На палубе с букетом марипосы

Мэри Кор

На палубе с букетом марипосы

Часть I. На пристани в тысяча девятьсот сороковом

Порт Кенгарден в небольшом городке на юге Норвегии в этот день оживился. Если ранее пристани пустовали всю неделю, а рабочие дожидались субботы, чтобы отсиживать на своих постах не бесцельные восемь часов, то сегодня, в четверг, двадцать пятого января тысяча девятьсот сорокового года, отходили сразу три рейса. И служащая порта, мисс Жанна Фолл, в очередной раз надраивая пристань мыльной щёткой, рассказывала каждому встречному о том, что таких будних дней прежде не бывало.

– А кто уходит-то? – спросила, выйдя в полдень на перекур, работница портового буфета Оливия. – А то слышу: трещишь о трёх рейсах с самого утра. Сказала бы, в чью честь, наконец, доски моешь.

– В твою, пташечка, в твою! – сострила Жанна, поднимая на собеседницу зелёные глаза. – Дашь прикурить?

– Вредно. – Ответила Оливия, но сигаретой и зажигалкой поделилась. – Так кто плывёт?

– Мистер Бен Боттом на «Гринче», – Жанна ухватила ловкими пальцами сигарету и подожгла её. – И мистер Жерар, фамилию подзабыла, на «Новолунии». Третьего не запомнила.

– А что за корабль?

– «Зимний пик» называется. Новый. Больше ничего не слышала. Отчаливает первым, в два пятнадцать.

– И всё равно полдня не работаешь.

– Переплюнь! Слава Вселенной, что вообще плывут. А то насиживаешь, намываешь тут практически без дела шесть дней в неделю. Так хоть на корабли посмотреть!

– Да-а, – протянула Оливия, выпуская тонкую струйку дыма. – Я вон тоже до выходных скучаю. Для кого пирожные и сыр возят, скажи мне?

– Круизы – наше спасение. Так бы и померли со скуки. – Согласилась Жанна. Она с чувством стряхнула пепел в ближайшую мусорку и, перегнувшись через перила пирса, всмотрелась в водную гладь. – А море-то холодное. Куда вот зимой плыть?

– Им надо.

– Странные.

Обменявшись ещё парой несодержательных реплик, женщины выбросили окурки и приземлились на скамейку, откуда открывался завораживающий вид на Скагеррак (* – пролив между норвежским побережьем Скандинавского полуострова и полуостровом Ютландия, соединяющий Северное море с Балтийским морем. Один из самых загруженных судоходных маршрутов в мире).

Жанна поёжилась, запахивая пальто цвета кофейной гущи, и сказала:

– А всё равно, интересно: куда они всё время плывут?

– Прыгни к ним на судно и узнаешь, – хмыкнула Оливия и достала из кармана свёрток. – Будешь булку с маслом и сыром? Наверняка, оголодала.

– Спасибо, пташечка, но мне пока не до масла с сыром. Провожу первый рейс и загляну. Нарежешь для меня перчики?

– Нарежу.

– Вот и договорились. А я тебе кофе принесу: у меня в будке целая банка.

– Это откуда ещё?

Глаза Жанны загадочно сверкнули.

– Гость с последнего воскресного круиза подарил. Важный, в бежевом костюме и шляпе. Сказал, не жалко.

– Кокетничала?

– Самую малость.

– Эх, Жанна, – Оливия завистливо вздохнула. – Твои зелёные глаза кого угодно с ног собьют. И будет тебе и кофе, и чай из Индии, и шоколад советский…

– Ну, уж про Индию не говори. – С сожалением протянула Жанна. – Туда из нашего порта даже серьёзные рейсы не ходят.

– А куда ходят?

– Да никуда. В этом и грусть. «Гринч» сегодня отплывает в Данию, «Новолуние» – на острова близь Англии. Третий – забыла, куда. Погляжу в книге. На этом всё. А я уже от этих датских блюд и мехов устала.

