Ты – моё

Михаил Свободный

Ты – моё

«Ты – моё»

Посвящается той,

чьё имя навсегда в моем сердце.

Армине, я люблю тебя,

ты изменила мою жизнь.

В измученном теле взорвался тротил,

Образуя на сердце огромные трещины.

А меня почему-то никто не спросил,

Когда повстречалась мне лучшая женщина.

Здесь могли бы рождаться слова,

Возможно, я даже выпускал бы их строфами,

А на календаре пятнадцатый день миновал

Последнего месяца осени.

Специально ломая стихотворный размер,

Сея хаос в изнеженном сердце поэта,

Добавится строчка –

Даешь беспредел!

А мне? А мне ничего не добавится с этого.

Не люблю, когда мною движут мечты

И чувства вихрем путают голову.

Я не знаю, как скоро исчезнешь ты,

Но дождливый день всегда сменит солнечный.

Все пройдет с последним рассветом,

Даже дождь когда-нибудь заканчивается.

Я могу не знать в точности, где ты,

Но всегда помню, как ты улыбаешься.

За промерзшим окном, взявшись за руки,

Сошлись снежинки в медленном танце.

На земле их встречает подарками

Пар из люков открытых канализаций.

Не читая текста преамбулы,

Кровью подписываюсь в углах.

Отдаю душу самому прекрасному ангелу

В длинном платье и на дьявольских каблуках.

Я бы могу написать поэму на тридцать девять

Листов. Мелким почерком, но сколько бы мне ни писать

Поэзии. О тебе, моя королева,

Все равно ее больше найдется в твоих глазах.

I

Здравствуй, друг. Почему «друг»? Все просто – я впервые рассказываю эту историю полноценно, абсолютно честно, без прикрас и умалчиваний. Рассказываю тебе, представляешь? Иного слова кроме «друг» предложить для самого себя сложно.

Я сел за ноутбук, не зная, с чего начать свой рассказ, несмотря на то что в голове было множество мыслей, а в сердце – миллион чувств. Это история о любви, боли, сбывшихся и несбывшихся ожиданиях. История о ней – человеке, изменившем мою жизнь. Решив написать книгу, я еще не знал ни окончания нашей истории и будет ли оно, ни даже развития сюжетной линии. Тогда зачем – спросишь ты? Желание того, чтобы как можно больше людей узнали об этой женщине, о силе любви, возможной и в настоящее время, а не только в период жизни Куприна и Бунина, произведения которых я так любил читать в пятнадцать лет, в момент встречи с ней стало таким неимоверно сильным, буквально саднящим душу приятной болью до скрежета под ключицами.

Ты еще здесь? Я рад.

Мне крайне любопытно, как ты выглядишь, человек, читающий эти строки. Может быть, у тебя длинные рыжие волосы и веснушки? Или короткий ежик сине-зеленого цвета и белоснежные зубы? Может быть, ты слегка картавишь или съедаешь окончания слов? Или же напротив – говоришь размеренно и твердо? Ты любишь слушать или говорить? Португальское розовое или ром с колой? Какой или какая ты и почему держишь в руки историю моей жизни – мне не известно сейчас и, вероятно, не станет известно никогда, но в одном лишь я убежден, что касается тебя и меня одновременно. Случайности не случайны – это факт, исходя из которого я знаю, что на последнем слове этой книги, не желая ее закрывать, прощаясь с той зыбкой эфемерностью, окутавшей тебя, ты поймешь что-то важное, кем бы ни был. Поймешь то, что было будто закрыто для твоего сознания прежде.

Первый утренний луч яркого декабрьского солнца просочился, словно усмехаясь над моим состоянием, сквозь плотные шторы. Сон мой всегда отличался небывалой чуткостью, дремота ушла, но глаза открыть было больно.

Этой осенью дождливые дни окутывали Москву, словно тяжелое одеяло, препятствующее солнцу пробиться сквозь серую пелену облаков. Каждая капля дождя, медленно собирающаяся на стекле, отражала скучные будни, растянувшиеся в бесконечность. Улицы выглядели уныло и пусто из окна моей столь же унылой квартиры, а мокрые асфальтированные тротуары блестели, как застежки на ненужной одежде.

