Чёрные Совы: Пробуждение

Неожиданно в голову капитана пришла спасительная идея.

– Лейтенант притащите второго, – приказал он по-немецки.

Русский после этой фразы подозрительно оживился. Через несколько минут лейтенант вместе с одним из солдат втащил в комнату раненного диверсанта.

– Вы, что не можете сделать это поосторожнее, – недовольно прогрохотал капитан наблюдая за вошедшими, – теперь весь пол в крови.

Связанный, прямо на глазах у Бутта побледнел как снег и начал вырываться из рук солдат к лежащему на полу «трупу».

– Кажется, я всё-таки сломал вас мой друг, – обрадовано произнёс эсесовец потирая ладони. – Достаточно было вспомнить, с каким рвением вы пытались оказать помощь этому парню на площади, – продолжил Бутт. – Так вот друг мой, если вы не скажите мне, где я смогу найти искомое, я немедленно убью этого несчастного. И конечно вы будете в этом виноваты.

* * *

С Лесником происходило что-то странное. Он видел всё окружающие как бы со стороны. Комната, в которой они находились и все события, происходившие в ней, стали для него бесцветными. Цвета, звуки и даже запахи исчезли в тот момент, когда он увидел Алексея. Лесник смотрел на себя, с остекленевшим взглядом и сжатыми до дрожи челюстями и не узнавал. Смотрел на бледного Алексея и понимал, что его «брат» умирает. Немцы и не думали лечить его, он жестоко ошибся. Раны Алексея уже практически не кровоточили, он и так потерял много крови. Губы его были синими, дыхание редкое – Алексей терял жизнь. В голове Лесника с бешеной скоростью проносились мысли. Он понимал, что эсесовцу ничего не стоит застрелить Алексея, если он не расскажет ему про место сбора диверсионных групп. Однако Лесник не мог вот так просто перечеркнуть жизнь пятерых людей.

Но с другой стороны кто они ему? Никто! Алексей же мой друг, мой брат, МОЯ СЕМЬЯ и у меня есть шанс спасти его. Без моей помощи он наверняка умрёт!

Лесник прекрасно понимал, что рассуждает как подлец и предатель. Немец «сломал» его, нашёл его уязвимое место. Чёрт, не зря я не пускал Алёшку на фронт, – подумал Лесник. Он понимал, что если он останется, жив ему будет стыдно за такие мысли, но не мог ничего с собой поделать.

И тут произошло то, что определило его трудный выбор. Алексей тяжело вздохнул и открыл глаза. Его взгляд долго не мог ни на чём сфокусироваться, но когда он обрёл четкость, он встретил взгляд Лесника.

– Вадим помоги мне, пожалуйста, мне так больно, – тихо сказал он и закашлялся.

Для Лесника всё стало ясно. Мир снова обрёл цвета, звуки и запахи. Он снова вернулся в своё обычное состояние. Все сомнения были отметены в сторону. ОН СДЕЛАЛ СВОЙ ВЫБОР. На губах закашливающегося Алексея выступила кровь, и Лесник дёрнулся к товарищу.

* * *

Штурмфюрер Бутт с интересом наблюдал за реакцией русского. Увидев своего умирающего друга, он неузнаваемо преобразился. Взгляд его остекленел, черты лица обострились, а губы побелели и затряслись.

Что ж, – подумал он, – я, кажется, серьёзно зацепил его, теперь он мой.

После того как «труп» закашлялся, русский рванулся к своему товарищу и лейтенанту, пришлось прийти на помощь своим солдатам, иначе бы они его не удержали. Шурупы, удерживающие ножки стула, с громким хлопком вылетели из пола.

Штурмфюреру надоело ждать, и он взвёл курок пистолета.

– Время вышло, Вадим, пора решать.

После этих слов русский как-то сразу ссутулился и обмяк.

– Я всё расскажу, окажите помощь Алексею.

– Конечно мой друг, только сначала информация, а потом лекарства, – сказал Бутт и улыбнулся.

* * *

Эсесовец обманул Лесника.

Пока он давал показания, Алексея утащили из комнаты. От тела его остался кровавый след. Ему окажут квалифицированную помощь, – объяснил немец. После того как Лесник стал не нужен немцу, его вывели из здания и заперли в одном из сараев окружающих сельсовет. Здесь же на твёрдой земле лежал и Алексей. Ему не оказали помощь, его просто бросили сюда. Лесник склонился над своим другом, ради которого он «продал душу дьяволу» и понял, что Алексей уже МЁРТВ.

