Да забудут имя моё

Я задумался, в то время как Корвус медленно снял капюшон, представив передо мной человека, с настолько обтянутым кожей черепом, что, казалось, закрой он глаза, запросто сошёл бы за покойника. А впалые глаза и полностью отсутствовавшие на голове и лице волосы только усиливали это ощущение. Он продолжил:

– И помни – цену придётся заплатить не раз.

Я сглотнул. Вот оно, по-настоящему действенное предостережение, которое Корвус хотел показать – это он сам. Я же про себя решался, всё думая: «Что именно ждёт там впереди? Готов ли я начать лезть в эту гору, вставшую передо мной, или же отступлю сейчас и более никогда не решусь туда подняться…».

Но мои мысли оказались прерваны. Прозвучал вопрос Корвуса:

– Так каков будет выбор? – всматривались в меня неотрывным взором огоньки зелёных глаз…

Часть вторая

По голубому полотну медленно плыли перистые облака – лёгкие, свободные странники, несомые напором всевластного ветра. Бесцельно летящие и не способные сопротивляться его силе, они всегда оставались ведомы и тем походили на кудряво-пушистых овец, повинующихся лишь воле пастуха. Он же без устали гнал их вперёд.

Я любил ту короткую возможность замедлить время, перестать спешить, прекращая то постоянное движение в будущее, которого нет. Будущее, что всегда оставалось лишь несбыточным миражом чертогов собственного разума. Небо же никогда не отказывало в возможности перенести меня в настоящий момент, выдернуть из бесконечного мира грёз, а закрепив внимание на здесь и сейчас, рождало в душе чувство потока, словно медленно растворяя в объятьях бесконечности. Время стиралось.

Но из глубин собственного ума по привычному обычаю пробился голос, нарушивший с таким трудом ухваченную гармонию. Он никогда не забывал напомнить о себе и непременно спешил донести мысль, про которую не хотелось вспоминать. Так и сейчас, явив себя, он сообщал мне, зачем же я здесь, подмечая, что сейчас не время наслаждаться всей красотой мира. Путь далёк, а выполнить взятые на себя обязанности необходимо.

В последний раз бросив взгляд на небесный пейзаж, я закрыл глаза, полный желания запечатлеть в недрах памяти каждую деталь открытого мне великолепия. Вырисовывая его, словно картину. Благо, воображение никогда не отказывало ни в красках, ни в яркости цветов, ни в разнообразности палитр.

Наконец, дело было сделано. Внимание вернулось на землю с внезапностью павшей кометы, что в миг обрушивается на земную твердь. Взору снова предстала необъятная вязкая топь, своими зелёными красками захватившая весь горизонт. На её заболоченном и заросшем пространстве то тут, то там выглядывали островки леса, расставленные словно маяки в этой совершенно не морской глади.

Двигался я не спеша, с вниманием зоркого охотника осматривая каждый уголок окружающего пространства. И чем глубже в обширные края болота ступала моя нога, тем всё больше и больше встречалось спасительных мест, не залитых водой, покрытых тёмно-зелёным мхом, одетым на них словно меховая шапка. Но никаких намёков на цель…

Уже какой день я бродил по топи в поисках такого растения как Росянка. Путь был неблизкий. Он постоянно требовал вставать как можно раньше, чтобы успеть вернуться к заходу солнца, отчего непременно утомлял. Особенно если приходилось ходить не первые сутки. Но был бы результат… На фоне таких, не достигавших своих задач, переходов радовало лишь одно: повсюду росла брусника, хоть как-то разбавлявшая отсутствие всего остального.

Тогда всё шло ровно к тому же, к отсутствию результата. В итоге, устав от поисково-Росяночных ковыляний, я принялся искать место, чтобы отдохнуть. И оно незамедлительно нашлось. Неподалёку лежал обширный и совершенно лысый ствол дерева, неизвестно где потерявший свою верхушку и ветви. Не раздумывая, я направился к нему. Звонким эхом раздавались чавкающие, урчаще-бурлящие звуки, стоило сапогам погрузиться в топкие лапы вод, моментально поглощавших их.

Как сейчас помню. Каких только стараний не прилагалось, чтобы придать беззвучность шагам, но предательское бульканье у ног громогласно напоминало о себе. Казалось, теперь всё живое ведает о моём присутствии. И как в таком случае не согласиться с критикой Корвуса, нередко упрекавшего меня: «Движения твои столь слышны, что прознает человек, не говоря о звере».

