Зов предков

– Сорняки и рубцы перьев, сталь копий. Для каждого из этих трех… для первого – ветвь капибары, ростки черепахи, и снова капибара, только крона.

Кивнув, последний раз задает вопрос:

– Бог?

– Шивин. В далеком будущем будет то, что решится только магией. Трое, кто претерпит самые масштабные изменения. Кто копирует – скоро найдет свою причину верить в мир; падший с низкой самооценкой пока не знает, что из себя представляет, но вырастет в лучшую сторону. И…

Только понимаю: передо мной материнское обозначение, начинаю задыхаться; но надо договорить, сдержать лицо.

– Умная и расчетливая, является причиной верить в мир. Обычно это… это же означает…

– Это ведь карта твоей матери? – хмурится Софита. – Видимо, стоит ждать худшего.

– Мама умрет?

Она отводит взгляд, пододвинув стакан.

– Выпей.

– Скажи… карты врут ведь, верно?

Отведя взгляд, оставляет ладони на своей кружке; кажется, что в ее голове происходит наводнение из мыслей, как и у меня сейчас, но разве так сложно ответить на один-единственный вопрос?

– Тебе они никогда не лгали.

Выпив залпом все содержимое стакана, суматошно собрала карты и сбежала домой. Пока по лицу били случайные ветви, запутываясь в волосах, могла лишь глотать собирающийся в горле комок и цепляться кончиками пальцев за подол платья; не может такого быть, чтобы мама нас покинула. Вот так внезапно, без причин, объявлений и проблем… ведь жизнь только начинается у нас всех.

И отец пойдет за ней. Пары-живены не могут друг без друга больше двух лет, и будет хорошо, если он проживет до моего совершеннолетия… что делать Натану? Как будет разбита Инара! И на мои плечи упадут заботы о них двоих, когда я сама еще не успела пожить. Зачем, Зеневье, ты подал для нас такую судьбу? Неужели наши жизни ошиблись, и ты оканчиваешь их жизнь именно так?

Да не существует судьбы и богов, если мои младшие останутся без родителей. Нет ни веры, ни покаяния; ни действующих молитв, ни идолов. Они не слышат нас, если мы обращаемся, а водят нами по нитям судьбы – сами соткали, глядя, как мы справляемся с препятствиями.

А так ли справедлива судьба… ведь не мы одни погружены в жизнь, которая когда-нибудь закончится, и никто не дает гарантий, что она пройдет спокойно и размеренно. Мы ничего не знаем о богах, но поклоняемся им и доверяем жизни…

Но если я не верю в бога, то может, карты мне будут врать? Да, они солгали, потому что боги слышали мой голос из будущего и понимали, что сыграют обычную злую шутку над нами!

Остановившись возле дома Глен, заглянула в окна кухни: девочки беседую и едят кекс, я вижу, как на губах сестры мелькает тихая улыбка. Осев на сухую землю, впиваюсь пальцами в почву и пытаюсь почувствовать кончиками пальцев правду. Говорят, что живены – сосредоточие всего живого. Так может, и незачем мне карты? Я прислушаюсь к песне ветра, впитаю аромат мокрой земли после дождя, почувствую на коже лица морской бриз и узнаю все то, что скоро наступит… и это не солжет?

Крохи покрывают пальцы, и первые капли с неба покрывают макушку. Смотря на то, как по ладони разносится пятно грязи, будто вижу причудливый образ… Стальное копье, пронзающее землю. Или просто рука, поданная незнакомцем? Я уже ничего не понимаю.

По плечу ударяет дверь.

– Ой! Кто здесь?

Звонкий и громкий голос.

– Здравствуй, Глен, – пытаюсь улыбаться и скрыть наступающие слезы, – я за Инарой. Собирается дождь, ей лучше быть дома.

– Да, конечно, Нили, – кивает бодро, подав мне руку, – зайдешь? У тебя руки грязные.

Она на два года старше сестры, и в ней уже чувствуется какая-то сила. Я гадала на то, что ее ждет, и не могу сказать, что присутствие в жизни моей малышки чем-то навредит. И знаю, что она тоже будет читать шивы – этот маленький и бойкий котенок возьмется за карты через год и играючи расскажет чужую судьбу и ответит на самые интересные в их возрасте вопросы. Вздохнув, встаю самостоятельно и говорю «спасибо» на приглашение.

