Черные Боги Кубы

Обатала могуч, миролюбив и справедлив. Он сторонник повсеместного торжества Добра. И поэтому только ему было под силу и в его власти разрешить, например, давний спор между двумя такими могущественными божествами, как Олорун и Олокун. Хозяин небесного свода и Владыка океанских глубин в бесконечном споре доказывали друг другу свое превосходство. Обатала спор разрешил по справедливости. Он приковал Олокуна семью цепями, чтобы этот гневливый и горделивый в своем могуществе бог не уничтожил все живые существа, поглотив их в своей пучине.

Непросто складываются отношения Обатала с богинями, особенно с самыми резвыми из них – Ойей и Очун.

Ойя всячески избегает встреч с Обатала по той причине, что тот является на все встречи только в сопровождении ящериц, которых она и боится и ненавидит. Что же касается Очун, то она, уверенная в своей неотразимости, считает, что в любой момент может кому угодно внушить симпатию к себе, ибо она – богиня любви. А любви жаждут все боги, и Обатала – не исключение. Как-то раз она даже осмелилась попросить Обатала об оказании ей услуг и помощи. И тот безропотно выполнил ее просьбу: сам открыл двери в обитель Олодумаре, к которому Очун направилась с просьбой немедля послать дождь на землю, ибо земля изныла и иссохла в ожидании дождя под палящими лучами солнца, поникла ее всегда так радующая смертных и бессмертных цветущая красота. Не с пустыми руками шла Очун к Обатала. В ее коробе лежали яйца, которые Обатала почитал как начало и источник жизни и всего сущего: ведь не случайно его символом было яйцо, выточенное из слоновой кости. Обатала восхитило, что любвеобильная и умная Очун очень точно подметила его страсть к яйцу. Он благодарен Очун и за то, что та позволяет жить и плодиться в реках и озерах гуабине, съедобной рыбе, являющейся персональной собственностью Обатала. Этой рыбе предоставлен полный простор во всех водоемах, хотя сама она жмется к берегам высокогорных рек. Предусмотрела хитроумная и дальновидная Очун и другие каналы выхода на связь с Олодумаре и с Олофи, минуя, между прочим, посредничество Обаталы. Эти могущественные боги совсем не против побывать иногда в объятиях богини любви, к которой относятся как к идеалу красоты и подлинно женского обаяния. Они знают, однако, что это их желание осуществимо лишь по воле самой Очун, ибо их собственного могущества маловато для того, чтобы оказаться в обществе богини, сущность которой определяет любовь. И если она сама того захочет, а хочет она этого не всегда, то у нее есть свой собственный способ оповещения об этом. У нее есть верная птица, которая искренне и безотказно исполняет все ее желания. Это – майимбе или, как ее иногда называют на языке йоруба, иколе. Это вроде бы и хищник, ястреб, аура бланка, который несмотря на свой хищный нрав пользуется высоким уважением и поклонением за свою способность взлететь на высоту, которая больше недоступна ни одному живому существу. Даже самому Обатала. Майимбе служит только Любви и ее богине – Очун. Часто перья майимбе используются в магических обрядах и в разных ритуальных действах. Нельзя сказать, что Обатала в восторге от майимбе, но его миролюбие не позволяет ему находиться в ссоре с аурой бланка, между прочим, и из страха вызвать гнев майимбе по отношению к голубю, любимой птице Обатала, являющейся его вестницей, которую Обатала отправляет по своим «земным» делам одну, без охраны. И она может, не страшась никого, принести весть туда, где ее ждут, и укрепить безупречность авторитета Обатала.

