Русский нижний брейк

– Мразь, – сказал Дегурин и обратился ко мне: – Этот член в пенсне оплачивает счёт, а нам бы лучше скрыться, пока охрана не очухалась. Бухло бери с собой.

Мы вышли и направились в другой кабак, «поблагороднее, доступнее и здесь под носом», как выразился Бурьян. Пытаясь срезать путь, он решительно занырнул в тёмный, грязный переулок. Сумрак впитал его силуэт как губка, с некоторым сомнением я растворился следом. Новые замшевые сапоги недовольно чавкали грязью, в нос били запахи переполненных мусорных баков. Но небосводу было многозначительно побоку: луна нехотя высовывалась из-за туч, стараясь не смотреть на возню, которую учинили внизу пьяные люди. Редкие звёзды ехидно мерцали. Мол, не верь глазам своим, дурачок, мы уже давно догорели. Нас не существует, как и тебя, только ты об этом не знаешь.

Кабак назывался «Пан Баран», однако на закусь там подавали только яичные салаты, различные блины, пироги, драники да заветренные курники. Дегурин объяснил, что заведение было названо в честь хозяина, а потому вместо мяса в каждое блюдо пихали соевый фарш. Зато удалась реповая чача, хотя рогато-копытный хозяин слегка разбавлял её в угоду собственной алчности. Говорил Бурьян громко, резко жестикулируя и не стесняясь в выражениях, что привлекало внимание подозрительно притихшей публики. Особенно напряглись два бритых лба в чёрных водолазках, они сосредоточенно скребли щетинами ладони правых рук и были похожи на гневных божеств-близнецов. Пары враждебности наполнили помещение, и нагнетал их этот тандем. Когда они очутились в осоловелом поле зрения Дегруина, тот взъерошился злым котом и с вызовом нетрезво промяукал:

– Есть вопросы, мужчины?

– Одно пожелание, юноша, – живо отреагировал младший, у него щетина была короче. – Пиздуйте отсюда.

– Извольте проводить и доходчивей выразить суть претензий. Но только снаружи, здесь дурно пахнет.

Лбы приподнялись, под водолазками устрашающе напряглись твёрдые мускулы, давая понять, что не против размяться. Я живо представил, как они меня мутозят, но Дегурин невозмутимо направился к выходу, всем своим видом внушая уверенность.

Мы вышли на улицу. Двое из ларца были среднего роста, но невероятно крепко сложены, будто их тела развивались в иных условиях гравитации. На фоне этой давящей плотности я почувствовал себя комаром.

– Мой компаньон не при делах, – расставил приоритеты Дегурин, – меня бейте.

Старший, у него щетина была жёстче, а плечи шире, выстрелил кулаком как из гаубицы, но Бурьян ловко увернулся, подставив колено под пах нападавшего. Сложившись в позу эмбриона, тот застонал. Младший бросился за сатисфакцией, однако споткнулся об умелую подсечку и получил локтем в нос. Дегурин взял его кисть на излом, упираясь сапогом в толстую шею. Свободной рукой он достал сигарету, я дал прикурить.

– Ты чего творишь? – очухался старший. – Мы филины!

Держа сигарету в зубах, Бурьян отогнул воротник водолазки младшего. Из-под него испуганно таращилась эмблема КГС. Вот я влип.

– Тем хуже. – Дегурин хрустнул кистью младшего, сплюнул ему на лицо и спокойно произнес: – А сейчас можно спокойно отчалить. За мной.

Мы куда-то заспешили вперебежку, оставив филинов зализывать раны. Тусклые отражения фонарей тонули в лужах, а я спотыкался и проваливался за ними глубже. Ноги не слушались, хотелось лечь в грязь и покорно ждать судьбу. Но у неё были другие планы. Мы присели в тёмном сквере на скамейку. Мотало, но я обрел опору в полупустой бутылке, которая оказалась в руке.

