Да забудут имя моё

Дмитрий Староселец

Да забудут имя моё

Часть первая

Истории имеют свойство начинаться совершенно как им заблагорассудится, в миг ставя перед читателем вопросы, скрытые за маской ещё не сказанных слов. А вот к счастью или к сожалению, в своём завершении особой оригинальностью не блещут. Быть может, причиной тому та хитрость жизни, что конец их создателей предрешён, да и разнообразием в нём сложно отличиться. Разве в том, как именно он произойдёт. Или же, кто знает, истина кроется в любви человека только к определённым концовкам, а всё то, что его не устраивает, получает заслуженное небытие в летописи времени. Но вдруг возможно иное…

Сложно понять, насколько необычно или всё же обыденно начало моей истории. Своё рождение она получила среди толпы. И как покажет будущее, очень трудно назвать её, скажем, правильной.

Жернова событий завертелись под крик, выбивший меня из глубокой внутренней борьбы:

– Эй, ау-у, – промелькнула рука, заставляя зрение начать хоть что-то примечать. – Я к тебе обращаюсь, – раздались где-то рядом щелчки пальцев. – Отойди от прилавка, – перед глазами всё отчётливее прорисовывался силуэт человека. – Только попробуй что-нибудь свистнуть! – наконец стало ясно, что этот назойливый крик исходил от тучного торговца, махавшего передо мной своим лоснящимся кулаком, в то время как я, не отрываясь, смотрел в оба глаза на самое желанное, самое необходимое мне тогда. А именно еду. Теперь, когда пишу эти строчки, очень смутно припоминаемую мной.

Но вот что помнится в точности, так это город, такой, о котором всё хорошее следовало говорить лишь в кавычках. Любой, осмелившийся прибыть под его стены, не имея при себе запрятанного золота сразу же получал к своей не особо значимой личности, усердное выражение недовольства, в то время столь поражавшее меня. Будто чужестранец, не обвешанный драгоценностями с ног до головы, представляет угрозу. Несёт безмерную опасность для существования местного люда, что оттеснится от кормушки и потеряет нажитое в конкуренции с этим новичком. Тогда, наверное, будучи немного обиженным на жизнь, я думал именно так.

И это негодование во мне сдерживало лишь одно – текущее состояние дел совершенно не позволяло реагировать на подобные акты. На них просто не хватало сил за абсолютным неимением таковых. Но всё же обратить внимание на слова кричавшего пришлось. И я убрал руки, отцепил их от стеллажа, так обильно покрытого, как мне всё же припоминается, копчёностями.

Но, как ни крути, голод мучил. Слишком долгое время не доводилось мне и крошки держать во рту. Отчего раз за разом происходило ровно одно – еле волочимые ноги переносили скелетоподобное тело от одного желанного прилавка с едой к другому, а тех было столько, что они походили на грибы средь большого леса после обильного дождя.

Каждое то мгновение мне требовалось осуществлять борьбу. С пропитанным волей усилием делать вид для себя и всех остальных, что мой усталый и рассеянный взгляд смотрит вовсе не на то. Не съестное его влечёт. Оттого я походил на ту самую собаку, в чью миску положили еду, но так и не ослабили цепь, не дав добраться до похлёбки. Вот только моя цепь существовала лишь в голове, а подобные ей непрочны.

Я совершенно не понимал, зачем здесь блуждаю с видом неупокоенного призрака, ведь денег в запасах было столько же, сколько имелось совести у этих торговцев. Да, стоит признать: во мне теплилась крошечная надежда, что кто-то всё же согласится на этот странный бартер, предлагаемый мной. То бишь моя работа в обмен на еду. Вот только такие не желали изъявляться. И чем дольше я ходил, тем сильнее понимал, что всё брожение бесполезно, а уже оно будто надломляло меня, подпитывало те другие силы, желавшие захватить рычаги правления себе.

Воли же убраться с огромного рынка уже не хватало. Неоткуда было её возыметь. Отчего моё плутание превращалось в бесконечный замкнутый круг, всё движение по которому руководилось лишь неуловимым подсознанием, действовавшим где-то там, на своей глубине.

Насколько же долго это могло продолжаться? Всё возможное я уже продал, а оставшееся не стоило и ломанного гроша. Последние припасы провианта закончились за день до прибытия в этот злополучный городок, совершенно не желавший что-то предложить мне взамен.

