Тьма за плечами

Голос доносился сверху. Чья-то крепкая рука ухватила его и помогла подняться на ноги. Тимофей стряхнул руку с плеча, поднялся сам, делая еще одну глупость – стал искать пакет.

– Ты ее родственник, брат или просто знакомый? – продолжал допрашивать голос. Тимофей почувствовал запах табака, дешевого, отвратного. Наверное, кто-то из поискового отряда. Он не знал, что отвечать, долго молчал. Наконец, не выдержал.

– Я ее не видел. Просто пытался помочь.

– Ты ее родич?

– Нет.

– А что ищешь?

– Пакет, я тут… мне надо… у меня знакомая здесь.

– Погоди. Какая еще знакомая? Ее сестра?

Рука схватила его за плечо и потрясла. И тут же отпустила.

– Мина? – негромко позвал Тимофей. Но она не отвечала. Вместо этого мужчина принялся звать лейтенанта. – Мина, ты где, помоги мне! Мина!

– Пацан, чего ты разорался? Вот твой пакет, держи. Я ж не собираюсь… о господи, да ты… ты что, слепой?

Рядом загавкали собаки, донеслись чьи-то голоса, все больше мужские, среди которых прорвался женский: «Лиза, Лизонька, солнышко, отзовись…». Тимофея осторожно взяли под руки и всучив в руки пакет, взяли железной хваткой. Потащили, не обращая ни малейшего внимания на его брыкания, куда-то далеко-далеко. К краю леса, к одной из машин.

Дверь едва слышно приоткрылась, впуская чуточку света из коридора. Ровно настолько, чтоб протиснуться девичьей головке со смешными косичками по сторонам, Маша делала все возможное, чтоб в свои двадцать два по-прежнему оставаться несерьезной девчушкой-подростком, только-только вступившей в пору созревания. Худое тело и невысокий рост только добавляли ей очков, продавщицы частенько просили у девушки паспорт, удостовериться, что ей можно продавать сигареты или спиртное. Вот и сейчас, она тряхнула рыжими косичками, шмыгнула носом, улыбнулась, увидев Тимофея, и протиснулась внутрь. Подошла к постели, щекотно прижалась, розовое короткое платье, шурша, расправилось по посеревшим больничным простыням.

Тимофей включил свет.

– Не надо, выключи. Я не за этим, – произнесла Маша и хихикнула. Он улыбнулся следом, гладя ее по щеке. Гостья прижалась к ладони, улыбка стала еще ярче, обнажив крупные белоснежные зубы.

– Сейчас обход будет.

– А мы быстро.

– Я не хочу с тобой быстро. Да и моя нога… осторожней…

– Прости, я и так осторожно, – она поцеловала лежащего, потом забралась к нему под одеяло. – И только попробуй выгнать.

Тимофей включил лампу на тумбочке – привилегия находящегося в боксе. Не сезон, ему повезло, что больных мало, да и Маша настояла, чтоб его, поломанного, определили в отдельную палату, подальше от всяких вирусов. Убедить она умела кого угодно. Долго всматривался в ее лицо, пока девушка колдовала над его рубашкой. Потом не выдержала:

– Ты всегда на меня так смотришь. Как будто видишь в первый раз и боишься не успеть насмотреться. Как на Мону Лизу.

– Я так и увидел тебя в первый раз. Ты думаешь, после этого могу смотреть на что-то другое?

Она счастливо засмеялась, снова тряхнув рыжими косичками. Прижалась к молодому человеку и принялась осыпать поцелуями лоб, щеки, губы, шею.

– Я так и думал, – свет в боксе включился на полную, разом залив небольшое помещение светом неона, вошел доктор, немолодой мужчина под шестьдесят, с тяжелыми роговыми очками, модными где-то лет тридцать назад, в синей шапочке и таком же халате. Седые волосы слегка растрепались, видимо, в бокс он заходил в последнюю очередь. – Сударыня, вы поаккуратнее с пациентом. Да и сами – швы же разойдутся. Молодежь, вы ж ни в чем удержу не знаете. Все, нацеловались и вон.