– Держись, – прохрипел Дегурин. Авантюрные импульсы по нисходящей вздрагивали, тлея в чёрных глазах. Он как-то обмяк и расслабился, перебродившим тестом расплываясь по скамейке.

– Ты читал «Три измерения родины»? – Я попытался собраться.

Он из последних сил внимательно на меня посмотрел.

– Зайдём в гости. Здесь рядом.

***

И строились большие башни

Во имя славы бытия.

Но пеплом оросились пашни,

Хлеба поела спорынья.

5

По-старинному грузный дом, с высокими потолками и невразумительно крошечными балконами, стоял напротив сквера. Дегурин долго пытался попасть пальцем в кнопку домофона, а когда достиг цели, пошёл снег. Белые хлопья торжественно кружились, не торопясь раствориться в грязи. О, я бы с радостью променял дом в Петухово на уютную квартирку, полную тепла и размеренного быта, но первая снежинка аккуратно приземлилась на мой длинный нос, и волшебный хоровод закончился. Дверь в квартиру открыл высокий парень в жёлтой майке и семейных трусах, с шеи свисали гроздья бус из лакированного арахиса.

– Буря, кого ты привел?

Дегурин провалился внутрь.

– Наш друг – Семён.

Обладатель трусов и майки взял у меня бутылку, закрыл дверь и, считая нужным представляться, скрылся в тёмном коридоре, откуда раскрывалось несколько путей, ведущих к смеху и компании. Дегурин упал на бок и попытался снять сапоги, но не вышло. Он несколько раз громко и с возмущением икнул, затем притих и погрузился в невинный сон. Я смущённо замер, едва держась на пьяных ногах, но трезвые, словно чужие, руки помогли разуться. Тут же обозначился вежливый шатен в очках, волосы затянуты в репку, и непринуждённо выразил понимание этикета:

– Электрон Купоросов.

– Семён Безложкин.

Дегурин вдруг открыл левый глаз и рот:

– Рекомендую!

– Мы лишь недавно познакомились, – оправдывался я, держа в руках смятые сапоги, с которых на старый паркет капала грязь.

Электрон, видимо, тонко чувствовал атмосферу. Он слегка ткнул босой ногой тело Дегурина, которое мирным бульдогом свернулось в калачик. С той же лёгкостью он изящно указал на вешалку. Я снял куртку и, застенчиво ссутулившись, проследовал в гостиную. Там вели беседу две девицы, человек в трусах и майке и плотный, импозантный мужчина в пиджачке а-ля гжель и широких бордовых штанах с множественными карманами. На носу гнездились аккуратные очки, рот над бородкой был растянут в хитрую и довольную улыбку, с застывшей, милой шуткой на любую оказию.

– Принесло к нам кого-то с бурей, – с ленивым пренебрежением заметил человек в трусах.

– Ну и милости просим, – блеснул здоровой эмалью его компаньон в пиджаке и приветливо кивнул: – Филипп Расперьев.

– Семён Безложкин, – смутился я, не понимая, как с ними быть.

– А это Игорёк, но мы зовем его Игрек. – Электрон представил человека в трусах и продолжил: – А это наши боевые подруги – Солянка и Петунья.

Девицы дружно рассмеялись. Сухая, остроклювая брюнетка в сиреневом сарафане и беспорядочно утыканной косичками головой вытянула ручку, которую я тактично пожал без поцелуя.

– Петрония, – улыбнулась она сдержанно, но вполне благодушно.

– Оля, – звонким колокольчиком отозвалась круглолицая подружка в традиционном сарафане с застёжками. Русые волосы были забраны кокошником со свисающими цветными стекляшками, видимо, забавы ради.

– Как, я понимаю, ты друг Бурьяна? – вкрадчиво поинтересовался Филипп, давая понять, что Дегурин был уважаем за всё, кроме пьянства.

– Мы доселе не были знакомы.