* * *

Всю ночь и утро Лесник просидел у тела друга. Он вспомнил всю их жизнь вместе. Вспомнил все радости и горести пережитые вдвоём. Лесник проклинал судьбу за то, что она с ними так поступила. Но больше всего он проклинал себя. Всё могло быть иначе, в этом он был уверен твёрдо. Со смертью Алексея в его жизни что-то порвалось, что-то, что никогда нельзя будет соединить в целое.

В полдень следующего дня за ним пришли немцы. Они застали его сидящим перед телом Алексея, голова друга покоилась на коленях Лесника. Он просидел так без движения всю ночь. Грубо схватив его и отпихнув беззащитное остывшее тело, они выволокли узника на улицу. Лесник не сопротивлялся, силы покинули его. Он ничего не чувствовал. Совсем ничего.

На площади было людно. Фашисты согнали сюда жителей всего села. Лесник думал, что это сделано для демонстрации его казни. Он даже почувствовал некоторое облегчение от этой мысли. Предатель достоин смерти, – подумал он. Однако Лесник ошибся, всё это было не в его честь.

Скоро он заметил крестьянскую телегу, на которой лежали три трупа: два парня и молодая светловолосая девушка. Телега была окружена немцами, но капитан СС, допрашивающий его, распорядился подвести Алексея к трупам. С удовлетворением на лице он показал на тела и сказал:

– Вадим, я хочу, чтобы вы полюбовались на дело своих рук.

Не дождавшись никакой реакции, эсесовец продолжил:

– Это вас не впечатляет, что ж, может вам понравится кое-что другое.

Лесника отвели от телеги в другой конец площади, где по указанию немцев за ночь были построены две виселицы.

Вскоре сюда ударами прикладов и пинками выгнали двоих избитых, израненных мужчин. Лесник узнал в одном из них Зимина – командира третьей диверсионной группы. Зимин придерживал за плечо молодого парня, который давно упал бы без его поддержки. Лесник заметил, что он одного возраста с Алексеем и даже чем-то был похож на него. Такие же ясные глаза и широкий лоб.

Способность чувствовать неожиданно вернулась к нему. Душа взвыла от осознания вины. Что же я наделал, – подумал Лесник, – я не спас Алёшу и приговорил этих людей. Я убийца.

Душа взорвалась. Её больше не было. Сердце и мозг наполнил холод. Тот самый холод, который заменяет душу. Никакие чувства более не владели Лесником. Хотя нет, одно чувство он явственно ощущал. Оно дало ему силы. Определило цель. Сгорбленная спина выпрямилась. Истерзанное тело перестало болеть. МЕСТЬ. Он знал, что ему теперь делать. Он должен отомстить.

Никто не заметил произошедших с Лесником перемен. К нему вернулась способность чувствовать, наблюдать, анализировать увиденное. Пленных подвели к виселице. Капитан СС о чём-то говорил с ними, но расстояние и всеобщий гомон не дали расслышать Леснику, о чём именно. Эсесовец был в хорошем настроении, на лице его играла улыбка. Рядом с ним стоял другой фашист, тоже в звании капитана, которого Лесник никогда раньше не видел. Хвастается, – подумал он, – перед недавно прибывшим. Что-то слишком много в простой деревне развелось офицеров СС. И что они здесь забыли? – автоматически подметил Лесник.

Дальше всё произошло очень быстро. Пленников загнали на виселицу и немецкий солдат, с нашивками ефрейтора, на ломанном русском, пряча руки от холода в рукава пальто, объявил деревенскому населению, что перед ними сейчас будут казнены враги Великой и Непобедимой Германии, а также «красные» убийцы и предатели, держащие русский народ в страхе и нищете. На площади раздался, плачь нескольких женщин и в спину агитатора, из толпы, прилетел снежок, наверняка брошенный каким-нибудь озорником. Автоматная очередь в воздух охладила пыл толпы. К Леснику сзади подошёл капитан и проникновенным голосом поведал:

– Зимин знает, что его группу предали вы, кажется, он ненавидит вас.

– Я рад герр капитан, что вы сообщили ему это, я заслужил это отношение, – не оборачиваясь к капитану на НЕМЕЦКОМ ответил Лесник.

Эсесовец вздрогнул и постарался не показать удивления, но это ему не удалось.

– Я недооценил вас Вадим, думаю, вы проживёте ещё несколько дней, – сказал он уходя, делая знак охранявшим Лесника солдатам.