Маша выбралась из постели, подбежала к доктору, попутно одарив поцелуем и его, и махнула рукой на прощание.

– Я потом…

– Потом будет завтра. Господи, вы вообще думаете хоть когда-то? А вы… поосторожнее с подружкой, эдак она вас доконает, поверьте пожилому человеку.

– Доктор, чтоб она меня быстрее добила, отпустите завтра. Я лучше дома поваляюсь.

– Да пожалуйста, – медик пожал плечами, – против воли держать не стану. Тем более, лекарств у нас мало, а вам нужно-то всего ничего. Перелом аккуратный, без смещения, главное, чтоб подружка к вам не лезла.

– Кажется, это невозможно, – невольно улыбнулся Тимофей. – Я с ней не первый год.

– А как будто первую неделю. Уже расписались?

– В этом году собираемся.

– До свадьбы точно заживет. И вот еще что, я вам выпишу таблетки, у нас в аптеке не купите, а на Островского, да. Аптека там большая, это недалеко, через квартал.

– Я знаю, когда-то я часто бывал здесь, в городе, в смысле.

– Вот и хорошо, – врач зачем-то еще раз просмотрел снимок щиколотки. – Две недели и можно будет снимать гипс. А пока отдыхайте, набирайтесь сил и ешьте побольше кальция и магния. Бром бы прописал, да боюсь, уже не поможет.

Он удалился. На какое-то время установилась тишина. Тимофей глянул на часы, уже скоро девять, и выключил свет, стараясь думать только о наступающем дне. Маша придет, они выпишутся, возьмут такси, а что касается мотоцикла, жалко, конечно, но… он пока не решил, что с ним делать. Уж больно быстроногий и всепроходимый этот старенький «Урал», который он выторговал на авторынке. Жаль, что даже его может занести и поломать на пустом шоссе.

– Здравствуй, Тимофей! – негромкий голосок из далекого, забытого ныне прошлого. Он вздрогнул, приподнялся на локтях, всмотрелся в темень. Дверь не открывалась, но возле нее виделись, как бы в размытых тонах, очертания девочки лет двенадцати в белой кофточке и синих брючках…

– Мина! – ошарашено воскликнул он. – Не может быть, Мина. Подожди, я поднимусь…

– Не надо. Я пришла… я ненадолго совсем, – девчушка подошла к постели, почти погрузившись в нее, видно было, как тяжело давался ей каждый шаг. Улыбнулась, против воли. – Это мое достижение – досюда добраться. Хорошо на стаю бездомных собак нарвалась, что-то много их в городе. Иначе б не дошла,… наверное… – и помолчав, прибавила: – А ты изменился. Столько лет прошло. Даже не верится.

– Восемь, – ответил молодой человек. Мина, я так рад тебя видеть. Как ты?

Она хмыкнула.

– Да я что? Брожу как прежде. Ты как сам? Я, когда тебя забрали, все ждала, когда ж ты соберешься вернуться. Хоть на часик повидать. Мне больше и не надо. Восемь лет прождала. А ты… нет, я понимаю, у тебя сейчас живая. Но раньше… Неужели не мог найти хоть минутку?

Тимофей смешался. В самом деле, только сейчас ему пришло в голову, что не мешало бы свидеться с Миной. Нет, он прежде подумал о ней, мгновением, когда на «Урале» гнал по шоссе. Вдали увидел поворот и новую, отражающую надпись «Гнилая топь – 5 км». Он вздрогнул, мгновенно десяток мыслей прошелестели в голове, самых разных, но не отсылающих к прошлому, а защищающих настоящее. Тимофей крутанул газ, выжимая из мотоцикла все, на что тот был способен – и через миг его занесло, прямо после поворота. Тяжело перекувыркнувшись, «Урал» шмякнулся владельцу на ногу, поломав ту как щепку, отбросил сидящую позади на обочину, и еще раз эффектно сделав сальто-мортале, рухнул, разбрызгавшись стеклом и металлом.