– Не жадничай, – посоветовала Оливия. – А то и без них останешься.

– Ты права. Надо радоваться тому, что есть.

– Пойду я, – Оливия встала и засеменила к буфету. – Если на третьем корабле симпатичного капитана увидишь, ты меня окликни. Погляжу хоть.

– Хорошо, пташечка.

Жанна вновь взялась за щётку и, окунув её в ведро, щедро натёрла мылом и наклонилась, чтобы продолжить работу. Полуденное солнце опустило лучи на её загорелую кожу, и, несмотря на морозную погоду, настроение у женщины ещё больше приподнялось. Она принялась возить щёткой по пристани, напевая себе под нос:

– Yes, I ain’t got nobody, baby… And there is nobody cares for me. M-m… I am so sad and lonely, baby…

«Надо было попросить Оливию включить граммофон, – подумала Жанна. – Выйдет на перекур, скажу».

– Это Луи Армстронг? – раздался за её спиной мужской голос. – Никакие песни в мире я не люблю так горячо, как его!

Жанна ахнула от неожиданности и обернулась. Её взору предстал молодой человек лет двадцати пяти, с чёрными, как смоль, волосами и зелёными глазами. Он был одет в дымчато-серое пальто и такого же цвета шляпу.

Цепкий взгляд прошёлся по лицу Жанны, и несмотря на то, что его обладатель выглядел довольно дружелюбно, женщина все равно напряглась и тихо ответила:

– Ага, Армстронг. Что же вы подкрадываетесь?

– Не хотел вас пугать. Прошу прощения. Вышел проветриться, а тут – такая прекрасная дама. Как ваше имя?

– Жанна Фолл. – Внезапно напустив на себя важный вид, промолвила Жанна. – А ваше?

– Я Фридрих Мельтц. Мы с женой путешествуем отсюда впервые.

– Вы, как-никак, капитан корабля?

– Старший штурман, – сказал Фридрих и присел на скамейку. – На корабле «Зимний пик».

– Интересно, – ответила Жанна. – Я ничего не слышала о капитане этого судна. Может, подскажете, как его зовут?

– Думаю, это не имеет значения, – Фридрих обезоруживающе улыбнулся. – Корабль – это целый муравейник, где каждое насекомое невероятно важно.

– Вы это к чему?

– Забудьте.

Жанна пожала плечами и вновь окунула щётку в мыльную воду. Спросила:

– И, раз вы путешествуете отсюда впервые, смею предположить, что до этого вы плавали на другом корабле?

– И из другого порта. Семь лет. – Сказал Фридрих и полез в нагрудный карман: видимо, за сигаретой. – Но наше судно находилось в эксплуатации уже тридцать лет, а потому – пришло время его сменить. Так капитан и приобрёл «Зимний пик».

– Должно быть, он очень богат.

Молодой человек проигнорировал эту фразу и вытащил из кармана квадратик бумаги, после чего повернул его к Жанне, чтобы ей лучше было видно.

– Это ваша жена? – равнодушно поинтересовалась женщина, рассматривая чёрно-белый снимок, на котором едва поместилась влюблённая пара и крошечный свёрток с ребёнком. – Красивая.

– И дочь, – восхищённо кивнул Фридрих. – Она родилась в этом месяце.

– И вы возьмёте её с собой в плавание?

– Разумеется.

– Вам не кажется это опасным?

– Вы бы знали, сколько в жизни вещей, способных нам навредить. Но мы всё равно катаемся на лошадях, а ведь они в любой момент могут сбросить нас и переломить нам тем самым позвоночник.

– Но не с новорождённым ребёнком.

– Вы в чём-то правы, милая Жанна. Однако мы не можем оставить нашу дочь. Ровно, как и отменить рейс.

– И куда вы все так торопитесь плыть? – пробубнила Жанна себе под нос, прополаскивая щётку в ведре. Фридрих лишь хмыкнул в ответ. Она спросила уже громко: – А ваша жена кто на корабле? Или вы берёте её с собой просто поглазеть на море?

