглого бруса местами затыканы мхом. По правую сторону чернеет в углу небольшая старая печь. Рядом располагается маленькая зона кухни, где можно увидеть пожелтевшую от времени и плохого ухода посуду. Чуть дальше – рабочая зона, где развешаны пучки трав, сушатся какие-то цветы. Мне кажется, именно они создают в помещении такой приятный запах, перебивая даже сырость.

По левую сторону стоит немного покосившийся письменный стол, подпирающий окно. Над ним располагаются полки с пыльными книгами, у которых можно различить старые потрепанные корешки. На столешнице разбросаны пергаменты, травы и перья, словно кто-то бросил свои исследования или конспектирование, потому что его резко прервали. И конечно, мой взгляд, быстро оценив пространство, отмечает самое важное – кровать. Просторная, немного спрятавшаяся за ширмой.

Одна.

Я нервно поправляю свою сумку, отводя взгляд. Переступаю с ноги на ногу и, краснея, решаюсь задать вопрос, который беспокоит меня уже минут тридцать:

– Как думаешь, где здесь уборная?

Воронов бросает на меня злорадный взгляд, и его губы растягиваются в неприятной ухмылке. Я вижу ее в последнее время так часто, что невольно мелькает мысль: несмотря на всю тяжесть нашего положения, ему доставляют удовольствие мои страдания.

– На улице, – отвечает он, следя за реакцией.

– На… улице? – мне кажется, что я ослышалась.

Воронов делает жест, показывая следовать за ним. Я немного настораживаюсь, но послушно плетусь за мужчиной. Выйдя из дома, мы ступаем на широкую дорожку, которая приводит нас к пристройкам, где хранятся дрова, огорожены пустые загоны и клетки для животных, рядом какое-то строение из толстого бруса с одним маленьким окошком. Удивляет тот факт, что Антонин так уверенно ведет меня, будто действительно знает куда.

Скрип ссохшейся двери вырывает меня из мыслей, и я неверяще смотрю сначала на то, что он характеризует «уборной», а потом снова на Воронова.

– Ты издеваешься? – от возмущения голос взлетает на пару октав.

– А похоже, Грин? – он вскидывает бровь, складывая руки на груди, и кривая усмешка искажает губы.

– Да! – выпаливаю горячо и делаю шаг назад. – Я туда не пойду.

– Отлично! – Воронов отпускает дверцу «уборной», отчего она с противным скрипящим звуком захлопывается, поднимая клуб пыли, а потом разворачивается и идет обратно к дому, по пути насмешливо бросая: – Тогда можешь найти себе местечко в лесу. Мне плевать.

Выбрать для этих целей лес, где тропинки пропадают, когда им вздумается, не решаюсь. Зато эта ситуация еще лучше демонстрирует, что я не могу пробыть здесь три недели. Теперь – нет!

Спустя пару минут подхожу к стене леса, темнеющей голубовато-зеленой дымкой от ползущего по траве тумана, и смотрю на величественные деревья, которые возвышаются надо мной, своими верхушками стремясь высоко вверх. День идет на убыль, и солнце постепенно скрывается за кронами, оставляя поляну утопать в тени подступающей ночи.

Неожиданно осознаю, что теперь жду того, чего так боялась в последнее время – когда узнает отец. Как скоро он обнаружит, что меня нет? Когда забьет тревогу? Что предпримет и отправится ли вслед за мной? Может, он уже что-то делает?

А мне придется принять тот факт, что я проиграла, и отец был прав. Снова. Какое наказание мне грозит за подобную самодеятельность, я пока даже предположить не могу, но сейчас мне больше всего на свете хочется выбраться отсюда. Оказаться в своем безопасном доме и в понятной жизни.

Вдруг закрадывается мысль, а что, если отец не доберется до меня? Вокруг странный живой лес, и может статься так, что он не пропустит к нам никого. Мне не хочется об этом думать, но страх сковывает тяжестью сердце, пуская холодные щупальца прямо внутрь, а от безысходности представленной ситуации подступает тошнота. Я медленно оседаю на зеленую сочную траву, стараясь выровнять сердцебиение. Утыкаюсь лбом в колени, вдыхая влажный густой аромат примятой травы.