Не раз мне доводилось слышать подобные слова в таких необычайных формах, что любой писарь позавидовал бы великолепию звучавших афоризмов. А ведь сколько тренировок посвящалось скрытности. Какие усилия прилагались Корвусом, желавшим научить меня неприметности для сотен глаз. Что-то получалось, что-то нет…

Так однажды, в качестве закрепления целого ряда его наставлений и упражнений, была поставлена задача – миновать речной галечный пляж. И всё бы ничего. Но окромя того, что это требовалось сделать в полной тишине, не издав и звука, так и пройти весь путь предстояло не просто быстро, а, можно сказать, бегом.

Четыре часа я бродил туда-сюда, делая попытку за попыткой, словно не упокоенный или замкнувшийся на одном и том же действии человек, пока наконец, не достиг того состояния, когда впереди терялось всё – и сама картина мира, и смысл. Получалось самую малость. Но Корвуса не устраивала скорость, а стоило ей хоть немного возрасти, как галька принималась скрипеть и трещать, будто ехидно насмехаясь надо мной.

Усталые и еле передвигаемые ноги превратились в кукольные деревяшки, бездушно повисшие где-то там внизу, движения коих выглядели настолько нелепо и разнобойно, что, казалось, властвующий над ними кукловод – полный неуч, впервые держащий все эти нити власти в руках. А тем временем внутри разрасталась злость. И вот, под влиянием её расползавшихся щупалец, гонимый желанием успеха, но не получавший его, я тогда вымолвил:

– Да это невозможно!

Слова мои прозвучали резко и громко.

В следующую секунду раздался щебет птиц, взлетевших откуда-то из кустов неподалёку, а ответом мне лишь стала тишина. Корвус промолчал. Как будто не заметил. Даже малый отзвук моих слов не затронул его лица. В то время как я в глубине себя прекрасно осознавал, что почти гарантировано не прав, а также чем чревато подобное заявление и как именно всё кончится. Но всегда ли мы поступаем разумно в миг охваченности гневом? Думаю, все найдут для себя ответ. Вот и я тогда отказывался принимать столь очевидную мысль.

Корвус же вдруг пришёл в движение и в полной невозмутимости сделал ровно то, что требовалось от меня. То, что ожидалось. Пересёк гальку в такой тишине, что не наблюдай я за ним, решил бы: движения не было.

«И так всегда», – промелькнула мысль в тот момент. Всем, что требовал Корвус, он сам владел в совершенстве, оттачиваемом годами и вызывавшем лишь один вопрос: «Когда ему удаётся находить на всё это время?». Поэтому сценарий подобных претензий от меня оставался всегда известным. А мне, после того как доказывалось обратное, становилось не по себе.

Оттого не удивительно, что несмотря на обилие тренировок, их высокую сложность и часто полное отсутствие хоть какой-то связи с магией, я искренне выкладывался на полную. Старался с интересом. Но всё же было непросто.

Закончив же тогда демонстрацию, Корвус остановился, заложив руки за спину и застыв на время в позе некой древней статуи мудрости. В нём со всей очевидной ясностью разворачивалась в тот миг мысль.

– Как полагаешь, зачем все эти тренировки, когда возможно обойтись заклинанием? – вдруг задал он вопрос.

Про себя я подумал: «Ну вот, теперь отдувайся за свои слова» и уже вслух сказал:

– Чтобы сберечь жизненные силы и обойтись ловкостью там, где это возможно, – сложился у меня пазл ответа из всего того, чему учил Корвус ранее.

– Отчасти, – согласился он с высказанной мыслью, и как бы раздумывая, продолжил:

– Но то не главное. Причина есть более глубинная. Она кроется в той особенности магов, пропитывавшей само их существование насквозь – стоит им потерять силы по тому или иному случаю судьбы, на время или навсегда, как они становятся бессильными и беспомощными. Почти не способными ни на что. Обычные же люди, напротив, не имея большой силы, нередко показывают чудеса выживания даже в самой критической ситуации. Они полагаются на свой ум и тело. Они осторожны. В нужной степени самокритичны. Возьми обычных наёмников, искателей заработка в войне, трудно найти кого-то, кто более способен выжить в любой, даже самой непростой ситуации. А вот маги слишком полагаются на своё могущество и часто походят на детей, получивших в свои руки незаслуженно большую игрушку.