В голове, в бесконечном повторе, словно в назидание мне, вспоминался рассказ странника. Того загадочного человека, чьи слова и побудили отправиться теми дорогами, что только сами по себе таили опасность, будучи запруженными обездоленными людьми, желавшими приумножить своё состояние за счёт других.

Не знаю, кто меня дёрнул тогда так поступить. То ли сказалась потеря крова, то ли хотелось уйти подальше от тех мест, что напоминали о последнем близком человеке. Может, нехватка средств для жизни подточила меня. Но, преисполненный стремлением попытать счастья в поиске труда, позволившего бы хоть что-то заработать, я внимал речам, даровавшим столь благодатные потоки надежды. Странник уверял – город процветает. Говорил, что его меньше остальных затронуло эхо войны и именно в нём есть все те возможности, что необходимы для нормальной жизни.

В конце концов, поддавшись тем словам, тем манящим рассказам, я отправился в путь, приняв на себя все опасности, поджидавшие там за стенами. А их было немало. Во многих краях то тут, то там всплывали банды, так и разраставшиеся на руинах былого величия городов, ставших тенью самих себя и потерявших всякую возможность взять ситуацию под контроль.

Стоило покинуть поселение людей, как требовалось опасаться всего: шороха, проблеска, вскрика. Поджидать опасность в каждом краю, будь то деревня или лесок средь полей и равнин. Высматривать ростки недоброго от каждой души, что встречалась на пути. Но даже в условиях, подобных этим, я принял на себя риск, с юношеской лёгкостью в сердце направился в путь, преисполненный надежды.

Вот только оказалось всё не так. Между реальностью и рассказом была уж слишком непомерная пропасть. Дела города шли из рук вон плохо, и работы не находилось даже местным, что мало отличались от людей из тех мест, откуда довелось прибыть мне. Увидев истинное состояние дел, взвесив всё холодной головой, я подумал: «А возможно ли было ожидать иное?».

Такое состояние Вольных городов стало действительностью давно. Они так и не оправились от той борьбы, в круговороте коей оказались, став ареной противостояния двух совершенно превосходивших их сил, где те никогда не гнушались жечь всё на своём пути.

По сравнению с другими, этот город не был разрушен или сожжён, но всё же его сложно было отнести к разряду цветущих. Казалось, он впал в уныние, довлевшее над всем вокруг.

Да и на его лике имелись заметные шрамы. К самым примечательным из них можно было отнести обшарпанный обелиск, громадиной возвышавшийся в самом центре городской площади и выглядевший столь изрезанным царапинами, что появлялось ощущение, будто мимо прошло огромное войско, попутно обточившее об него свои копья и мечи. А ему всё нипочём. Стоит себе, да ставит перед всеми загадки – зачем он нужен и почему его до сих пор не снесли?

Возможно, местные правители боялись их трогать, эти артефакты магов, вызывавшие опасения у всех вокруг, ведь кто знает, для чего они нужны и что будет, если попытаться их извести. Избавиться на корню. Вдруг что-то нехорошее… Однако, быть может, реальность была проще, и всего лишь не нашлось тех, кто захотел бы потратить на них своё время и силы. Уж очень крепкими они казались. В конце концов, не так-то просто выкорчёвывать магические предметы и сооружения, хоть и гнойной занозой сидящие, где ни попадя. А магам, как-то было всё равно. Они залечивали раны.

Но я отвлёкся. Для меня же, на тот момент, всё это представляло мало интереса. Надо мной возвышался гораздо более насущный вопрос, грозивший голодным истощением, а потом, быть может, чем похуже. Я дошёл до той степени, что перестал чувствовать голод, но всё сильнее замечал одолевавшую меня слабость – самочувствие, становившееся хуже и хуже день ото дня.

Ищейкой исходив вдоль и поперёк город, я был полон намерений выполнить любую работу, в совершенно любом варианте оплаты, лишь бы хоть что-то получить. Но та не желала находиться. Просто так же кормить никто не собирался. В городе и без меня на каждой улочке бродили целые шайки попрошаек, попадаясь на глаза в любом углу.