Инара все еще сидит за столом и радостно улыбается, когда видит меня; я машу ей рукой, но, осекшись, поворачиваю в ванну и смываю грязь, оттряхиваю полы юбки, вытаскиваю из прядок волос застывшие листья. Удивительно, что Глен не рассмеялась, увидев меня – чуткая, наверное. Сразу видно, что случилось что-то ужасное. Хорошо, что Инара этого пока не замечает.

Заперев дверь, прошу стакан воды и беру сестру за руку.

– Спасибо, что дружишь с сестренкой, – вымученно улыбаюсь девочке, – заходи в гости.

– Зайду! Можно завтра, я хочу помочь Инаре с садом.

Удивительно, что она пустит ее туда. Видимо, близкие подруги.

– Да, конечно, – киваю, – тогда будем ждать.

Сестра покрепче сжимает ладонь и все еще улыбается счастливо. Я стараюсь ласково болтать с ней, пока мы идем, не скрываясь от капель дождя – они ведь дают земле почувствовать себя живой и дать новые ростки, плоды. У нас никогда не бывает сильных ливней, которые смывали бы посевы или топили дома. За нами приглядывают боги… все же я не могу отречься от веры в них. Надо держать себя в руках, не раскидываться такими словами… ведь они любят нас, верно? Защищают… предупреждают.

Погруженный в сумерки дом, где весело копошится в глубине комнат Натан; мы обе слышим, как он жужжит невидимыми планерами, продолжая рассказывать какую-то историю; переглянувшись с сестрой, не могу сдержать грустную улыбку.

– Что-то случилось? – сразу же хмурится она, шепотом говоря, пока снимает с ног туфли в брызгах капель.

– Ничего, просто… устала на экзамене.

– Сложно было?

– Да, вымотала меня бабушка Софита.

– Она разговаривает туманно, кого угодно вымотает. Ты будешь сейчас готовить?

Кивнув, ставлю нашу обувь на полку.

– Можешь испечь печенье? Самое лучшее время, чтобы их покушать вместе с вами. И почитать, да?

Чувствую, как к глазам прикатывают слезы, улыбаюсь. Хорошо, что сейчас в коридоре темно. С выдохом и выстроенным спокойным голосом отвечаю, что, конечно, сделаю. Она целует меня в щеку и обнимает, прежде чем ускакать в сторону сада и подвязать цветы. Утерев слезы, включаю свет в коридоре, чтобы Натану было не страшно выйти из комнаты; из его двери пахнет теплом и таким непонятным ароматом ребенка, наивного, искреннего и доброго – иногда я обнимаю его так, что он цепляется за плечи и виснет на мне, а я глубоко вдыхаю трепет его чистых, тонких волос, и не сдерживаю слезинок на глазах, когда чувствую весь тот вес выросшего братца, которого я пеленала много лет назад.

– Натан?

– Да, Нили! – кричит он, не отвлекаясь от игры после стука.

– Скоро будем кушать. Не хочешь почитать, пока идет дождь?

– Хочу, – улыбается, – включи свет, пожалуйста! Уже темно.

Кивнув, выполняю просьбу и закрываю за собой дверь, втянув напоследок этот самый запах детства, мягкой постели и хлопкового одеяла; мягких игрушек, пластиковых машинок, грифельной доски и деревянных стульчиков.

С одной-единственной лампой над кухонным гарнитуром начинаю замешивать тесто; мелодия, струящаяся из комнаты Инары, пытается меня успокоить, и это проходит успешно; невольно начинаю мычать что-то нечленораздельное, пока засыпаю шоколадные капли в миску и пробую на сахар.

Оглядывая руки, невольно вздыхаю: все пальцы поцарапаны. Тесто их обволакивает, от этого щиплет, но не так уж больно. Вымешав тесто, мою руки, посуду; оно пока поднимается под действием дрожжей, а я сверяюсь с рецептом:

«Дрожжи смешать с теплым молоком, до 30˚, довести до появления шапочки. Разбить яйцо в миску, в ней же смешать дрожжи, остывшее растопленное масло, сахар-соль и ванильный сахар, перемешать, всыпать часть муки. Можно добавить что-то от себя; оставить подниматься на 30—40 минут, а затем формовать»

Кивнув своим мыслям, завершаю уборку. Света от лампы уже как будто не хватает, и я включаю остальные абажуры в гостиной, чтобы младшие меня не смогли напугать из темноты, да и глаза не так напрягались. Пока поднимается тесто, подогреваю рагу, поджариваю хлеб на сковородке; из комнаты уже выглянула сначала Инара, потом и Натан. Они вместе занимаются чем-то на диване – то ли играют, то ли что-то высчитывают, а может, просто сочиняют историю.