– Но ведь колдовство – это то, что делает нас магами!

– Разве? – внимательно посмотрел на меня Корвус. – Если солдат утратит свой меч, будет ли он всё ещё солдатом? А врач, утративший свои инструменты, останется таковым?

Я промолчал, понимая, к чему всё идёт, а он продолжал:

– Колдуны и колдуньи любят обходиться только одними заклинаниями, – нотки забавы отчётливо мелькнули в его голосе. – А потом, – с пылающими огоньками иронии в глазах продолжал он, – приходят те, кто заточен на борьбу с ними, кому наплевать на магические хитрости и приёмы, те, кто в конце концов одержат верх, вступи ты с ними в схватку по привычным тебе правилам.

Наступило молчание, продлившееся несколько секунд и прерванное вопросом Корвуса:

– А что после?

Вздохнув, я дал очевидный ответ, к которому он очень любил меня подводить:

– Смерть.

– Верно, – подтвердил мой учитель, и с присущей для себя неожиданностью замолчал, выпадая из разговора. Всё живое на его лице, что ещё совсем недавно с таким трудом и редкостью оказалось там, исчезло. Корвус покинул меня, в очередной раз погрузившись в свои воспоминания, в коих переживал моменты прошлой жизни, никогда не дававшие ему окончательного покоя.

Мне же было прекрасно известно, как выдернуть его из этого мира, из власти тумана памяти. Я начал соображать. Думать, что бы такого спросить… Но стоило мне всё решить, как в моём вмешательстве нужды уже не было. Корвус вышел из этого состояния сам:

– Но вернёмся к скрытности, – твёрдо начал он. – Заклинание не способно сделать тебя невидимым. Только в малой степени растворить, лишить чётких контуров, – рассказывал Корвус. – От того оно не является окончательным решением. Известно достаточно случаев, когда не обладавшие магическими способностями легко обходили его чары.

– Как им это удалось? – спросил я с полной серьёзностью человека, понявшего, что здесь не найти такого желанного выхода (а так хотелось).

– Амулеты имеют нужное свойство, – коротко ответил Корвус. – Их может хватить, чтобы рассеять чары. Но опытный и много повидавший возьмёт здесь иным, более надёжным орудием – вниманием и настороженностью, – подытожил он.

– Выходит, никогда не стоит расслабляться?

– Зависит от того, какой смысл ты вкладываешь в это слово, – парировал Корвус. – Для большинства расслабление равносильно полусну – такому заученному движению, когда делаешь всё настолько не думая, не придавая значение, что даже и не запоминаешь, закрыл ли дверь. А эта дверь и есть твоя жизнь! Если всё именно так, то расслабление – опаснейший враг, – всматривались его бледно-зелёные глаза в меня. – Моё же наставление, мой призыв к тебе, – указал он двумя пальцами в мою сторону, – ведёт к необходимости порождать в самом себе самое важное и самое ценное, что есть в жизни! И то, без всякого сомнения, внимание!

– Внимание? – переспросил я.

– Именно! Тебе надо понять, что оно – то главное основание, от умения пользоваться которым во многом зависит, насколько вероятно ты выживешь в любой, даже самой непростой ситуации и, мало того, насколько полно ты проживёшь жизнь.

– И мне необходимо такое внимание всегда? Даже когда мне ничего никак не может угрожать? Или в случаях, если я заведомо сильнее?

– Речь не про сражения и борьбу. Речь про каждый миг. Но если ты всё же спросил, – снова указал Корвус двумя сомкнутыми пальцами на меня, – отвечу: оно необходимо, в особенности если ты сильнее. Вот возьми маленького зверька – он всегда осторожен. Он прячется. Старается не показываться лишний раз и непременно быть начеку – его бдительность не имеет право ослабнуть ни на секунду. Крупный зверь – наоборот. Он силён. Его видят все, и все наперёд знают о нём. Охотник заранее готовится к борьбе со столь могучей силой и приходит во всеоружии тогда, когда тот зверь не ждёт.

– При таком условии я соглашусь. Но если бы оба зверя столкнулись с врагом или друг с другом в совершенно равных условиях, вероятнее выживет крупный.

