Безумный художник

Именно поэтому в один день он в бессилии пробегался глазами по страницам, совершенно перестав понимать сути. Множество идей появилось в его голове. Только ее промежность, крупным планом, или только груди, или как она лежит на кровати, раскинув руки навзничь. Тоже получилось бы в его новой манере. Виктор бы не выдержал еще одного портрета. Зарыдал бы, упал на колени, стал бы молить Софью позволить ему большего. Он заслужил, так ведь? Рука медленно прошлась по периметру скучной серой обложки классики. Возможно, поэтому людям так не нравится классика и другие произведения, не сверкающие красками. Им нужна динамика и яркость. Грусть, слякоть улиц, дожди и пасмурность погоды мало кому симпатизировали. Он разбогатеет на ее теле, он будет счастлив. Не сказать, что до этого Виктор проводил дни в депрессии, но, тем не менее, было на что жаловаться. Когда он руками воплотит свою мечту, не останется поводов для грусти. Его активный мозг решил, что одну картину он оставит себе – на память. Все остальные продаст. Если на портретах жены их семья преобразовалась с бедного класса, на средний, то на ее теле он сделается богачом. Вообразить несложно, какие изыски ждут их с Софьей. Прежде они летали отдыхать только раз в год, теперь это будет происходить чаще. Например, летом и в новый год. Переедут в новую квартиру с высокими потолками и сотнями квадратных метров. Виктор не будет знать горя, проводя линию краски по нарисованному соску.

А Софья? Она встала перед мысленным взором, смеряя недовольным взглядом. Явно не одобрит его идею. Нижнее белье в ее понимании – максимум. Виктор любил Софью и не хотел того, чтобы делать что-то против ее воли. По крайней мере, ему так казалось. Стоило попытать удачу. По-другому он не мог, похотливое желание приобретало над ним силу и небывалую мощь, которой сил не нашлось противиться. Виктор полностью отдал себя под влияние сердца и эмоций. Отдых после предыдущей работы ему, в самом деле, был не нужен. Если она согласится, коль она разденется догола и примет ту позу на кровати, которую скажет он, вдохновению не будет предела. Он станет поглощать образ ее тела в себя, в свой мозг и постепенно вносить изображение на холст. Плохо, заставь он ее делать это. В какой-то степени насилие, но моральное. Не потерпит ее сжатого, напряженного тела. И хоть лицо он писать не станет, неприятным окажется ее недовольное выражение на протяжении всех этапов написания. Гораздо приятнее, когда Софья улыбается ему, после двух часов работы встает, неслышно ступая босыми ногами по деревянному полу, подходит к мольберту и лицо озаряется еще больше. Ей нравится, как получается, и она, с присущей не всем женской грацией и красотой идет обратно – позировать. Именно этого он и добивался. Хотел добиться.

Нет, – Виктор отложил книгу, на этот раз окончательно. Не мог он больше читать. Буквы были просто буквами, напечатанными на дешевых газетных листах, и совсем не сюжетом. Очень жаль, поскольку его Софья ушла. Ненадолго, конечно, но все же Виктор был какое-то время предоставлен самому себе. В первую минуту, сидя на кровати и облокотившись назад, на темную спинку он подумал, почему бы не сходить в свой кабинет и не полюбоваться недавней работой полуобнаженной жены. Только затем с грустью осознал, что сам же отправил его заказчику, чудилось – в другой мир, из которого ему и пришла злополучная идея, завладевшая им целиком и полностью о новых картинах, прежде не писанных.

Он ждал прибытия Софьи с небывалым волнением, несвойственным для него. Сидел в молчании, без телевизора. Так как окно комнаты было открыто, он слышал шум играющих детей снаружи и иногда пение птиц. Он думал обо всем. В полной мере о Софье, будто бы надеясь призвать ее домой своими мыслями. Словно уловив незримый сигнал, который он посылал ей, она придет. Но гуляла она не одна, а с другими девушками, такими же, как сама. Виктор покорно ожидал ее прибытия, одним уходом находясь в мыслях, другим слушая скорый стук в дверь. Софья не была нужна ему для чего-то конкретного, хотя бы пока, он не планировал рассказать ей о своих намерениях. Обыкновенное беспокойство, если это чувство можно назвать таковым. Он не человек, если любит только ее тело. Эта мысль билась в его мозгу, как запертая к клетке птица. Чувство вины не от чего было испытывать, ведь любовь относилась именно ко всей Софье, как к человеку со свойственными ему эмоциями. Не ощущал себя ребенком, беспокоившимся о матери, ему просто было приятно ее присутствие рядом с собой. Хотел провести с ней время. Время с живым человеком, с живой Софьей намного лучше, чем беседа с бездушной картиной.