Я хочу, чтобы у этих детей не было горя, которое должно свалиться; я останусь старшей, и должна буду стать как матерью, так и отцом. Но как? Я еще сама совсем подросток, хоть и понимаю это все… после отрицания и гнева все же пришло принятие, и мне совсем невдомек, как пройти этот этап безболезненно, без мыслей в голове, которые станут навязчивыми и станут бить в самое сокровенное. Мне страшно понимать, что я не знаю, как ответить на наивный вопрос «а когда мама с папой вернутся?», когда понимаю – мамы может и не быть вместе с нами, даже если я поверну судьбу в свою сторону и сейчас она избежит смерти. Эта убийца все равно притаится где-то рядом, и будет выискивать ее, чтобы за что-то отомстить нам всем, за наши прошлые жизни или слишком суровые детские шалости… хотя делал ли кто из нас что-то жуткое и ужасное по отношению к другим? Конечно, нет.

На пергаменте уже разложены заготовки из теста, подготовленные тарелки с нормальной едой; почему-то все еще дрожат руки.

– Идите ужинать. Через полчаса будем читать книгу и кушать печенье.

– Хорошо, – кивает Инара с каким-то расслабленным спокойствием, держа в объятьях брата. Он то ли спит, то ли снова играет с пальцами, – рагу?

– Да.

Противень в разогретую до 180˚ духовку, покрываю яичным меланжем и оставляю до момента, когда зазвенит колокольчик. После стука тарелок о деревянный стол младшие поднимаются, начинают трапезу, и я разделяю с ними кусок хлеба; семечки подсолнечника приятно скрашивают бульон, и по телу разносится тепло.

Как только я вспоминаю про новость, оставшуюся в голове, пронзает лишь леденящее душу осознание. Когда-нибудь рецепт маминого рагу будет воспроизводится только мной, и этот вкус навсегда будет погружать меня в воспоминания, как она меня учила…

Только-только родился Натан, и у мамы было слишком мало времени на домашнее хозяйство, ибо оба главы племени должны работать на благо общине – разведывать территорию, заказывать продукты из других стран, взаимодействовать с кланами и распутывать конфликты… они на все руки мастера, настоящие психологи, трудятся каждый день без выходных, ибо с любым конфузом и проблемой обращаются именно к ним. Я разбирала книги и игрушки на полках, чтобы поддерживать в комнате порядок, как у нас приучают всех детей.

– Жи ва, мое солнышко, – целовала она меня в макушку, пробегая мимо с братом на пузе, закрепленного тканью, – сегодня вечером ужин будешь готовить ты.

– Но мама!

– Извини, радость моя, я буду помогать тебе. Хорошо?

Насупившись тогда, я пожаловалась:

– Я никогда не буду готовить так, как ты. У тебя всегда вкуснее.

– Это потому, что у меня больше опыта. Хочешь, расскажу, что надо сделать для такого вкуса? Много-много любви и несколько хитростей.

– Ты мне их доверишь?

– Конечно!

Она наклонилась ко мне, придерживая брата за спину; ее длинные волосы свесились волнами с вплетенными узкими косичками, наряженными деревянными бусинами. Такие могут носить только главы племени, и тогда для меня это выглядело таким роскошным, красивым и показывающим статус, что я невольно щурилась, глядя на них, будто в глаза светит солнце.

– Знаешь, Нили, – почти с придыханием говорила она, – ты так много делаешь для меня сейчас. Тебе так мало лет, но ты трудишься еще больше, чем мы с папой! Прости меня, дорогая, что твое детство прошло так незаметно. Я знаю, что ты хочешь играть в красивые домики и собирать паззлы, поэтому всегда привожу с собой что-то подобное… но видя, как ты растешь, взрослеешь лицом, не знаю до конца: правда ли это тебе интересно? Неужели такие интересы все еще живут в твоей душе? Не уничтожила ли я ту часть твоего прошлого, о котором можно было бы вспомнить с теплом?

Она положила ладонь мне на щеку, когда я подняла на нее взгляд.

– Может, еще не все потеряно, и ты еще можешь считать себя ребенком?

Я тогда разрыдалась, и, видимо, мама поняла, что у меня есть такая возможность. Каким бы ответственным и взрослым не выглядело дитя, оно останется им до момента, как на его плечи свалится нечто более важное и тяжелое, чем готовка и уборка по дому.