– Дурак Бурька, – вставил словечко Игрек, сканируя меня тяжёлым, свинцовым взглядом, будто я мелкий контрабандист, а он главный таможенник.

Не зная, как вести себя в подобном обществе, я решил оставить дипломатические прелюдии – капканы судьбы поджимали.

– Ребята, вы читали «Три измерения родины»?

На несколько секунд все, как по команде, замокли. И даже стекляшки Ольги перестали содрогаться от смеха. Трудно сказать, насколько могла растянуться неловкая пауза, но вдруг из коридора прицельно-точечно завопил снова очнувшийся Дегурин:

– Пацан свой! Не очкуйте! Вселенная сворачивается!

Затем он, тяжело дыша, повошкался и снова увяз в неравной борьбе с непослушными телом и сознанием. Электрон вежливо предложил прогуляться. Не испытывая иллюзий, я утвердился в своей неуместности и стал пробираться к выходу. Дегурин уже крепко и нервно спал, слегка подрагивая конечностями как недотравленный таракан. Я думал уточнить адрес в надежде вызвать таксомотор – мучительно хотелось в кабак, – но Электрон продолжал одеваться. Мы вышли на улицу. Его лицо непраздно сияло в чистом лунном свете. Тучи куда-то разбежались. Всё располагало к беседе. По градусам ударил резкий минус: корка тонкого льда вынужденно искрилась, еще зелёная растительность тоже застыла в выжидающем оцепенении.

– Тебе это зачем? – уставился на меня Электрон, его проникновенные, глубокие и расширенные зрачки тревожно поблёскивали. – Та еще дребедень.

– Люди интересуются, не КГС, хотя с бабками.

– Бояре?

– Тузы.

– Я читал эту околесицу, – брезгливо поморщился Купоросов. – Могу помочь приобрести. Мы с Бурей и не такое читали. Безобидная глупость, но с уголовным подтекстом. Сами в КГС работаем информационными адъютантами. Система делает из мухи слона, чтобы убить муху, а слона не существует. Как и мухи, но есть мухобойка как повод и предлог. Однако особенно ретивые верят в легенду, будто Вася Сварог спустился из Верхней Руси не как водолаз, а в качестве моста, намекая на несколько иное взаимоотношение пространств. Более того, он выставляет себя нижнерусским относительно высших сфер. Но нужно быть предельно осторожным, понимаешь? Зря яйца не высовывать. И даже ночью око филина не дремлет, и ясный месяц словно острый серп навис над каждой шей, каждым гербом… Это оттуда. Сколько заплатишь?

– Косарь.

Электрон расплылся в довольной улыбке:

– Достаточно. Приходи завтра с блоссом.

***

Все думали, что все едины –

Солдаты спичек в коробке.

Узлы забытой пуповины

Вдруг вспыхнули в горящей мгле.