– И здесь не столь всё очевидно, – парировал Корвус. – Его шанс одержать верх велик, но крупный зверь будет действовать так, как обычно поступает любой, кто уверен в своём превосходстве – предсказуемо, полностью полагаясь на свою силу. В то время как мелкому, не имеющему явных преимуществ, придётся соображать. И он, без сомнения, проявит всю полноту изобретательности, – заключил он, а потом, внимательно посмотрев на меня добавил, – и выживет…

То были воспоминания… Я мотнул головой, сбрасывая их. Пелена начала понемногу спадать, а глазам явилась картина болотной топи. Той самой, на просторах коей я и стоял, на время забыв про цель своих поисков, забыв про Росянку, забыв обо всём, что связывало меня с реальностью.

Но всё же эти осколки памяти не желали меня так легко отпускать. В итоге, дабы окончательно покинуть недра собственной памяти. пришлось мысленно напомнить себе, уверенно заявить: «Сосредоточься, хватит летать в облаках». И только эта концентрация окончательно помогла. Миражи ума погасли, а я, возвращая внимание в просторы топи, продолжил путь, отчего снова принялись раздаваться неумолкающе-звенящие шлепки по воде.

И в таком шумном переходе, наконец, удалось достигнуть заветной цели: того самого упавшего дерева, что должно было послужить местом отдыха для меня. Ствол его, лежавший наполовину в воде, моментально приковывал внимание к себе. Его ещё свежий слом в самом основании намекал, не позволяя и малость усомниться, что дерево пало совсем недавно, быть может всего лишь пару часов назад.

Охваченный любопытством, я задался вопросом: «Что стало причиной?». Взгляд медленно сместился вверх по лежавшему стволу, по пути словно ощупывая тоненькие изгибы коры. И только в завершении этот осмотр, наконец, явил ответ – на значительном отдалении от основания ствола яркими шрамами красовались большие и глубоко впившиеся в тело дерева царапины крупных когтей. Они простирались двумя основными мазками, отчётливо намекавшими на чьи-то лапы. Желая сопоставить размеры, я приложил руку к одному из них. От результатов сравнения стало не по себе. Существо, оставившее эти следы, имело длань как минимум вдвое превышавшую мою.

Я немного забеспокоился. В то же время сердце, охваченное этим новым пониманием, забеспокоилось так, будто возжелало вырваться из груди. Чувства обострились. Казалось, что только в тот момент до сих пор дремавшее тело, наконец-то, соизволило пробудиться и плетью подстегнуть само себя. Накатило неприятное предчувствие. Я резко окинул взором окружавшее пространство… Вгляделся… И никого. Оно оказалось пустым.

Последовал выдох. Узел чувств внутри ослаб, а его место заняло облегчение, наступившее не за счёт избавления от чего-то реального, а, по сути, лишь потому, что отсутствовало всё то, что я сам же и успел выдумать, вообразить лишь доли секунд.

В это время в голове промелькнула мысль – «следы», заставляя перевести взгляд под ноги в неприятном ожидании того, что предстоит увидеть что-то нехорошее… Но и там совершенно ничего не нашлось. Я остался ни с чем. Хотя и к радости.

Наконец, крепко взяв себя в руки и сделав глубокий вдох-выдох, я вновь обратил взгляд к царапинам на стволе. «Что здесь думать! – вертелось отчётливо в голове. – Порезы свежие. Сделаны в то же время, что и свалено дерево». Эта проникновенная мысль в очередной раз заставил меня оглядеться вокруг, а потом снова осмотреть и сам упавший ствол, угадывая, какой же должен быть в размерах зверь, чтобы умудриться свалить его. Ответ казался неутешительным.

Рассудив здраво, я решил было не испытывать судьбу и как можно скорее покинуть место, вызывавшее столь глубинные опасения. Однако, когда уже развернулся и приготовился идти, глазам промелькнула та цель, ради которой всё предприятие и затеялось – аккурат за стоящим рядом деревом, выглядывая своим множеством стебельков, произрастала Росянка.

Каждый её листок обильно покрывался красноватыми волосками. Их было множество. Они усеивали всё тело растения, и все вместе, отдалённо походили на иголки ежа, но только более тонкие и с капельками воды на концах. Эти кончики то и дело принимались сверкать яркими красками, стоило лишь до них дотронуться лучам солнечного света.