Сглотнув, погружаюсь в воспоминания, и уже не так сильно беспокоюсь. Остается надеяться, что нам уготовано еще встретиться с ними, поговорить, проводить время вместе… хоть недельку, я буду выбираться с ними обоими на патрули, ходить по домам, и будем семьей выбираться на эту работу, чтобы ходить под палящим зноем, вдыхать запах сожженной травы, учиться новому в курсе подготовки и взращивания магии… быть рядом с ними обоими, пока не сойдет последнее слово с их уст. Сейчас я могу только ждать… да, тревоги ни к чему не приведут. Они не подготовят, не смягчат приговор, а мысли о худшем только усилят это все. Надо держаться стойко, чтобы стать опорой. Я всегда ею была, когда начала облегчать родителям жизнь – и это не давит. Давит то, что мне приходится все держать в себе, ведь я – пример.

Вытерев рот, Натан испытывающе поглядел на меня; все еще доедаю суп, когда с ужином заканчивает и Инара. Съев последний тост, киваю.

– Ладно-ладно, идите, выбирайте историю, – улыбаюсь, – позовете потом.

– Ура! – сразу же вскочил брат, задвинув за собой стул. Инара смущенно смотрит на меня исподлобья.

– Что-то не так?

Жмется. Может, что-то нужно?

– Нили… давай… я… помою посуду, – словно выложив сокровенную тайну, она напряженно на меня смотрит. Стараясь не смеяться, ибо выглядит это слишком мило, я протягиваю ей руку и говорю:

– Конечно! Я буду очень рада. Тогда я пока доем до конца, и составлю тебе тарелки.

Она кивает, встав, и я протягиваю ей миски, ложки да вилки; на фоне до сих пор играет мелодия из комнаты сестры, и она довольно улыбается, занимаясь своим делом, пока возле книжных полок шуршит Натан.

Свою тарелку я мою сама, выключаю свет и иду к младшим; они уже уселись на диване с тремя книжками и протягивают их мне на выбор.

– А вы что хотите?

– Мне все нравятся, я же их сам выбрал! – довольная ухмылка. – А тебе что?

– Одна про ведьму, которая живет в городе и приехала учиться, когда на нее свалилась ответственность за парня… – Инара рассказывает, поглядывая на аннотацию, – они, наверное, будут вместе! И там что-то про человеческую мифологию.

– Откуда вы ее взяли?… – удивленно поглядываю на нее я. – Неужели отец принес? Это же контрабанда.

– Конра-что?

Замявшись, объясняю:

– То, что привозят из других мест нелегальным, то есть, противоречащим закону, способом. Но… она выглядит интересной, хотя бы для того, чтобы понять, как живут люди, – оглядываю я обложку, – а остальные две?

– Вторая про члена корабля, который потерял свой экипаж и пытается выжить в обычной среде нашей страны, и начать общаться с другими, но у него постоянные проблемы с этим. Какая-то «комедия».

Отметя вариант, поглядела на следующую.

– А эта… про дворянку Абриоса, которая становится жертвой несчастного случая и теряет зрение, и при этом ее хотят выдать замуж за другого дворянина для поднятия статуса, в общем, дворцовые интриги.

Кивнув, беру отцовскую контрабанду и облегченно вздыхаю, глядя на пропечатанные строчки. Расслабленно льется повествование, слог легкий и приятный как на слух, так и на чтение; погружаясь в сюжет, мне становится как-то спокойно, и, видя, как засыпает Натан от нашего сестринского тепла, я не могу удержаться от поцелуя в их лбы. Мы прочли около трети, и остановились с Инарой на чем-то, что вот-вот разовьет сюжет, когда она сама начала зевать и попросила закончить.

– Давай хоть минутку… вот так посидим.

– Ладно… – укладывается она на бок дивана, – посидим.

Внимая запаху детских волос, теплой одежды и книжных страниц; вглядываясь в лица своих младших – их еще не скоро начнет съедать взросление – и маленькую одежду на их плечах, мне хочется лишь поглубже вдохнуть аромат наступающей ночи, почувствовать, что рядом мама с отцом, и остаться в мгновенье навеки.

На удивление, на следующее утро мы проснулись уже из-за шума за входной дверью; пахло свежим мясом, зеленью орегано, какими-то приправами и ранним картофелем – непонятно, как они его достали так рано, ведь на дворе только-только подошел месяц солнцестояния.

– Не разбуди детей…

– Да, я аккуратно, – слышался игривый голос матери, – вот сюда?

