Зов предков

Вдохнув запах сырости, неумело пытаюсь справиться с нарастающей паникой, отчего ветер заставляет дрожать листья; мы с Инарой – двигающая сила плохой погоды, и надо держать себя, чтобы снова не ударить в грязь лицом, хотя бы на похоронах отца выдержать солнечную погоду. Я хочу, чтобы его обелиск подсвечивали солнечные лучи; чтобы сквозь пелену тумана выискивать фигуру, хоть на мгновенье словить миг, когда его душа навсегда нас покинет… сколько бы чепухи не говорили о том, что наши мертвые всегда с нами, это не успокаивает. Их нет рядом, а это – главное, отчего самому не хочется продолжать ходить по земле. Я так и не смогла оправдать их ожиданий… и теперь придется справляться с тем грузом ответственности, к которому я все еще не готова.

Может, сорваться с места, убежать в лес, остаться по макушку в воде, вдохнуть поток течения и также исчезнуть, как и родители? Сорваться, да и оставить это все на них…

На кого? На Инару? О, нет…

Тяжко вздохнув, оглядываю младших.

– Как вы?

– Нормально, – то ли буркнули, то ли сдерживая слезы, ответили они оба, – далеко еще?

– К самому началу кладбища. Туда же, где и мама.

Они кивнули, и оставшийся путь провели за разглядыванием земли под ботинками. Я бы поступила также, но из кустов начинают выходить остальные жители деревни, пока мы идем по главной дорожке. Они скоро практически облепят нас с двух сторон. Только окинув краем глаза их вереницу, горло содрогается от нарастающего кома, и зубы уже скоро начнут трещать. Их голоса – заунывные молитвы Даману, обращение к Шивин за благословеньем новой главы племени, и слова, сетующие Зеневье о своей судьбе.

Да уж, как вам не повезло… бедные, несчастные. Я подавляю в себе фырканье, чтобы не сорваться, не начать все крушить, как бывает, когда я вырываюсь к Софите во двор. Она словно специально оставила там старые доски, камни, ненужные вещи и перьевые подушки, которые я в гневе разбрасываю по всей территории, крича от агонии. Только там мне удается выпустить пар, а потом успокоиться уборкой там же, да и дома у старушки, пока готовлю новую порцию хорошего зелья от шав`ани. В последний раз, когда я совсем озверела, пошел такой ливень, что пришлось остаться у нее. Мы говорили об отце.

– Я не могу поверить, что и его потеряла, – повторяла я почти каждую минуту, – что мне делать, Софита? Что… я варю тебе микстуру, остаюсь на ночь, и все равно никогда больше не вернусь в спокойный мир, где у меня была опора. Я не хочу опять становится ею… теперь уже без поддержки извне. Мне надо держаться каждую минуту каждого часа, день за днем, и так целую вечность…

Опустив плечи, снова начала лить слезы, и такие горькие, что отдавались на языке неприятным вкусом, когда скатывались к губам.

– Не понимаю и не знаю, что делать… мне страшно прикасаться к картам и снова увидеть, что я потеряю кого-то еще. А вдруг следующей уйдет Инара? Натан? Мадлен?

Она еще пару минут назад поднялась, чтобы наконец положить свои сухие, теплые руки, мне на спину. Ее хриплый голос до сих пор отдается в голове:

– Несмотря на все невзгоды, ты вытерпишь… ты сможешь выстоять. Это тяжело, трудно, опасно, да и просто невозможно для кого-то, но ты… ты, как солдат своей семьи, станешь для них домом, когда они так сильно будут в тебе нуждаться. И ты никого не потеряешь. Только найдешь кого-то, кто станет ближе… и со временем боль пройдет, как уходит ночь, и начинается рассвет.

Обойдя меня сбоку, прикоснулась к щеке по-матерински.

