Русский нижний брейк

Павел Шакин

Русский нижний брейк

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Вчера Комитет Гражданской Совести (КГС) снова проводил обыск в моей прокуренной комнате. Комиссар Дрынов для формальности порылся в постели, пролистал несколько книг, держа их вверх ногами, заглянул в холодильник и с облегчением улыбнулся бутылке водки, которую я приобрёл к его приходу. Вопреки своему обыкновению он не стал забирать водку. Выпили вместе и закусили лошадиным сыром. Молча. Затем Дрынов сухо прокашлялся и сдержанно пожаловался на жизнь:

– Гоняют нас как собак, Семён Сергеич, и тоже обыскивают.

Я понимающе придержал кисть в дряблом рукопожатии чуть дольше положенного, Дрынов вздохнул, почесал за ухом татуировку филина и вышел. Я проследил в окно, как удалялась его тучная фигура, бликуя на солнце запотевшей лысиной.

Нельзя сказать, что меня в чём-то подозревали. Не больше любого другого журналиста. Опасения могла вызвать лишь публикация недельной давности, посвящённая нетрадиционным разработкам в области хранения данных. Отличились дуболомы из Чухово. Додумались же – использовать вместо кактусов шампиньоны. Якобы грибной мицелий обладает превосходной скоростью передачи информации в больших объёмах. Свои сомнения на этот счет я и выразил в статье, причём в мягкой форме. А потом забеспокоился: не погорячился ли? Однако главный редактор Нелетучкин успокоил меня: «Кому это Чухово нужно? Они десять лет на преференциях сидят и в ус не дуют. Поэтому можно за эти усы их слегка и подёргать. Не обидятся».

По моим расчётам, Дрынов уже полировал свою широкую душу в пивной, а потому я извлёк из тайника в радиаторе пиратский блоссфельдий. Крошечный, в прозрачном контейнере без пломбы, он беспомощно барахтался в мутном питательном сиропе. В центре его темно-зелёной головки наклёвывался бутон, кактус готовился к цветению. Жить блоссфельдию оставалось недолго. За этот пиратский блосс можно было схлопотать несколько лет лагерей, а за его содержимое никогда оттуда не выйти.

До разложения блосса оставалась пара дней. Мне было нужно срочно сохранить файлы. Загружать их на свой ПК было равносильно самоубийству. Это Дрынов нетрезвыми вечерами тёрся мундиром о штукатурку подъезда, пуская сопли на галифе. Группа быстрого реагирования реагировала быстро. Каких-то десять минут, и филины КГС уже здесь, клюют мне глазницы, запустив когти в нутро. А я так и не начал читать «Три измерения Родины» – поэму некого Васи Сварога, запрещённого писателя-барда, так он себя называл.

Содержание мне пересказывали, изрядно перевирая. Издержки устного творчества, что поделать. Вещал он следующее: якобы существуют три параллельных измерения Руси. Наш мир – это Нижняя Русь, наша планета, где все изначально русские, включая различные субэтносы, как нас и учили. Есть и Средняя Русь – мир, где русские проживают главным образом в стране Россия, самой большой и богатой. Причём другие субэтносы являются самостоятельными народами, обладающими собственной культурой, и даже говорят на своих языках. Верхняя Русь представляет собой таинственный остров, где русские живут среди разумных берёз, с которыми они мило общаются телепатически. Вася Сварог утверждает, что он побывал в каждом из миров, о чем и спешит сообщить всем жаждущим истины. Причём его мифологема складывается в учение, у которого есть свои приверженцы. Признаться, я таковых не встречал. Говорят, они мастера конспирации, но, думаю, их просто не существует. Известно, что потрёпанной интеллигенции присущ мистицизм, которым она стыдливо прикрывает свои комплексы. Вася Сварог интересовал меня сугубо как журналиста. Я всегда увлекался запрещённой литературой. Общее впечатление: огня меньше, чем дыма. И чем больше дыма, тем больше вероятность, что со временем цензуру снимут. Но за Васю взялись крепко. В Комитете Гражданской Совести имеется особый прейскурант, он прописывает, сколько и за что впаять. К примеру, за инструкцию к сборке инкубатора блоссов можно отделаться штрафом, за «Кыштымские частушки» получить полгода, а за Васю – загреметь навсегда.