– Она кок, – ничуть не смутившись, ответил молодой человек. – Однако, и посмотреть на красоты Скагеррака я бы её взял.

– Меня б кто пригласил, – Жанна раздосадованно вздохнула и тут же добавила: – Не берите в голову, Фридрих. Просто сегодня сумбурный день. Суетливый. Непохожий на остальные. А завтра – снова скучная, пустая пятница.

– И завтрашний день может стать приятным, если приложить к этому усилия.

– Усилий у меня тут предостаточно! Вон, пристань надраивать, учёт рейсов вести, всех людей на корабле тоже в специальную книжку надо записывать.

– А я не об этом. Попробуйте заняться чем-нибудь интересным в свободное время. Например, начать рисовать. Изобразите Скагеррак!

– Смешной вы. Я и рисовать-то не умею.

– Для удовольствия от этого занятия достаточно держать кисточку в одной руке, а палитру – в другой.

Жанна удивлённо посмотрела на Фридриха, чьё лицо в этот момент было совершенно серьёзным, и кивнула.

– Я подумаю.

– Как вам будет угодно. – Фридрих убрал фотографию, которую крутил всё это время в руках, обратно в нагрудный карман, и добавил: – «Зимний пик» отходит в два пятнадцать. Отдохните до этого времени. Вы, пока мыли пристань, наверняка устали.

– Пойду на обед, как только вас провожу. – Сказала Жанна и потёрла щёткой пятно от чьего-то пролитого напитка. – За меня не беспокойтесь.

Но, довольно скоро почувствовав усталость, она всё же плюхнула ненавистную щётку в ведро и уселась на скамейку рядом с Фридрихом, наблюдающим за спокойным, блестящим на солнце морем.

– Вы сами откуда? – спросила Жанна, явно недовольная тем, что молодой человек молчит.

– Я норвежец, – ответил Фридрих.

– Как же! Коренные норвежцы рослые, поджарые, со светлыми волосами. Я видала таких. А ваша внешность, скорее, немецкая.

– Корни разные бывают.

– Не расскажете?

– Не суть. Живу я здесь всю жизнь, плаваю отсюда. Вот последние семь лет мой дом – корабль.

– Что же вы таким молодым в моряки пошли?

– Отец советовал, – в глазах мужчины засветилась гордость. – Надеюсь, моя дочь когда-нибудь тоже сможет испытать столь же волшебное чувство к морю, что и я.

– Женщины на корабле не в почёте.

– Поверьте, Жанна, ценнее быть в здравом уме и понимании, что надо делать, чем в почёте.

– Чудной вы, – фыркнула Жанна. – Это комплимент, если что. Вам сколько лет?

– В феврале будет двадцать шесть. А вам?

– Неприличный вопрос женщине.

– Отчего же вы так не любите женщин? Все вопросы им неприличны, на корабль им тоже, бедным, ходу нет…

– Вовсе не то я хотела сказать. Будет вам! Так уж и быть: мне тридцать семь лет. Скоро уж и тридцать восемь стукнет.

– Пусть только легонько щёлкнет по носу. – Засмеялся Фридрих. – Выглядите так, как будто до озвученного возраста вам ещё далеко.

– Не смущайте! – Жанна зарделась и нервно затеребила пояс на пальто. – Слишком много хорошего я от вас сегодня услышала.

– Пускай. Мне в радость говорить людям приятную правду.

– Хотите выпить кофе? – внезапно предложила Жанна. – В буфете, вон там. – Она кивнула на невзрачный домик неподалёку. – И жену зовите. Кофе вкусный, запах с ума сводит.

– Благодарю, – кивнул Фридрих. – Но нет.

Жанна, явно удивившись тому, что молодой человек даже не назвал причины отказа, обиделась и, посидев молча ещё минуту, встала со скамейки. Тут же прихватив ведро и щётку в правую руку, она протараторила:

– В таком случае, вынуждена вас оставить. Приятно было пообщаться, Фридрих.