Обрадованный неожиданной находке, я тут же кинулся её собирать. Вот это была по-настоящему большая удача! Не прошло и получаса, как дело было сделано, а моя полевая сумка наполнилась до краёв.

Посему оставалось только решить, в какую сторону выступить, дабы направиться к дому. На счастье, необходимые ориентиры незамедлительно нашлись. Недолго думая и довольствуясь успехом, я выдвинулся, перешагивая по мягкому мху и уже размышляя о том, как буду добираться до дома, как неожиданно ход моих мыслей прервался слабым звуком, напоминавшим шлепки по воде.

Я остановился, осознавая, что они не мои и доносятся из того пространства, что было где-то там позади. Дыхание перехватило. Воображение со скоростью уличного художника успело нарисовать не просто безрадостные, а по-настоящему пугающие картины. Я начал аккуратно разворачиваться, медленно пригибаясь и изо всех сил стараясь не шуметь. Малым огоньком теплилась надежда: может, я ещё не замечен.

Разворот завершился. Увиденное, как бы помягче сказать, наполнило мысли какой-то неприличной для всей сложившейся обстановки досадой, а сердце, казалось, просто перестало существовать, провалившись в некую неведомую бездну.

Прямо на меня, совершенно не спеша и вальяжно, шло огромное, косматое и отдалённо напоминавшее медведя существо. Переступая своими чёрными облезлыми лапами, то и дело содрогавшимися под тяжестью массивной туши, оно уже избрало свою жертву и надвигалось прямо на неё, словно готовясь вонзиться своей изуродованной вдоль и поперёк мордой.

На этого, если можно так сказать, медведя невозможно было смотреть без содрогания. Его представшая тогда голова настолько иссекалась порезами и ранами, что от смоляно-чёрного покрытия виднелись лишь малые островки, а места его отсутствия занимали длинные, походившие на глубокие борозды малиново-красные рубцы.

На обширном теле всё обстояло не лучше – повсюду проглядывались опухоли. Само их наличие делало его огромную тушу слишком неестественной, ненормальной, добавлявшей всему виду зверя особой, трудно забываемой уродливости. На фоне же полного недостатка шерсти всё становилось хуже в разы.

Высота существа поражала не меньше. Даже припоминая сейчас, я отчётливо памятую, как опираясь на все четыре конечности, оно слегка возвышалось надо мной, рождая ощущение неестественной огромности, выделявшейся не то что по человеческим меркам, но и по медвежьим.

Звериная пасть оказывала поистине гипнотическое воздействие. Находясь в метаниях лихорадочной мысли, я не имел возможности оторвать взгляд от этой угрожающе открытой и наполненной нескончаемым потоком капающей вязкой слюны угрозы. Она приковала к себе. «Что положено делать при встрече с медведем?», «А что если побежать?», «Нет, не вариант», – словно огоньки, мелькали мысли в моей голове, в то время как силы внутри уже взяли бразды правления, принуждая пятиться, не теряя противника из виду. Я принялся перебирать в голове защитные заклинания.

Тем временем ужасный зверь, немного приблизившись ко мне, остановился. Наши взгляды пересеклись. Настигло странное чувство – его глаза не походили на хищнические, а отражали непрерывно мыслящее существо. Оно оценивало меня. И делало то с истинно человеческими нотками, наполненными злобой, обильной и столь часто произрастающей в сердцах людей. От подобного осмотра часть меня съёжилась. В то время как я непрерывно продолжал пятиться, пытаясь увеличить расстояние между нами, отдалиться, сделать запас.

Далее всё помнится, как в тумане. Пасть зверя раскрылась значительно шире, обнажая множество грязно-белых зубов, а моих ушей достиг отчётливый и громогласный рык, за которым вся сущность недомедведя превратилась в страшно-напряжённую массу. Его мышцы сжались, натянулись, и, словно тетива лука, выпустили огромное тело вперёд.

Эта перемещавшаяся с одного пространства мха на другой угроза всё увереннее приближалась ко мне. В то время как моё естество ввергалось в ужас. Из глубин проступил панический страх, всеми силами желавший сдёрнуть тело с места и направить в безоглядное бегство. Но, пригвождённый энергичными ударами воли и взятый её твёрдой хваткой в оборот, я устоял. Началась борьба. Столкнулись две силы, в противостоянии которых одна желала отвернуть и ринуться наутёк, а вторая – принять бой. На кону была моя жизнь.