Жена вернулась не так рано, как он ожидал. Впрочем, Софья была уставшая, но настроение говорило о том, что она хорошо провела время и все, что ей сейчас остается, это с радостью сердца рассказать о приключениях, произошедших во время прогулки. Виктор заварил чай, ее любимый, с двумя ложками сахара. Себе он лишь налил воду. Расселись они на привычные места.

– Как погуляли? – спросил он, всеми силами не выдавая свою задумчивость. Спросил не из интереса, а из приличия, дабы завязать разговор и весь последующий час слушать ее мелодичный голос.

– Знаешь, прекрасно. Я так устала, что сейчас ни о чем думать не могу как об отдыхе с горячим чаем.

Виктор бросил взгляд на часы. Действительно поздно вернулась Софья, конечно, не ночью, но все же был поздний вечер. То время, когда зимой улицы поглощает тьма, а летом еще вовсю светло.

– А ты что делал?

– Вообще ничего. Умирал от скуки, читая неинтересную книгу. Ты лучше расскажи, куда ходили и чем занимались.

И она принялась рассказывать. Виктор потерял смысл ее слов на фразе: «а потом мы пошли…» Она говорила что-то о ресторане, что-то о шутке одной подруги, над которой они не могли перестать смеяться больше двадцати минут и сильном ветре, норовившем поднять подол ее легкого платья, обнажив то, что под ним скрывалось. В другое время ему было бы интересно, но сейчас его мысли возвращались к краскам, пылящимся на полке. Они как будто ждут, какую прелесть он собирается ими написать, всплывают у Виктора в голове и говорят: чего же ты ждешь? Скажи ей о своих планах и начни творить. Ей понравится. Всем девушкам такое нравится. Результат произведет на нее неизгладимое впечатление. Тут Виктор сомневался в правоте красок. Впечатление то картина произведет, да только хорошее или плохое? Он был склонен думать, что все-таки второе. Ощущал запах собственного пота. Он волновался, когда думал о таком и надеялся, что Софья не заметит капли, медленно стекающие с его рук. К несчастью, в тот момент на нем были одеты одни единственные шорты.

– …идея у нее. Но получилось очень даже весело, – губы Софьи не улыбались, однако складки под глазами говорили о ее хорошем настроении.

Виктор утвердительно кивнул, изображая интерес. Кончики губ дрогнули. Ему на самом деле было интересно, но его интерес заключался в том, чтобы голос Софьи звучал на фоне мыслей. Иногда он бы возвращался к нему, вслушивался, и, улавливая малейшую суть, вновь уходил бы в мысли. Он, как понял из практики, был отличным актером. Не сказать, что ему суждено играть на сцене, вместо рисования, но все же было чем похвастаться. Каждому человеку есть о чем вспомнить, есть, что обсудить с собственным мозгом, вот и ему было что. Он не тревожился, что Софья заметит его отстраненность, ведь это было невозможно. Глаза ничем не выдавали задумчивость, он сидел в такой позе, всем видом демонстрирующей его удовольствие, мол – продолжай, рассказывай, я тебя слушаю! Она замолчала, и Виктор понял, что ее рассказу пришел конец.

– Тебе там явно понравилось, я даже жалею, что с вами не пошел, – вторую часть предложения он произнес с иронией.

Они посидели на кухне еще какое-то время. Должно быть, несколько минут никто из них не проронил ни слова, и Виктор, было, начал беспокоиться на ее счет. На беспокойство было тысячи причин, несмотря на его непризнанное актерское мастерство, он имел обыкновение сомневаться в своих действиях. Он, казалось, так хорошо ее знал и теперь, когда мысли прошли, искреннее желал того, чтобы она что-то сказала. Хоть что-то, хотя бы одно слово или звук. На сегодняшний день думать о своей тайной страсти он не хотел. Сейчас, за кухонным столом – была последняя откровенная мысль за этот день. К чему бесконечные раздумья? Они все равно не смогли бы разрешить его проблемы.

– Что ты хочешь, чтобы я приготовила? – спросила Софья, тем самым спустив тяжелые камни с его плеч.

– Суп. Хочу куриный суп, мой любимый.