Обатала в начале своей жизни был женат на Йему. Именно от страсти к нему она родила четырех восхитительных сыновей, которыми очень гордилась. Это – Осун, Очоси, Элегуа и Огун. Сыновья божественного происхождения сами считаются божествами, и каждый из них наделен властью, и у каждого в повседневной жизни свое предназначенье. Семья жила дружно, однако, лишь до поры до времени. Виновником разлада стал Огун. По легенде Огун вопреки всем табу и запретам, будучи уже женатым на Ойе, воспылал страстью к Йему, своей матери. Однако, своих греховных намерений ему никак не удавалось осуществить. И виной тому была бдительность Элегуа и Осуна. Они охраняли ложе матери. Для утоления вожделенной страсти Огун пошел на преступление. Будучи старшим братом в семье и наделенный поэтому большими правами, он выгнал из дома Элегуа, чтобы тот отправился восвояси – куда глаза глядят, а самого младшего, Осуна, угостил маисом и наслал на него крепкий сон. Избавившись, таким образом, от надзора, Огун насильно овладел беззащитной матерью. Обатала, конечно, был разгневан, но еще более удивлен. Наказать же он решил только Осуна и лишил его права охранять вход в дом. Отныне исполнение этой должности было передано Элегуа. После всего случившегося Обатала отказался от исполнения брачных уз с Йему и всячески избегал встречи с ней. И лишь один раз он, обуреваемый желанием и неукротимой страстью, решился на обладание женщиной. Да и то лишь в облике Алаггуна, позволив себе разделить ложе и жениться на единственной и горячо любимой дочери высшего божества, Олофи, – Эруадье. Между тем в рождении в нем этого желания самой большой виновницей была только богиня любви Очун, наславшая на Обатала непреодолимую страсть, а юную девственницу Эруадье опутавшая колдовскими чарами прелестей чувственной любви. Однако, уверенность в своих силах в общении с новой возлюбленной Обатала ощущал только в облике Алаггуна. И брак этот, освященный колдовскими действами Очун, говорят, был очень счастливым. Во всяком случае, мне не известна ни одна легенда, которая давала бы повод усомниться в истинности и взаимности их нежной страсти.

Огун

Представления о сущности характера Огуна наиболее полно отражает в своих произведениях Воле Шойинка. Это – «лента Мёбиуса». Образ наводит на размышления в терминах (дуализме?): начало – конец, Хаос – порядок, творчество – бесплодие, убийство – чистота. Змея, закусившая свой хвост – символ непрекращающегося цикла: рождения – смерти, возрождения. Это и есть «Лента Мёбиуса». Капля воды сохраняет свойства Океана, зернышко – носитель огромного урожая, тлеющий огонек таит в себе огненную стихию; Космос – в пылинке.

С громом дробясь меж уступчивых туч

На косых перекрестках дождей,

Пламя вплавляется в жизнь.

Огненные толчки

Сердца: последняя дрожь

Загнанного зайца – и тьма.

Перед молнией миг рожденья.

Подтверждающий и паденье, и смерть,

И любовь, – и вот уже семя

Рождается, ликуя…

Земля – жизнь. (Пер. А. Кистяковского)

Земля не знает ужаса стропил!

Стропила рухнут, испугав геккона, (ящерица)

И треснет глинобитный пол, а бручья,

Изведав в ночи смерть, найдут в ней жизнь, –

Как погребенный в поле клубень ямса,

Как корни баобаба, как огонь.

Веках, в череде материнских утрат

Я обречен возрождаться.

Запомни – даже похоронный обряд

Призывает меня на землю,

Вечно влажную от горячих слез,

Стынущих росою смерти

В вечерних сумерках, когда пауку

Легче справиться с жертвой.

Однажды, отдавшись игре ума,

я смотрел как на мутном стекле окна

дождевая капля тягуче текла

вниз – это зыбкая дыба времен,

растянув мою мысль, преврщала ее

в монотонное эхо дождя…

Буря трепеще крылами: вверх –

Рожденье, вниз – смерть …

«Улисс» (Пер. А Кистяковского)

Человек – одна из ипостасей природы

Мы – отринутая плотью плоть,

Комочки, вырванные судьбой

Из живительной темноты,

Должны, страдая и мучаясь, плыть

В океан времен, чтобы стать собой –

Маяком, пославшим единственный луч,

Тут же проглоченный тьмой,

Миражом, на миг озарившим ночь

И распавшимся в тишине.

«Пространство» (А. Кистяковский)

Из книги «Бытия»: «Вначале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безводна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет Днем, а тьму – Ночью… И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды… И стало так.