– Можешь и сюда. Пошли скорее, хочу уже улечься в постель и заснуть после этих суток на ногах…

– Надо приготовить завтрак, – вздыхает она, почти прервав череду шепота, – ладно, иди, спи. Приятных снов. Только помойся сначала!

Конец был грозно произнесен и прозвучал почти по всему коридору, пусть и тон минимален. Я часто просыпаюсь из-за внезапных звуков дома, и могу открыть глаза раз пять за ночь минимум. Когда родители дома, это увеличивается, потому что они оба любят говорить за стенкой или заниматься своими делами, а мама еще и ходит покрепиться, когда решит отдохнуть; в общем, одна только я поднялась на ноги в такую рань – совсем недавно защебетал восход. Разочарование от неудавшегося сна прервало появление их вместе: без беспокойства, непредвиденных ситуаций и криков. На цыпочках подойдя к кухне, застаю маму за раскладыванием продуктов.

– Мам? – стараюсь не сорваться на плач.

– Ох, милая, ты опять проснулась из-за нас? Прости, пожалуйста, мы старались быть потише… что такое, золото мое?

Подойдя к ней, просто стараюсь внять каждому ощущению ее тела в моих руках: ниже меня, с тронутыми сединой волосами, пахнущей свежей мятой и хлопком, она такая хрупкая и одновременно сильная, что мне всегда нравится крепко обнимать ее спину и прислоняться к груди, чтобы слышать сердцебиение.

– Жи ва, мама, – улыбаюсь, смахивая слезу о родительский воротник кофты, – доброе утро.

– Жи ва, светик мой! – радостно улыбается она. – Доброе. Что хочешь покушать?

– Без разницы, – зарываюсь в ворох ее волос, – давай я сама сделаю? Отдохнешь после вылазки.

Она помотала головой, отстранившись, и погладила меня по макушке.

– Не переживай. Я не сильно устала, и хочу вас порадовать своей стряпней. Знаешь, что? Сделаю-ка оладьи с мягкой карамелью и кусочками миндаля.

Словно ее только что осенило какое-то озарение, она начала быстро разбираться с продуктами, и я решила оставить ее наедине с собой, уйдя умываться.

Смогу ли я справиться?

– Жи ва, глава, – мне отвесил поклон один из наших священников, – у вас сегодня первый день. Чем я могу помочь?

Я сглатываю подступающий к горлу ком и зажимаю челюсти до боли, дабы не начать ругаться на него. Пожалуй, при должной сноровке мне удалось бы ему врезать незаметно, но не сегодня. Мама и отец не одобрили бы. Он продолжает идти рядом, пока я молчу.

– Что с могилами родителей?

– Для вашего отца уже поставили памятник. Сегодня будет торжественное объявление вашей замены.

Кивнув, пытаюсь скрыть то, как сильно у меня кружится голова. Мне исполнилось восемнадцать несколько месяцев назад, а позавчера отец умер вслед за матерью, которая исчезла и оказалась порванной на куски дикими животными в чаще леса, когда мне было шестнадцать. С того дня мне приходилось во всем полагаться на него одного, совмещать воспитание младших, их обучение, питание, да все, включая мелкие неусобицы Натана и глубокую ненависть к миру у Инары.

Сколько бы мы ни говорили об этом, понятно одно – в нас обеих живет что-то по-настоящему необузданное, и чтобы сорвать последнее препятствие с корнем, надо довести себя до точки. Недавно это почти произошло с сестрой, но я вовремя пришла и успокоила ее, иначе на всю деревню бы прогремела эпидемия или катаклизм. Живены слишком близко связаны со всем миром вокруг, способны немного управлять погодой и внешним состоянием мира, и именно от этого непонятно, почему в нас есть такие противоречащие чувства. Шивы не дают мне ответа, как и собственный анализ; я смотрю на все широко раскрытыми глазами и никогда не смогу понять, что, как, и когда надо сделать, и будет ли это правильным.

Смерть отца стала последней каплей: еле сдержала и себя, и Инару, до ужасного. Точнее, это сделал Натан – пусть он чаще всего смел и весел, когда видит, что с нами неладно, бросается в слезы, и мы никогда не можем злиться ни на мир, ни на друг друга или кого-то из друзей, когда замечаем его слезы на ресницах. Он – единственное, что останавливает нас обеих от полного краха, хотя мне кажется, что с каждым шагом по каменным плитам это приближается все быстрее.