Узнай Воронов, о чем я думаю и как быстро пошла на попятную, обвинил бы в малодушии. Но желание избавиться от связи меня ослепило, заставило принимать скорые необдуманные решения и идти на компромиссы, которые я раньше бы и рассматривать не стала. Общаться с тем, кто хотел прикрыться мной, кто бы не терзаясь переживаниями убил, будь у него возможность. Жить с ним бок о бок, находить в его словах крупицы тайных знаний – это я еще могла допустить, потому что была под защитой своей семьи, страны и, в конце концов, магии. Но лететь с Вороновым непонятно куда, быть так далеко от дома, отдать единственное свое оружие и защиту, следуя указаниям странного колдуна, который пообещал что-то на словах, остаться один на один с наемником в опаснейшем месте без защиты…

Теперь мне кажется, что я была не смелой, а безумной.

Слова Воронова о Свароге казались просто байкой, которой он меня запугивал, не желая терять мнимую свободу. А сейчас вдруг мелькает мысль, что Антонин мог отговаривать меня лишь для того, чтобы подначить интерес и усыпить бдительность. А что, если он моими руками вытащил себя из ловушки, и это я теперь буду его ходячим аккумулятором? От подобных мыслей становится дурно, но я не могу перестать себя накручивать.

В какой-то момент я забыла об осторожности, и все рисовавшиеся трудности казались мелочью, которую можно было легко преодолеть ради высокой цели. Кто ж знал, что колдуну потребуется прохождение испытаний, в письме об этом не было ни слова. Я была готова заплатить, оказаться в долгу, подождать, если нужно, но не к тому, что меня лишат магии, заставят жить здесь несколько недель без возможности передумать и уйти, будут проверять, а потом решать: достойна ли такой привилегии.

Еще эти изменения в Воронове меня пугают. Из безразличного, язвящего время от времени угрюмого мужчины, казавшегося даже безобидным по большей части, он превратился в хищника. Непримиримого и дикого, совершенно непонятного. И я теперь беспрестанно прокручиваю в голове короткие записи из его личного дела, отчетливо вспомнив, кто такой Антонин Воронов. И мне не нравится, что я чувствую.

Страх. Опасность. Напряжение.

Даже когда его губы разрезала улыбка, глаза впивались тяжелым взглядом, скользили, изучали, впитывали реакции, я явственно в этот момент понимала, что бояться не должна. Страх скрыть сложно, он буквально осязаем и чувствуется острее. Хищники всегда нападают, когда жертва боится. А я теперь против него буквально с голыми руками.

Резко поднимаю голову, вспомнив про нож. Порывшись в сумке, достаю серебряный кинжал, который взяла с собой для того, чтобы срезать некоторые редкие грибы и травы, что надеялась встретить по дороге. Глупо было упускать такую возможность и пополнить свою домашнюю лабораторию уникальными ингредиентами. Но теперь он послужит и для другого, главное – продержаться несколько дней и дать время отцу и друзьям найти меня.

Эти мысли немного приободряют, и, сунув нож за пояс, я возвращаюсь в хижину, где Антонин как раз достает еду из рюкзака, которую он предусмотрительно взял с собой. Я вот об этом даже не подумала, моя голова была забита тем, чтобы не сбиться с тайминга и не раскрыть планов отцу раньше времени. Да и не подозревала я о том, что мне тут задержаться придется. На задворках мелькает резонный вопрос: как он ее протащил в самолет? Но я слишком зациклена на самобичевании, чтобы зацепиться за эту мысль, понимая еще острее, что я вообще не подготовлена ко всему, на что сама себя обрекла.

Неуверенно замираю на пороге. В хижине сгущается мрак, лишь одинокая свеча на столе разгоняет темноту в зоне кухни рядом с печкой. Антонин в этом маленьком доме кажется еще больше и словно заполняет собой пространство. Попереминавшись с ноги на ногу, ступаю внутрь. Сырой воздух неприятно липнет к коже и холодит. Сбросив сумку и порывшись в вещах, достаю кофту, чтобы согреться. Антонин к тому времени нарезает копченое мясо и овощи, разламывает хлеб и, разлив в глиняные чашки чай из своего термоса, бросает взгляд на меня. Я как раз уткнулась в одну из книг, которые раскрытыми лежат на столе, пытаясь разобрать, что там написано, но сгустившийся сумрак этому не способствует.

– Грин, – окликает он, усаживаясь на скрипучий табурет, – иди к столу, у тебя еще будет время все рассмотреть. Свет нужно потушить до темноты.