– Увидимся, Жанна. – Молодой человек улыбнулся и, тут же потеряв интерес, снова принялся всматриваться в морскую гладь. И, пока скамейка и копна его чёрных волос под серой шляпой не скрылись из виду, Жанна не разжимала оскорблённо поджатых губ, намереваясь выложить Оливии про странного собеседника всё, что думает.

А Фридрих провожал взглядом силуэты торопливых чаек, солнечные лучи, тонущие в тёмных чернилах моря; вдыхал солёный воздух с наслаждением, с упоением. Он жил этим, дышал этим уже семь лет. И верил, что, покуда море не расплескается, он никогда из него не выйдет.

На пристани раздались неторопливые шаги, но молодой человек даже не повернул головы. Он был почти уверен, что это возвратилась Жанна, потому что всё время, как они разговаривали, вокруг не появлялось ни души. Но странный аромат пряностей, воска и каких-то тяжёлых, масляных духов, заставил Фридриха засомневаться. Он кинул быстрый взгляд вправо и, уловив движение подходящего к нему человека, развернулся.

Это оказалась низкорослая, полная женщина в красных одеждах и с перевязанными цветастым платком волосами. На её руках красовались золотые кольца, а губы были ярко накрашены вишнёвой помадой. Она слегка вздрогнула, когда Фридрих оглянулся, но поспешно выпрямилась и присела рядом, уперев в него взгляд янтарных и узких, как у кошки, глаз.

– Здравствуй, милый. – Прошелестела она. – Скучаешь?

– Доброго дня, мисс. – Ответил Фридрих ровным тоном. – Нельзя чувствовать нечто подобное, когда напротив тебя – море.

– Отправляешься сегодня? Пока не штормит, следовало бы.

– Наш рейс отходит первым.

– Знаю, милый. Всё знаю. – Женщина протянула к Фридриху сухую руку и взяла его за запястье. – А хочешь, и тебе своё знание передам?

Фридрих, по натуре добрый и услужливый, несмотря на недоверие, внезапно решил, что ничего не потеряет, если потратит минуту времени на гадание. А потому благосклонно кивнул:

– Хочу. На что погадаете?

– А на что спросишь.

– Хорошо. – Фридрих задумался. – Расскажите мне, мисс, о моей дочери.

Женщина покачала головой и развернула ладонь Фридриха к себе. Провела пальцами по линиям; задумавшись, прикрыла глаза. Наклонилась ближе. Аромат пряностей стал тяжелее, навязчивее.

– Имя на «Л», – пробормотала гадалка. – Пойдёт в тебя: как потянется к морю, так и не оттащишь.

Глаза Фридриха радостно загорелись. Он воскликнул:

– Верно вы про имя подметили!

– Вижу, способная будет. На себе один корабль сможет вытянуть. Но не к добру это: сильная женщина на судне много завистников имеет. Зато помощницей тебе станет. Ты своё дело не сможешь завершить: уйдёшь. А она продолжит.

– О каком деле речь?

– Не знаю. Важное, всю оставшуюся жизнь будешь за ним гнаться, но не догонишь.

– А Лика… – поражённо прошептал Фридрих. – Она справится?

– Мутно всё. Коли было бы дело лёгкое, увидела бы. А оно какое-то нечистое. – Гадалка тоже перешла на шёпот и испуганно отдёрнула руку. – С чем же ты таким свяжешься, милый?

– Посмотрите, прошу вас.

– Накликаю себе бед, – сокрушённо произнесла женщина, но взяла Фридриха за другую руку и накрыла её своей. – Сегодня после обеда отправишься. Корабль твой новый, с хорошей энергетикой. Капитан темноволосый…

– Всё так.

– Плывёте к датским берегам. Но не одни.

– Да! – кивнул молодой человек. – Мистер Бен Боттом отправляется туда же, но на час позже.

– Нехорошо. – Сказала гадалка и вздохнула. Фридрих замер от удивления.