***

6

Погода на Атаманском полуострове была неустойчива как неваляшка. Борзовское море охлаждало и бодрило северно-ментоловым дыханием застойный ил Шахтёрского моря, встречаясь с ним в заливе. Отовсюду, словно на сходку, стягивались набыченные тучи, и температурный режим не позволял ни напрячься, ни расслабиться. Местные были привыкшими и генетически чувствовали атмосферу задом. Каждый крепостной имел шорты со сланцами, резиновые сапоги, каучуковый дождевик и фуфайку на случай резкого холода. Я родился в Сибири, и никак не мог понять хулиганской изменчивости климата. Так и на следующий день, после лёгкого мороза и слякоти как при неловкой прелюдии, я очутился под палящим солнцем в заляпанных сапогах и жарком кафтане. Остаток вчерашней ночи я провёл на паркете, в прихожей одной знакомой дамы, что проживала поблизости, компенсировав дискомфорт вторжения гостинцем игристого вина. Модная куртка где-то осела в извилистых подворотнях столицы. Пот обильно сочился из пор, но это никого не удивляло. Некоторые персонажи даже в зной не вылезали из китарусских пуховиков, потея лишь от спутанности и напряженности мыслей. Наоборот, местный люд, наблюдая моё положение и наряд, стекался ко мне разрозненной волей улья: закалённые прошедшей молодостью старушки пытались всучить мне банные веники, указывая ими на сонных шлюх, а цыганята предлагали дешёвый и опасный кайф. И даже воробьи преследовали меня, будто из карманов щедро крошились батоны. Едва не поддавшись напору действительности, я огрызнулся и бросил из кармана монеты на дорогу. Старушки, цыганята и воробьи презрительно встрепенулись, ожидая подношения пощедрее. И даже путаны зазевали, брезгливо от меня отвернувшись. Снег успел растаять, и сапоги болезненно чавкали, когда я с усилием поднимал колени. Подворотни столицы тонули в грязи, куда с парадных проспектов стекалось всё непотребство. Постоянно таскать с собой пиратский блоссфелбдий было крайне неосмотрительно. Я приблизился к скоплению курящих водил, которые оживлённо обсуждали вчерашний матч по лапте между Тмутараканью и Китежом и поехал домой за бюлоссом.

Когда вернулся, сразу споткнулся о невидимую корягу. Помню, как приближалась земля, но вместо мягкой грязи уткнулся носом в засохшую глину. Водила уехал, я отжался от тверди и позвонил в домофон. Дверь открыли, я поднялся и увидел беспокойного Электрона.

– Быстрее, – он заметно нервничал, – я не подготовил перекачку.

Меня поволокли в самую дальнюю комнату, я даже не снял обувь. Там, в большом фитоаквариуме гнездился огромный селен цериус, его щупальца беспомощно бились об оргстекло тюрьмы, а неоновая лампа стыдливо обнажала, как токи информации проносились сквозь ткани растения. Кактус пугающе цвёл, каждый его цветок стремился обратиться обратно в иглу, чтобы скрыть экстатический принцип взаимодействия природных структур. Я вспомнил детство, мёртвые тела животных давали нам жизнь и тепло. И вдруг кактус загадочно подмигнул мне, словно упрекнув в необходимости есть, спариваться и гордо умирать, пресытившись собой. Он будто под фотосинтезом осознавал, как ущербны эти обезьяны, которые умеют лишь хуячить друг друга. Да. Я не был растением, в мечтах я видел себя светоносной и легкомысленной жар-птицей, свободно и одиноко парящей над сумрачной сырой землёй. Дурак пьяный. Обычная макака.

– Не думай много, – посетовал Электрон, когда пульсация ускорилась. Кактус был пронизан проводами и капельницами с питательными растворами. Невольник, знающий древний язык, своим внутренним зрением он видел в человеке лишь сгусток органических удобрений.

– А, у него есть сознание?

– Никто не знает, – серьёзно ответил Электрон, копошась в проводах, – всё это различные уровни программирования. Ни ты, ни я не творили этот мир. Мы с Бурьяном работаем над созданием самопрограммирующей программы. Модель сознания. Картонный макет. Единственное, чего мы достигли… Так это удивительный феномен, когда загоняешь алгоритм в него же, начинается цикл непроизвольного выполнения функций. Это можно наблюдать графически, но там нет иррациональности человека. Куб не может придумать сферу.

Он соединил вульгарно-красным разъёмом мой блосс с одним из шнуров кактуса, запитанным в почву. Из него капал драгоценный сок семени, и казалось, что эта капля способна творить миры.

– Фонит? – вдохновенно улыбнулся Электрон. – Уже скачалось.

Он бережно отсоединил шнур и вытянулся на полу, сомкнув ладони распрямлённых рук над головой, превратившись в расслабленную китарусскую лодочку.

– Точно скачал? – не верилось мне в успех.

– Конечно. Файл ждал тебя в буфере. Оставь бабло на табуретке.

