Лети за вихрем

Он протянул другую руку и заставил мои пальцы сжаться, стиснув оберег в кулаке. Я попыталась разжать кулак – толку-то, деревянный крестик лишь сильнее впечатался в ладонь. Конечно, куда девчонке против почти взрослого парня…

– Сам себе оберега не сделаешь! – в моем голосе прорезались слезы. – Это каждый дурак знает!.. Простите, барин… Да ну, я вас никогда не переспорю!

Слезы все-таки нашли путь наружу, – я втянула их носом, но потом… Одна, другая, – и вот щекам мокро, а перед глазами начинает расплываться.

Руки молодого графа сразу же разжались.

– Ну что ты… Ох, дитя. Ну, вытри слезки, – он пальцем смахнул слезинку с моей щеки.

Я постаралась сжать губы, чтоб не тряслись, – у меня это не очень-то получалось: так всегда бывает, когда кто-то начинает жалеть. Так я и ревела, а барин сидел рядом, гладил меня по голове и пытался утешить.

К счастью, девчоночьих слез хватило ненадолго.

– Прости меня, ведьмочка, – он смотрел жалеючи и виновато. – Правда, прости. Ты столько трудилась, а я: убери, себе оставь. Господа не думают сердцем, а я еще и пытался тебя упрекнуть…

– Вы не пытались, – снова всхлипнула я. – Вы меня пожалели. Будто не холопку…

– А ты и не холопка, – он малость неуклюже, смущаясь, обхватил рукой мои плечи. – Ты вольная чародейка. Если правда то, что ты говорила про водовороты и вихри, то ты из странной породы – как и я, как Зденек.

– Возьмите оберег, барин, – я робко посмотрела ему в глаза. – Все ж таки возьмите. Может, он окажется бесполезным, – а может, станет маленьким камешком в плотине.

Совсем осмелев, я взяла его за руку и вложила оберег в ладонь, для верности обмотав кожаный шнурок вокруг запястья. Господин молча следил за мной и не отнимал руки. Потом так же молча снял со своей шеи серебряный крестик и надел на меня, – я и ахнуть не успела.

– Вот… Оберег для тебя, – носи, не снимая. Честный обмен, один крест на другой. Не станешь больше плакать?

Я молча помотала головой.

– Поменялись крестиками, – продолжил молодой граф, – так что принимай в братья и барином больше не зови. А может, как знать, мы и вправду с тобой десятая вода на киселе, вот оба и видим всякое… Ну что ж, пойдем, до дому провожу, пока тебя не хватились родные… Или у ведьм это так принято – всю ночь бродить по лесу?

Я снова шмыгнула носом, – ну что ты будешь делать, откуда во мне столько слез? Сроду так не ревела: то от обиды, теперь оттого, что все обошлось.

– Пойдем, – повторил барин, поднимаясь на ноги и протягивая мне руку. – Как тебя, кстати, зовут? Все забываю спросить…

– Кветка, – кажется, я покраснела до корней волос. – Кветуше…

– Красиво, – серьезно кивнул он. – Я буду поминать твое имя в молитвах. Ну, в путь, панна Кветуше. Светает вовсю.

– Погодите. Я обещала древеснице, что поклонюсь великому дубу.

Я шагнула к древнему дереву, раскинув руки, прислонилась щекой к жесткой коре.

Дуб был суров – дерево-старик, воин, состарившийся на поле битвы. Его кору рассекали глубокие трещины, – и невозможно было разобрать, где морщины, а где шрамы. Он видел войны и смерть, его не раз опалял огонь, его корни прорастали сквозь человеческие черепа и заржавленные шлемы. Он был добр и нежен ко мне, маленькому ростку неведомого мира.

– Здравствуй, господин мой, – неслышно прошептала я, прижимаясь губами к трещине-шраму. – Мать буков велела тебе кланяться. Береги молодого барина, великий дуб, раскинь над ним свои ветви.

Кажется, лесной ветер скользнул по моей щеке, качнул листву над головой.

Было или не было, было или будет, что-то началось и что-то исполнилось: я проросла в этот мир, чтобы передать оберег в руки обретенного друга.

– — —

*Тулузский или окситанский крест (двенадцатиконечный крест, крест-трилистник) – символ альбигойцев (дуалистической христианской ереси, уничтоженной в XIII веке на юге Франции). Этот символ также часто связывается с магией, практиками алхимии и герметизма.

Глава 16. ПЛАКУН-ТРАВА

Мы вместе спустились с холма в овраг (при этом барин постоянно помогал мне, словно я сама не могу цепляться за кусты) и вышли на дорогу.

– Ну все, прощайте, – я свернула на неприметную тропинку, намереваясь срезать путь к деревне.

– Пожалуй, дитя, я доведу тебя до села, – молодой граф улыбнулся и свернул следом.

Тропинка вывела нас на поляну, покрытую зарослями узколистых растений с красно-лиловыми столбиками соцветий. Плакун-трава. Как я раньше-то не знала, что ее тут так много?

– Постойте немного, ладно?

Я опустилась на колени, осторожно поддела пальцами дерновину, разрыла ногтями мягкую болотистую землю, выкапывая корень. Вот целый кустик плакун-травы оказался у меня в руках.

– Плакун, плакун, – шепот замирал на губах. Барин с интересом смотрел на меня: заговоров он, надо думать, не знал. – Плакал ты много, а выплакал мало. Не катись твои слезы по чистому полю, не разносись твой вой по синю морю. Будь ты страшен злым бесам, а не дадут тебе покорища, утопи их в слезах; а убегут от твоего позорища, замкни в ямы преисподние. Будь мое слово при тебе крепко и твердо во веки веков, аминь.

Я поднялась с колен, держа растение обеими руками.

– Зачем? – коротко спросил барин.

– Плакун-трава-то? На защиту. От нечисти, от мора, от лихорадок… Надо сюда еще вернуться, пока совсем не рассвело.

Мы пересекли поляну, покрытую плакун-травой, перебрались через бурелом, дошли до ручья, в котором я искупалась в памятное утро. Переправы через ручей уже давно не было: поваленное дерево валялось в кустах, оттащенное неведомой силой. Я, привычно подбирая юбку, шагнула босой ногой в воду – ох, холодна!.. И тут меня подхватили под мышки, вскинули на руки – и одним прыжком перенесли через ручей.

– Я бы перешла… – начала было я, когда граф осторожно поставил меня на землю.

– Это чтобы ты плакун-траву в воду не уронила, – он усмехнулся.

– Знаете, барин… Когда вы цыганенка маленького вот так же на руках по дороге несли, – вот тогда я поняла, что с вами можно заговорить.

– Господи, ведьмочка, откуда ты про цыганенка-то знаешь?