Свой крякнутый планшет, отключённый от сети, в целях безопасности я прятал в лесу. Туда я и собирался на выходные, чтобы тихо под ёлочкой предаться нелегальному чтению. Но мне подсунули зацветший блосс. Придётся покупать новый. Более того, я собирался выгодно продать «Три измерения родины».

2

Я не любил бывать в Хрязино. Там пахло шпалами и миазмами жирового комбината по переработке несъедобного дерьма во съедобное. С другой стороны, это отпугивало жандармов, которые днём предпочитали пастись на овощебазах, а по ночам гонять центровых шлюх нагайкой. Хрязино представляло собой эдакий заповедник, где криминальный сброд ощущал себя относительно свободно. Причём вероятность схлопотать трубой по затылку там была существенно ниже, чем у меня на районе, не самом плохом в Тмутаракани месте. Хрязинский паханат высоко ценил атмосферу прирученного хаоса. Любой беспредел по возможности пресекался, волки делали вид, что уважают овец, а те делали вид, что их не боятся.

Выйдя из метро, я привычно уткнулся взглядом в вереницу ржавых киосков. Группа сутулых подростков в костюмах для лапты щёлкала семечки под новый шлягер Тоши Хама «Караван Печали». Когда-то я брал у него интервью. Питаясь чадом духовных метаний крепостных и пролетариата, сам Тоша предпочитал джаз-модерн и красил втихаря ногти.

Я зашёл в киоск и кокетливая, но неопрятная лавочница продала мне сигареты «Фраер». Следуя последней моде, она закатала волосы в разноцветные бигуди, отчего моложе не стала.

– Десятый раз это фуфло прогоняют, – её рука потянулась под прилавок, – уже все слова знаю.

– Не повезло.

– Чачу будешь? Недорого.

Последний раз меня чуть наизнанку не вывернуло от подобного пойла, а потому я отказался. «Ну и дурак», – сказали глаза продавщицы. «Сама дура», – ответили мои, и я вышел, великодушно оставив сдачу.

Длинный барак, в котором проживал Киви, напоминал гигантского ящера с переломанным хребтом. Старый, покосившийся, с рухнувшей по середине крышей он буквально стонал, моля о скорой смерти. Но жизнь бесцеремонно продолжалась, вокруг носились чумазые дети, сушилось бельё, рекой лилась брага.

– Тебе кого? – окликнул меня грузный мужик в клетчатых шортах. Он сидел на лавочке и ковырялся в планшете.

– Киви.

– Жди здесь. Как представить?

– Скажи: журналист пришел.

Через минуту мне разрешили зайти, и я оказался в студии Киви. Кичливые картины с берёзами куда-то пропали, зато появилось два огромных ковра. На одном был изображен Пётр Восьмой в парадном мундире на фоне целой россыпи церквушек. На другом цвели кактусы и летали бабочки.

– Решил интерьер сменить, – усмехнулся Киви, – что надо?

Я давно знал этого подонка. Вместе в лицее учились. Он с ранней юности красил волосы в зелёный цвет, чем и заслужил свое прозвище. Тощий и наглый, в угрях и веснушках Киви ещё в университете связался с паханатом. Друзьями мы никогда не были.

– Тарас, мой блосс зацвёл.

Киви порылся в красных шароварах и достал самокрутку.

– Левая предъява. Мои кактусы свежи как утренняя роса. Ты его случайно не грел?

Вот засада.

– Я прятал его в радиаторе.