– Прости я…

– Не подумал.

– Нет, что ты. Думал, и не раз. Просто… понимаешь… Да и потом, – спохватился он. – Ты ведь меня выгнала из дому, нарочно дала пакет и отправила подальше, да?

– Разумеется, – ответила Мина. – я была молодой и глупой, я и сейчас молодая и глупая, но знаю, что живому мальчику с мертвой девочкой куковать зиму в промерзшем доме никак не получится. Я боялась за тебя, очень. Мне очень хотелось, чтоб ты остался навсегда, но… так ведь нельзя. Ты должен жить среди живых. Я так поняла. Потому, когда в лес пришли волонтеры, искавшие какую-то девочку, до сих пор не знаю, ни кто она, ни что с ней сталось, я решилась. Собрала тебя и отправила в мир живых. Мне было больно, но я должна была отпустить тебя. А потом надеяться, что не забудешь.

– Я только понял, что ты выгнала меня. Что тебе твой дом дороже…

– Это не мой дом, ты же помнишь, я свой сожгла, а этот просто хата, самая хорошо сохранившаяся из всей деревни. И да, я не хотела, чтоб нашли ее. Кому-то еще могла понадобиться помощь. А сказки о мертвой девочке пусть лучше останутся сказками.

– Тогда лучше бы ты мне это все в тот час и объяснила, а не отправляла в ельник. Я думал, ты решила бросить меня, я потом звал тебя, я мечтал увидеть тебя.

– И что помешало?

– Видимо, расстояние. После того, как меня нашли, сделали запрос, выяснилось: отец пропал без вести, мать тоже не сыскалась. Она оказалась сиротой, а родители отца умерли несколько лет назад. Тетя Роза, да все те, кого я называл тетями и дядями, соседи наши, не стали брать на себя обузу. Я оказался в детдоме. В двенадцать лет. Среди таких же.

Он пытался рассказать, что засыпал и просыпался с мыслью о ней, что раз даже мечтал сбежать, что плакал в подушку, призывая Мину вывести его. Что он будто вернулся назад, в то время, когда над ним измывался отец. Конечно, детдомовцы не были рады новому постояльцу, тем более, порченному, да еще и найденному на том самом болоте, а потому отношение к нему сложилось скверное. Нет, Тимофея не задирали – так только, пнут в спину и смотрят молча, как он поднимается. Друзей или знакомых хотя бы, он не нашел, закрывшись в себе, ждал выдачи паспорта и устройства на работу, неважно какую, лишь бы подальше отсюда. Хотя об этом мечтал каждый детдомовец, готовый стены проломить одним хотением своим – или погибнуть под этими завалами.

Ему повезло, невероятно, немыслимо. Какая-то семья, живущая в городе, прознала о найденном на болотах слепом мальчике, который прожил там, как уверяли досужие газетчики, не один месяц, удивительным образом выжив в негостеприимной глуши, совершенно беспомощный, но с великой жаждой жизни. Так расписали, что сердобольные люди пришли не просто посмотреть на Тимофея, но через несколько месяцев продавили прошение об усыновлении.

Так жизнь, сделав еще один крутой поворот, свела его с Машей. А дальше все просто. Он влюбился. Еще не видя, лишь чувствуя ее дыхание, вдыхая ее запахи, слыша ее голос, Тимофей понял, что не сможет без нее прожить. Возможно, Маша ощущала что-то подобное, а не только жалость – ибо иначе невозможно все последующее. И его медленное, но верное прозрение и их совместная жизнь, идущую от той самой поры и, как виделось Тимофею, должную продолжиться еще многие годы.