Снедаемый тоской, я каждое утро спешил на работу, но с каждой неделей работы было все меньше. Я выходил только ради наблюдений за прохожими, бегущими с языками на плечах по своим делам, пряча лица под капюшонами и зонтами. Лужи на земле отражали осенние пейзажи, но они не радовали, наоборот, притягивали внимание к унылой реальности. Деревья стояли обнаженными и усталыми, как будто уже давно сдались непогоде, а их листья, словно сломанные мечты, безжизненно покоились на земле до сих пор.

В такие моменты мир кажется замерзшим во времени: звуки жизни приглушены, и лишь треск падающих капель нарушает гнетущую тишину. Дождь обнимает всё вокруг, приглушая радость и наполняя пространство безрадостной меланхолией, от которой не уйти. Я дал волю своей меланхолии раскрыться в полную силу.

Неистово раскалывалась голова. В таком состоянии я просыпался последние несколько месяцев, поэтому сразу нашел рядом с диваном какое-то полотенце и вышел в прихожую из спальни попить воды из-под крана. Кот мяукал и пытался ластиться. Подойдя к зеркалу и протерев его полотенцем не первой свежести, я ужаснулся. Третий день пребывания дома давал о себе знать пролежнями на левой щеке, всклокоченными волосами и футболкой в пятнах. Впервые за долгое время я стал по-настоящему неприятен себе и захотел что-то изменить. По-настоящему начать жить иначе, а не на словах или мысленно. Потому что я достиг дна, а если и нет, то, что там ниже – мне узнавать не хотелось. До моего двадцать шестого дня рождения оставалось пять дней.

Я огляделся вокруг – на свои итоги прошедшего года. На кухне стоят пять опустошенных бутылок вина – единственные улики прошлой ночи, словно немые свидетели незаслуженной жизни. Меня тошнило, почему-то болело все тело в общем. В эти минуты мучительных тупых хождений по тёмным закоулкам разума осознаешь, что опьянение – это лишь мимолетная иллюзия, скрывающая правду о том, что жизнь утекает сквозь пальцы, а ты и не живешь вовсе. Засохшие дольки мандарина лежат на клавиатуре ноутбука, включив который, я вспомнил, почему столько выпил. Я начал писать, но читать написанное в пьяном угаре не хотелось.

После душевной боли приходит момент, когда слова начинают течь сами собой, как река, пробивающая путь через камни. Писать книгу – это не просто акт творчества, это способ исцеления. Каждая строчка становится шагом вперед, каждое предложение – каплей, смывающей боль.

Ты садишься за стол, и перед тобой раскрывается пустой лист на экране, словно зеркало, отражающее твою душу. Ты пишешь не для других, а для себя. Слова становятся мостом между прошлым и будущим, между болью и надеждой.

Книга – это не просто история, это твой внутренний диалог, превращенный в текст. Ты берешь свои переживания, свои сомнения, свои слезы и превращаешь их в строки, которые, возможно, однажды помогут кому-то другому.

Писать после боли – это не бегство, это возвращение к себе. Это способ сказать: "Я был сломлен, но я продолжаю идти". И в этом движении есть сила, которая делает тебя живым.

Дома был хаос, иначе и не сказать. Нагроможденные грязные тарелки, казалось, вот-вот, и с грохотом полетят на пол. Чай в заварнике за две ночи стал в прямом смысле слова черным, повсюду фантики от ирисок, салфетки, капли лубриканта, шерсть и пыль. Пол, устланный вонючими тряпками, явно дал бы понять любому соседу, пришедшему за сахаром, что забота об этом доме – давно забытое слово. На паре стен засохли кусочки кошачьего корма.

Обветшалый диван со сломанной спинкой, в котором словно застряли остатки мечты о лучшей жизни, счастье и любви, располагался под тяжёлой занавеской, пропускающей скромные лучи света. С тех пор, как я проснулся, солнце уже не светило так ярко. Для чего этот мир будил меня ежедневно? Я закурил. Каждый предмет в квартире, начиная от застарелых буклетов из супермаркета, заканчивая потухшими свечами, говорит о тех безумных вечерах, когда мои смех и слёзы смешивались в одну сплошную, неразборчивую пьяную фугу.