«Как быть?», – довлел надо мной вопрос. Новых идей совершенно не находилось. А с каждым часом в потаённых комнатах разума всё сильнее разгоралась ожесточённая борьба, стороны коей бились за то желаемое право, за ту возможность, как взять бразды правления себе. Во всех живущих есть эти силы. Они с нами всегда, где-то там внутри, вечно ведут свою схватку. Одни уговаривают нас отдохнуть и отвлечься, когда мы заняты серьёзной работой, другие им того не дают, третьи нашёптывают ещё поспать, даже если мы совсем недавно проснулись под крики петуха, им же в ответ повелевают вставать и идти вперёд прямо сейчас на свершение новых дел. А бывает, в игру вступают и те, кто порывом чувств вырвет власть у любой из сторон и заставит нас погрустить, вспомнить, так сказать, былые деньки и пустить слезу. Как же тут понять, кто из них есть я? Или же кто главный?

Так происходило и во мне. Свершалось противостояние принципов и желаний, разгоравшихся буйным пожаром внутри. Я был подобен канату, что огромными усилиями тянули по обе стороны непреодолимые силы, растягивая струны моей души. Швы морали расползались прямо на глазах.

Теперь любопытно вспоминать то мгновение, сохранившееся яркой вспышкой в глубине недр моей памяти. Каждый раз припоминая его, я прихожу к слишком уж очевидному выводу, что в то время была сделана наивернейшая ошибка человека, несведущего в совершаемом им деле. Но кто же мне сейчас скажет, по какой логике я действовал тогда!

Проходя уже неясно какой круг мимо череды прилавков, моим глазам отчётливо бросилось то, как за одним из них продавец отвернулся, перестал с постоянством бдеть, дабы упаковать свой товар. И в этот миг в голове моей произошёл щелчок. Переключился рычаг. В свои руки взяли управление те силы меня самого, те его части, что с молниеносной решительностью всё осознали – вот он шанс. В эту секунду был вынесен вердикт.

Он сжал пружину, и тогда медленными ватными шагами мои ноги будто по своей собственно воле пошли, с потугой меняя положение самих себя, но всё же неся меня прямиком к заветной цели, в то время как пространство вокруг в мановение ока превратилось в сплошной глухой туман. Тело трясло. Усталость ли сделала своё злое дело, или страх овладевал в той степени, что качало меня, как младую осину на ветру.

Вот я уже был там, вплотную, протянувший дрожавшую руку и в следующее мгновение уже державший заветный предмет. Ладонь приятно согревалась теплом. Нежным жаром, исходившим от свежеиспечённой булки. Той тёплой надежды моей души, что с великой бережностью незамедлительно оказалась в старой потрёпанной сумке, беспризорно болтавшейся на плече. Аж жалко было такую драгоценность туда помещать!

Дело было сделано. Мои глаза поднялись от сумки, и, словно притянутые магнитом, натолкнулись на взгляд, камнем бросивший всю мою сущность в бездонную яму – прямо на меня с неясным выражением лица смотрел торговец, в непонятно какой момент повернувшийся ко мне. Не знаю, сколько длилась наша зрительная встреча. Почудилось, что целую вечность, за время которой всё, что ни было внутри меня, успело проклясть собственное естество за эту дурацкую затею, произошедшую сейчас.

Так толком и не уяснив для себя, были ли замечены мои действия, я развернулся и принялся быстрым шагом уходить, чувствуя, как по моей спине и лбу обильно выступает пот. Не ясно, что именно затмило настолько мой разум: волнение или голод, но всё сделанное являлось неимоверно глупым решением.

Несколько шагов, и вот моих ушей достигли слова, те самые, что больше всего не желались быть услышанными. «Вор!», – кричал пронизывающий голос, обдавая ледяным потоком каждую частицу моего тела. Совершенно не осознавая себя, я ринулся со всех ног вперёд, набирая скорость и пытаясь ни с кем не столкнуться. А в это время в глубине ума промелькнула мысль: «Незавидное и поганое это дело – воровство».

Моё движение сквозь толпу напоминало поток водной стихии, огибавшей каждого, кто попадался на пути. Я будто проскальзывал в пространство людской массы, лишь стоило тому хоть маленько раскрыться предо мной. Вдогонку же, не переставая, кричали: «Держи его, держи!».