Потом, пока она стояла у плиты, он мыл посуду в метре левее. Не нравилось ему это дело, но так он чувствовал себя менее виноватым перед тем, какие муки позирования Софье придётся пережить. А кому понравится, когда вовнутрь тебя с усердием смотрит человек на протяжении нескольких часов? Художникам это необходимо, увидеть каждую неровность, каждый изгибающийся волосок и малейший прыщик. На том он и закончил. Пусть день и подходил к концу, Виктор контролировал свой вездесущий мозг от подобных представлений. Даже в одиннадцать вечера, когда она принимала душ, а он стоял рядом и чистил зубы, не позволял себе лишнего. Софью от него отгораживала штора, так что видел он только очертания ее фигуры.

И, увы, в то время как рука сама собой шла взад вперед по периметру дальних зубов, глаза следили за движениями жены. Он заметил, как она наклонилась. Вероятно, выдавливая на руки жидкое мыло. Затем провела руками по предплечьям и дотронулась шеи. Динамика ее тела была до того знакомой, до того желанной. Нет, это было не мыло. Он чувствовал запах ее геля для душа, отдаленно напоминающий бриз моря; слышал звуки убегающей из крана воды – все это запечатлелось в сознании как что-то нереальное и невообразимое, которое он в будущем будет вспоминать еще не раз. Это было достаточно плохо само по себе. Виктор возвращался к похоти этого вечера, но раз так – уже ничего не поделаешь. Оттого продолжал вкушать ее мутные, расплывчатые очертания. Прекрасным было просто смотреть, в его понимании во много раз лучше ощутимых действий в уединенном от людских глаз месте. Он смотрел молча, изучая всякое поднятие ее руки или нежные медленные касания тела. Виктор чистил зубы, но при этом потерял ход времени, его ощущение собственной личности кануло в небытие. Стал простым наблюдателем, в какой-то степени ангелом, которому надлежало оберегать Софью: находиться с ней все время дня и ночи. Она видит его, но вряд ли обращает внимание. Там, за шторой, она предоставлена самой себе. Но, возможно, он ошибался. Вот Софья прошлась по талии, обильно смазав ее гелем, чтобы через несколько секунд смыть. Крутилась под струями воды точно в танце, отчего Виктор опасался, как бы она не поскользнулась. Вновь наклонилась, чтобы намылить ноги. Худые очертания ног, такие же, какие были в прежние времена. Она не менялась, не старела, в то время как Виктор замечал на себе все признаки старения, в том числе и умственные. Софья, был уверен, в его глазах останется молодой даже спустя много лет. И совсем скоро он напишет ее всю обнаженную, ее части тела по отдельности, и в интересных позах.

Живое кино Виктора прервала резкая тишина: она выключила воду и готовилась выходить. Он повернул к раковине лицо и сплюнул зубную пасту. Прополоскав рот, мало удивился белоснежности своих зубов. Столько времени было потрачено на чистку!

– Ты все еще чистишь зубы? – поинтересовалась Софья, и от неожиданности Виктор вздрогнул. Упрека в голосе не было. – Ты хочешь превратить их в пыль? Заканчивай, мне нужно переодеться.

Виктор покорно вышел из ванной комнаты, и только закрыв дверь, услышал, как она отдергивает штору. Воображение само собой представило, как мокрые ноги, со стекающими вниз ручьями воды делают ковер уже не таким сухим и чистым. Как она тянется за полотенцем, висящим на батарее. Он не стал оборачиваться лишний раз, прошел в спальню и лег, укрывшись одеялом. Предварительно выключил свет и вся квартира, кроме ванной, погрузилась во мрак. Казалось, где-то далеко его ждут масляные краски и новая работа, нарисованная пока только в мыслях. Много чего у него было в мыслях, но не было в реальности. Например, во снах он бродил по картинной галерее, в которой красовались только его картины. Причем все, полностью все, за всё время его существования. Наконец, ноги доводят его до будущей работы голой девушки Софьи. Ах, нет, это не работа! Глаза Виктора открылись, мозг ушел из фантазий, и перед ним предстала Софья. Она не теряла своей красоты никогда. Даже без макияжа, даже без красивой дневной одежды, она была любимой. Без единого слова она на ощупь подошла к кровати и легла рядом с ним, слегка соприкоснувшись с Виктором локтями. Кожа ее была теплая, настолько, что Виктору захотелось придвинуться поближе и обнять ее, точно беспомощный младенец. Вместо этого он повернул голову в ее сторону, а она, в свою очередь, повернулась к нему. Взгляды встретились, и они засмеялись. Единственная секунда, когда Виктор отвлекся от своих беспощадных желаний, и бытие стало для него благом.