На столе лежат пожелтевшие фотографии, застывшие в безвременье, записки, открытки и прочая мелочь, фиксируя моменты радости и печали, которые давно растворились в тумане лжи, тоски и молчания. В углу висит телевизор, из которого слышатся мелодии, наполняющие пространство тоской. Ночью у меня был концерт по заявкам. Кроме меня никто не пришел.

Что я сказал бы, если бы пришел сюда в гости? Что подумал бы о хозяине этой квартире, как быстро захотел бы уйти? Затянувшись сигаретой, я понял, что первично обратил бы внимание на царящую здесь своеобразную атмосферу, наполненную противоречием: с одной стороны, острая боль утраты, с другой – стойкое стремление к свободе, пусть даже такой, что навязана зависимостью. Наверное, я снова захотел бы помочь кому-то, чья эта квартира была бы. Но себе я не помогал. Меня передернуло, но я во второй раз подошел к зеркалу.

Объективности ради, стоит сказать, что генетика по внешним признакам сыграла мне на руку. Если бы не ежедневное употребление спиртных напитков, у меня были бы четко выраженные скулы. В студенчестве я любил сотрудничать с фотографами, потому что они, снимая меня безвозмездно, наперебой сыпали комплименты моему абсолютно симметричному лицу. По линии отца, насколько я знаю, во мне текла грузинская кровь, поэтому в добавок к темно-карим глазам и густым жгучим волосам, я дарил женщинам яркие дни и страстные ночи, но никогда сам не испытывал истинного удовольствия. Для меня это была чисто механика, хоть и искусно мной выверенная, физиология – не более. Должно быть, я не считал это проблемой, коль ничего не предпринимал для того, чтобы решить ее.

К слову сказать, у меня была женщина, сделавшая мне единственный комплимент из всех, который я дословно помню до сих пор. Она сказала, что мои пронзительные глаза сверкают, как обожженный уголь, вызывая желание узнать обо мне все, что я храню подальше от людских глаз и рук, и не важно даже, что обжечься вероятность абсолютна. Не знаю, почему это помнится, ведь даже имени той женщины я не знал. Однажды мы познакомились в клубе, но больше не виделись.

Горло болело от сухости, пить хотелось неистово, но я не отходил от зеркала. Во что я превратился и во имя чего это все? Как один человек смог заменить мне весь мир, если тот перестал мне быть нужным, когда эта женщина покинула меня? И могу ли я говорить о ее уходе из моей жизни, если единственное, что связывало нас – несколько ничего не значащих – для нее – встреч.

Была ли она особенной? Безусловно, да. В чем? Во всем своем существе. Она была одновременно плюсом и минусом, ангелом и дьяволом во плоти – я никогда не знал, какая ее часть перевесит больше в настоящий момент. Более того, я не знал, чего в ней больше – божественного или убивающего. Она была одновременно ядом и антидотом для меня. Жизнью и смертью, наградой и бременем, болью и отрадой. Она создавала и разрушала меня одновременно, но как бы люди ни были оптимистичны, деструкция часто побеждает что-то конструктивное. Ежедневно на постоянной основе я ощущал огромную дыру. Не то в сердце, не то в голове, не то в общем – дыру вместо самого себя. Я был пуст, раздавлен и не знал, что будет дальше. Была ли она особенной? Безусловно, да. Но стоило ли оно того?

Знаешь, если бы мне задали вопрос, познакомился ли бы я с ней снова, чтобы заново прожить все светлое, что было, но при условии повтора всей той боли, что сгущается чернотой во мне, я бы ответил отрицательно. Наверное, даже практически не задумываясь. Мне кажется, люди, дающие иной ответ, не слишком честны сами с собой. Истинную душевную – равно как и физическую – боль ни один относительно психически здоровый человек не готов и не станет выдерживать. Но люди нынче обожают упиваться напоказ чувствами, которых подлинно не испытывают. Я был из числа первых и сердце болело даже в прямом смысле слова.