В продолжении этого забега, бросаемые мной, словно камни, оглядки, открыли взору пренеприятную картину: со старательностью гончих за мной устремились двое из числа городской стражи, мелькая то тут, то там в толпе. Эта маячившая за спиной опасность породила по-настоящему глубинный страх – ведь теперь ставки на порядок возросли. Всё могло плохо кончиться. А собственно из-за чего? По слухам, городок, в коем мне довелось очутиться, нисколько не славился милосердием. Осмелившемуся своровать здесь без колебаний могли отрубить палец или даже руку, что не просто не входило в мои планы, а по-настоящему пугало внутреннее естество, лишь стоило хорошенько всё представить в голове.

И я бежал. Преследователи отказывались отставать, оттого погоня всё увереннее затягивалась. Легкие постоянно пронизывало иголками боли, а ноги превратились в подвешенные на тело гири, каждое перемещение коих давалось особенно тяжело. Всё волевое усилие было направлено лишь на то, чтобы не позволить себе сбавить темп, хоть немного замедлиться, но старания казались тщетными, шум погони совершенно не утихал, а скорее усиливался, будто готовясь меня поглотить. Даже страх не придавал мне больше сил. Да и голодное состояние напомнило о себе, проявив истинное влияние в полную мощь и сделав из моей плоти слабый и истощённый механизм.

Завернув в один из переулков, а после и ещё в несколько, я в какой-то момент абсолютно потерял представление о том, куда же, собственно, двигаюсь. Перед глазами мелькал бесконечный поток домов, а бегство всё увереннее превращалось в полный необдуманный сумбур, вплетавшийся меня в неизвестную часть града.

Наконец, очередной преодолённый мной поворот вывел на небольшую площадку, окружённую по обе стороны обветшавшими домишками, столь плотно примыкавшими друг к другу, что казалось: там внутри и места то нет. Но важно было другое. Самую малость пробежав по открывшемуся пространству, я увидел, осознал для себя пренеприятную суть – вокруг дома, а впереди лишь городская стена.

Всю мою сущность охватило оцепенение, резко окунув чувства в пустоту, будто неведомая рука разом перерубила все тянувшиеся до меня зрительные картины, звуки и мысли, а вместо них, в опустевшее место проник тихий ужас, содрогающимися пульсациями сжимая тело само в себя. Произошло худшее – я попал в тупик.

Лишь неумолимо приближавшийся топот за спиной вывел из глубокого падения в страшное осознание. Стражникам предстояло вот-вот оказаться здесь. Беглый осмотр окружения также не придал надежды. Не явил глазам укрытие. И в суматошном порыве я принялся пытаться открыть хоть одну из дверей всех тех домиков вокруг. Но они не желали поддаваться, оставаясь закрытыми для меня. Всё было тщетно.

Преследователи же не заставили себя долго ждать. Не прошло и минуты, как на площадку вывалились стражники, походившие на двух борзых собак, что долгое время загоняли дичь. Стоило им увидеть свою жертву, как они остановились, раскрыв рты в тяжёлой отдышке, а на их покрасневших лицах выступила блаженная ухмылка, полная удовлетворения от понимания, что забег наконец-то закончен.

Упершись руками в колени, солдаты принялись глубоко вбирать в себя воздух, восстанавливая дыхание и с постоянством оттягивая свой кожаный доспех, будто тот сжимал их где-то там на уровне груди. С головы обильно стекал пот. Его капли постепенным перекатом двигались по лицу, достигали его края и тут же падали вниз, разбиваясь о защитное одеяние. Там, на нём, растекшись по трещинам ссохшейся и начавшей расслаиваться грубой коже или в выемках, оставленных неизвестным колющим орудием, нередко и заканчивался их путь.

Сами же стражники не отрывали от меня взгляда. Они столь пристально смотрели, будто боялись, что я могу куда-то ускользнуть, раствориться подобно дыму прямо на их глазах.

Наконец, один из них выпрямился, положил руку на основание меча, плотно посаженного в ножны, и сплюнул в сторону. Я уверенно слышал, как он про себя тихо изрёк: «Когда же это всё кончится?». Но мне вслух последовал совсем иной вопрос:

– Так, бегун ты наш, тебе известно, что бывает за воровство? – назидательно громко прозвучал его голос.

Я сглотнул и в ответ молча кивнул.

– И ты понимаешь, что уличён в этом злодеянии?