Закончив речь, немецкий агитатор сошёл с виселицы. Приговорённые, посиневшие от холода, были поставлены на скамейку и окольцованы верёвками. Лесник нечаянно поймал полный ненависти взгляд Зимина. Если бы взглядом можно было убить, Лесник давно бы лежал мёртвым. Впоследствии ему не раз будет сниться этот взгляд – полный злобы, осуждения и разочарования.

Эсесовцы переглянулись, засмеялись и, подняв одновременно руки, отдали сигнал к казни. В толпе громко зарыдала женщина. Дальнейшие Лесник воспринял с апатией приговорённого к смертной казни. Он так глубоко погрузился в себя, что не заметил, как снова оказался в амбаре рядом с телом Алексея.

* * *

Штурмфюрер СС Фердинанд Бутт и его коллега Альфред Крупп вдвоём отмечали блестяще выполненное Буттом задание. В кабинете кроме них никого не было. На столе стоял «Шнапс» и много закусок. Снаружи, оберегая их покой, стояли двое часовых, в конце концов, им предстоял серьёзный разговор.

– Фердинанд я привёз тебе другой приказ, – начал разговор Крупп.

– Я сразу понял это Альфред. Два офицера специального отдела СС, в этой глухомани это слишком.

– Не обижайся Фердинанд, ты же знаешь, что это задание тебе поручили совершенно случайно. Ты просто попался, как выражаются русские, «под горячую руку», – объяснял Крупп. – Одному из тупоголовых генералов понадобилось показать превосходство СС и кроме тебя рядом никого не оказалось.

– Это радует, – с ухмылкой произнёс Бутт, – мной заткнули дыру.

– Брось друг, через два дня ты отбываешь в полное распоряжение профессора и займёшься снова своим делом, – успокаивал сослуживец.

Эсесовцы чокнулись рюмками, и выпили за победу великой Германии.

– Знаешь, Фердинанд, покажи мне, пожалуйста, ещё раз ту вещицу, что вы нашли на Севере, – попросил Крупп.

Довольно улыбнувшись товарищу, и подцепив со стола, ножом кусок окорока, Бутт снял с шеи цепочку, на которой покачивалась овальная пластина с искусной гравировкой и выемкой посередине. Пластина удивительно мягко переливалась в лучах света, словно пульсируя, живя своей собственной жизнью.

– Нравится да, – оскалился он, – эта штуковина сделана из металла внеземного происхождения. Если бы Брантнер знал, что я взял её себе, он бы мне точно горло перегрыз. Но мне симпатична эта железка, она приносит мне удачу, – уверенно произнёс Бутт.

– Ты преувеличиваешь Фердинанд, – перебил его Крупп, – с интересом рассматривая находящуюся в руках вещь, – анализ признал её простым украшением.

– Всё равно. Он же за каждый найденный осколочек трясётся.

– Ладно, – сказал Крупп, возвращая собеседнику цепочку, – давай ещё выпьем и спать.

Зевнув и зябко передёрнув плечами, Бутт согласился:

– Да ты прав, мне завтра надо закончить одно дельце. Поучаствуешь?

– Это ты о том русском, знающим наш язык, – спросил Крупп.

– О нём самом. Этот парень не так прост и я ещё разговорю его. В конце концов, ему теперь некуда деваться, – задумчиво сказал Бутт, поглаживая пальцем чисто выбритый подбородок, – а если будет упираться, то в этой деревне ещё много невинных жителей.

– А он за ночь не сбежит, сарай то, наверняка, старый.

– Не сарай, а амбар, – раздраженно пояснил Бутт, – в нём зерно хранили. Я выбрал ему очень крепкую тюрьму, там даже решётка зачем-то на оконце стоит. К тому же его охраняют трое часовых, никуда он не сбежит.

– Да завтра мы устроим ему настоящий ад, – закончил Крупп, поднимая новую рюмку.

* * *

Лесник сидел рядом с Алексеем и плакал. Нет, он не рвал на себе волосы и не рыдал над телом своего товарища, слезы просто сами текли по его щекам. Позади остались сожаления и проклятия. Только две мысли жгли его сознание: холодная ненависть к фашистам и клеймо предателя. Что тяготило его сильнее? Он не знал ответа на этот вопрос. Он сам во всём виноват: виноват в том, что не отговорил беспокойного Алексея от похода на фронт; виноват в предательстве пяти ни в чём не повинных ребят; виноват и в смерти Алексея. Он не смог уберечь его от опасности, хотя и очень старался. Как глупо и страшно произошедшие с ними. Тринадцать человек никогда не вернуться домой к своим близким. Никогда не обнимут своих сестёр и матерей. Его домом был Алексей. Они всегда были вместе, а теперь всё кончено. Теперь я настоящая сирота, – подумал Лесник, улыбаясь и гладя Алексея по голове. Кто виноват во всём этом, война или такие как я?