– Я осталась у тебя. Старая, дряхлая, – начала кашлять, – кх… но все равно с тобой. Приходи, когда захочешь; когда будет страшно взяться за карты, когда будет не на кого опереться, когда вот-вот и сорвешься, чтобы совершить глупость. Сорвись, но не к отчаянию, а ко мне. И я все выслушаю, потому что я – это я, а ты – это ты, моя малышка Нили. И Инара ко мне приходит, и Натан. Для них я тоже бабушка Софита.

Я повернулась к ней, с мокрым лицом посмотрела в это сжатое лицо, маленькие, но очень яркие глаза, и смогла понять то, что она пыталась донести.

– Ты будешь вечно жить, Софита?

– До того момента, пока вы все не будете счастливы.

– Надеюсь, это наступит не скоро, – смеюсь с грустью, а она промолчала, сместив руку на предплечье.

…

– Нили? – дергает меня за руку Натан. – Нили!

– Да?

– Это тут? Я вижу маму.

Киваю, сделав пару шагов.

– Теперь они вместе. Поздоровайтесь. Жи ва, папа, мама.

Они повторяют за мной, смотря на могильный камень с надписью «главы племени живен, лучший муж и отец, Кенби. Лучшая жена и мать, Вуд. С любовью, поселение острова Жиден.»

Мы оглядываем их статуэтки и пытаемся не отвести взор. Сзади уже начинают обходить другие жители, смотря на наши спины; я чувствую, как они сверлят их глазами, и понимаю, что вот-вот снова небо зальется дождем. Сжав ладонь Инары, протягиваю к ней руку и глажу по голове.

– Все в порядке, милая. Мы со всем справимся, ибо наши родители всегда с нами. Будем приходить и советоваться с ними, с нашими бабушками и дедушками, чтобы стать лучше. Чтобы они смотрели на нас из каждой частички мира, и понимали, что мы в порядке.

– Но если я сделаю ошибку?

– Делай. Без них ты никогда не поймешь, чего стоит успех.

Она кивает.

– Я не собираюсь выходить замуж. Не сильно хочу продолжать учебу… хочу развиваться в сельском хозяйстве и поддерживать наше племя. Мне сложно выбираться отсюда. И мне не нужны стремления дальше нашего острова.

Я киваю.

– Хорошо. Пройдет время, и узнаем, к чему придем.

Судорожно перебирая мысли, стараюсь не выдать беспокойства и нагнетающей тревоги: неужели смерть родителей заперла ее в себе, она никогда не выберется в общество, не сможет наслаждаться обычными вещами, не захочет выбираться из племени? У нее нет желания изучать что-то новое? Что мне делать… что мне делать?

Сглотнув, смотрю на Натана.

– Инара рассказала про свои планы родителям. А ты?

Он кивнул, подойдя поближе, и шепотом говорит:

– А я хочу стать лучшим математиком, открыть свой магазин и суметь общаться с любым падшим!

Я киваю с более смелой улыбкой. Инара гладит его по голове, не сдерживая солнечные ямочки на щеках.

– Ты молодец, Натан. У тебя все получится. И мы тебя поддержим.

Услышав из ее уст такую приятную вещь, мне кажется, я прямо сейчас снова разрыдаюсь: сложно сдерживать слезы, когда ты впервые за долгое время находишь жизнь во взгляде того, кто потухает из-за своего горя. Сглотнув слезы, все же покатившиеся по щеке, вытираю их о волосы сестры, пока целую в макушку.

Мы осматриваем людей за спинами, которые стоят в ожидании. Подошёл священнослужитель, глядя в пол; поднял взгляд на нас с Инарой и кивком поздоровался, только под конец заметив Натана, спрятавшегося за моей спиной.

– Жи ва, племя живен. Можно начинать ритуал?

Кивнув, рукой отодвигаю младших от него; вынув из кармана стеклянный бутыль, вытаскивает пробку и мочит ладони.