На счастье, то колебание чаши весов было недолгим, заняв лишь доли секунды. Сработали заученные и вбитые Корвусом мне в память навыки. Руки пришли в движение, вырисовывая причудливые узоры под тихие аккомпанементы шептавших губ.

Не больше десятка метров отделяло меня от существа, когда по руке пробежала дрожь магической силы, моментально соскочившей с неё, стоило лишь ей добраться до самых кончиков пальцев.

Заклинание невидимой, но ощущаемой каждой толикой моего тела силой направилось к врагу, а я в следующий миг, не желая быть раздавленным, уже прыгнул в сторону, приземлившись на мягкий мох. Это спасло мне жизнь. Секунда промедления, и можно было уже никогда не встать.

Существо же, не настигнув свою добычу, промчалось мимо, совершенно не желая останавливаться или просто-напросто забыв, как именно это делается. Лишь спустя несколько секунд, словно в полном непонимании происходящего, оно начало замедляться, при этом пытаясь сменить направление своего бега. Движения притупились. Действия потеряли гармонию. Казалось, произошёл некий разрыв между управляющим и подопечным, а всё о мире вокруг стало прибывать в разум медведя с задержкой. Заклинание, наложенное мной, сработало.

Это дало мне драгоценное время подняться и приготовиться. Наступал второй раунд. Недомедведь пришёл в себя, развернулся и своим приторможенным взглядом снова нашёл искомую цель. Послышался рык. И опять, крепко вжавшись в топкую землю, мой противник тугим усилием натянул мышцы и выпустил свою огромную массу в очередной попытке моего уничтожения.

Второй раз я не медлил. Страх ушёл куда-то в небытие, а руки снова пришли к своему танцу волшебства, наполняясь переплетением и слаженностью. Теми самыми, отточенными множеством тренировок.

В тот миг казалось, что всё вокруг стало нереальным, а я управлял собой сквозь невидимую пелену, отделявшую разум и тело. Взмах рук. Последний этап. И вмиг с кончиков пальцев слабым колебанием соскочил огненный сгусток остроконечной формы, явившийся яркой вспышкой, почти полностью ослепившей меня. Я потерялся, а когда пришёл в себя, было поздно что-либо менять. Уже поражённый и клонившийся к земле зверь, совершенно перестав передвигать лапами, тараноподобно валился прямиком в меня. Я успел сделать прыжок…

Наше столкновение заставило моё тело выполнить крутой переворот через врага. А полёт полностью исказился, потеряв всё от первоначальной задумки. Последовал удар-приземление…

…

Я очнулся. Неизвестно, сколько времени прошло. Гул в голове, поглотил все отзвуки пространства вокруг. Это гудение то будто расширялось, нарастая и становясь всё более назойливым, то вдруг отступало, подобно водам морской волны.

Вмиг по телу прошёлся разряд молний, пронзивших меня насквозь. Казалось, вместо крови по венам пульсирует боль, разбредаясь по каждому уголку тела, словно яд. А пока сознание тщетно пыталось справиться с ней, глазам открылось иное – пред ними, предстала картина идеально чистого небесного полотна, лишь слегка прикрытого кронами деревьев.

Я не двигался. Вокруг царила оглушающая тишина, будто кто-то всесильный разом устранил все звуки. Ни зверёк, ни птица не осмеливались нарушить её. И даже ветер молчал. Боль начала стихать, а все остальные чувства приходить в положенный настрой. Первым делом о себе дала знать намокшая одежда, а после в нос ударил противный запах палёного мяса и шерсти, оставляя на языке неприятный привкус жжённой плоти.

Собравшись с силами, я сделал усилие, чтобы встать, за что получил в ответ новую порцию боли, разливавшуюся по всему телу. С третьей попытки подняться удалось. Конечности слушались так, словно у куклы не подтянули крепления, из чего все её части болтались из стороны в сторону, совершенно не поддаваясь контролю. Спина ныла. Казалось, она была утыкана иголочками, которые при малейшем движении как можно глубже вонзались в меня. К счастью, я ничего не сломал.