Мина молчала. Потом коснулась его кисти и тихо произнесла:

– Знаешь, мне всегда странно было, почему так. Я кого-то спасала, кому-то помогала, выводила из лесу, сводила с другими. И ни разу никто не вернулся. Нет, меня благодарили, но на месте и после этого я не видела ни одного человека. Правда, даже не очень обидно, только странно. Не по-людски вроде бы.

– Ты еще кого-то спасла?

– За восемь-то лет? Конечно. Бабушку, которая пришла утопиться, потому как дети потратили все деньги на ее якобы лечение от порчи. Брошенного мальчика. Девушку, которую хотели удавить и изнасиловать, да, именно в таком порядке. Мужчину, который не хотел возвращаться домой. Люди разные, странные, столько я их повидала…

Мина помолчала снова, Тимофей хотел ответить ей, но она лишь покачала головой.

– Я рада, что ты выздоровел, окреп, высвободился. Что обрел дом, нашел невесту. Я видела вас, вы,… наверное, созданы друг для друга.

– Прости, что не побывал у тебя. Я… просто я раньше был слеп, а она освободила меня из темницы. Я не могу с ней расстаться с тех пор.

– Ты проезжал мимо, ты не мог не подумать о чем-то. Ты ведь из-за этого не удержал мотоцикл?

Она будто видела его насквозь. Тимофей понурил голову.

– Я… я зайду к тебе, если ты не против. Когда снимут гипс, обязательно. Врач сказал, через две недели.

Мина покачала головой.

– Уже не имеет смысла. Надо приходить самому, а не по указке. Какой будет смысл? – и тут же: – Знаешь, я почему-то думаю, если хотя бы один вернется, я уйду. Мне очень сильно так думается, особенно последнее время. Не знаю, почему. Нет, знаю. Но может это и есть мой выход, – она почему-то улыбнулась. – Я ведь уже тридцать лет там. Сейчас была бы теткой.

Тимофей хотел что-то сказать, рука чуть заметно сдавила его кисть, молодой человек замолчал, пристально глядя на собеседницу. Мина кивнула.

– Я прощаю тебя. Не получилось, так не получилось, буду ждать другого. Я сперва ведь хотела и этот дом уничтожить, но потом поняла – кто-то обязательно придет, а потом вернется. Нельзя, чтоб он, как ты, все для себя делал. Надо встречать как настоящая хозяйка. Может, тогда… – и прибавила: – А ты уезжай, не приходи. Ты ведь так спешил промчаться мимо своего прошлого. Мне не надо таких возвращений. Ты же знаешь меня. Ты меня очень хорошо знаешь. Ты один, кто видел меня насквозь, кто узнал меня. Ты один, кому я открылась и открываюсь сейчас, – она вздохнула и прибавила: – Просто уезжай.

После чего исчезла, будто и не было никогда.

Тимофей еще несколько мгновений смотрел на опустевшее место подле своей койки. Затем тряхнул головой, приходя в себя, оглянулся по сторонам, включил лампу, достал мобильный.

– Такси? Срочный заказ к больнице номер два, на Ореховую.

Положил телефон в карман больничной пижамы, кое-как допрыгал до шкафчика и принялся спешно переодеваться. За этим занятием его застала трель телефона. Вытащить и ответить удалось не сразу

– Такси выехало, будет через десять минут.

Дверь тихо открылась, внутрь проникла знакомая рыжая головка. Некоторое время смотрела за сборами, потом произнесла:

– Что это на тебя нашло? Врач же сказал…

– Не время, Машунь, после объясню. Сколько сейчас, десяти нет? Отлично, значит, доктор еще на месте. Выписываемся и едем.

– Но я подумала….

– Все, уезжаем. Я вызвал такси.

Маша пожала плечами.

– Как скажешь… странно, конечно…. Я тогда пойду, поищу Евгения Палыча и скажу медсестре.

– Давай, я с тобой, – кое-как с помощью Маши взгромоздившись на коляску, Тимофей открыл дверь и выехал в коридор. Нога прострелила болью, но он не обратил на это особого внимания. Крутя колеса, что есть сил, он направлялся к регистратуре, находившейся в соседнем крыле. Лампы в коридоре еле горели, прищурившись от напряжения, Тимофей различал только дверь, за которой горел яркий, почти дневной свет.