Ещё немного посидев с Алексеем, Лесник осторожно встал и размял затёкшие, от долгого сидения, мышцы. Он принял решение и знал, что ему делать. С этого момента единственным смыслом его жизни будет его ЦЕЛЬ. Он будет жить только ради неё.

* * *

На следующие утро солдаты, пришедшие сменить пост, охраняющий русского, обнаружили страшную картину. Часовые были мертвы, пленник сбежал. Двое солдат умерли от перелома шейных позвонков, а третий от железного прута, воткнутого в грудную клетку. Прут, заключенный, очевидно, выломал из окна. Оружие и боезапас убитых исчезли, вместе с некоторыми предметами их одежды. Труп второго русского тоже пропал из амбара.

Лейтенант Шнайд, побывав на месте происшествия, поспешил разбудить господ офицеров. Однако у двери их кабинета нашёл двух, лежащих в крови, охранников с перерезанными сонными артериями. Амуниция солдат тоже таинственным образом исчезла. Боясь поверить своим мыслям, Шнайд осторожно открыл дверь и увидел следующее.

Оба эсесовца были мертвы. Причина смерти штурмфюрера Бутта была понятна без слов. Его повесили на ржавом железном крюке, вбитом в потолок. Шея офицера имела фиолетовый оттенок, она была перекручена верёвкой, которая в свою очередь цеплялась за крюк. Язык безвольно вывалился изо рта, двигаясь в такт раскачивающемуся телу. Под телом растеклась остро пахнущая лужица. Оставалось только ужасаться той силой, которая смогла поднять под потолок двухметрового эсесовца.

Крупп, с виду был в порядке. Он сидел на деревянном табурете, стоявшем у стены запрокинув голову назад. Глаза его были широко открыты, на губах играла улыбка. Каких-либо видимых ран на нём не было, не считая двух ручейков крови, стекавших из ноздрей носа. Шнайд даже подумал в начале, что его начальник жив, и попытался привести его в чувство. Впрочем, напрасно. Забегая вперёд скажем, что позднее было сделано вскрытие, и немецкий хирург в отчёте написал, что офицер скончался от кровоизлияния в мозг, которое произошло от деформации носового хряща внутрь черепа. Личное оружие немцев естественно было похищено. Лейтенант со страхом ожидал взбучки от вышестоящих чинов. Страх перед начальством парализовал его волю, и он даже не предпринял попытки найти бежавшего пленника, виновного в смерти двух офицеров рейха. Однако со дня этих событий Шнайд стал ночевать в казарме, вместе с простыми солдатами, даже ночью не выпуская из рук автомата.

Во всей этой суматохе никто и не заметил исчезновение талисмана принадлежащего Фердинанду Бутту.

24 февраля 1942 года.

Берлин. Специзолятор. Рейхсканцелярия.

Тяжело вздохнув, генерал Отто Вульф расстегнул ворот своей рубахи. В груди, что-то сжималось, заставляя сбиваться дыхание. Что-то последнее время пошаливает сердце, – подумал он. Однако после всех встрясок этих дней это вполне закономерно.

Московская битва ударила по престижу Германии. Войска Гитлера потерпели первое серьёзное поражение. Как всегда бывает в таких ситуациях, стали искать виновных. Генерал Вульф оказался подходящей кандидатурой в ряду других. Вся его вина заключалась лишь в том, что он не послал на верную смерть своих солдат. Половина его людей погибла под русской столицей, и это была наиболее опытная и боеспособная часть доверенных ему войск. Оставшиеся солдатики были юнцами никогда не нюхавшими порох. Посылать их на верную смерть Вульф не захотел. Их смерть по его твёрдому убеждению, ничего бы не решила – они погибли бы зря. Отто не жалел о своём поступке. Сейчас он, не секунды не колеблясь, отдал бы точно такой же приказ.

Кто виноват в неудаче военной операции? Генерал считал, что никто. Их армия, безусловно, имела технический, а на некоторых направлениях и численный перевес. Поддержка с воздуха была обеспечена в достаточной мере. Бронетанковые войска готовы были нанести сокрушительный удар по противнику. Стратегия сражения была безукоризненна во всех отношениях. Солдаты сделали всё возможное. Германские войска не учли только одного – характера их противника.