Орошая могилу, он молится; заунывный и монотонный шепот давит на мозг. Где-то сзади гулкий звон гонга долетает до ушей, мелодия а-капеллы смешивается с ритмом и молитвенным пением. Я склоняю голову, проговаривая все самое важное: благодарность, прощение, обещания.

Спасибо вам за то, что воспитывали нас; за каждое воспоминание мы благодарны вам. Если мы были жестоки – простите нас. Простите меня. И если вы были жестоки – я прощаю вас. Я обещаю заботится о младших, выстоять в любой битве и стать вашим продолжением. Быть той, кем бы вы гордились. Благослови вас Даман, папа, мама.

Подняв голову, вижу лицо священника; он кивает мне, и я снова склоняю голову, встав на колени перед могилой; отдавая честь родителям, касаюсь лбом плиты и провожу по ней ладонями. Младшие стоят позади, взволнованные и даже испуганные.

– Со смертью глав Кенби и Вуд клан живен остаётся без руководства. Дабы не сеять хаос, работой займётся старшая сестра – Нили, достигшая совершеннолетия. Поднимитесь, глава.

Я встаю медленно и стараюсь держать стан; это хорошо получается, потому что отец учил меня подавать пример все последнее время. Он верил в способности Софиты и понимал, что всему приходит конец; а раз так, необходимо отдать свои обязанности в подготовленные руки. Смотря на священника, сжимаю челюсть, дабы выглядеть сосредоточенной; глотаю ком, слезы, все – внутрь. Никакой слабости, я не имею на нее права сейчас.

– Готовы ли вы делать все возможное во имя племени; стать частью каждый семьи, слушать любого обратившегося, быть той, кто ведает делами духовными и передает слова божеств своим покаянным верующим?

Кивнув, протягиваю руку; вытащив из кармана железную печать, подносит ладонь с огнем и раскалывает ее докрасна. Приготовившись к боли, не закрываю глаза, не отвожу взгляд; боль – ужасное наказание. Но сейчас мне придется за что-то его брать на себя.

Прислонив к коже печать, он сам отворачивается; запах ужасный, и Инара закрывает глаза Натану, отворачиваясь сама. Я продолжаю стоять смирно и дышать ровно.

«Милая, когда нас уже не будет, тебе придется подвергнутся печати главы», говорила мама; «ты не заслуживаешь боли, как и любой другой… но до сих пор святейшество считает, что через боль мы познаем своих божеств. Они не говорили об этом, а священники все равно чтят жестокие традиции. В этот момент дыши ровно и знай, что эта боль – наименьшее, что придется испытать. Главное, чтобы на всем твоём пути были те, кто готов протянуть руку помощи в ответ на твою, и смогли залечить раны. Дыши тогда ровно и не показывай смущения; тебе пришлось стать той, на кого свалится наша ноша, и ее надо нести уверенно, иначе посеется хаос… видя слабость лидера, многие боятся признать, что они не всесильные, и опускают руки вместе с ним. Будь сильной, моя малышка… мы с папой всегда будем с тобой, разделим каждое мгновенье невзгод.»

Когда ритуал закончился, Софита подошла и наложила повязку на тыльную сторону ладони; я с благодарностью кивнула ей, а когда та закончила, повернулась к остальным.

– Жи ва, жители племени острова Жиден. Я с великим горем вступаю в права главы, и всячески постараюсь облегчить вашу жизнь. Ни для кого не секрет, как сильно я и мои младшие сестра с братом зависели от родителей, и как мы любили их, – я останавливаюсь, чтобы не начать плакать при всех, сглатываю и широко раскрываю глаза, – отныне нам придется жить без тех, на ком основывалось все наше существование. Отчего я прошу направлять меня и моих младших в нужном направлении, когда мы потеряемся. Ведь именно племя – то, что приведет нас к солнцу.

Я вижу, как на глазах слушающих собрались слезы; по очереди каждый вытянул руку вверх, скрестив указательный и безымянный пальцы.