Человек в черном костюме

Жолобов снова недовольно глянул на часы: уже четверть десятого, а он все еще не на работе. Приятель попросил зайти за ним, разбудить, если что. Так и вышло: пока Анатолий топтался у порога, Егорчев выискивал исподнее и облачался во что-то, более-менее вразумительное. Не позавтракав, поспешил на автобусную остановку, хотя и тут не удержался, прихватил в чебуречной мерзко пахнущую сдобу, залитую прогорклым маслом. И сейчас давился, пытаясь поспеть за старшим товарищем, старшим, правда, только по возрасту, а не по положению. Но тут разница составляла почти восемь лет.

– Опоздали, – досадливо произнес Анатолий, покусывая губы. – На штраф нарвемся.

– Не боись, дружище, я с секретаршей Сашей договорюсь, она женщина одинокая, потому понимающая, – Егорчев хохотнул и дожевав чебурек, выбросил промасленную бумажку.

– Как ты вообще умудряешься есть эту гадость?

– Завидуешь моему желудку? – усмехнулся Антон. – Он и не такое может. Не все ж пилюли глотать.

– Сам знаешь, у меня изжога.

– То-то ты на меня волком смотришь.

– Смотрю, потому что мы опоздали на пересменку, а ты в ус не дуешь.

– Нет у меня усов, дяденька, вот и не дую, – дурашливо заискрился улыбкой Егорчев. Сам глянул на хронометр, и покачал головой. – А на моих только половина девятого. Кажись, опять встали.

– Удивляюсь тебе…

Он не закончил. Отчасти удивлялся, но куда больше завидовал молодому товарищу, даже его лености и праздности. Впрочем, в глазах Анатолия, даже эти пороки виделись почти как достоинства. Антон умел и впечатление произвести, как барышня на первом свидании, и расположить собеседника, неудивительно, что ему вечно все прощалось. В отличие от Жолобова, Егорчев шел по жизни, смеясь, вот именно этой дурашливой улыбкой, которая заражала и смущением, и непонятной радостью. Как сейчас: Жолобов не смог запретить губам раздвинуться следом, его тут же толкнули в плечо. Какой-то лихач, на самокате, засмотревшись, чуть не врезался в него, и даже не извинившись, помчался дальше. За ним, на скейте, последовала еще пацанва, четыре человека. Чертыхнувшись, Анатолий отошел к самому краю тротуара, уступая дорогу. Егорчев же продолжал, как ни в чем не бывало, идти дальше: подростки будто сговорившись, объехали его стороной.

Жолобов сделал шаг вперед, хотел что-то сказать приятелю, но не успел. Лихач на тертом временем «фольксвагене» круто завернул из левого ряда к обочине, едва не сбив Анатолия. Тот спешно отскочил с бордюра, и затылком врезался в знак «Берегись автомобиля!». В глазах потемнело, липкая мгла застила город.

Жолобов очнулся в больничной палате, лежа на койке под колючим одеялом. Он как-то разом пришел в себя, поднял голову, огляделся по сторонам и увидел странного мужчину средних лет в черном костюме, сидевшего на табурете возле кровати.

– Вы, наконец-то очнулись, очень хорошо, – произнес тот. Анатолий воззрился на пришельца, невольно сощурившись, поворот шеи заставил затылок заняться болью. Жолобов скривился и снова лег.

Странной в мужчине Анатолию виделась одна деталь – его галстук-бабочка. Тоже черная, но в мелкий горошек, совершенно неуместная. Будто у конферансье в театре, а пуще того, в шапито, каких в городе, да и поселках окрест достаточно.

– Кто вы? – пробормотал больной. – Я вас знаю?