– Ну и зря. Потому и зацвёл. Пиратские блоссы не имеют системы охлаждения. Не знал разве? Все они, конечно, рано или поздно цветут. Но важно соблюдать температурный режим.

– Ты ничего не говорил.

– Теперь знаешь. Не первый раз берёшь. Что дальше?

– Нужен еще один. Делай скидку.

– Тебе и так без накрутки. Двести кун.

Торговаться смысла не было.

– Лады.

Киви отодвинул тахту и достал из балалайки без струн мешочек с блоссами. Его голубые глаза алчно сверкнули, Тарас Голубев (так его звали) самодовольно кувыркнулся и сел в позу лотоса.

– Бери с желтой пломбой, – он кинул мне мешок, – свежак.

– Благодарю.

Я скрылся в туалете и перекачал нужный файл с испорченного блоссфельдия на свежий. Когда, вышел Киви спросил:

– Будешь уштопываться?

Я давно не ставил семечко. Не любил уштопков. Медлительные и болтливые, в рассеянном высокомерии они не раз сдавали себя и компанию. КГС смотрел на них сквозь пальцы, не считая интеллигенцию, к которой я по должности относился. Но Киви нужно умаслить.

– Не откажусь, если предлагаешь.

Тарас вставил в пистолет семя и сделал мне пункцию в сонную артерию, оставив на коже маленький прыщ.

– На две недели, меньше нет, – улыбнулся он по-барски и стрельнул себе под язык.

Затем мы съели по дольке лимона. Витамин С активизировал вещество – две недели без цитрусов, смородины и даже квашеной капусты. Я забрался на тахту, а Киви включил музыку. Томные романсы в миг разожгли его либидо, и тут же появились юные цыганки с вином. Они танцевали и целовались, а я смотрел на ковёр. Пётр Восьмой виновато и добродушно улыбался, подозрительно вибрируя усами в такт пульсации луковиц-куполов церквушек. На другом экране бабочки опыляли кактусы. Я вспомнил родителей, скупо прослезился и уснул.

3

За месяц до этого мне довелось побывать на приёме у князя Снукова. Пётр Тимофеич увлекался современной литературой и высоко ценил мое на этот счет содействие. Мне пришлось взять напрокат чёрный камзол, расшитый золотыми нитями, песочного цвета слегка зауженные книзу галифе и щёгольские бобровые унты. Я вызвал дорогой таксомотор, горько простившись с последней двадцаткой. В метро за такой наряд любой пролетарий засветил бы мне в морду.

Приём состоялся в ДК «Ягайло» – самом дорогом и напыщенном в Тмутаракани месте. Вокруг парадного входа курили отборные усатые жандармы. Они почтительно кланялись гостям и глотали слюни при виде представительниц эскорта.

– Безложкин! – меня окликнул наглый и громкий голос.

Иван Тетраглебов, журналист сетевой газеты «Кристалл», надменно улыбался, выпуская облака пара из широких ноздрей. Запахло знакомой смесью степных трав и аниса. Карманный ингалятор – недешёвое удовольствие, однако этот боярский прихвостень и не такое позволить мог. А я за гроши ковырялся.

– Главное – чтобы костюмчик сидел, – приблизившись, он игриво подёргал меня за рукав. Рыжие кудри светского шакала победоносно сияли в неоновых огнях вывески. Аккуратная бородка обрамляла ухоженное загорелое лицо. Тетраглебов умудрился втиснуть свой увесистый зад в белое трико с красными лампасами, мясистое туловище он разместил в голубом доломане с серебристой бахромой, на ногах красовались горчичного цвета сапожки.

– Ты здесь как гость?

Я нехотя кивнул.

– И чего это старый князь так благоволит тебе, – Тетраглебов лукаво сощурился, – что за дела ведёте?

– Мемуары писать собираемся, – это была наша легенда, – Пётр Тимофеич прожил насыщенную жизнь.