Русские дрались как истинные герои. Солдаты Третьего рейха приходили в шок не находя в захваченном окопе не одного живого противника. Русские дрались до последнего патрона, до последней капли крови. Даже смертельно раненые они вставали на пути противника. Они бросались под германские танки, обвязав себя гранатами, они уничтожали вражескую пехоту голыми руками. Стальные монстры напоролись на яростное сопротивление пехоты и малочисленной артиллерии. Эти затяжные бои лишили «бронированный кулак» своей пробивной силы. Зенитки и технически устаревшие истребители русских полосовали германские самолёты – последнее достижение европейских инженеров. «Красные» дрались так, будто это их последний бой и пробить стену этого морального превосходства, патриотизма было не под силу Германии. А ведь Москва была так близко.

Вскоре после окончания сражения генерал был арестован. Тайно в ночной мгле. Авторитет генерала Отто Вульфа был высок в армии. К его мнению прислушивались многие. Многим была известна его неприязнь к партии Гитлера.

Арест был закономерен, – подумал, улыбнувшись, генерал, запахивая поплотнее мундир. Почему-то ему показалось, что стало холодно. Я слишком многим мешал. Однако обращаются со мной вполне уважительно. Не иначе задумали использовать меня в одной из своих авантюр. Но это им не удастся.

Единственное, что по-настоящему беспокоило генерала это судьба его сына. Не ляжет ли на него тень позора отца? Не наделает ли он глупостей сам? Эти вопросы давно уже терзали «бывшего» генерала. Сев за стол он достал из мундира портсигар и закурил. Портсигар этот был подарен деду самим Отто Бисмарком за верную службу. На его золотой поверхности была выведена витиеватая фраза: «За верную службу и чрезвычайную надёжность, от Железного канцлера». Это вещь была что-то вроде семейной реликвии. Отец Отто передал ему её перед своей смертью, а сам Отто хотел, в своё время, передать её Кристиану. Портсигар этот, служил символом безупречной службы семьи Вульфов на благо своей Родины.

Задумавшись, погрузившись в воспоминания, генерал не заметил, как в его камере возник посетитель. Мужчина был высок ростом, широк в плечах и носил форму СС. Правую щёку его пересекал не глубокий, но заметный шрам. Несмотря на молодой возраст, лет двадцать пять, максимум тридцать, он был уже в чине майора.

Когда дверь камеры закрылась, и они остались одни, посетитель, заложив руки за спину, нарушил тишину.

– Думаю генерал мне не надо объяснять цель моего визита к вам.

– Нет, штурмбаннфюрер. Это лишнее.

– Тогда я жду вашего ответа. Согласны ли вы, сотрудничать?

Погасив окурок сигареты, Вульф спросил:

– Сотрудничать с кем?

– Не притворяйтесь. Вы всё прекрасно поняли генерал. Окончательно влившись в ряды преданных фюреру людей, вы будете действовать на благо нашей Родины. В случае вашего согласия трибунал по вашему делу не состоится, вам официально вернут ваше звание и награды, повысят вас в должности. Соглашайтесь. Вам дать время на раздумья?

– Мне не о чем думать майор. Проблема в том, что я считаю службу своей Родине и службу фюреру совершенно противоположными, по сути. Мой ответ нет, – голубые глаза генерала гневно сверкнули.

Некоторое время посетитель и генерал пристально смотрели друг на друга. Смотрящему со стороны, если бы таковой оказался в камере, показалось бы, что между военными шла молчаливая дуэль. Настолько воздух между ними наполнился статическим электричеством. Победу, конечно же одержал генерал, майор моргнул и опустил глаза.

– Знаете, я знал, что вы так ответите мне генерал, – медленно произнёс он, доставая из кобуры пистолет. – Ваша щепетильность противна мне. Совершать великие дела и оставаться чистеньким невозможно. Идеалисты вроде вас губят наше дело.

В камере раздался выстрел, и генерал Вульф сполз на пол. Во лбу его появилась аккуратное отверстие от пистолетного выстрела.

Майор подошёл к столу и, не торопясь, вернув пистолет в кобуру, взял в руки золотой портсигар генерала. Закурив взятой оттуда сигаретой, он сделал несколько глубоких затяжек, а затем стряхнул пепел на тело убитого. Опустив портсигар к себе в карман, эсесовец вышел из камеры.