Горы = полпути людей к Богу = к Богам.

Схватка двух богов – Огуна и Чанго:

Он хватает Чанго в свои трипалые руки

И швыряет его на землю.

Огун не только бог железа и войны, он также мастер, охотник, охранитель дороги. Шойинка все свое творчество поставил под знак Огуна. Любимое время этого бога – пора дождей и урожая.

Никто на этой земле не ведает тайн

Нужно лишь обнажить свою плоть,

Призывая дождь

И подготовить землю

Огун покровительствует людям, он – творец Вселенной. Создавший порядок из хаоса.

В «день ошибок» Огун, уступая просьбам жителей королевства Ирэ, становится их правителем и ведет их в бой. Опьяненный вином, ослепленный кровью и угаром битвы, Огун теряет перспективу боя, начинает яростно сокрушать своих же воинов и не может остановиться несмотря на стенания и вопли в собственном стане. Буйство Огуна – ярость природы: грозовые тучи, молнии, буря, страшные последствия божьих бесчинств.

Во время маскарада Огун вступает в открытую схватку с Эшуоро. «Не враг даже, а … вражок».

Огун, разделивший власть над миром с Обатала, напротив, воинственный. Он – бог железа и войны, покровительствующий воинам и охотникам, ремесленникам и всем, кто имеет дело с железом. Сегодня это – покровитель машинистов, водителей такси, всех транспортных работников.

Имеет ежегодный праздник. В процессиях участвую кузнецы, водители, механики. Они шествуют впереди, за ними – маски в честь Огуна, исполняются гимны.

Жрецы поют:

Бог запретил Огуну

Плакать в моем присутствии

Потому что когда Огун проливает слезы,

Проливается кровь.

Водители в ответ:

Жребий брошен,

Огонь и черт выпущены на свободу –

Спасайся. кто может.

Праздник сопровождается непрерывным барабанным боем, длится несколько дней, заканчивается жертвоприношением, закалывается жертвенное животное Огуна – собака. Огун воинственен, но справедлив. За своих почитателей вступается всегда.

Огун многолик. Но суть не в многоликости как таковой (смена декораций и масок). Он – Дионис, Аполлон и Прометей в одном лице.

Из всех богов только он, один Огун, попытался преодолеть тоску разъединения со смертным и стремительно бросился навстречу людям. Человеческая тоска (по Шойинке) есть первоначальное ощущение, передавшегося людям отчаяния богов. Она необъяснима словами, непередаваема, проявляется только в действии. А действие – бунтарский инстинкт Прометея (огня), направляющего тоску по творческим каналам (Аполлон)

Видно, он не жалует Эшуоро. Неважнецкий, правда, враг, а все-таки – вражок. Продолжай, Эшуоро, объедай жилища – немного друзей у тебя останется к Встрече…

Демоке, мой верный друг и Служитель, это я, Огун, направлял твой топор, когда ты вонзал его в дерево Оро – гиганта и царя в лесах Эшуоро. Это я направлял твою руку, Демоке, когда ты вырезал узоры на его теле. И я не дам тебя в обиду, Демоке.

Я опять опоздал. О Владыка Лесов

Ты снова увел моего слугу

в твои владенья, куда мне нет

пути. Я пытался его удержать,

и мой голос звучал, как отцовский зов,

но он ушел, а его отец

настигает меня. О Владыка Лесов!

Я не оставлю Демоке в беде,

Ибо убийство – если оно

Совершилось – лежит целиком на мне.

Да, это я – руками слуги –

Уничтожил его подмастерье, раба

И служу Оро, который не раз

Убивал моих служителей. Я

Убил Оремоле за то, что он

Хотел помешать Демоке, творцу

Обессмертить – огнем, топором и резцом –

Арабу Оро. Владыка Лесов.

В обличье смертного! Ты их увел

На Суд – но знай: я не брошу слугу

И если не словом, то силой – спасу Демоке.