– Ещё бы, настоящий герой! Усмиритель экваториальной Сибири и Китай-Руси, покровитель изящных искусств, умнейший гражданин, светоч. Опора государства нашего, на коих столпах оное зиждется. Сдюжишь пафос, Безложкин?

Так Тетраглебов зарабатывал на жизнь. Смазав дешёвым медом язык, он старательно вылизывал клоаку высшего сословия. Но узлы хронического геморроя ощущали лишь временное облегчение. Не в силах переварить засунутое в пасть, организм аристократии с кровью выдавливал непереваренное, чем давал обильную пищу красноречивым копрофагам.

– Князь больше за реализм ратует, – я пристыжено достал сигареты.

– Дайка и мне, – возбудился Тетраглебов. – И яблоня хочет весною компоста, в цветенье своём чаясь с гумусом слиться.

Ещё Иван был поэтом.

– Ты быка не дави, Семён. – Он снисходительно улыбнулся. – Разрабатывай князя, авось отмоешься от грязи. Жизни розы пахнут циррозом. Поедешь в баню с гриднями?

Тетраглебова несло, на воротнике в неоновом свете искрились корпускулы просыпанного кокоса. В мутно-серых глазах плескалась авантюрная дичь. Однако Иван лампасами чувствовал меру, тем и жил.

– С чьими?

– Олехновичев. А утром на охоту.

– Мне с утра на работу, Иван. Не могу.

Тетраглебов нарочито сморщился и сразу потерял ко мне интерес, заметив в толпе Киру Негладких – вечно молодую гадалку с центрального телевидения.

– Свет мой, мельхиорчик! – Он бросился целовать перстни рук высокой блондинки, обернутой в полотна мохера камуфляжной расцветки.

Я поспешил ко входу. Тучный казак в овечьем полушубке просканировал паспорт, и я оказался в главной зале, где для разогрева томно завывали щеглы из группы «Рассвет». Перехватив фужер тройного вина у арапа-официанта, я направился в цоколь, где накидывались гридни, пажи и целковые проститутки. Пётр Тимофеич оправданно избегал подобного общества, вызывая меня позже в бильярдную, где высшие нормы непринуждённо смягчались.

Гридни, как и водится, расположились на кожаных диванах, их раскосые глазницы сплющивали пространство в бескрайнюю степь неприкаянной наглости. Они были молоды и злы, носили на поясах кинжалы и много матерились. Царской милостью они могли носить имена предков, чем и гордились, всей душой презирая русскую соборность. Все их боялись, а потому они убивали друг друга на дуэлях, поминая затем падшего братом. Даже находясь в помещении, они носили лёгкие дублёнки и походные шаровары. Брили головы, оставляя на макушках чёрные, завитые в косы, пряди.

– Ыстыксалем, Сёма, – сквозь зубы процедил приветствие самый крупный из них и плюнул на пол, что было знаком уважения.

– Салем, богатырь, – я вытянул впёред кулак, и он хлёстко в него стукнул своими набитыми казанками.

Кайрат был начальником охраны князя Снукова, старшим в грядке. Никто на Тимофея Петровича и не думал покушаться, но для высших чинов иметь грядку было показателем статуса. За неимением реальной угрозы кланы гридней собачились между собой, но больше декоративно. Стравливали молодых бойцов, которые получали продвижение по службе и почёт старших. В дела паханатов не вмешивались, считая ниже своего достоинства участвовать в мелкой возне русоидов.

– Никто тебя не обижает? – Кайрат достал кинжал и рассёк пополам лимон. Ребята любили уштопываться.

– Да кому я нужен.

– С князем нашим водишься, знать важно.

Я с почтительным видом пропустил понт ушей мимо, от КГС гридни не отмажут. Удага-хан сам белые эполеты носил. Все схвачено и приколочено.

– Первый узнаешь, – мне пришлось поклониться.