Я снова кивнул.

– Тогда, – продолжил он, протяжно вдохнув, – серьёзность ситуации тебе ясна, – и покачал из стороны в сторону головой. – Однако, мы всё же не изверги, и правосудие даёт тебе шанс. Полагаю, ты не захочешь испытывать его кару на себе?! – деловито, но уже немного тише подытожил стражник. – Всегда есть выход. Стоит лишь возместить ущерб торговцу, которого ты так бессовестно обокрал, – с некоторой наигранностью и взглядом невинности продолжал он, – и мы бы запросто решили этот вопрос, – в этом завершающем акте его губы поджались. – Нужно лишь, – на секунду он задумался, – скажем, десять серебряков.

В ответ на услышанное я немало удивился, подумав про себя: «Вот оно, настоящее воровство. Украденная булка не стоит и десятой части серебряка».

– Да нет у него денег, – вдруг вмешался напарник говорившего, – ты посмотри, ободранный как пёс, – указал он на меня рукой.

Первый стражник шикнул на него, что-то ответив полушёпотом, и продолжил, обращаясь ко мне:

– Ну как тебе такое предложение?

– Он прав, – указал я на второго, только что вмешавшегося в разговор солдата, – это всё, что у меня есть, – и вытянул вперёд свою старую суму с булкой внутри.

Первый стражник расстроено поморщился, погладив рукой свой гладковыбритый подбородок, и уточнил с надеждой:

– Может, кто-то иной сможет внести сумму?

В ответ я лишь выразил всем видом сожаление то ли для него, то ли для самого себя, а сам, всё то время, что шёл разговор, судорожно бегал глазами, пытаясь найти хоть какую-то лазейку вокруг. В голове неостановимо крутилась мысль: «Неужели мне суждено вот так, вытерпев всё, сгинуть!»

– Тогда, – наконец вымолвил стражник, – не станем усложнять друг другу жизнь. Согласен? – впились его глаза в меня. – Будешь себя спокойно вести, а мы уж замолвим за тебя словечко, – подмигнул он мне, всё также не отрывая взгляда.

Сказанное нисколько не убедило меня. Когда-то, когда жизнь ещё не вынудила перебраться в этот злополучный город, мне также заявили, что не останусь без крова. А потом взяли да присвоили абсолютно всё, даже инструменты. Якобы в уплату накопившихся долгов. Сейчас пахло тем же. Стражники стремились лишь избежать мороки, не более. Но я, конечно, отвечал иное:

– Лишь хотел еды. От всего сердца готов возместить всё трудом. Зла никому не желаю и молю лишь о милосердии, – стараясь как можно спокойнее говорить, протянул я руки вперёд так, чтоб держать их на виду, как бы подтверждая тем самым свои слова.

– Конечно, мы понимаем, – ответил стражник, тем временем оба моих преследователя с видом настороженного дикого зверя принялись продвигаться ко мне, вытаскивая на ходу верёвку для связывания рук.

Шагнув им навстречу в облике абсолютной невинности и покоя, когда на самом деле внутри так и колотилось сердце, я протянул суму с хлебом правому от меня солдату. Цель была проста – на миг занять его руки. И стоило этой передаче случиться, как последовал рывок. Бросок всем телом, нацеленный на соседа с той единственной задачей, как пошатнуть или сбить с ног. Удар пришёлся стражнику в грудь. Это был предел силы, которую я ещё имел возможность вложить.

Однако результат оказался не столь грандиозным, как я себе воображал в миражах ума. Мне удалось лишь на самую малость оттеснить противника, бывшего гораздо крупнее и массивнее, да и нисколько не испытывавшего недостатка в еде. За такую неудачу пришлось сразу же поплатиться вцепившейся в моё запястье рукой. Планируемый прорыв не удался. Завязалась борьба.

Неожиданность окончательно потеряла свои чары, а шансы высвободиться снижались со стремительностью низвергавшейся скалы. Один миг – и результат противостояния получил закономерный итог: я оказался повален и прижат к вымощенной улице, не имея даже малейшей возможности пошевелиться. Второй раз стражники медлить не стали, и спустя несколько секунд мои запястья почувствовали на себе верёвку, туго сжавшую их. Ловушка захлопнулась.