Ее волосы были цвета воронова крыла и самой беззвездной ночи, они касались плеч, обрамляя утонченные черты лица. Когда она откидывала пряди назад, чуть приподнимая подбородок, и замирала, закрыв глаза, я млел. Она стройна и изящна, словно произведение искусства, созданное мастером. Каждое её движение – это танец, в котором проявляется не только физическая красота, но и глубина души. Мне часто снится наша первая встреча, когда последние лучи солнца в ярком свете заката играли на её коже калейдоскопом огней. Непревзойденное выражение силы и грации – вот, что я подумал в первую секунду, когда наши глаза встретились. Познакомившись с ней, я узнал, что сексуальность женщины – это не просто физическое состояние, но целый мир ощущений и переживаний, где каждый момент наполнен волшебством, загадкой и жизненной энергией.

Мне исполнилось двадцать пять. Прошло ровно три месяца, и мы познакомились – совершенно банально, в одной из социальных сетей. Я уже брел по жизни, не ожидая ни спасения, ни спасителя, так как сам страдал тем, что в настоящее время модно называть «синдромом спасателя». Я не любил никого до нее и не полюблю после – я знаю. Не чувствую, а знаю.

Шел март одного из самых сложных годов в моей жизни. Признаться честно, у меня было множество женщин прежде, но то, что зародилось в моем сердце и ежеминутно росло в геометрической прогрессии, я чувствовал впервые. Потеряв счет времени, я жил в мире, где шум и суета заглушали любой луч света, но любовь к этой женщине, словно тихий, но мощный поток, окутала каждую клетку моего существования. Я был жив, я видел в ней солнце, зарождающееся на краю горизонта, несущее тепло и свет в мои самые темные уголки. Каждый момент, проведенный с ней, был чудом, рождественской сказкой, сплетением судеб, где все мои – даже самые тайные – мечты и желания находили отражение в ее глазах. Она была как дикая роза: прекрасна и опасна одновременно, искренняя и уязвимая, мечтающая о свободе и лучшей жизни.

В школьные годы я, наверное, был влюблен, но это было нечто более похожее на подростковое половое созревание. Я выбрал девушку, которая к выпускному в одиннадцатом классе знала чуть больше, чем все, об искусстве секса, подсознательно желая получить для себя необходимый опыт.

Она была среднестатистической молодой девушкой, полной свободного духа и желающей попробовать этот мир на вкус полноценно. Невысокого роста, ее фигура не отличалась идеальными пропорциями, но в этом было что-то обольстительное, но ни один из ее мужчин не скажет – что именно.

Красные волосы, словно языки пламени, падали на плечи, привлекая внимание к ее ничуть не искреннему, но свободолюбивому нраву. Лицо, хоть и не идеальное, с носом-картошкой, излучало необычайное очарование, которое трудно было игнорировать. Эдакая Лолита двадцать первого века.

В отрочестве и юности я был излишне застенчивым, поэтому, пусть я и признался Арине в своей симпатии, у нас ничего не вышло. Мы закончили школу и нас разделили города, я еще подумал о ней – но недолго – началась студенческая жизнь. Здесь я дал волю своей теневой стороне полноценно.

Я много пил на протяжении нескольких лет подряд, этому меня тоже научила одноклассница. К концу школы мы стабильно раз в неделю с ней закупали разноградусный алкоголь и проводили вместе время у нее дома. Мы много молчали, но дойдя, что называется, до кондиции, могли говорить часами напролет. Я знал, что в плане зависимостей с наследственностью мне не повезло, но в семнадцать лет редко кто задумывается о здоровье, потому что обычно оно еще не подводит. Каждая наша вечеринка на двоих начиналась и заканчивалась одинаково. Мы пили вино, ликеры, много курили на кухне под музыку, она плакала и рассказывала про интим с другими парнями в самых нескромных подробностях. А я слушал, считая, что она делится какой-то своей болью. Сейчас я знаю, что это было о другом. Ей нравилась ее жизнь, а меня она считала скучным. Под утро мы засыпали на пару часов, после я ехал домой, а она шла к другим и пропадала со связи. Потому что они не были скучными. Я все понимал и не сильно грустил от этого.