С нежностью и прощением былых потерь я позволил себя себе одеть, открыть с уважением дверь и поторопить оказаться снаружи. Луна безмятежно сияла чистым и ровным светом. Пусть ноги мои подкашивались, а впереди ждал похмельный шлагбаум, но я с надеждой смотрел в будущее. Всю жизнь был чьим-то слугой, подмастерьем. Отныне я стану себе добрым барином, который никогда не забудет заслуг старого батрака. Меня уже ждал таксомотор – Электрон вызвал, оставшись внутри. Мы медленно шли, любуясь звёздами, господин и слуга, Ниговнаниложкин и Семён Сегреич.

Нас было двое, четыре глаза, четыре ноги, одно большое сердце, но мы были единой экспедицией, пьяным великаном, которого уже не свяжут злые лилипуты. Ловушки и напасти судьбы остались позади. Можно выдохнуть. «Не рано ли?» – отвесил мне подзатыльник слуга. Я сделал вид, что сажусь в тачку, но вдруг отскочил в сторону и куда-то помчался. Ниговнаниложкин спешил за мной, с заботой раздражённо матерясь. Я бегал быстрее, но съебаться снова не вышло. Он всегда меня догонял, немного порицал за дичь, но неизбежно отводил в тёплое место. Так мы вернулись и сели вместе в машину.

Я не мог звонить князю, не прочитав «Три измерения родины».

7

– Есть десятка?

Я открыл глаза и увидел цыганку, вчера она казалась заметно моложе. Словно десять лет прошло. Может, у цыган так устроено: к ночи наливаются юностью и силой, а к утру, их кожа сморщивается, глаза становятся наглыми и злыми. Денег просят. Вампиры. Так и давать было не за что, я её услугами не пользовался.

– Тамара, лавэ на трюмо, – промычал Киви, не открывая глаз. Его угловатое тело в странной, напоминавшей свастику позе раскинулось на тахте. Рядом безжизненным поленом лежала Галина. Она была завёрнута в цветастый платок и, кажется, не дышала.

– Вставай, мать, – ткнул её локтем Киви, и та возмущенно застонала.

Когда цыганки ушли, Киви как фокусник достал из ниоткуда бутылку коньяка. Я из вежливости опрокинул стопку и поспешил домой. На вахте общежития меня ждала записка от Кайрата: набери шефа.

– Звони, что делать, – передала телефон вахтёрша.

Я наизусть знал прямой номер князя. Только его и знал.

– Здравствуйте, это Семён.

– Будь здоров, дружок, чем порадуешь?

– Птенец в гнезде, но сперва я должен сам убедиться.

– Тогда жду завтра. Надеюсь, не разочаруешь.

Я собирался промямлить что-нибудь холуйское, когда гудки бесцеремонно заткнули мне рот. Ладно, если облажаюсь – возьму кредит. Кайрат потренируется на моих рёбрах, доводя каждый удар до совершенства, на худой конец палец отрежет. Хотя может быть, князь простит нерадивого слугу, сжалится и усыновит. И стану я с ними жить, а княгиню буду называть «мамой».

Нужно было спешить. Я поднялся в комнату и переоделся в походное. Старый рюкзак был наготове, раздувшись от спального мешка и лошадиных консервов. Прицепив чехол палатки, я отправился на железнодорожный вокзал. Там, как обычно, не заканчивался праздник. Очередной хит очередной поблядушки разрывал пространство прямым и унизительным битом, но детям карнавала нравилось. Каждый издавал звуки и дёргался на свой манер: одни исступлённо бились в экстазе и хрипели, другие плавно танцевали в обнимку и радостно матерились, причём каждое движение лохмотьев удивительным образом попадало в такт. Видимо, страсть к дешёвому пиру была прочно вплетена в спирали ДНК, которые сжимались и растягивались, словно меха гармони. Так и рождалась эта музыка – гимн бесконечного веселья вопреки законам морали и смерти. Поддатые жандармы с пониманием смотрели на пьяниц и попрошаек, которые устроили танцпол прямо на вокзальной площади под памятником боярыни Шматошпаловой – покровительницы железных дорог и бездомных. Боярыня в народном сарафане блаженно возносила руки, томно опустив веки. Она словно выполняла китарусское дыхательное упражнение для исцеления печени и души. В благостном выражении бронзового лица чувствовалось бремя боли многодетной матери. И под её раздвинутыми перстами каждый познавший свободу падения обретал последнее прибежище.