– Меня все знают, – приветливо ответил мужчина. – Не все сознаются в этом, но и ладно, я никого не виню. – он помолчал, затем резко переменил тему: – Но к делу. Я ведь не просто так к вам пришел, Анатолий Павлович.

– Я не совсем…

– Сейчас поясню. Видите ли, у вас не так давно образовалась опухоль, она прежде никак себя не проявляла, но за последние несколько месяцев заметно увеличилась в размерах. Счастье, что вы ударились затылком об указатель, иначе через некоторое время все, инсульт. И узнали бы об этом лишь на вскрытии. Голова, сами знаете, предмет темный, до сих пор толком не исследованный.

– А вы… – мысли путались, Жолобов пристально вгляделся в сидевшего напротив. Мужчина вроде бы улыбался ему, но едва заметно. Анатолий решительно не мог вспомнить, где видел его. Но спрашивать – вот сейчас, когда он только выплыл из забытья, не хотелось. Хотя каждое слово сидевшего порождало массу вопросов.

– Вы очень удачно ударились, не находите? – продолжил мужчина. – Вот и я согласен. Но ничего просто так в нашем несовершенном мире не случается. Везение – это лишь стечение хорошо подготовленных обстоятельств. А потому, я полагаю, не будет лишним и вас попросить об одолжении, раз уж я малым образом споспешествовал столь чудесному вашему освобождению от детонатора в черепной коробке.

– Вы были за рулем? – Жолобов начинал понимать, почему человек в черном явился сюда. – Я очень признателен…, хотя… вы могли бы сказать…

– Тогда сделки не случилось бы. Я предлагаю вам договоренность.

– О чем, какую еще…

– Послушайте меня внимательно, Анатолий Павлович. Я сделаю для вас еще одну услугу, научу одному интересному фокусу. Вы сможете на чуть-чуть заглядывать в будущность и у всякого, кого захотите, узнавать причину его смерти. Как это узнал я у вас и подготовился к помощи.

– Что? – одними губами ошарашено спросил Жолобов.

– Я же сказал, что решил поделиться толикой своих умений. Так будет правильнее, вы не находите?

– Да кто же вы? – Жолобов резко поднялся. Затылок отозвался ноющей болью, но он не лег. – Отвечайте!

– Вы понимаете, кто я. Или догадываетесь. Ну же, сами ответьте на вопрос и пойдем далее. Так вы хотите обрести умение предугадывать смерть любого человека? Или желаете вернуться обратно, я и такое могу, назад в тот час, ту минуту, когда выскочили на край тротуара? Меня там уже не будет и все вернется на круги своя. И вы ничего не вспомните из этого разговора.

– Подождите, – голова пошла кругом. Он ледяной рукой коснулся затылка, немного полегчало. – Подождите, я не понимаю. Фокус, определение причины смерти… вы это серьезно?

– Я не шучу, не имею такой привычки. И вы это знаете и даже понимаете почему. Я всегда прихожу ближе к концу, а вы…

Озарение пришло ослепительной вспышкой. Жолобов дернулся всем телом, холодный пот заструился по подмышкам.

– Не может быть… – едва слышно прохрипел он. – Такого не бывает.

– Все однажды случается. Просто я решил с вами договориться. Избавив вас от печального финала, я предлагаю вам умение, которое, думаю, вам сгодится. И да, отныне вы сами будете решать, каковым окажется последний час. В отличие от всех прочих. А взамен, – он взмахнул рукой, упреждая вопросы, – я попрошу самую малость. Всех тех, кому вы назначите причину окончания дней.

– А я…, вернее, они,… когда они…

– А этого я вам не скажу. И вы им. Пусть знают и пытаются избегнуть. Ведь и такое возможно. Всех можно обмануть, особенно, если заранее обо всем договориться.

Голова пошла кругом. Жолобов всматривался в черного человека, но видел лишь тьму, простирающую к нему свои объятия. Наконец, вздрогнул, и поняв, что слишком задерживает величественного собеседника с ответом, кивнул. И тут же произнес, боясь, как бы тот не понял превратно:

– Я согласен, согласен. Меняйте.