Любовь к жизни и плотским удовольствиям заставляла её открываться мужчинам и исследовать новые горизонты. Она ловко манипулировала своим обаянием, игнорируя нормы и условности. Искусство флирта ей было подвластно, она словно танцевала в ритме своих желаний. Каждая ночь была для неё новым приключением, полным страсти и разврата, где она могла быть абсолютно собой. В её глазах сверкала искра, которая притягивала к ней, как магнит, заставляя мужчин испытывать необъяснимое влечение. В мире, полном предрассудков, она смело заявляла о своей свободе, внося в жизнь окружающих каплю непредсказуемости и интриги. Каждый её шаг был провокацией, а каждое мгновение – вехой в её удивительном путешествии по жизни. Наверное, нас всех привлекало в ней именно это – свобода.

После школьного выпускного она уехала на вступительные в институт искусств в Петербурге, а я остался на родине. Всю школьную жизнь я мечтал стать журналистом, мечтал писать. Отучившись на психолога, узнал, что это называется сублимацией. Между желаемым и тем, что было мне доступно, я выбрал второе. Так и пошла моя жизнь дальше. Почему я выбрал для себя направление психологии? Обычно люди говорят про альтруизм, рвущийся наружу из их сердец или же, дабы продемонстрировать свою мнимую осознанность, вещают о желании собственной терапии и комплексах. У меня все было проще – я выбрал путь наименьшего сопротивления. Как мне казалось. Это оказалось одной из главных моих ошибок – я выбирал самое легкое и все, что «плохо лежит», считая, что с легкостью окажусь на вершине этого мира. Оказалось, что, идя поперек самого себя, приходится делать двойную работу, одна из которых – восстановить свое истинное «Я».

Далее я не чувствовал к кому-то из женщин, коих было не мало, даже подобного слабого притяжения.

На втором курсе университета я познакомился с Татьяной. Мне недавно исполнилось девятнадцать, ей – сорок. Я был второкурсником, она вела занятия по теории и практике эффективного речевого общения, но в будничной суете оказалась полным профаном в коммуникации. Два ребенка школьного и дошкольного возраста не добавляли ей привлекательности, но я с самой первой встречи зацепился за ярко выраженный недавний травматичный развод этой женщины. Она слишком много говорила о сексе, но от нимфоманки у нее было лишь безумие, как с древнегреческого и переводится данное понятие.

Я был молод, достаточно красив и интеллектуально развит, поэтому заполучить ее не составило труда. Уже тогда я писал стихи, и для женщины, над которой тайно потешалась добрая половина университета после бракоразводного процесса с ректором, это оказалось нужным ключиком. Тогда я не понимал, что являюсь искусным манипулятором. И что утопаю во лжи сам с собой – тоже не осознавал.

Это был мой первый опыт романтических отношений. Не скажу, что интим был ярким, потому что она вечно пребывала в состоянии усталости, а образ раскрепощенной женщины, который она с достоинством несла на работе, был только образом. Ее внешность могла бы служить поводом для споров. Черные короткие волосы, неукротимые, как ураган, взъерошены и, казалось, живут своей жизнью. Глубокие морщины на лбу выдавали постоянное напряжение, а глаза, словно два бурных океана, искрились яростью и печалью одновременно. Эта женщина своим видом настораживала окружающих: в ее жестах была некая нервозность, а голос иногда срывался даже в дружеской беседе. Она могла разразиться криком в любой момент, словно внутренний вулкан требовал извержения; уши окружающих пронзал ее голос, не знавший полутонов – это было что-то между требованием и неврастенией. Разведенная, одинокая, отверженная, она казалась запертой в собственном мире, где все было под контролем лишь ее агонии. Словно натянутый канат, ее настроение колебалось от бури до тишины, оставляя за собой неразбериху. Каждый взгляд, каждый жест говорил о страсти, угнетающей одновременно и ее, и всех тех, кто имел несчастье оказаться рядом.

Наверное, ты не понимаешь, зачем я был с ней, зачем тратил свою молодость, красоту и время? Многие друзья тогда не приняли меня и мое решение быть вместе с той, кто еще недавно проставлял мне оценки в зачетную книжку, и мы прекратили какое-либо общение с теми людьми, потому что все было до смешного просто. На краю серой жизни, где будни становились все более однообразными, два сердца встретились не из страсти, а из ужаса остаться наедине с собой. Оба пережили зябкие зимы одиночества, и вот, облачившись в нарядных масках привязанности, мы решили объединить свои судьбы, полагая, что вдвоем будет легче бороться с навязчивой тоской. Мы ошиблись и винить тут кроме самих себя некого.