Кайрат схватил пустую бутылку, юный гридень сбоку молниеносно приклонился, послушно подставившись под удар. Звук был глухим, но россыпь осколков сверкающей крошкой празднично украсила грязный пол.

– Базаришь, – Кайрат ласково потребил свою скудную бородку, и тщедушный бармен-китарус тут же подставил поднос полных стаканов.

– Пей, – он откинулся назад, сомкнувшись устами с рыжей грудастой девицей в задранном жёлто-голубом сарафане.

Я нехотя пригубил тройное вино с мятой, но глотать до дна не пришлось. Старый, лысый арап с серебристыми бакенбардами, Митька, лично пробасил по громкой связи:

– Семён Сергеевич Безложкин, извольте пройти в бильярдную.

ДК «Ягайло» принадлежал князю Слукову и одновременно являлся его столичной резиденцией. На первом этаже располагался главный холл, в цоколе развлекались отребья, на втором – дорогой ресторан и сауна, на третьем гнездились в апартаментах гости, на четвертом – сам князь с княжной вели свой таинственный и возвышенный быт, а на чердаке, для посвящённых находились бильярдная, бассейн и библиотека.

Митька встретил меня у лифта. Почтительно кивнул и нажал кнопку «пять». На его жёлтом жилете были оторваны все пуговицы, а карманы штанов вывернуты наружу, жирно намекая на чай. Я как-то пытался всунуть ему пятак, но Митька замотал головой и участливо улыбнулся: мол оставьте себе, у «своих» не беру. Хотя от соточки, думаю, он бы не смог отказаться.

Пётр Темофеич с княгиней Марьей развлекались конструктором, собирая на бильярдном столе копию Варяжского Собора. На князе были одни плавки, он, видимо, собирался поплавать. Детали конструктора послушно вертелись в его умелых, мускулистых руках. Князь был высок и плотен, волосы, конечно же, красил. В таком возрасте, а ему было немногим за шестьдесят, вороное крыло, как правило, окисляется временем и покрывается сединой. Лицом Пётр Темофеич был некрасив, но приятен. Нос картошкой, вмятый подбородок, глаза навыкат не отталкивали, а располагали к себе, благодаря неизменно добродушному выражению, в котором одновременно чувствовались степенная сила и хваткий ум. Княгиня Марья была облачена в китарусский красный халат, расшитый золотистыми змеями. Она была похожа на дорогую куклу – длинные ноги, тонкая талия, упругая грудь. Безупречные черты лица растворялись в безжизненной, стерильной красоте. Встретившись взглядом с фригидно-голубыми глазами, я инстинктивно отвернулся.

– Здравствуй, братец. – Князь насадил куполок на одну из башен и почесал живот. – Маруся, оставь нас.

Неестественно задрав носик, Княгиня послушно вышла.

– Никогда не женись в третий раз, – вздохнул Пётр Тимофеич. – Первый, второй – куда ни шло. В плане взаимоотношений третий брак теряет всякий смысл и превращается в жопу. Другое дело, мне по положению нужно супругу иметь. Ну да ладно. Перейдем к делу.

Князь указал на резной деревянный стул, а сам сел на маленький табурет с кривыми и толстыми ножками.

– Пора тебе, Семён, на ноги встать. Парень ты головастый, надёжный. Я собираюсь открыть сетевой журнал, посвященный геральдике знатных родов. Сам царь-батюшка одобрил, а значит, из казны кормиться будем. Досыта. Предлагаю тебе это предприятие возглавить.

Пётр Тимофеич сделал паузу, чтобы я переварил новость, не подавился ей и не упал со стула. Он налил себе клюквенного морса и пил, многозначительно причмокивая. Я, конечно, обалдел, но ожидал подвоха.

– Есть одно условие. В свете нашего взаимовыгодного сотрудничества найди мне «Три измерения родины». Ты об этой поэме, конечно, слышал. Средства на поиски выделю. Не найдешь – взыщу обратно. Не все, основную часть. Дело опасное, знаю. Но тебе же самому интересно.