Элегуа

Один из четырех сыновей Обатала и Йему. Его кровные братья – Очоси, Огун и Осун. Бог дорог и хранитель входа в дом. На эту должность он был назначен своим отцом после того, как брат его Осун не оправдал надежд отца и не сумел обезопасить и защитить честь своей матери от греховных посягательств брата Огуна, воспылавшего порочной страстью к своей матери, овладевшего ею и тем самым обесчестившего ложе Обаталы и Йемы. Именно на младшего брата, Осуна, от рождения была возложена обязанность охранять дом и ложе собственных родителей. Он же, потеряв бдительность, не разгадал коварства Огуна, который выгнал Элегуа из дома, а Осуна усыпил. Это позволило Огуну, оставшемуся теперь без свидетелей, безнаказанно утолить вволю свою греховную и вожделенную страсть, насильно овладев матерью. Гнев Обатала пал, однако, не на Огуна, а на Осуна, и доверие отца обрел только Элегуа. С тех пор он с особым тщанием бдительно следит за входом в дом, от него зависит, какой будет – доброй или, напротив, полной неприятностей – дорога смертного, отправляющегося в путь. Неважно в далекий или близкий.

У всех лукуми это божество пользуется большим уважением, ему отдаются всяческие почести. И вера в него не то чтобы превратилась в суеверие, а стала традицией, обычаем, устойчивым и поныне.

Мне довелось, что называется из первых рук, познать живучесть этой традиции. Состоялось это самым неожиданным образом в июле 1967 года в Гаване, на экспозиции Salon de Mayo (Майский салон), куда мы с моим гидом Аидой Марин пришли на выставку работ современных кубинских художников.

Там очень интересно, сказала Аида. Кроме того, нам предстоит очень дальняя дорога на восток и поэтому нам надо перед этим долгим путешествием кое-кого увидеть, загадочно подчеркнула она.

Salon de Mayo был разрекламирован так искусно с таким размахом и увлеченностью, что и вправду было бы непростительным грехом не посетить выставку, приуроченную к важному для жизни страны событию: Конференции латиноамериканской солидарности, на которую съехались посланцы почти всех континентов. Выставка завлекала со всех рекламных щитов, да и пренебречь предложением моего прекрасного гида мне очень не хотелось, хотя программой моего пребывания она и не была предусмотрена. Не надо было и далеко ездить. Салон располагался совсем рядом с гостиницей «Капри», где я проживала.

Для моих глаз, воспитанных доселе на выставках русской и западноевропейской классики, все увиденное стало неожиданностью. Беглый осмотр картин с их чарующими линиями, но бессодержательными, на мой взгляд, абстракциями, оставлял ощущение чего-то недосказанного. Буйство соперничающих друг с другом красок обязывало к более пристальному вниманию, но времени у нас было в обрез (у входа нас уже ждал Сегундо, шофер «Кадиллака», предупредивший Аиду, что это «пустое времяпровождение» не входит в его расписание). В итоге мной овладело недоумение и чувство, граничащее с неприятием увиденного. «Какой-то абсурд», подумала я, но, конечно, молчала, не решаясь сказать что-либо определенное. Но Аида, наделенная даром провидения и предвидения (эту черту я в ней заметила сразу) скорее чутьем, нежели сознанием, понявшая мое недоуменное состояние, обратила мое внимание на очень красивого юношу-негра ее возраста, с которым, как мне показалось, она была знакома лично. Мы остановились и стали смотреть на его выставленные работы. Сам же он то скромненько стоял у стенда, то свободно перемещался от одного экспоната к другому. Его сосредоточенность на чем-то, похоже, ему одному ведомом, ощущалась почти физически. Сначала я подумала, что это, наверное, дежурный экскурсовод и что Аида хочет воспользоваться его услугами. Но все было не так. Этот юноша с вдумчивым лицом, с проницательными и несколько тревожно- печальными глазами всматривавшийся в каждого, кто приближался к его стенду, был на самом деле вовсе не экскурсоводом, а самым, что ни на есть, самобытным и талантливым художником. Уже известным! Аида действительно его знала, была с ним лично знакома.

То было началом пика его популярности. Его любили. И звали его Мануэль Мендиве.