Я едва успел запрыгнуть в электричку до станции Прогресс. Следуя в этом направлении, рельсы стремились в глубь материка, подальше от Великой степи, туда, где водили дружный хоровод сосны, а трава была пропитана влагой. Это было хоть какое-то подобие тайги, где меня случайно зачали под треск морозов за окном. Грелись люди. Но затем обменялись кольцами, сделав меня заложником своей нелюбви.

В попутчики мне достались юный матрос и старушонка с откормленной болонкой. Розовощёкий юнга уткнулся взглядом в планшет, а бабушка хитро на меня поглядывала из уголков пергаментных морщин. Болонка тревожно поскуливала, обнюхивая мои сапоги.

– Ты чего, Грыжка? Ног чужих не нюхала? – сверкнула в меня умными глазками бабушка.

Я угрюмо молчал. Старушка, почувствовав слабость, продолжала сверлить меня по-рыбьи одинокими зрачками.

– Не к добру это, сынок. Дальней дорогой пахнет, опасной. Да ведь, Грыжка?

Болонка-провидец тявкнула в знак согласия, издевательски завиляв хвостом, и внимательно посмотрела на матроса. Тот ещё глубже уперся глазами в планшет, справедливо опасаясь неблагоприятных предсказаний. Грыжка, тем не менее, принюхалась к его ногам. Запах пота и морской соли, по всей видимости, не сулил ничего интересного, а потому собака снова принялась за мои сапоги.

– Кыш! – отпугнул я её и вышел покурить в тамбур.

Степь уже сменилась лесополосой, из-за которой жизнерадостно выглядывали поля подсолнухов. Небо было ясным, а я полон надежд, и никакая шавка не могла испортить мне настроение. Выйдя на безлюдном полустанке, я без труда нашёл знакомую тропинку и углубился в редкий сосновый лес.

Впервые за долгое время меня окружила тишина и я услышал, как колотится сердце. Каждый его удар пронзительно отзывался внутри, пуская круги сладостного томления. Меня будто нежно наматывали на вилку, а я был и рад размякнуть как макаронина. Говорят, мой прадед был скитником. Вот только Макар Ильич отправился жить в землянку не для того, чтобы вслушиваться в тайные движения души – на фронт попасть не хотел.

Наконец-то я добрался до знакомого холмика. Установил палатку, развёл костёр и начал готовить похлёбку. Как оказалось, внутренние волнения объяснялись не только аурой тихого леса, а в большей степени чувством голода вкупе с избытком кислорода. Хроническое похмелье также внесло свой вклад, изрядно измотав ослабленный организм. Так что я первым делом перекусил. Лишь затем выкопал планшет и подключил блосс. На экране появилось название файла – «ТИР». Я щёлкнул на загрузку и бросил планшет в палатку, собираясь отлить перед долгожданным чтением. Я едва успел расстегнуть ширинку, как вдруг раздался ужасный взрыв. Меня отшвырнуло прямо на огромную сосну. Я повалился на спину и видел, как дрожало небо. Верхушки деревьев тянули ко мне свои ветви, зазывая в какое-то нехорошее место. В голове нарастал мучительный гул. Тёплая кровь текла по лицу. Я закрыл глаза, и всё стихло.

8

– Смерть – это всего лишь окно, – удалялся эхом чей-то знакомый голос, – это окно.