Без учёта барышей, я бы и не стал подставляться. Однако я устал наблюдать из окна общаги, как мочатся на столбы пьяные слесари. В моей конторке мне ничего не светило. Писать фуфло опостылело. А так я мог бы купить дом в Петухово, жениться, завести детей и смотреть на мир другими глазами. Ясен щавель, я согласился.

– Умница, – Пётр Тимофеич встал и поцеловал меня в лоб, – интерес мой к Сварогу не только литературный. Держава в опасности. На КГС надежды нет, они только и могут, что народ выдаивать. Знаешь, я думал, что лично убил последнего американца.

– Прошу прощения, Америка уж триста лет как обрусела.

– Ха! Ку-клукс-клан ещё долго в джунглях партизанил. Конечно, большинство американцев добровольно приняли Русь и стали порядочными русскими. Даже мой дальний предок был губернатором Калифорнии. Но последнего пиндоса я сам за яйца подвесил, Джек Заорски, мать его. И думал, кончено. Но ходят слухи, что есть американцы среди нас. Прикидываются русскими, а сами тайно собираются, пиздят по-аглицки и овец трахают. Уж не знаю, связан ли с этим Вася Сварог, но отдает эта блуда культурным вторжением. Власти не в курсе. И хорошо. Если это действительно так, то метастазы стремятся поразить главные органы. Последнее время канцелярия ведет себя странно. В Думе нет единомыслия. Миссия твоя важна, братец. Травят наши расстегаи.

Наверное, старый князь из ума выжил. Зачем мне это говорить? Но Петр Тимофеич прочел мои мысли.

– Никому ни слова. Расскажешь – не поверят, в КГС настучат. Я предлагаю тебе новый уровень сотрудничества. Небось, титул дадут, я могу поспособствовать. Митька тебе бабки зачислит. Иди, нажрись как батрак, и за дело. Через десять дней жду отчёт.

Князь хлопнул меня по плечу и вышел. Мне отчаянно захотелось исполнить первое пожелание – напиться. Прихватив в цоколе литр шмурди, я вышел на улицу и свернул в тёмный переулок. Там кто-то томно вздыхал и охал. Я осторожно пригляделся, девушка, похожая на княгиню Марью, страстно лобзалась с Кайратом. Его-то ни с кем не перепутаешь. К счастью, меня не заметили, и я поспешил удалиться. У ДК «Ягайло» таксисты ждали гостей, всё было оплачено. Дома я уснул на полу.

***

Три мира, три покрова неба,

Разрознена единая страна.

Проник в светлицу запах хлева,

На месте храма поросла трава.

4

Вполне логично, что я начал поиски с человека, который мне первым рассказал о «Трёх измерениях родины». Это был Антон Семибрюхов, преподаватель истории Руси в техническом училище, интеллигент и, как водится, алкоголик. В итоге я зря потратился на коньяк. К тому времени Антоша умудрился пропить не только гордость, но и, как водится, память. «Кыштымские частушки» я брал у Гены Автопавлова, он был бездарным поэтом, воспевающим плотскую близость в дешёвых кабаках. До отрыжки наслушавшись о прелестях соития, которые в действительности вызывали отвращение, я безрезультатно расстался с Геной, твёрдо решив больше с ним не встречаться. Другие каналы также оказались бездейственны. Деньги князя Снукова убывали, я купил себе новые кожаные сапоги и расшитую шёлком шляхетскую куртку. Много пил и пропускал работу. Мне мерещился большой дом в Петухово, двухэтажный, с мансардой. Рядом тихо курилась банька, а стеклянные теплицы, набитые спелыми огурцами, игриво пускали солнечных зайчиков. Я носил титул графа, красавица жена подавала мне вишнёвое вино, не утруждаясь бытом. Хозяйство вела супружеская чета почтительных арапов. Завелись и дети, девочки-близнецы, которым на семилетие я подарил пони. Я даже имел приятельское общение с царём. Тимофей Второй сдержанно хихикал над моими остротами, подрагивая усиками, хотя его глаза громко смеялись. До слёз. Похмелье было тяжёлым. Близился день отчёта, а я и не знал с чем доложиться князю. Так прошёл почти месяц. Но спасенье явилось, откуда не ждали.