Его самого со всем его обликом я восприняла как «двойника» скульптуры, которая тут же стояла рядом. Скульптура была строгой и необычной. Тревожить мир художника расспросами – при полном незнании его творчества – я посчитала бестактным. Тем более, что весь увиденный мною мир салона поразил меня не только новизной. Он был далек от меня и где-то даже чужд. Заговорить с художником я не решилась, да и не владела я тогда испанским языком настолько, чтобы непринужденно обсуждать увиденное и давать его работам оценки, которых Мануэль Мендиве, как автор, может быть, и ждал.

Аида, подойдя к нему, как-то очень по-родственному стала вести обстоятельный, как мне показалось, разговор. О чем-то своем, или общем для них обоих. Изредка она смотрела в мою сторону. Наконец, Аида, закончив беседу с художником, подошла ко мне и торжественно сообщила, что Мануэль готов показать нам свою мастерскую, приглашает к себе домой, в Луйяно. Это один из рабочих кварталов Гаваны. И поняв, что Аида успела уже обо всем мне сказать, вмешался в наш разговор и торжественно произнес: «Элегуа желает вам доброго пути». Та самая скульптура, поразившая меня своей неожиданностью, оказалось, была изображением ориши. Я восприняла это пожелание как добрую шутку. Не более. Симпатичную вежливость Аиды, которой предстояло со всей ответственностью сопровождать чересчур любознательную гостью в дальней дороге по всей стране.

В Луйано побывать мне не удалось. С Мендиве я так больше и не встретилась, о чем теперь очень сожалею. Но подаренное им мне звучное слово (слышала я его впервые) – «Элегуа» прочно засело в памяти и спустя много лет оно как бы обрело свою плоть в моем сознании, обрело совершенно отчетливые грани и погнало мою мысль за этим божеством в дорогу к пантеону черных богов Кубы, чтобы написать эту книгу.

Как знать, может быть, не без воли Элегуа в поездке по стране мне сопутствовала удача. Так, в Камагуэе довелось встретиться с выдающимся крестьянским лидером этой провинции Факундо Мартинесом, о смелости и бесстрашии которого в борьбе за права крестьян я была начитана. Встреча состоялась в ресторане за обеденным столом. Обед был заказан по его выбору. Трапеза не была изысканной: состояла из блюд традиционной кухни крестьян-скотоводов. Румяно поджаренный кусок мяса в обрамлении поджаренных пластин банана лежали так красиво, что не хотелось даже разрушать эту красоту. Победил аппетит. И после первого же разжеванного кусочка я взглянула на Факундо, внимательно изучавшего меня своими огромными черными глазами на худющем негритянском лице.

Мбори, Зоя, произнес он. Слово мне показалось не только совсем не знакомым, но и не испанским. Но улыбка Факундо была такой доброй, и он весь так располагал к себе, что я осмелилась задать ему вопрос: что это за мясо? Кто тот повар, который так красиво и аппетитно зажарил его?

Факундо с видом заговорщика, готового мне поведать тайну волшебства самому благодарному слушателю сказку о чем-то неведомом, лишь повторил: «мбори». И вполголоса прошептал: «Элегуа». И тут выяснилось, что «мбори» с языка лукуми переводится как «козел». Козлятина была действительно необычайно вкусной. Оказалось, что и Элегуа при сем: козел является главным действующим лицом в ритуальных обрядах абакуа. Приверженцы сантерии считают, что Элегуа задобрить можно лишь одним из излюбленных его яств – козлятиной.

Прошло почти сорок лет с того времени, но я отчетливо помню остановленные временем мгновения того моего первого и прекрасного путешествия по Кубе, тысячи километров ее дорог, овеянных доброжелательностью Элегуа. Я почти уверена, не будь Элегуа и замечательной кубинской традиции верить во всемогущество этого ориша, мое путешествие оказалось бы куда менее впечатляющим. А теперь во дни моих сомнений и раздумий о судьбах моей родины, ее дорог я беззвучно шепчу иногда: «Прими мою благодарность, Элегуа! За все. Прежде всего за открытие мне неведомого мира духовных поисков. И до сих пор очень сожалею, что не побывала в Луйяно, в мастерской художника Мануэля Мендиве. Но все же попытаюсь рассказать о его творчестве, проникнутом верой в Элегуа. Именно Мендиве помог мне понять, что Элегуа это не просто божество дорог, как таковых, но бог главной дороги человека – дороги Жизни. Судьбы. Она и есть, наверное, определяющая путь смертного в этом мире. Именно так воспринимают его и йоруба. Такое понимание места и роли Элегуа в жизни можно ощутить при изучении религиозных церемоний и ритуалов у лукуми, посвященных Элегуа, а также философии ритуалов абакуа и миросозерцания членов этого тайного общества.