– Почему? – я тревожно вскидываю взгляд, и все слова с пожеланиями для него идти куда подальше вылетают из головы.

– Не будем так сразу привлекать внимание кого бы то ни было, пока не поймем, с чем столкнулись.

Мне не нравится, как звучат его слова, но остается лишь кивнуть. Отложив книгу, я присоединяюсь к Воронову и сажусь, поджимая под себя ноги. Желудок тут же предательски урчит, почувствовав запахи копченостей и свежих овощей. Отправив в рот кусок мяса, я смотрю на Антонина изучающе, чуть склонив голову. Мы впервые ужинаем вместе, и это ощущается так странно для меня, а он жует как ни в чем не бывало.

– Как думаешь, что Сварог имеет в виду под очищением? – осторожно задаю вопрос, не отрывая от Воронова взгляда, чтобы отследить реакцию и понять, знает ли он больше меня?

Антонин равнодушно пожимает плечами.

– Да что угодно. Будет зависеть от его больной фантазии. Думаю, долго в догадках нам теряться не придется.

– Надеюсь, испытания будут посильные, раз уж теперь мы оба без магии, – хмурюсь и откусываю огурец, удивляясь, почему здесь он ощущается гораздо вкуснее. Может, дело в свежем воздухе или в том, что я слишком сильно проголодалась за день. – Неужели обряд разрыва нельзя провести без этого?

– А ты не рассматриваешь вариант, что обряда нет? – криво усмехается Воронов.

– Тогда зачем это все?

– А вот это правильный вопрос, Грин, – Антонин указывает огурцом в мою сторону, а затем отправляет его в рот с аппетитным хрустом. – Это мы с тобой и выясним.

– Но я подумала, что приоритетнее для нас будет найти отсюда выход.

Антонин качает головой и нехорошо усмехается.

– Ты еще не поняла, самая умная девочка, что выхода отсюда нет? Мы на его территории.

Скептически смотрю на него и поджимаю губы.

– Я не собираюсь просто смириться с тем, что застряла тут.

– А у тебя есть выбор? – он внимательно смотрит на меня, задавая такой простой вопрос, и его спокойствие раздражает.

– Да, и я прямо завтра займусь этим.

Воронов скептически выгибает бровь, усмехается и выдает с сарказмом:

– Удачи.

Аппетит пропадает моментально. Бросаю на Воронова уничижительный взгляд и, встав, прохожу к своей сумке, чтобы достать шорты и растянутую старую футболку на десять размеров больше, которые служат пижамой. Прижав их к груди, неуверенно оборачиваюсь на Антонина.

– Ты мог бы выйти?

Он бросает на меня насмешливый взгляд, демонстративно осматривая сверху вниз, и снова возвращается к лицу, а потом отрезает:

– Нет.

Коротко выдыхаю, прикрыв глаза. Желание сказать ему что-то обидное велико, да только приходится сдержаться, чтобы он не взорвался, как в тот раз, рядом с трейлером. Как я могла вообще рассчитывать, что этот грубиян проявит хоть малейшее уважение и соблюдение приличий? Тут даже спор затевать бессмысленно, поэтому я резко задвигаю ширму и быстро переодеваюсь, жалея лишь о том, что не взяла теплую пижаму, потому что в этой слишком зябко. Но откуда мне было знать, что я замерзну в июне? Снова засовываю нож за пояс, складываю свои вещи аккуратно на стоящий рядом стул и неуверенно посматриваю на кровать.

– Антонин, – окликаю, надеясь, что мой голос ровный и спокойный, а не звенит от напряжения.

Слышу шаги, и Воронов отодвигает ширму, оказываясь совсем близко, вторгаясь в личное пространство.

– Выбираешь, с какой стороны будешь спать? – ехидно тянет он, опуская взгляд на меня и игнорируя мой возмущенный вид.

– Н-нет, – я резко оборачиваюсь, почти упираясь носом в его грудь. Инстинктивно делаю шаг назад, спотыкаюсь о кровать и с размаху падаю на нее. От собственной суетливости загораются щеки, теперь мое положение выглядит еще более жалко, а глаза Воронова сверкают в полумраке опасным блеском. – Я хотела предложить занимать кровать по очереди. Одну ночь ты, одну я, и так…

– Нет, Грин, – Антонин без улыбки смотрит на меня сверху вниз, – я буду спать на кровати все ночи, а вот где будешь ты – решать тебе.