– Почему же? В чём дело? В нашем корабле? В Бене? В Дании?

– Всё нечисто.

Женщина вскочила со скамейки, и, даже не попросив заплатить за гадание, как это было принято, скрылась в тумане. Сердце Фридриха упало в пятки. Он ощутил, как липкий страх распространяется по всему телу, лишая возможности сдвинуться с места.

– Бред, – сказал он сам себе, стыдясь того, что мимолётные ощущения вытеснили голос разума. – Стоит обращать внимание только на хорошие предсказания, иначе и с ума сойти можно. Моя Лика тоже влюбится в море. Остальное – пустое.

Сзади послышались шаркающие шаги. Это вернулась Жанна, прихватив с собой подругу. Женщины, перешёптываясь, приблизились к скамейке, и, остановившись за ней, потянулись в карманы за сигаретами.

– Фридрих, это Оливия. – Кивнула Жанна на спутницу. – Работница портового буфета.

– Очень приятно, – тут же протянула молодому человеку руку Оливия. Тот обернулся и, одарив женщину улыбкой, пожал прохладную ладонь. – Вы с «Зимнего пика»?

– Так и есть. Отплываем через полтора часа.

– Если не секрет, милый Фридрих, куда же вы держите путь?

Жанна скривилась: она рассказала подруге о маршруте «Пика» только что за незапланированной чашкой кофе.

– Дания, – ответил Фридрих. – Вы бывали там когда-нибудь?

– Упаси, – хихикнула Оливия, поджигая сигарету. – Я из порта-то выезжаю только на рынок.

– Печально.

– Сойдёт.

– Пташечка, поплыли с мистером Фридрихом в Данию! – лукаво улыбнулась Жанна. – Вдруг, им там буфетчиц недостаёт.

– Ага, и поломоек. Нужны мы им, – Оливия фыркнула и с наслаждением затянулась. – Фридрих, не хотите ли прикурить?

– Благодарю, мисс. Не балуюсь. – Молодой человек встал и, отряхнув полы пальто, коротко поклонился женщинам. – Вынужден вас оставить. С минуты на минуту командный сбор: будем проверять всё к отплытию.

– Плывите, плывите. – Кивнула Жанна. – Следом за вами и «Гринч» отправится. Вы ведь в одну сторону?

– Верно.

– Осторожнее, – скучающим тоном добавила Оливия. – Бен Боттом – такой хитрец.

– Пташечка, что же ты оскорбляешь коллег! – поддела подругу Жанна. – Подумаешь, неразговорчивый.

– Помышляет что-то, вот и молчит.

– Будет тебе! Гостя пугать.

– Вынужден откланяться, – слегка громче повторил Фридрих. Он вдруг почувствовал, что ни на минуту больше не хочет задерживаться на этой пустынной пристани в компании сплетен и сигаретного дыма. – Желаю вам хорошего дня, прекрасные дамы.

– Ага. – Оливия стряхнула пепел в мусорку и помахала рукой. – Заглядывайте: сырные пирожные привезли.

Фридрих, не оглядываясь, миновал пристань, и, потратив ещё немного времени на то, чтобы подняться по небольшим холмам, очутился у вереницы одноэтажных домиков, где временно размещали моряков перед отплытием. Каждый дом представлял собой неказистое здание из кирпича с примитивно обставленной комнатой внутри. В ней обычно размещалась одна кровать, кухонный стол, два кресла, раковина и печка. За отдельной дверью можно было найти обшарпанную умывальню. Но даже такие условия казались морякам непозволительной роскошью: на корабле все привыкли жить просто, в родных каютах, на палубе под ледяными ветрами и дождями. И это ощущение свободы определённо выигрывало у жажды удобства.

Перед одним из домиков Фридрих остановился и, тихо приоткрыв дверь, заглянул внутрь.

– Уснула? – спросил он, аккуратно протискиваясь в комнату.