– Жи ва, глава Нили!

Церемония закончилась. Мы ещё долго будем стоять здесь, возле могилы родителей, и вслушиваться в шум наступившего дождя; и каждый член племени понимает, что стоит поскорее уйти – чужое горе исключительно интимно. Я подвожу к себе Инару с Натаном, беру их за руки с обеих сторон, позабыв про клеймо. На волосы капает вода, смывая с лица слезы: молчаливые и горькие.

Сидя на крыльце, пока в нос ударяет запах сырого дерева, собираю на ладони горсть воды; всматриваясь в блики, стараюсь хоть что-то начать ощущать. Дверь за спиной скрипнула, и на плечи упало что-то шерстяное и тяжёлое, а маленькие ножки в тяжёлых ботинках протопали рядом, встав сбоку вместе с тонким цокотом каблука.

– Спасибо, Натан. Согрелся?

– Да…

– Выпил сбитень?

– Вместе с Инарой. А ты?

– Сейчас выпью.

Он протягивает мне кружку, и я невольно пускаю слезу, чувствуя тепло от его миниатюрной руки.

– Тебе не холодно, сестра? Заходи домой.

– Не переживайте обо мне, – вздыхаю, и с улыбкой оборачиваюсь к ней, – мы со всем справимся.

Они кивают, все ещё стоят рядом. Я уже заученно спрашиваю:

– Кушать хотите?

– Аппетита нет.

– Хорошо.

Мы снова молчим, пока я не встаю с грустной улыбкой, взяв Натана на руки, поцеловав обоих в макушки.

– Ладно, давайте уже ляжем спать. Был длинный день, а под шум дождя скорее уснем.

Натан бодает меня головой в висок и чмокает в щеку, улыбаясь.

– Ты ведь прочитаешь нам что-нибудь на ночь?

Я киваю, открыв двери.

– Конечно. Сейчас пойдем выбирать.

…

Укрываю их плечи одеялом, гладя по спине; тихий шум дыхания, вздымающаяся грудь, и этот отдаленный запах влажных волос. Невольно мычу какую-то мелодию, перебирая волосы Натана; он расслабляет лицо, дышит спокойнее и медленнее. Да, это колыбельная мамы… я так давно слышала ее, и все равно помню мотив. Инара рядом повернулась в мою сторону, засунув руку под подушку; милое подростковое лицо, которое уже тронула тревога, сейчас так спокойно, что и мне не так больно; прикрытые веки не дрожат от волнения, не колышутся ресницы, она лишь приоткрывает рот и устраиваются поудобнее, позабыв, что принесет следующее утро. Перевязав руку в ванной, возвращаюсь к ним, взяв свое одеяло из комнаты; над головой аккуратно двигается ловец снов, кружась, и я наблюдаю за каждым его движением, смотря в потолок; мама с отцом сами сделали эту поделку, когда родилась Инара, и она долго висела в ее комнате, пока отца не начали мучать кошмары. Они взяли ее, как амулет с силой их родной дочери, а ей сделали отдельный ловец, полностью сосредоточенный на защите родителями. Словно чувствую, как погрузилась в детскую колыбельку, и вот-вот родители появятся рядом. Инара обняла Натана, а я – ее, и, вдыхая аромат волос, тоже задремала. Сердце больше не так истошно бьётся в груди – поглядываю на правую руку с ожогом и сжимаю зубы, снова сконцентрировавшись на боли. Нет, надо обнять их покрепче и понять, что любое страдание будет легче с теми, кого я люблю; и надо вволю отдаться чувствам, чтобы позабыть о самом плохом и стать их опорой, пока они являются моей.

Ещё неделю подряд на улице лил дождь; сколько бы я не пыталась успокоиться, он не становился тише, и только ночью прекращался, когда Инара засыпала глубоким сном, а я сидела и разбиралась с торговлей. Я рада, что до зимнего солнцестояния ещё так долго… ибо не выдержала бы такой суматохи.