Мне не забыть того мгновения. Воспоминания о царившем на душе отчаянии прочно застыли в памяти, плотно отпечатанные о стенки разума раскалённым железом чувств. В тот миг разыгравшееся воображение в красках вырисовывало недалёкое будущее, предвещавшее ужас, содрогнувший всё моё естество. Один взмах, и вот моя рука уже не являлась частью меня, а представляла из себя нечто совершенно отдельное, нечто неподвластное мне. Дальше, по всем правилам этого мира, моей спутницей должна была бы стать голодная смерть. Калека не имел права выжить.

От представленной картины, глаза заслезились, подпитываемые нахлынувшей волной отчаяния. В животе всё перевернулось. Казалось, внутренности пытаются стать внешностями, а в горле, словно пробка, встал ком.

Мрачные грёзы плотным беспросветным туманом окутали мысли, поглотив в своих объятьях всю мою сущность. Щека перестала ощущать холод каменной брусчатки, почти слившись с ней, а грязь, покрывавшая большую часть лица, так и норовила попасть в глаз.

Связав меня, стражники оставили лежать, тем временем затеяв между собой неясное тихое обсуждение, не проявляя и малейшего желания к тому, чтобы поднять своего пленника.

Я же, распластавшийся там внизу у их ног, потерял всякую надежду и впал сам в себя. В свои мысли. Они медленно съедали живьём, в то время как по каменному покрытию города, с такой любовью принявшего меня в свои объятья, раздавались отзвуки шума, мелкие колебания, отчётливо нараставшие с каждой секундой. То был уверенный шаг. Определить его дальность не представлялось возможным, но то, что он приближался, сомнений быть не могло.

Когда в мыслях было уже решено, что мне всё это мерещится, и сейчас просто-напросто потихоньку схожу с ума или слышу стук своего сердца, из-за поворота, откуда мы все ранее и явились, вышла фигура. Правда, для меня, лежавшего полулицом вниз, она представилась лишь сапогами. Чёрными, поношенными и пыльными.

Эта обувь, хоть и выглядели настолько потрёпанной, будто ей пользовались десяток лет, но самой формой и качеством выделки демонстрировала окружающим, что когда-то могла бы соревноваться с королевской.

Кроме того, глаза лицезрели ещё плащ, такой же чёрный и пыльный, как и сапоги. Не более. Разглядеть иное не представлялось возможным.

Прибывший из-за поворота незнакомец выждал немного, будто оценивая ситуацию, а затем окрикнул полностью погружённых в спор стражников, что напрочь отказывались замечать вдруг явившегося на авансцену актёра. Прозвучал уверенный волевой голос, эхом расходясь вокруг:

– В чём вина его?

Ошарашенные раздавшейся речью, стражники развернулись, до конца ещё не понимая, что же происходит и кто это говорит. Ответа из их уст не последовало. Оттого голос повторил свой вопрос с той же особенностью и главное, с тем же настроем, будто говоривший являлся вершителем власти и теперь требовал отчёта. На тот момент, я искренне так и решил. Подумал, что это их начальство прибыло сюда.

Стражник, что ранее вёл разговор со мной, наконец смог сообразить хоть какой-то ответ:

– Воровство, уличён на рынке, – будто докладывал он. – Потом остановился, явно осознав странность ситуации и свою в некотором роде оплошность, и с подозрительностью уточнил, – вы то кто такой?

– Путник, – отмахнулся от вопроса незнакомец.

Сказанное явно разозлило, но и одновременно принесло облегчение стражнику, и он уже с большой серьёзностью и с некоторым нажимом в голосе проговорил:

– Требую не вмешиваться, происходит правосудие. Иначе могут быть выдвинуты обвинения в пособничестве.

– И не собирался, – прозвучал успокаивающий голос в ответ, – но хотел бы заметить, что нередко такие дела решают возмещением ущерба, – с простодушием заметил незнакомец.

Стражник, поняв, к чему всё идёт, явно оживился:

– Вы верно рассуждаете, господин, вот задержанный с голоду совершил воровство, его можно понять и не стоит наказывать сурово, но требуется восполнить потерю пострадавшего, полагаю, мы бы с напарником за двадцать серебряков всё уладили, – запросил он цену, нисколько не убавив жадности, а наоборот, уверенно оценив, что здесь можно попытаться получить больший куш.