Изрядно покусав локти хмурым утром, я смягчил своё состояние крепкой брагой. К вечеру видения родовой усадьбы снова налились силой, и я, фатально уверенный в успехе, догнался водкой, нарядился в модные, давеча купленные одежды и отправился в центр Тмутаракани в поисках веселья. Решив как следует гульнуть напоследок, я зашёл в ресторан «Курибухай», где обычно собирались модные тунеядцы с туго набитыми кошельками. Заказал графин «полынки», чебуреки на закусь и продолжил выжидающе накачиваться. Мир снова стал тёплым и дружелюбным, и радостью захотелось с кем-нибудь поделиться. Я уже собирался подойти к столику, за которым важно тянули коктейли две девицы в норковых жилетках и какой-то юный хмырь в гвардейском мундире. Но вдруг в ресторан ворвалась шумная компания во главе с Тетраглебовым. Иван был укомплектован в золотистый костюм для лапты, прикрывшись от вечерней прохлады сиреневым кожаным пиджаком. В руках он держал лютню, нахально выкатив глаза. Его сопровождали три девушки в чёрных кимоно с цветными косичками. Видимо, модели с работы. Ещё был тощий лысый мужик в алом камзоле и пенсне на горбатом носу – главный редактор «Кристалла» Михаил Антикотов. Заметив меня, Иван завопил:

– Безложкин, друг мой, дружба с князем идет тебе на пользу!

Все столики были заняты, а потому компания села за мой. Тетраглебов приложился к «полынке» из горла и начал отвратительно петь, насилуя лютню.

– Куртизаночка моя, куртизаночка! Я приполз к тебе с полустаночка. Я в твоей хвое ведун, хоть не старый, но пердун.

– Хватит, Ваня. – Одна из девиц отобрала лютню, и они принялись вычурно целоваться.

– Представил бы нас товарищу, – игриво пискнула другая.

Тетраглебов громко рыгнул и подпрыгнул в реверансе, опрокинул рукой бокал. Тот не разбился, что удивило Ивана. Он, видимо, рассчитывал, что звук битого стекла добавит зрелищности. Но смущение длилось мгновенье, и Тетраглебов театрально встал на колено.

– Извольте познакомиться – настырный писака, Семён Ниговнаниложкин!

Антикотов довольно хмыкнул, девицы шутку не оценили. Я тоже. Тетраглебов новое не придумал, меня так всю школу задирали. А я и не обижался. Правда, что поделать. Но фантазии о доме, титуле и семье рассыпались в труху. Чем же его ударить? – думал я, смотря то на бутылку, то на стул. Ещё бы Антикотова зацепить, чтобы пенсне сломать.

– Дурак он, – сказала третья девица, поплотнее и пониже ростом, но смиренно дала поэту себя потрогать за грудь. Тетраглебов сиял.

Я был пьян и растерян. Но вдруг откуда-то появился гусар в оранжевом доломане и чёрном трико. Невысокий и коренастый, он явно был нетрезв, в тёмных глазах бесновались озорные и опасные искорки.

– Моя фамилия Дегурин. – Он вежливо поклонился и крепко пожал мне руку.

– Бурьян пожаловал, – настороженно вздохнула одна из девиц.

Тетраглебов как-то смялся и промямлил:

– Привет, Буря.

Дегурин довольно оскалился и выхватил из-под его зада стул. Иван упал и беспомощно замер, опасаясь удара.