– Только вот, – кивнула Мартина – стройная и бледная, как привидение, его жена. – Как прогулялся?

– Неплохо. Встретил служащую порта, работницу буфета, гадалку…

– Гадалку? Вот так новости. Говорили, полиция Кенгардена усилила наблюдение за шарлатанами.

– За всеми не уследишь.

– Предсказала тебе золотые горы и каждый день баранину на ужин? – улыбнулась Мартина, обнимая мужа. Тот серьёзно ответил:

– Такого наговорила, что волосы дыбом встали.

– Что же она тебе там наплела?

– Лика в меня пойдёт. В море захочет, упрямая и сильная вырастет… Запомнил: неплохое предсказание.

– Это очень хорошо, Фридрих! Женщин на корабле не приветствуют, а тут…

– Будет она продолжать какое-то дело моё. Но какое – гадалка умолчала. Нечистое, говорит. Я умру прежде, чем успею его завершить.

– Глупости какие. – Тут же переменилась в настроении Мартина. – Но что взять с гадалки? Ещё бы она про смерть не толковала. Что ещё?

– Путь наш, сказала, неблагоприятный. – Вздохнул Фридрих. – А большего и добавить не смогла: оглянулся – её уже след простыл.

Мартина тихо фыркнула.

– Кто б сомневался. В голову не бери. Гадалкам только повод дай: всякого увидят. Ты ей заплатил?

– Не успел. Она как сквозь землю провалилась.

– Ну, дела! А что приходила тогда? Обычно обдирают, как только могут…

– Сам удивился.

– Всё равно не переживай, – успокоила мужа Мартина. – Отплывём и забудем про эту гадалку. А на берегах Дании и вообще не подумаем о том, что она там говорила.

– Ты права, милая, – Фридрих натянул улыбку и погладил жену по плечу. – Не будем зацикливаться на мелочах.

Он окинул нежным взглядом лежащую на широкой кровати в нескольких одеялах дочь: такая крошечная, она казалась ненастоящей, но размеренно дышала и шевелила во сне ручками. Эта картина отпечаталась у Фридриха на сердце, и он до самой своей смерти вспоминал именно этот, вдохновляющий, счастливый момент своей жизни: любимая жена, маленькая дочь и предстоящий новый, неизведанный рейс.

– Я люблю вас. – Произнёс он, будучи уверенным, что эти его слова прозвучали сильнее, чем любое глупое предсказание.

Часть II. Дома в тысяча девятьсот шестидесятом

Январское утро на юге Норвегии расстелилось над Скагерраком светлой полупрозрачной пеленой. В порту Кенгарден стояла тишина. Не было слышно ни криков чаек, ни разговоров или брани случайных посетителей, ни шума от приготовлений к отплытию. На этот день назначался лишь один рейс – отходил в полдень «Дух Скагеррака» под руководством престарелого капитана Франциска.

Мартина Мельтц с самого утра готовилась к своему последнему рейсу, бесконечно наглаживая форму, собирая любимые обветшалые томики стихотворений и обещая себе, что в этот раз покинет море навсегда. Прошлой весной во время очередного рейса при необратимых обстоятельствах погиб Фридрих – пневмония, развивающаяся столь стремительно, не получила должного лечения и унесла его жизнь спустя несколько дней после обнаружения. С тех пор Мартина всё время клялась себе, что оставит море во имя памяти покойного мужа, и осядет в каком-нибудь неприметном норвежском городке вместе с Ликой, но каждый раз судьба заносила её обратно на корабль.

Фридрих стал капитаном «Зимнего пика» спустя пару лет после рождения дочери. Раджах Рейнеро, предыдущий капитан, взял себе долгосрочный отпуск, и ответственность целиком и полностью легла на плечи молодого штурмана. Фридрих не растерялся – с благодарностью принял должность и принёс клятву служить этому кораблю и его команде до самой своей смерти.