Просыпаясь рано утром, готовлю завтрак; пока ем, упражняюсь в магии. Как только просыпаются младшие, веду их на учебу, Натан после отправляется в свои секции, Инара – к племени лир, заведующих сельским хозяйством. Ко мне изредка забегает Мадлен, и чаще всего составляет компанию с маленькой Рози в руках, пока я хожу по домам в просьбах о ремонте, в составлении договоров, проведения ритуалов; скоро похороны, свадьбы, рождения, и глава всегда присутствует на церемонии, а вечером – патрулирование в лесах, дабы отпугивать диких животных и добывать их мясо по просьбе старых падших и в собственный дом. Для меня проблема – орудовать ножом, все получается так криво и неаккуратно, что свежеванием занимается Инара, полностью шедшая по стопам матери: как бы миловидно она не выглядела, как бы любовно не относилась к своим близким, она готова брать на себя мерзкую работу с таким хладнокровием, что я иногда завидую. С двенадцати лет она училась свежевать животных, и это не выглядит страшно со стороны: в племени нет готовых нарезок, которые поставляет город, поэтому все приходится делать самостоятельно, и к этой самостоятельности приучают с детства.

Но, на самом деле, Натан пока этого не касается, и я этому даже рада – он выглядит слишком невинным ребенком, чтобы держать в руках нож и что-то им вытворять.

Каждый вечер я ложусь спать тогда, когда они оба уже видят сны; исправно целую на ночь, но не остаётся времени на сказки – иногда мы читаем вслух, пока я готовлю, и это единственный момент, когда я взаимодействую с ними за день, кроме трапезы. Мне больно смотреть, как они с надеждой смотрят на меня, как только я возвращаюсь после работы; у главы нет ни отпуска, ни выходного, ни перерыва, и сейчас жители присматриваются ко мне, ибо я только начинаю быть лидером – учитывая возраст, это продолжится долго: как бы они не уважали отца, я остаюсь ребенком в их глазах, который рос вместе с их детьми, а от этого уважения не прибавится.

Я должна доказать, что стою этого места. Потому и хожу без меры и отдыха, а когда возвращаюсь в дом, не остаётся сил ни на что, даже на любимое дело. Хотя так ли оно важно, когда я не могу обнять больше пяти минут своих младших…

Она тихо зашла в комнату, оставив дверь открытой; занимаясь письмом, мне не надо скрываться, но это лишь глупое утешение. Усевшись на кресле, она берет мягкую игрушку в руки – шуршание выдает каждое движение, пока она не откидывается на спину с тяжелым вздохом. Я почти выдаю такой же, разбираясь с поставкой сырья из города в Абриосе.

– Что такое, милая? – все еще смотрю на строчки, где вникаю в торговое ремесло и взвешиваю все «за» и «против» в новом контракте, сверяясь со старым – вдруг меня попытаются обмануть?

Она молчит пару минут, и я уже решаю развернуться; сестра сидит, смотря в потолок, и продолжает сверлить его взглядом. Я присаживаюсь рядом, обняв ее за плечо, и целую в макушку.

– Почему молчишь?

– Я скучаю по папе…

Сглотнув, упираюсь лбом в ее волосы. Как мне на это ответить?

– Я тоже, солнышко.

– И по маме…

– Да, понимаю.

– Правда, понимаешь? – неуверенно спрашивает она. – Мне казалось, тебе все равно, как только ты принялась за работу.

Отпрянув, грозно смотрю на нее. Уверенный взгляд остудил пыл.

– Просто я-я-я… я не вижу твоей слабости. Я… и Натан… мы плачем по ночам вместе. Я прихожу к нему, рассказываю истории. Он записывает их. Потом мечтает о том, как создаст магазин… мы продумываем детали. Что он будет там продавать.

На губах возникла призрачная улыбка.