Глава 7

Софья

Виктор проснулся в таком состоянии, в котором находился вечером. Нечто среднее между подавленностью и слабостью. Он, вроде как, спал, даже сны снились, только вот на организме сон никак не сказался. Красные круги под глазами были не лучшим напоминанием о невозможном. Десять минут провел, наклонившись над раковиной, умываясь ледяной водой, стирая с лица остатки ночи. Умывание заметно помогло, и на кухне, на глазах жены он показался в более-менее опрятном виде. В прошлый раз он предложил жене написать ее тело также за завтраком, также сидя за этим столом, вот и подумал: почему бы сейчас не сделать также? Глядишь, стол «переговоров» принесет ему удачу, и она вновь согласится. Только на этот раз, – твердо решил он, отпивая чай, – без нижнего белья. Софья смиренно сидела рядом, словно бы ждала того, что он намеревался ей сказать, вот уже много дней.

– Пора писать новую картину, – сказал Виктор и заметил, как она насторожилась. Ее сообразительность его никогда не смущала, он привык не понимать ее намеков, в то время как она понимала его с полуслова.

– Я не хочу…

– Пожалуйста, – прервал он ее. – Без лица. Я выберу для тебя такую позу, на которой не будет видно лица. Даже волос. Я их изменю.

Виктор ощущал себя огнем, или тем страшным человеком, который есть в каждом баре со злыми глазами, ищущими очередную жертву женского пола для личных взысканий, которые, очевидно, не захочется ни видеть, ни знать никому. Видно было, до чего данная тема разговора неприятна ей. Однако Виктор не считал себя виноватым. Не в чем было себя винить, пока он ограничивался только разговором. Тем более, он делал все для Софьи. Каждой девушке, без исключений, хочется дорого и красиво одеваться, правильно и вкусно питаться, заниматься спортом, – все это стоит денег.

– Тебе мало было того раза? – судя по голосу и выражению глаз, этот разговор злил ее все больше и больше. – Портреты и без того хорошо продаются, чем они тебе не угодили?

– Надоели. И да, теперь – они стали плохо продаваться, – тут Виктор соврал. Исключительно, чтобы добиться желаемого. – Последнюю картину купили в день выставления на продажу. Ты только подумай, сколько денег стоит одно такое полотно!

– А мое здоровье? Я тебя не интересую? Мне неприятно, когда меня голую увидит кто-то, кроме тебя, – Софья сдерживалась от того, чтобы потерять контроль над чувствами и сказать, как накричать, ему несколько оскорбительных слов. Из-за этого у нее едва ли не дергался глаз. Но разве не этого ли ожидал Виктор?

– Я разрешаю. Думаешь, покупатели поймут, что написана именно ты? До этого они видели только твое лицо. Я уже сказал, что немного изменю пропорции, – Виктор намеревался всеми силами получить желаемое, чего бы ему это ни стоило. Если она согласилась в прошлый раз, то согласится и в этот.

– Может и не поймут, но мне от этого легче не станет. Извини, Виктор, не хочу и не могу. Давай обойдемся пока только портретами?

Он покачал головой. Несмотря на принципы, которых должен был придерживаться весь мужской пол, едва ли сдержал слезы отчаяния.

– В прошлый раз ты согласилась, так что тебя останавливает в этот? – Он любил ее, но при этом она его ужасно раздражала своей упрямостью.

– Все! Никогда не буду позировать голой. Ты сам знаешь, как называются такие женщины. Не стану я одной из них.

Виктор уронил голову на грудь: какой сильной была горечь поражения! Чай не лез в горло, а заставь он себя сделать хоть глоток, его бы вырвало. Если она не согласится, он уже придумал, как проведет оставшийся день. Для него это будет не сильно плохо, а вот она забьется в истерике и вине на себя за то, что сотворила. Никакого физического насилия, моральное – еще как!

– Тогда иди работать, – серьезно сказал он, глядя ей в глаза. Виктор вполне стал считать их разговор спором. Но не тем спором, когда две стороны повышают голос друг на друга, отчего дрожат стены и лопаются бокалы. Он слушал Софью, во всяком случае, делал вид. – Пока ты не на нормальной, – это слово он подчеркнул особой интонацией, – работе, не приносишь доход – позируй мне.