Естественно, что место и роль Элегуа в современной повседневной жизни (в сравнении с былыми временами) поклонников черных богов сильно изменились. На иерархической лестнице пантеона черных богов Элегуа поднялся значительно выше, превратившись именно в бога Судьбы, которая, естественно, отнюдь не есть воплощение безопасности ни входа в дом, ни даже дороги покинувшего свой дом путника.

Каким представляют себе это божество его поклонники?

Элегуа – весьма почитаемое божество. У лукуми не бывает ни празднеств, ни ритуалов, которые бы не начинались с торжественного обращения к нему даже если это событие по своему содержанию не связано непосредственно с его именем и не посвящено лично ему. Он – первый, кому приносят жертвы и дары. Но делают это, между прочим, не только из почтения и уважения. Дело в том, что Элегуа лукав, и эта черта, считают его поклонники, может проявиться самым неожиданным образом, и в самый нежданный момент он может помещать проведению празднества или церемонии. И вовсе не по причине собственного, скажем, коварства или враждебности. В сути он добр, когда перед ним не отъявленные негодяи, сознательно творящие несправедливость и зло6 с этими он беспощаден, и тут любой из его братьев, в особенности Огун, готов помочь ему наказать нечестивца. Поэтому участники празднеств и церемониалов считают, что лучше заранее обезопасить себя, задобрив Элегуа, заблаговременно все предусмотрев: торжественные обещания, гимны, дары, жертвы, почести его атрибутам. И тогда никакая сила не сможет помешать радостям и веселью на празднествах, которыми так дорожат кубинцы, трепетно демонстрируя на них свою любовь к атрибутике и символике божеств.

Символы Элегуа: изогнутый сук, крючок. Поэтому можно заметить, что на массовых праздниках впереди танцевальной процессии (и сегодня это дань традиции!), как бы возглавляя ее, шествует танцор, несущий атрибуты Элегуа и держа в руках сук, «прокладывает» дорогу, как бы раздвигая «густой кустарник». Поэтому, когда на ритуальных шествиях вы увидите танцующего впереди и как бы указывающего путь старца с простенькой тростью в виде сука в руках, то знайте, что это не кто иной, как посланник самого Элегуа, дух которого на это время как бы переселился в него. Обычно это – отмеченный любовью и почестями признанный танцор. А им становится как правило самый уважаемый за мастерство и долгие годы верности этому искусству танцор. Старец, человек в годах – все это естественно! Но изогнутый сук в его руках, как бы ощупью шествующий всегда впереди его восхитительно артистичных, изысканных па – это не что иное, как демонстрация мощи и власти атрибут Элегуа, прокладывающего путь тем, кто шествует за ним. Трость эта – вовсе не есть «палка», случайно оказавшаяся под рукой или тем более заранее припасенная трость-подпорка для дряхлеющего со временем тела, как это может показаться на взгляд неискушенного зрителя и наблюдателя. Напротив, эта магия движений и есть, быть может, то самое виртуозное лукавство, гораздого на озорство и хитрости Элегуа.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

«Новая и новейшая история», 1967, № 4, с. 54–60

2

Федор Васильевич Каржавин (1745-1812)

3

Александр Борисович Лакиер (I825-I870)

4

Чанго (Шанго) – в Латинской Америке и на Карибах Чанго (от исп. Changó буквально – «бросающий камни»); Изначально – Шанго, также называемый Санго, – в религии йоруба один из самых популярных ориша, Небесный отец, дух грома и молнии. Является обожествлённым царственным предком йоруба – третьим царём государства Ойо.