Недавно закончилось летнее солнцестояние, последнее отцовское солнцестояние, в которое никто не подозревал ничего плохого, кроме Софиты, явившейся к нам за неделю. Она предупредила обо всем отца, и тот охотно поверил ей, полностью завершив свои дела и приготовившись к неизбежному. Я до конца не хотела верить в то, на что мы обречены с младшими, и даже поссорилась с ним, но успела разрешить конфликт. Ночью раздался крик, на который я мигом сбежала к нему в комнату; сказал напоследок, что любит нас – как ему не хочется нас покидать, и что он не знает лучшей жизни, чем той, которую прожил с нами. Оставил последние наставления, и в момент, когда я говорила ему последние «люблю тебя, папа», заливаясь слезами, покинул меня с расслабленной улыбкой под густыми усами.

Лекари провозгласили, что были проблемы с сердцем после ухода матери. Это правда, и все мы были готовы к тому, что он уйдет вслед за ней, но… это слово «готовы» никогда не будет правдой.

Сидя на кресле возле молчаливых дев, завязывающих волосы в мелкие косы с бусинами, на глаза снова и снова выступают слезы, которые они не замечают, не считают достойными своего внимания; для них я – просто ребенок, которого они заплетают перед тем, как отправить на пост главы племени. Ничего, кроме русых прядей, их не волнует. Кроме одной – подруги Инары, Глен. Теперь она станет близка и мне, потому что придется вести их курс по подготовке к взрослению. Она выросла также быстро и стремительно, как Инара, но выглядит намного искреннее, что и цепляет… продолжает свое дело, не смотря в стороны, лишь вперед – так слезы катятся по лицу, щекам, капают на деревянный пол и впитываются, как и мои. Она даже не всхлипывает, получив замечания взглядом от остального кошачьего племени.

– Все готово, глава, – отходят от меня, – можете надеть торжественное платье и идти на церемонию.

– Через сколько она начнется? – смазываю слезы с лица, вставая.

– Осталось около получаса, – отчеканила в ответ все та же женщина, – удачи.

Кивнув, я смотрю напоследок в глаза Глен и вижу, как сильно она мне сочувствует. Это даже похоже на жалость, и от этого становится мерзко на сердце. Я должна быть сильной, быть примером, опорой для младших. Отдать все, чтобы они жили и пытались свыкнуться с этим укладом… быть им родителем, который всегда рядом.

Быстро переодевшись, бегом отправляюсь домой, чтобы забрать брата с сестрой. Они оба льют слезы, Натан – в объятьях Инары, а она сама – глядя наверх, прикрыв глаза.

– Золотцы мои… боже, храни вас Живан, – обессиленно падаю на колени подле них на диване, и обнимаю руками оба их содрогающихся тельца, отчего они еще сильнее бьются в истерике. Стирая их дорожки слез, не замечаю, как натягиваю улыбку, смотря в их лица, и глотаю собственные; от этого они словно становятся спокойнее, видя, что мы чувствуем одно и то же.

– Теперь мы есть только друг у друга. Отец с матерью защищают нас, став миром вокруг; они во всем, и одновременно – в нас самих. Мы справимся… если будем вместе.

Всхлипнув, Натан поцеловал меня в лоб, весь красный, сопливый; я вытираю рукавом его лицо, целую в ответ и протягиваю руку обоим.

– Я не хочу идти туда, – снова заливается слезами Инара, – не могу…

– Не хочешь попрощаться с ними напоследок? Я не виню, если не хочешь идти. Ты можешь отказаться. Самое главное, чтобы это решение на тебя не давило, – провожу по ее щеке, – уверена?

Она быстро мотает головой и встает. Сейчас выглядит все тем же ребенком, которым была много лет назад, а не той пятнадцатилетней взрослой девушкой, которая ходит со мной под руку и может нарваться на неприятности из-за своего нрава. Она сильно изменилась – носит только черные брюки и свободный верх, ее гетерохромные глаза словно стали суровее; она еще сильнее погружена в себя, покрасила пряди волос в черный, и я все никак не могу добраться до лекаря, чтобы выпрямить ей спину. Все также быстро ходит, но не размахивает руками, постоянно в карманах. Мне приходится отворачивать взгляд от ее содрогающихся плеч из-за всхлипов, чтобы снова не удариться в истерику, поэтому иду с поднятой головой и прямым взглядом. Мадлен где-то сбоку пробегает в торжественном платье, крепко прижимая к груди Рози; ее длинные зеленые волосы выделяются в объеме леса с сухой корой.