– А ты… ты постоянно занята. Я не знаю, как к тебе подступиться. Мне кажется, что мы отдаляемся друг от друга. И мне страшно… и… еще, кажется, что ты не слишком уверена в моей мечте.

– Насчет того, чтобы приняться за сельское хозяйство? – уточняю. Она кивает, и замолкает. Мне остается только вздохнуть и встать из кресла; перебирая ручки комода, открываю второй ящик и вытаскиваю оттуда альбом; усаживаюсь на пол, подзывая любопытную сестру.

– Почему все фотографии перемешаны?

– Я вытащила их, разложила на ковре, и следила за тем, как вы взрослели. Как рядом были мама с папой… потом только папа.

Она поднимает на меня глаза, но я продолжаю, взяв в руки снимок с нашим общим походом. После предсказания шив о кончине матери, мы часто выбирались на вылазки все вместе.

– И помню все. Помню все факты о мире, который нас окружает; все законы физики, химии, которые рассказывал отец. Все о человеческом искусстве, которое любила мама, и постоянно просила у отца книги оттуда… ей так нравилось рассуждать о жизни, которая столь далекая. Ей нравилось заводить новых друзей, и мне теперь тоже это не страшно делать, – не сдерживаю улыбку, – и каждый раз, когда я это вспоминаю, мне хочется бросить все, как-то отмотать время назад, или застыть в нем, никуда не двигаться, не брать на себя ответственность… Инара, я очень устаю от того, что сейчас на моих плечах. И, наверное, ты права, что я отдаляюсь. Сейчас мне приходится брать обе роли главы племени на себя… заботится о вас, потому что не хочу скидывать ответственность на тебя, как когда-то это сделала мама со мной.

Она округлила глаза.

– Правда?

– А разве ты не замечала? Когда родился Натан, большую часть времени именно я проводила с вами. Родителям приходилось отлучаться из дома на сутки, двое, неделю… и мне скоро тоже придется.

Она потупила взор, видно, как собираются на длинных ресницах слезы. Положив ладонь ей на глаза, убираю их, взяв сестринское лицо в руки.

– Что мне сделать, чтобы быть с вами поближе? Может, будем сидеть в одной комнате, и каждый – заниматься своими делами?

Она, глотая вырвавшиеся эмоции, кивает, и заливается плачем. Упершись в мою грудь, громко всхлипывает, буквально ревет. Натан услышал шум, возник в дверном проеме и тоже расплакался.

Теперь только я есть у них. Они все еще дети… и я рада, что могу дать им возможность остаться такими. Пока совсем не село солнце, мы говорили о фотографиях – что помним, а что – нет. Куда хотим поехать, что сделать. Мы остались одни, без родителей, без родственников. С нами – только Софита. Нам надо держаться вместе, чтобы расти, а потом распуститься и начать цвести, как самые красивые бутоны на свете.

– Нили? – обращается ко мне брат. – А можно мы поспим у тебя?

Поразмыслив, кивнула.

– Мне все еще надо разобраться с бумагами. Принесите одеяла, сделайте себе мягкую постель на полу. Я лягу с вами чуть позже, ладно?

– Пока почитаю вслух, – берет на себя инициативу Инара, – ты как?

– Хорошо! – детская улыбка искренняя и чистая, как утренняя роса. В ней кроется что-то большее, чем просто радость – мне кажется, я понимаю, почему родители так нас любили: в ней чувствуется счастье, передающееся по воздуху, отчего самому становится легче, и хочется стараться для того, чтобы она снова озарила их маленькое лицо.

Когда я закончила, они уже спали. Поцелуй на ночь, шепотом – «спокойной ночи, приятных снов», и я ложусь рядом со своими волчатами, потерянными и одинокими, но у которых есть своя стая. И мне радостно от того, что ее часть – я сама.