Каждое свидание походило на бесконечный ритуал – разговоры о погоде, безжизненные прогулки по паркам с фальшивыми улыбками, точно такие же встречи в ресторанах и кино. Наши руки и губы соприкасались скорее из привычки, чем от искреннего желания. Мы так старались делать вид, что находим в глазах друг друга отражение своей души, но на самом деле искренности в этих взглядах не было и следа. Мелкие праздники, заполненные планами и обязательствами, чаще походили на вынужденные забавы, чем на подлинную радость.

В тишине наших совместных вечеров витал страх: страх остаться одному, страх быть непонятым, страх потерять даже эту холодную связь. Так, в бесконечном круговороте рутины, мы продолжали идти бок о бок, словно два заблудившихся корабля, бесцельно дрейфующих по безжизненному морю.

Я не был счастлив, но я терпел. Сначала я полагал, будто мной руководила жалость к этой некрасивой, закомплексованной женщине, далее я осознал наш общий страх. Я опасался и ее, и вместе с тем страшился одиночества, как чумы. В один момент после приятного разговора она могла стать демоном во плоти, и это я сейчас говорю тебе не для красного словца. Она ежемесячно разбивала свою машину, за ремонт которой платил ее бывший супруг, крушила дом, избивала детей, а я только и мог, что их защищать и радовать мелочами. Кажется, они даже любили меня. В какой-то момент я забыл о себе, о том, что не люблю эту женщину и что никому ничего не должен.

Так мы прожили полтора года, ни дня из которых мне не хочется вспомнить. Это была моя первая женщина, которой я благодарен за опыт – и только. Она не отпускала меня от себя ни на день, пыталась контролировать, чего у женщины «пост-бальзаковского» возраста, конечно, не получалось. По итогу я ушел по одной простой причине – каждый хочет любить, а с ней мы дали друг другу уже все, что могли.

Я дал ей свое время и молодость, она дала мне опыт.

В тот день, когда мы решили расстаться, в воздухе витала легкость, будто облака, разгоняемые теплым ветром. Солнце светило ярко, отражая наше освобождение в ярких оттенках. Мы сидели в ресторане, и ни один из нас не чувствовал горечи утраты – наоборот, наши разговоры напоминали веселую беседу старых друзей, которые, наконец, нашли путь к собственной жизни. Мы курили кальян, пили вино – со стороны казалось, что это встреча двух коллег или родственников. Я знал, что моя роль в жизни этой женщины сыграна, вытягивать было нечего и незачем.

Смех и улыбки были неотъемлемой частью этого момента. Мы обсуждали воспоминания, которые когда-то казались важными, но теперь выглядели как мимолетные тени. Взгляд друг на друга не содержал обиды, превосходства или сожаления, а лишь искреннюю радость от понимания, что мы смогли стать честными друг с другом и самими собой. Когда мы встали из-за стола, чтобы покинуть это уютное место, каждый шаг сопровождался легким трепетом надежды на новые начала. Наши пути расходились, но не с болью разлуки, а с ощущением завершённости и долгожданного покоя в душе. Это было расставание, полное света – радостное и обретенное.

После того, как завершились наши отношения, я понял, что на данный момент меня интересует только что-то мимолетное, потому что настоящие отношения требуют работы над ними со стороны обоих партнеров, а я был слишком ленив, чтобы работать над тем, что мне не ценно. Как ты считаешь, это правильно? И правомерна ли категория правильности в этом случае?

Весь следующий год я менял женщин буквально ежемесячно, некоторые задерживались на транзите чуть дольше, кто-то выходил после первой ночи. Мы всегда расставались без претензий друг к другу, даже, мне кажется, с благодарностью за приятные воспоминания. Некоторые из них любили меня, другие были равнодушны, третьи возжелали, словно обезумевшие, с четвертыми мы занимались сексом по дружбе. Я чувствовал, что ищу чего-то, но не мог понять, куда так отчаянно рвется мое сердце. Признать, что я, как любой человек, нуждаюсь в искренности, принятии и любви, было невозможно.