* * *

Через тридцать минут в помещение специзолятора вошли трое мужчин в строгих серых костюмах. Пропуск, который был у них на руках, заставлял персонал изолятора вытягиваться по стойке смирно и оказывать всяческую помощь пришельцам.

– У нас приказ об экстрадиции генерала Отто Вульфа, – заявил начальнику изолятора старший.

Кивнув, начальник ознакомился с поданными ему документами.

Щёлкнув переключателем селектора, он произнёс:

– Марта, срочно капитана Ругера ко мне.

Уже через восемь минут, преодолев множество дверей, троица шагала по коридору, ведущему к камере генерала.

Капитан, заискивающе улыбаясь, произнёс:

– Минут сорок назад у генерала уже был посетитель. Кажется, это был майор СС.

Холодный взгляд старшего из троицы, оборвал болтовню капитана.

Спустя некоторое время капитан остановился и произнёс:

– Пришли. Камера 320 Б. Вам сюда.

Открывая дверь камеры, он продолжил:

– Я буду в конце коридора. Если что-то понадобиться, позовете.

Дождавшись, когда капитан ушёл, троица вошла в камеру.

Открывшаяся им картина заставила старшего достать из внутреннего кармана устройство, величиной чуть больше спичечного коробка, и произнести в неё следующие слова:

– Акция провалена. Объект мёртв. Мы возвращаемся.

29 февраля 1942 года.

Чехия. Прага.

Женщина, пронзённая пулями, упала, руки её разжались и из них выпал красный, от крови, свёрток. Приглядевшись, Крис с ужасом понял, что это мёртвый ребёнок. Грудничок. Негодование захлестнуло его, и он бросился к руководившему расстрелом лейтенанту.

На этом сон Вульфа оборвался. Проделав ряд дыхательных упражнений для обретения контроля над собой, он встал с кровати. Этот сон снился ему с момента ареста. Он был реален и от этого ужасен. События последних двух лет не укладывались в его голове. Всё это время он просто плыл по течению, но события трёхдневной давности заставили его восстать против системы. Он помнил, каким наивным пацаном собирался на стажировку в Москву, помнил свои надежды вернуться в «новый Берлин» – благополучный и счастливый.

Стажировка была действительно великолепной. Среди советских военных он завёл множество приятелей и друзей. Всё свободное время они проводили вместе. Вместе гуляли, дурачились, слушали лекции. У русских он узнал много нового и столько же отдал им. Сотрудничество Германии с СССР казалось ему идеальным. Он убедился, что отец был прав, давая высокую оценку этим людям.

Но идиллия длилась недолго. Через год проживания в СССР стажёры получили секретный приказ от командования. Специально присланный из Берлина человек в штатском подробно проинструктировал их. Отныне надо было внимательно приглядеться к своим русским приятелям, с целью дальнейшей их вербовки. Конечно же, все без исключения подписали документ о неразглашении этой информации. Тогда ещё ничего не было известно о будущей войне, и никто не мог и помыслить, что скорая дружба обернётся лютой ненавистью. Крис долго не мог понять, зачем всё это было нужно, но со временем стажёры сочли приказ тренировкой, которая может им пригодиться в дальнейшем.

За месяц до отбытия на Родину Крис получил письмо от отца, переданное через его старого друга в германском посольстве. Отец призывал его к осторожности и сдержанности. Он писал, что Берлин изменился, но не в лучшую сторону. Тогда по своей наивности и неопытности Крис был склонен думать, что отец всё преувеличивает, сгущает краски, и конечно он не отнёсся к его письму всерьёз. Как он был глуп.

Приехав, домой, в Германию, Крис был сильно удивлён происходящим здесь. Страна явно готовилась к войне. Популярным становиться лозунг Гитлера: «Солдат главный человек в государстве!» Тысячи молодых германцев вступали в ряды «великой армии». По улицам толпами ходили люди с символикой правящей партии и скандировали патриотические лозунги. Флаги и значки со свастикой, радиовыступления, демонстрации – всё это будоражило умы и настроения германцев. У людей был блеск в глазах, но иногда этот блеск сильно пугал Криса. Они были похожи на зомби, которые по первому приказу готовы обрушить свой гнев против того, на кого укажет их хозяин. Хозяевами был Гитлер и его окружение. Люди часами могли стоять на улицах, ожидая появления своего кумира. «Массовой истерией» назвал происходящее в стране отец.