– А жизнь? – мысленно обратился вдогонку я, но голос тут же затих. Будто и так сказал слишком много. Умрёшь – узнаешь.

Я с трудом приподнял веки. Взрывом планшета палатку разорвало в клочья. Меня отбросило волной на сосну, бровь была сильно рассечена. Хорошо, что не успел ничего достать из ширинки. Я смочил полотенце водкой и остановил кровь. Придётся наложить пару швов. Старая палатка спасла мне жизнь, превратившись в обугленное тряпьё. Я как-то слышал, что спецслужбы могли дистанционно взрывать любой планшет. Но я был вне сети, да и считал это бреднями. Взрывались газовые котлы, лаборатории торчков, мотоциклы гридней. Может, всё дело в блоссе и Киви решил подложить мне тротиловую свинью, а может, Электрон подкозлил при перекачке. Ох, не рад будет князь. Это с виду он добродушный дед мороз, обвешанный орденами.

Я скидал в рюкзак уцелевшие пожитки и поспешил к станции. Уже темнело, но электричка подошла быстро. Я оказался один в пустом вагоне напротив экрана телевизора. Тяжёлой, выпуклой и злобной линзой он висел над выходом в тамбур, угрожая проломить голову беспечным пассажирам. Показывали вести, холёный диктор в черной косоворотке что-то уныло бубнил про рекордные урожаи турнепса. Внезапно он оживился и начал бодро читать с бегущей строки:

– А теперь экстренная новость. Сегодня во второй половине дня в своём загородном поместье «Благозвоново» был задержан князь Пётр Тимофеевич Снуков. Основанием для задержания стали подозрения в антидержавной деятельности, сотрудничестве с антиправительственными элементами и гомосексуальных связях. Как сообщил пресс-секретарь КГС комиссар Богдан Ксеноломов, для ведомства задержание фигуры столь крупного государственного калибра стало неприятной неожиданностью. Супруга князя, княгиня Марья Авдеевна, уже даёт показания относительно порочной связи Снукова со своим камердинером арапом Митькой Печенеговым. При обыске в светлице князя были обнаружены греховные погремушки. В настоящее время в отношении всех пунктов обвинения ведется дознание. А теперь к новостям культуры. Вчера в Государственном дворце декоративно-прикладного искусства открылась выставка расписных горшков, выполненных в лучших традициях поморской росписи. Куратор выставки Всеволод Алятяпов…

Я выключил звук и судорожно полез в рюкзак за водкой, но она предательски пролилась. Закрыл, видимо, плохо. Пустая бутылка не сулила ничего хорошего, как и другие события. Если князя взяли в разработку, станут всех пробивать, а я у него успел засветиться. С другой стороны, пиратские планшет и блосс разлетелись в лесу на кусочки, но филины всегда найдут, к чему пришить рукав. Да и блосс неспроста взорвался. Прилив уныния охватил меня. Вот затянуло в блуду беспросветную. Я лишь одно из семечек, которые плющит в жмых аппаратная мясорубка. Она и Пётром Тимофеичем не подавятся, а князь крепкий желудь, маслянистый.

Я решил выйти на Сортировочной, не дожидаясь вокзала – там жандармов много. Было уже поздно и станционные опойки расползлись по таинственным углам, где они отогревали свои тела и готовились к новому дню карнавала. Дома решил не появляться, а потому отправился к Киви. Князь о нём ничего не знал, я надеялся обрести там ночлег и понимание, несмотря на существенный риск. Хрязино было неподалеку. Моросил дождь. Гневные тучи раздулись в тёмно-пурпурном небе, презрительно глумясь над чужим горем. Я заскочил в ларёк и купил браги. Путь стал хоть и не короче, а спокойней и мягче, и даже ветер дул в спину, притворяясь попутным.

Киви завесил окна коврами, внутри было тихо. Я долго стучался, и наконец, кто-то подошел к двери.