– Но…

– Сейчас, – перебил он ее, – твоя работа в том, чтобы позировать мне. В тех позах, в каких скажу я, и в том, в чем скажу я. Ты, помнится, сама выбрала себе такой путь, когда мой творческий бизнес стал развиваться.

– Существуют рамки приличия, за которые ты успешно заходишь. Я тебе в прошлый раз сказала, что не буду позировать голой, сколько бы это денег ни стоило.

– Даже в нижнем белье? – зубы скрепили от негодования. Нижнее белье – пустяк, который ему был не нужен. Она сама дала согласие позировать ему, так что в его праве приказывать ей и принимать меры, если она делала не так как ему нужно было.

Она задумалась, но, итак, было ясно, чем все обернется. Настроение было порядком испорчено, несмотря на столь прекрасный, теплый солнечный день. В голове он из раза в раз прокручивал ее ответ. Почти угадал, ошибся лишь в постановке слов.

– Смотря, какая поза, – прошло, наверное, минут пять тишины. Ответ ее был взвешенным до конца продуманным. Сама понимала, что их отношения в данное время держатся на нитке. Все-таки, любовь ограничивалась определенными стандартами. Они, увы, у всех были разными. Виктор же их не знал, зато прекрасно знал такой грех человечества, как похоть.

– Об этом не волнуйся. Я думал, ты будешь лежать на кровати, выгнув спину, как будто только что проснулась и потягиваешься. Голову запрокинешь назад, так, что видно лица не будет. Писать стану чуть сверху и сбоку, – Виктор едва не добавил: но ты должна быть без одежды.

Глаза ее опустились вниз, и на секунду Виктор испугался, что она плачет. Ему показалось, поскольку потом она сразу подняла злой раздраженный взгляд и произнесла:

– Подойдет, если я буду в нижнем белье? – и не пересчесть, сколько раз за утро она произнесла это ненавистное Виктору словосочетание. И он, скрепя зубами, сказал:

– Пока – да. Но потом нет.

Ах, господи, кому нужно твое нижнее белье? – подумал он. Плечи его, обычно прямые, теперь образовали собой ужасный горб и холку на конце шеи. Чай он все же отпил, надеясь, что сладкий вкус успокоит расшатанные нервы. И впервые, за все годы, прожитые с Софьей, он думал о ней в негативном ключе. Бранил ее в мыслях так, как не бранил никого и никогда. Он, к несчастью, понял, насколько тогда была сильна его ненависть. – Неужели так сложно сделать то, что я прошу? Я же не предложил ей раздвинуть ноги перед своим лицом, чтобы видеть ее розовую плоть и написать только ее! Я выбрал приличную позу! Именно таких картин в истории и миллион! Гнев его постепенно утихал и вскоре он чувствовал муки совести. Пусть он не сделал ей ничего, и все плохое осталось в мыслях, горький стыд жег его сердце. Смешанное постигло его чувство. Одновременно и стыд, но в то же время гнев на ее упрямство. Если бы она согласилась сама, до спора дело бы не дошло и все было бы хорошо. Они позавтракали в молчании. Виктор буквально заставил себя есть, но осилил только половину бутерброда. И ничего он поделать не мог с отсутствием аппетита. Быть может, вскоре он вернется.

Часов в одиннадцать утра он был готов рисовать Софью. В этот раз ему не нужно было рисовать в кабинете. Там не было кровати, как следовало его задумке. Мольберт был не таким тяжелым, но большим. По очереди он перенес в спальню сначала его, потом холст, а затем и табурет с красками. Конечно, в спальне рисовать будет не так удобно. Взять, хотя бы, освещение. Оно оставляло желать лучшего. Холст он предпочел чуть больше формата А3. Как свой привычный формат, удобный и любимый. Не такой большой, как предыдущий, что было как нельзя кстати. Он напишет эту картину намного быстрее той, возможно, за день или два. Все было готово, Софья, – не голая, как ему хотелось, – лежала на кровати. Но как она лежала?! Боже! Виктор подошел к ней и сказал перевернуться, чтобы на переднем плане картины красовались ее ноги, а не голова. Она повиновалась, ничего ему не сказав. Именно это ему и нравилось, когда она безропотно выполняла его приказы. А кому бы это не понравилось? Сейчас он прикажет ей снять то немногое, что она надела на себя и будет рисовать и рисовать, до тех пор, пока она не поймет, на что пошла и что делает. Пока не поймет, как именно он пишет ее.