А через мгновение Жолобов очнулся. Почувствовал неожиданную легкость в теле, странную невесомость, будто только выплыл из межзвездного пространства. Открыл глаза, осмотрелся. Анатолий находился в пустой больничной палате, голова оказалась перевязана бинтом, странно, но болей никаких не чувствовалось, он поднял руку, проведя по повязке пальцами.

– Очнулись? – донесся смутно знакомый голос. Жолобов дернулся, повернул голову. Нет, это врач, не тот человек…, а кто тот? Видение стерлось из памяти, оставив лишь странное ощущение пустоты после себя. – Прекрасно. Вы здорово треснулись головой, дорогой мой, в следующий раз будьте осторожнее, когда пытаетесь перейти улицу в неположенном месте.

– Да-да, конечно, доктор, – пробормотал Анатолий, разглядывая врача. Тот взял в руки больничный лист, изучая последние записи. Потом подсел на кровать, поднял руку пациента, нащупывая пульс.

– Давайте я вас послушаю… – донесся успокаивающий голос. И тут же глаза застила мгла. Непроглядно черная бездна обрушилась на Жолобова, ослепив его и обездвижив.

Доктор поднялся, кивнул, заметив:

– Тут душновато, а вам надо дышать свежим воздухом, набираться сил. Я открою окно.

Подошел к окну, распахнул створки, вдыхая запах белой сирени, только начавшей цвести, и ныне, после недавнего дождя, пахнувшей просто одуряюще. Четвертый, последний этаж, врач засмотрелся на заросли, изрядно поломанные посетителями, желавшими порадовать близких.

– Доктор, – прервал любования врача Жолобов, – когда мне можно выписываться?

– Да мы вас долго держать не станем. Дня два еще. А разве за вами не придут? Супруга ваша для всех давно как своя, прекрасная работница и человек душевный. Я думал, она сейчас дома, готовит вас.

Анатолий помолчал. С женой он разругался несколько дней назад, и на несколько дней, как всегда в таких случаях, она уехала к маме, в Горлово. Накопила отгулов и уфитиляла. А так… она, действительно, работает в больнице, правда, в другом отделении, родовспомогательном, но если что, договориться может со всеми и обо всем. Неудивительно, что врач его хорошо знает.

– Мы сейчас… словом, она у мамы.

– Такое бывает, – усмехнулся доктор, – Тогда вам стоит ее предупредить. Думаю, сразу приедет – и чем не повод для восстановления отношений, а?

Он хмыкнул, наклонился чуть дальше, видимо, что-то или кого-то увидев. Некоторое время смотрел туда, потом чертыхнулся сквозь зубы.

– Доктор… – немного резче, чем надо, произнес Жолобов. Врач дернулся. Весь его вес оказался сконцентрирован над подоконником, рука предательски заскользила. Еще мгновение и он, чуть слышно вскрикнув, внезапно вывалился из окна и пропал.

До слуха оцепеневшего Жолобова донеся глухой стук и истеричный женский крик.

– Глупости все это, вот глупости, – забормотал он.

– Простите, что вы сказали?

Анатолий поднял глаза, и тут только понял, что ни с ним, ни, тем паче, с доктором ничего не приключилось. Врач стоял у изголовья, он закончил осмотр, и тут обратил внимание на окно. Поднялся, кивнул, заметив:

– Тут душновато, а вам надо дышать свежим воздухом, набираться сил. Я открою окно.

Смутное подозрение шевельнулось в глубинах сознания. Анатолий пробормотал: «Подождите, доктор», – но его, кажется, не услышали. Врач распахнул створки, вдыхая запах белой сирени, начавшей цвести и ныне, после недавнего дождя пахнувшей просто одуряюще. Анатолий замер, затаился, увидев, как врач перегибается через подоконник, разглядывая цветущий куст.