Кончина настигла его неожиданно. Майские дни шестидесятого он проводил в горячке, поручив свои обязанности товарищу по команде – Фреду. Мартина хлопотала у кровати болеющего мужа, молясь и надеясь, что тот оправится. Однако, корабельный врач был не в силах помочь, и, спустя сутки от подтверждения страшного диагноза, было принято решение делать разворот и плыть обратно в Германию за медицинской помощью.

– Справлюсь, – повторял Фридрих всё время, заходясь кашлем и судорожно хватая ртом воздух. – У кого голова не болела? Сдохнуть никогда не поздно. Выберусь.

– Мы возвращаемся в Берлин. – твёрдо заявила тогда Мартина. – И попробуй оспорить это. На тебе лица нет!

– Я ещё не закончил свои дела. – возражал Фридрих. – Получу, что хочу, и тогда уж поболею спокойно.

– Как же ты не понимаешь! – Мартина вздыхала и садилась на постель мужа. – Сначала надо тебя вылечить. В Берлине помогут! У нас просто нет нужных медикаментов.

– Пускай. Иммунитет надо вырабатывать.

– Шутишь? От такого и умереть недолго.

– Повторюсь, милая. Я еще не все в этой жизни сделал, и главного не достиг. Рано к Богу отправляться.

– А это уже не тебе решать! – шептала Мартина, и её лицо становилось всё белее и белее, а глаза наполнялись слезами отчаяния. – Помнишь, разговор на пристани двадцать лет назад?

– Забыл. – Врал Фридрих, про себя злясь, что жена всё же поверила в это, да ещё и в такой важный момент. В тот день Фридрих как никогда испугался, что в самом деле может умереть. В голове проносились слова гадалки: «Дело своё не завершишь: погибнешь. Дочь за тебя продолжит». – Мартина, заканчивай с глупостями. Поправлюсь: вот увидишь.

Мартина слабо кивала, но сердце её было неспокойно. И, спустя несколько дней после этого разговора, Фридрих прилёг на послеобеденный сон, уже которые сутки жалуясь на сильную головную боль, и больше не проснулся.

Лике тогда уже исполнилось двадцать. Она до невозможного походила на Фридриха: угольно-чёрные волосы, зелёные глаза, бледная кожа и жажда покорить море. Но черты её лица были острее, а во взгляде сквозил холод. Если Фридриха товарищи по команде часто называли по имени, то к Лике ещё на практике прикрепилось обращение «мисс Мельтц».

Смерть отца ударила её настолько сильно, что она несколько дней провела в слезах, не выходя из каюты, а на похоронах упала в обморок. Однако рана от этого не стала меньше кровоточить, и впоследствии девушка устыдилась своих эмоций, старательно взращивая в себе хладнокровие. Что привело к своим плодам: рассудительность и способность трезво анализировать ситуацию остались её сильными сторонами, а каково плакать и переживать – она напрочь забыла. О дне смерти Фридриха и последующих его похоронах она вспоминала как о единственном проявлении слабости, и, жалея отца, думала о том, что он бы хотел гордиться ей, а не видеть, как она размазывает слёзы и ломается от малейшей неудачи.

После похорон Лика, вернувшись в их с матерью дешёвый домик на побережье, стащила с себя чёрное кружевное платье и пару перчаток и, вцепившись в столешницу старого обеденного стола, в последний раз дала волю слезам. Она вспоминала отца: его наполненные добротой глаза, редкую и напускную суровость, никак с ним не вяжущуюся, смуглые руки в татуировках, в последние десять лет его жизни, всё же пахнущие сигаретами. У него был тихий, шепелявый голос, который отзывался в сознании девушки ещё очень долго. Слова любви для неё и для мамы, тепло рук и запах курева и рыбного супа из его каюты теперь осыпались прахом, захлопывая за собой все двери и разрушая мосты. И разделить эту тяжесть с матерью значило утонуть в потере на долгие годы, ведь Мартина, мягкосердечная и ранимая, и так после смерти мужа лежала в больнице, леча сильное нервное потрясение.