Пока я сижу у окна, Мадлен занимается готовкой. Впервые я могу записать что-то в свой дневник:

«За прошедшие полтора месяца Натан вырос на пять сантиметров… я даже не знала, что такое бывает после вспышек роста в самом начале жизни. Со смерти родителей прошло не так много времени, и мы каждые три дня ходим к ним на могилу, чтобы поправить цветы, положить новые подношения, помолиться у свечей… Инара забросила учебу, с головой ушла к лирам, чтобы развивать сельское хозяйство. Она не читает шивы, не занимается зельями, лишь заклинания и труд, который, насколько я вижу, облегчает ей жизнь. Она стала намного спокойнее и смиреннее, когда взялась за дерганье сорняков, дойку коров и создание сыра. А мне самое главное, чтобы младшие были счастливы.

Племя все еще меня не приняло. Глен заходит как можно чаще, гуляет с Инарой, когда она сама ее зовет. Моя малышка даже начала чаще общаться с тех пор, как я поддержала ее выбор идти по другому пути. Чтобы сделала бы ты, мама, или отец? Пустили бы ее жизнь по такому ходу, или настроились против? Теперь я даже не смогу получить ответа.

Софита с каждым днем все сильнее кашляет, но менее энергичной от этого не становится. Я до сих пор прихожу к ней бить весь двор, когда совсем невмоготу; мы молча сидим у камина после уборки, и смотрим на огонь, пока руки греет чашка зеленого чая. Мне страшно, что вот-вот окончится лето, за ним наступит осень. Первая осень без родителей; первая зима и празднование солнцестояния без них. Мы будем готовить мурфы без материнских рук, которые раскатывают тесто; мясное рагу станет моим, а не ее фирменным блюдом. И время будет течь дальше, покуда…»

– Сестра! Смотри, да это же снег! Первый снег!

Вскочив с места, аккуратным объятьем отодвигаю Инару, стоящую возле окна; за ним и вправду летят белые хлопья, оседающие на еще зеленые листья. Глянув на сестру, хмурюсь, пока она разглядывает наступление своего любимого времени года.

– Что-то не так, Нили?

– Он идет слишком рано. Такого раньше не было.

– Разве? Совсем?

Мадлен с салатом в руках забегает в комнату, такая же ошарашенная, как и я.

– Почему вдруг?

Помотав головой, могу лишь пожать плечами.

– Теперь мне даже не у кого спросить об этом.

Мадлен резко прервала меня, мотнув зеленоволосой головой с улыбкой.

– Хэй, что за вздор! Ведь ты теперь связана с Богами.

– Что?

Глупо моргнув глазами, она снова улыбнулась и удивленно вскинула бровь.

– Вы это не обсуждали?

– Эм… не знаю? Нет, наверное, нет. Я знаю, что могу обращаться к Ним, но только о том, что касается баланса вселенной…

– О, да нет, они любят поболтать, – уверяет она меня, – Вуд рассказывала, что часто приходила в гости к Шивин и Зеневье, когда они сами звали ее. Главы племени слишком тесно связаны с небесным порядком, чтобы просто отсиживаться молча у себя в деревне.

– Мама и папа знали Шивин вживую? – удивленно, даже восхищенно, внедрилась в разговор Инара. – Они были настолько могущественны?

Кивнув, Мадлен в последний раз помешала месиво в тарелке и поставила ее на тумбу.

– Проведи ритуал, представься, принеси дары. Можешь даже использовать те, которые преподнесли тебе главы кланов – это будет даже лучше, ибо ты их совсем не знаешь, а так передаешь дары их верующих.

Сглотнув, смотрю на свои руки.

– Ты хочешь сказать, что я могу вот так просто взять, протянуть руку Зеневье, и сказать ему «доброе утро, жи ва»?

Расхохотавшись, кивает. А я все еще не могу поверить своим ушам.

– Давай скорее! Раз этот снег так тебя испугал… надо разобраться с ритуалом, пока у тебя есть свободное время. Что тебе нужно?