– Раскинь руки, будто ты потягиваешься. Отлично. Если не хочешь, чтобы я рисовал твое лицо, поверни голову к стене, – Софья делала все в точности, как он говорил и представлял у себя в голове. Была лишь небольшая проблема. – Не двигайся, – Виктор взял в руки ее волосы, забившееся под тело и слегка небрежно сложил их на подушке. Тем являлась та грань небрежности, когда смотрится красиво и привлекательно. Само собой, волосы не будут главными в работе. В данном случае он решил сделать акцент на ногах. Подумав об этом, он стиснул зубы. Хорошо бы, будь она голой. Нижнее белье портило всю композицию. – Ты не передумала? – без особой надежды спросил он. – Не хочешь раздеться? Если хочешь, картина получится восхитительной, а стоить будет в разы дороже.

– Нет. Мне плевать на цену, это – последнее, что я согласна делать.

– Согни немного ноги, – эту фразу он произнес как можно безучастнее. Не надеялся, что она произведет на Софью отрицательное впечатление, просто так он скрывал свою злость. Сдерживался от того, чтобы ударить ее. Ударить по лицу, по правой щеке, чтобы поняла. Останавливала вера, что он не из тех, кто будет бить жену при первой ссоре. В конце концов, любовь его никуда не пропала. Правда, к ней теперь примешивалась и горечь.

Он взял ее согнутые ноги и расположил их чуть наклоненными в одну сторону. Притом колени не были соединены вместе, а расставлены друг от друга сантиметров на десять. Выглядело вполне элегантно, оставалась лишь маленькая деталь. Виктор поправил одеяло. Расположил его также небрежно, с кучей складок, так, что его угол слегка заходил на ступню жены.

– Да! Теперь не шевелись, – Виктор подумал, что если она пошевелится, то уже не сможет принять именно ту позу, в которой лежала до этого. Позирование для портрета было куда проще. Сейчас же он не сможет изобразить у одеяла ровно те складки, которые были. Это являлось существенной проблемой, поскольку Виктор сомневался, что успеет написать ее за один раз. Да и у самой Софьи вскоре затекут ноги или заболит опрокинутая назад шея. Ему и ей понадобится передохнуть. Ну что же теперь делать? Не хотел он ничего менять, изначальная задумка нравилась Виктору как никогда. Сюжет и набросок – главные предпосылки к тому, чтобы картина получилась прекрасной. Именно прекрасной, потому что просто «хорошие» картины, покупать никто не будет. Изучающе пробегутся глазами, подумают: «как красиво!» и забудут. В отличие от прекрасных картин, потому что на них можно смотреть вечно, находить что-то новое ежедневно, не утратив своего восхищения. Таких картин коллекция Виктора насчитывала мало. Самые лучшие картины уходили на продажу. Этот раз не был исключением.

Виктор немного передвинул мольберт, чтобы получить тот ракурс, с которого лучше всего писать. Теперь вид сверху, ровно в высоты его роста был идеальным. Масло было готово, мольберт стоял там, где надо. Все вокруг прямо говорило ему о том, что картина получится. Возможно, как компенсация за моральный ущерб в ходе спора. Но в любом случае, вечер он проведет вне дома.

Виктор не скрывал своей уверенности: картина сложная, однако он профессионал своего дела. Ошибался. Сложная поза, сложный ракурс, оттого и пропорции ее тела заметно искривлялись. Карандашный набросок занял у него вместо привычных тридцати минут целых полтора часа. Прежде, когда картина изначально вызывала у него затруднения или выходила не слишком красивой, он забрасывал ее. Холст перекрывал грунтом и начинал новую, которая в большинстве своем выходила что надо. Не без оснований боялся, что сейчас придется сделать также. Он не хотел этого, и всеми средствами старался не допустить плохого исхода. То и дело брал в руки клячку, стирал криво начерченную линию и рисовал ее заново. Измерял пропорции с натурой, делал так, чтобы соотношение получилось равным, все было в точности так, как в реальности. Сколько бы он ни исправлял, похоже все равно не получалось. Здесь он не пытался изменять ее, голова все равно была повернута к стене. Проблемы, к тому же, были исключительно с телом. Оно выходило кривым. И когда Виктор в очередной раз принялся стирать карандаш, Софья спросила: