Затмение сердца

От сильного удара путница едва удержалась на ногах, прекрасно понимая, однако, что, если она упадет, ей в итоге достанется еще больше. Все происходящее тем не менее, не смотря на свою физиологическую достоверность, напоминало собой больше дурной сон, чем действительность, хотя и страх, и боль в нем для наблюдателя были самые что ни на есть настоящие.

Боль, с одной стороны, давила изнутри от поврежденных еще с прошлого раза тканей, но с другой – заглушалась и притуплялась давящим в груди страхом от ожидания тех мучений, которые ей только предстоит пережить. Узница ведь прекрасно осознавала, что именно ждет ее в конце этого зеленого обшарпанного коридора, откуда уже доносились характерные крики и стоны.

Как только массивная дверь отворилась, узница онемела от ужаса, увидев раздетую до гола Шанти, свою дорогую сердцу напарницу, что одновременно с ней попала в эти застенки. Сейчас же она больше напоминала разбитую куклу, окропленную своей кровью, нежели живого человека. Однако куклу весьма реалистичную, из которой на пол вытекали не только кровь, но и содержимое желудка, который и без того был ослаблен до невозможности тюремной баландой.

За этой же нелицеприятной во всех отношениях картиной вместе с тем наблюдала и другая фигура – только уже не вживую, а на своем голографическом экране. Он выводил объемное изображение, получаемое из крошечных, практически невидимых камер под потолком пыточной камеры.

Они транслировали в прямом эфире фактурную съемку оперативных сотрудников Института перевоспитания, вместе с остальными «исправленцами», как их на местном жаргоне называли службисты.

Сотрудники окружали привязанную жертву какое-то время, после чего слегка расступились, когда внутрь завели очередную бесправную женщину.

Устало смотря на экран, равнодушный зритель зевнул, тем самым пропустив момент, когда кто-то из присутствующих в помещении дал вошедшей продолговатый металлический предмет, который та взяла подобно роботу и подошла к обездвиженной и, казалось бы, неживой кукле на столе. Зритель потянулся, слушая как кукла на столе ожила и заорала, пытаясь изо всех сил своим воплем то ли напугать присутствующих, то ли воззвать к остаткам их человечности. Однако ничего в итоге не помогло, и пытка осуществлялась ровно до тех пор, пока ее жертва не отключилась.

– Ну наконец-то, – раздраженно выдохнул мужчина, развалившись на своем мягком кресле и мельком взглянув на наручные часы. Послав сигнал контрольному чипу в своем неокортексе, он подключился к еще одной камере, что располагалась уже в ином, куда более уютном, чем пыточная помещении. Как раз туда проследовала после сеанса пыток как сама невольная соучастница преступления, так и один из сотрудников безопасности заведения.

– …это был мудрый выбор, – обратился к вошедшей сотрудник, – та дрянь здоровая, так что жить будет. Пока. А вот ты бы еще одного раза не вынесла… – выхватывал слух уже незаинтересованного зрителя обработку заключенной штатным сотрудником: – …но твое выступление, дорогуша, записали в архив. И чтобы ты не оказалась в месте, где нет нашей доблестной охраны, и кто-то там случайно из твоих так называемых братьев и сестер не увидел эту запись… И не узнал того, что ты сделала со своей подругой, я советую тебе больше не рыпаться и выполнять беспрекословно все, что от тебя потребуется. Ты это усекла?

Дрожа от страха девушка в конце концов кивнула, тем самым давая согласие на дальнейшее сотрудничество. Это послужило зрителю сигналом еще раз взглянуть на часы и тут же послать команду безотлагательного вызова на чип-коммуникатор своего заместителя.

– И вот еще что… Я… Так, сейчас… – небрежно бросил тот дрожащей фигуре напротив, после чего быстро встав и выйдя из кабинета, оставив там арестантку с конвоем, ответил на входящий вызов, – да господин Реггс?

– Как я погляжу, вы все уже уладили. Больше никаких сложностей не предвидится? А то я эту дикарку не первый раз уже вижу…

– Конечно, конечно, господин! Извините за то, что вы узнали об этом инциденте! – засуетился заместитель. – Мы не хотели вас беспокоить, поэтому вот и…

– Да ты выдыхай. Я хоть развеялся немного, пока ехал к вам, – ответил тот из своего кабинета, – но у меня уже сегодня запланирован небольшой праздник у ребенка, так что…

– Конечно, конечно, господин! Ни слова больше! Мы вас ни секунды более не задерживаем! Дальше уж сами… – доносились обрывки фраз до израненной пленницы, которая, мелко дрожа, еще держалась из последних сил, чтобы не упасть навзничь прямо здесь и сейчас.

В какой-то момент ей показалось, что она уже взаправду теряет сознание. Усилием воли она заставила себя открыть глаза и обнаружила, что является уже не бесправной пленницей, но студентом свободной страны, который испытывал ту же самую дрожь, пережив достаточно травмирующий опыт, который напрямую ретранслировался в его чип.

Глава 6

Двадцать два часа до затмения – Центральный Государственный Университет Метрополии Сердца

– Тиран, или временно относительно доминирующая особь. Находясь на любой ступени власти, она стремится к тому, чтобы разобщить основную массу тех, над кем властвует и с кого только берет, не отдавая ничего взамен. Проще всего это сделать, заставив людей ненавидеть друг друга, используя для этого самые подлые и бесчеловечные методы. Причины для насилия всегда найдутся – взять хотя бы кровавые ритуалы вырывания сердец древних аборигенов на острове Крови за Горизонтом, которые оправдывали себя подношением высшим силам. В любом случае для пресечения солидаризации слуг в осмысленное сообщество, которое может случиться по любому даже самому пустяковому поводу, и существует система разводок. Например, в виде самовоспроизводящегося конвейера насилия, где жертва сама становится палачом и уже теряет всякий авторитет и даже уверенность в собственной правоте. По крайней мере, пока он или она не выйдет за пределы установленной иерархической системы… – не успел договорить мягкий и в чем-то даже убаюкивающий голос диктора, принадлежавший не то профессору, не то Эдварду, как показатели слушающего стали критическими. Запись урока поэтому прервалась и сразу же в мозг были взбрызнуты эйфоретики, которые моментально вывели путешественника из транса обратно в пространство падающих голографических снежинок. Путник обнаружил себя вновь в просторной аудитории, где уже не было спертого воздуха темницы, но напротив, гулял свежий весенний ветерок с улицы.

Все еще находясь как бы между этим и другим миром, Симон вновь обратил внимание на странную фигуру с вытянутой мордой-маской, что на сей раз расположилась в дверном проеме на выходе. Она практически тут же растворилась в воздухе, ровно как и разноцветные снежинки. Они в последний раз замерцали вместе с нитями в пространстве, что их связывали, когда из динамиков прозвучала раскатистая мелодия, символизировавшая конец урока.

– Всем спасибо, – улыбнулась миловидная женщина-профессор, – на то, чтобы ваш мозг обработал полученную информацию, вам потребуется пара дней, а потому на следующей неделе я вас жду на тематическом экзамене.

– Пойдем, может, энергомикстуры выпьем? – предложил Эдвард своему еще не до конца во всех смыслах заземлившемуся другу.

– А давай, – на автомате отозвался Симон, следуя за ним по ступенькам вниз к выходу. Пропустив вперед практически всю группу и покидая кабинет, он на мгновение задержался, повернувшись к профессору. Та, в свою очередь, не отрываясь от внутреннего созерцания, через чип каким-то образом, но все же уловила интенцию своего студента. – Какие-то вопросы, Симон?

– Да, госпожа Флауэрс, я… – запнулся юноша, – …я вроде как и хотел что-то уточнить по материалу, но как будто уже забыл почти все, о чем там шла речь…

Женщина, открыв глаза, с любопытством смерила юношу взглядом, после чего тепло улыбнулась:

– Не волнуйтесь. Всему свое время: как для ответов, так и для вопросов. Доверьтесь своему мозгу. В нужный момент он обязательно выдаст вам нужную информацию.

– Сима, ну ты как? Идешь? – донесся из коридора голос Эдди.

– Похоже, вас уже ждут, – улыбнулась профессор.

– Да я… И простите, что опоздал. Я, правда, не хотел…

– Не волнуйтесь. Все происходит вовремя. Всегда. И вы пришли как никогда кстати, именно в тот самый момент, который был нужен вам. А потому сейчас позвольте себе расслабиться и набраться сил, поскольку впереди вас ждет немало новых открытий.

Симон ненароком подумал, что профессор имеет ввиду предстоящий экзамен, и потому, вежливо улыбнувшись, уже позабыл напрочь о своей тревоге, произнеся прощальные слова. С каждой секундой все быстрее возвращаясь в свое повседневное комфортное ментальное состояние, он следовал за своим лучшим другом, которого, он был уверен, не потеряет никогда.

Глава 7

Двадцать один час до затмения – тюремный корпус: точное местоположение неизвестно

Узница позволила себе задрожать еще сильнее, когда вновь осталась в одиночной камере, от простого осознания того, что теперь после всего, что произошло, она потеряла ее навсегда… Потеряла ту единственную, что была лучом света в этом царстве мрака. И сделала это с ней и с самой собой именно она: ее руки, ее слабость и трусость.

Это абсолютно неконтролируемое состояние шока привело к судорогам во всем теле. Ощущалось это так, как будто бы ей внедрили в мозг казенный чип и запустили туда разрушительный вирус, который должен быть уничтожить ее разум изнутри. Вместе с тем пытки стражников, с другой стороны, должны были бы добить ее тело.

Но зачем нужно было так изощренно издеваться, почему просто не прикончить ее прямо здесь и сейчас? Вопрос, которым задалась пленница, был скорее риторическим. Тем более, что у нее не было никакой возможности внятно дать на него ответ, поскольку та скорлупа мира, в которой она находилась до момента, когда подвергла мучениям свою подругу, сейчас внезапно дала трещину. Через нее стали проникать настоящие демоны, что принялись в буквальном смысле кусать и терзать ее мозг и сердце, что ощущалось как полная потеря контроля над телом. Руки и ноги стали неметь так, что весь ее организм выгнулся в отчаянной попытке придать им хоть какую-то подвижность или хотя бы создать временную иллюзию контроля движений. Однако все было тщетно. После бесплодных попыток хоть как-то вновь ощутить части своего существа, пленница с ужасом поняла, как дыхание ее сперло так, будто бы некая невидимая сила сдавила ее диафрагму. Хрипя и пуская слюну, путница совершила последнюю отчаянную попытку обрести контроль. Примитивным движением она скинула себя с металлической койки на холодный пол, который, казалось, вибрировал под ней. Сначала девушка испугалась, что, услышав ее падение, за ней тут же придут стражники. Не для того, конечно, чтобы помочь, но, напротив, чтобы наказать за шум. Однако спустя краткий миг напоминающий шаги стук стал похож на едва слышимый гул, который становился все громче и теперь походил больше на воющую сирену – настолько громкую, что ее рев буквально оглушил девушку. Узница позабыла о проблемах с дыханием. В ответ на звук она изо всех сил зажмурилась, постаравшись сберечь рассудок от этого пронзительного эха, который постепенно видоизменялся. Он превратился в стоны, которые со всех сторон обрушились на страдалицу, что, распахнув глаза, замерла от ужаса.

В камере почти не было света, однако даже в этой кромешной тьме были вполне различимы лилово-зеленоватые силуэты призраков, которые состояли из геометрических паттернов. Они постоянно видоизменялись, тем самым создавая иллюзию подвижных объектов, а не статично существующих в пространстве фантомов.

На глазах путницы тут же выступили слезы, поскольку она, не зная никого из них лично, тем не менее как-то без особого труда поняла, что перед ней предстали как бы слепки памяти убитых палачами узников этой темницы.

Однако куда ужаснее было осознавать, что, хотя ответственность лежала, безусловно, в первую очередь на администрации этого пыточного заведения, кровь всех этих людей была и на ее руках. Точнее, на руках таких, как она, которые смалодушничали и предпочли закончить или хотя бы как-то облегчить свои страдания в обмен на причинение куда большего вреда своим товарищам по несчастью.

Скорее всего, и палачей вроде нее тоже постигла незавидная судьба, как и всех этих бесплотных жертв, что пришли за отмщением. Однако, когда эти образы приняли уже иные позы, стало понятно, что они пришли не для того, чтобы мстить, но чтобы о чем-то попросить.

Эта ассоциация возникла у путницы, когда взгляд ее скользнул по кулону, что выскользнул из-за шиворота ее робы, звонко ударившись об пол. Он представлял собой небольшое изображение Богини-бабочки, точно такой же, как и небольшое изваяние в храме при тюрьме, в который изредка водили узников помолиться между пытками и изнуряющими работами на вредном эфирном производстве.

В тот момент, как пленница увидела этот предмет, она тут же нашла его отражение и в фигурах, что ее окружали, на которых был надет этот символ надежды на спасение души после смерти.

И тогда она поняла, что это вовсе не на ней висит амулет. И стало понятно, почему она не могла пошевелится, а также почему не могла долго вздохнуть, но тем не менее оставалась все это время в сознании.

Она и была этим самым изваянием, что стояло в храме и, казалось, все чувствовало и понимало, только вот не могло ничего сделать.

Между теней страждущих, что обращали к ней свои молитвы, она увидела и саму себя, и свою подругу, над которой она столь жестоко надругалась по приказу тех, кто сам ранее истязал ее. И ей стало так невыносимо больно, что она не могла помочь ни себе, ни кому бы то ни было еще, она ощутила, как в буквальном смысле начала мироточить, наполняя комнату слезами странной, черной, отливающей лиловым цветом жидкости, что брызнула из ее глаз и стала заливать все помещение.

Когда вязкий эфир заполнил собой все пространство, скрыв под собой как храм и всех молящихся, так и статую, коей являлась сама путница, стало казаться, что все закончилось и, что можно наконец-таки обрести долгожданный покой. В итоге, однако, все стало еще хуже, когда путница ощутила чудовищное давление, что дробило ее каменную сущность, затягивая в черный водоворот. Он сходился в воронке, в которую, казалось, засасывались все надежды и страдания молящихся, копившиеся в ней как в сосуде. И в определенный момент кто-то, судя по всему, решил этот сосуд мучений разбить и испить до последней капли. Так, прежде чем все горестные воспоминания, из которых целиком и полностью состояла путница, исчезли во чреве воронки, она все же успела различить переливающую пасть, что больше напоминала какой-то хобот, жадно всасывающий все, чем она являлась. И в этот момент путница осознала, что весь мир был не более чем генератором этих эмоций, которыми питалось это существо. Оно даже не дало путнице времени что-либо осознать из увиденного и, самое главное, понятого, одним глотком испив ее страдающий ум без остатка.

Глава 8

Двадцать один час до затмения – терраса Центрального Государственного Университета Метрополии Сердца

Одним глотком осушив всю колбу и ощутив приятный горьковато-сладкий вкус на языке, тут же почувствовав прилив сил, Симон удовлетворенно вытянулся на солнце, что символически выглянуло в этот момент из-за редких облачков.

Медленно вдыхая свежий воздух и наблюдая за тем, как над городом возникает едва заметная голубая дымка, Симон не мог подобрать подходящих слов для того, чтобы описать свои ощущения. Как вообще можно было передать словами, что он являлся самым счастливым человеком на этой планете? Хотя, безусловно, и раньше существовали вполне себе довольные своими жизнями люди, точно так же, как и люди влюбленные, но тем не менее никто и никогда из них все же не испытывал столь ярких и окрыляющих чувств, как он сейчас. По крайней мере, в этом был убежден юноша. Более того, Симон искренне ощущал, что эти эмоции без труда выходили за пределы его тела и ума, в буквальном смысле окрашивая весь мир вокруг, включая как этот закат весны, так и неизбежное начало лета, которое обещало не закончиться уже никогда.

Эдвард, в свою очередь, что-то увлеченно рассказывал Симону, медленно цедя содержимое своей колбы, на что его друг оживленно кивал и даже что-то отвечал. Сама суть разговора при этом будто бы ускользала от внимания путника. И он был даже рад этому. Не тому, конечно, что пропускал мимо ушей большую часть из того, что говорил его собеседник, а тому, что наконец-то он поймал это чувство, которое, казалось, должно было быть естественным и постоянным для любого мыслящего существа. Это ощущение безмятежности и радости от предчувствия, предвкушения предстоящей встречи. Да, он был влюблен в Кейт и сегодня должен был по-настоящему признаться ей в своих чувствах, убедить в серьезности намерений. Однако не только это сладострастное томление было его путеводной звездой в данный момент.

– Пойдем! – резко соскочив со своего места, воскликнул Симон, оборвав буквально на полуслове своего слегка напрягшегося от подобной резкости друга.

– Куда? – немного недоверчиво переспросил Эдвард.

– Туда! – указал на возвышающееся над городской панорамой в паре кварталов отсюда колесо обозрения Симон.

– Мы так можем не успеть на следующую пару. Окно-то не слишком большое, Сим.

– Как будто тебя это когда-то останавливало! – съязвил Симон, отчего Эдвард напрягся еще больше. И было понятно, что тут дело было вовсе не в пропуске второстепенных по важности предметов.

– Да, да, конечно… – протянул его друг, – просто сейчас уже начинается летний сезон. И мне нужно будет внести аванс за следующий период обучения, так что…

– Чего же ты молчишь тогда! Так бы и сказал! – задорно кивнул Симон, отчего его товарищ помрачнел еще больше. – Деньги ведь не проблема! Я сейчас заплачу за нас обоих! Идем, давай!

Эдвард, что-то недовольно бормоча, в итоге нехотя, но все же согласился на подобные условия, после чего двое друзей, что-то оживленно обсуждая, направились в сторону колоссального колеса.

Во время прогулки Симон с каждым шагом чувствовал то, что оставалось незримым для его внимания до этого самого мига – легкость и подвижность своего молодого тела. Оно казалось полностью невесомым, особенно когда прохладные потоки воздуха подталкивали его идти все дальше по мягкому асфальту. Тот буквально плавился под его ногами – только вот не от солнца, что своим оранжевым светом струилось между многоэтажками центрального района города, но от той энергии, которая буквально бурлила в Симоне. В моменте путник вышагивал нога в ногу со своим другом, что был его продолжением и одновременно отражением в буквальном смысле слова. Казалось, что с каждом новом шагом они то и дело менялись местами друг с другом подобно двум голографическим изображениям, что периодически то разделялись, то наслаивались друг на друга, при этом являясь по сути одним целым.

***

– Что, уже наконец почувствовал эффект? – улыбнулся Эдвард.

– Еще бы… – открыв рот от восхищения, пожирал своим жадным взглядом панораму города Симон, поднимаясь все выше и выше в кабинке колеса обозрения. В это самое время он наблюдал за тем, как внизу они с Эдом, а точнее, их копии из прошлого подходят к основанию этого самого аттракциона, чтобы купить билеты. Таким образом, он мог видеть, или, по крайней мере так ему казалось, прошлое, а значит, теоретически мог заглянуть и в будущее!

Так, повернув голову уже в ином направлении, Симон устремил свой взгляд к заливу, где должна была состоятся вечеринка «Затмения». Несмотря на то, что день только начался, Симон стал свидетелем того, как небо над береговой линией будто бы кистью невидимого художника окрасилось в лиловые, а затем и темно-синие тона ночи с блестящими звездочками. И хотя место притяжения его внимания и находилось в добром десятке километров от центра, путник уже различал зажигательную музыку, что сотрясала землю. Она к тому же заставляла вибрировать и всю металлическую конструкцию, в которой переживал свое путешествие души юный студент, несмотря на все надоедливые условности. Например, тот небольшой факт, что до начала мероприятия оставалось еще с добрый десяток часов.

Тем не менее, разогретый добытой Эдди микстурой в купе с контролирующим биохимию мозга чипом, Симон ощущал себя так, будто бы он владел самим временем и пространством, будучи в состоянии при желании промотать все эти долгие минуты, только бы лишь поскорее воссоединиться с той, кто занимала все его мысли.

– О чем задумался? – со слегка насмешливой улыбкой на устах поинтересовался Эдвард, глядя на то, как замер, размышляя о чем-то, его друг.

Реакция не заставила себя долго ждать, и чип Симона уже передал на приемник Эда сгенерированную проекцию изображения свой мечты.

Эдвард пару мгновений ничего не говорил, будто бы что-то обдумывая, но затем все же отреагировал:

– Она действительно тут выглядит неплохо.

– Неплохо? – не сдержавшись, рассмеялся Симон, еще раз сфокусировавшись на оранжево-огненной копне волос Кейт, которая походила на пожар, что своими языками пламени охватил ее зеленоватую майку. Наблюдателю, находящемуся в его измененном микстурой сознании, в свою очередь она показалось самой природой, что дышала свежестью и обещанием тайны. Эта природная дикость и свобода сосуществовала вместе с неукротимым закатным солнцем ее волос, которое и питало всю эту свежесть, не сжигая, но, напротив, давая ей необходимую для жизни энергию. Такой Кейт и была для Симона – одновременно и бесконечно страстной, будоражащей, и вместе с тем дарящей спокойствие и умиротворение. – Да, Эдди, это действительно так. А твоя подружка Хельга тоже будет там?

– Возможно. Пока еще не знаю.

– Да ты что! Конечно же зови ее! – нетерпеливо воскликнул Симон, на которого нахлынула новая волна чувств, когда он представил их вчетвером: двух верных друзей и их спутниц, которые всю жизнь пройдут плечом к плечу и которым повезло найти друг друга в этом странном мире. Казалось, иначе просто и быть не могло!

Эта мысль опять настолько глубоко пронзила путника, что тому вновь захотелось промотать время вперед. Однако в итоге он все же остановился, решив не вмешиваться в естественный ход вещей и тем самым не желая лишать себя удовольствия от предвкушения обещанного наступающим летом счастья. Оно ведь уже никуда не убежит и пренепременно поселится в сердце юноши этим весенним вечерком раз и навсегда.

– Так что… – заключил про себя Симон, улыбнувшись собственной новообретенной мудрости, – только безумец, даже несмотря на то, что у него действительно была бы такая возможность, захотел бы промотать свою жизнь, которая есть величайший дар на свете.

Глава 9

Двадцать часов до затмения – тюремный корпус: точное местоположение неизвестно

То теряя сознание, то вновь приходя в себя после жутких видений, узница желала лишь одного – чтобы можно было хоть как-то пропустить этот зацикленный во времени момент. Да что уж там – вся ее жизнь, являясь одним сплошным испытанием и мучением, представлялась ей не более чем проклятием или в лучшем случае чьей-то злой шуткой. Но даже так это было все равно лучше, чем просто утилитарная польза от ее бытия в качестве чьей-то еды. Было нестерпимо больно осознавать, что все ее эмоции и жизненный опыт были не более чем взращенной пищей для создания, чей облик путница могла представить за неимением подходящих критериев лишь как ненасытный хобот-воронку, трансформирующийся в длинный алый язык, жадно и неотвратимо поглощающий как все, что ей было дорого, так и саму ее без остатка.

В то же самое время в мире физическом все было тоже вовсе не радужно: металлическая шконка, на которой лежала девушка, казалось, прорастала каким-то неведомым образом прямо в тело девушки, заставляя каждую косточку ныть от боли вследствие побоев. Эти страдания смешивались с нечеловеческим дискомфортом, когда казалось, что любая поза, которую узница старалась принять, причиняла еще больше боли. Ощущалось все это так, будто бы какой-то невидимый демон держал в своих руках саму ее душу и бесконечно терзал ее, не отпуская до конца и в царство сна и, в то же самое время целиком и полностью лишая ее сил в бодрствовании. И все только лишь ради того, чтобы она не была в состоянии хоть как-нибудь улучшить свое положение.

Более того, теперь было очевидно, что это сам мир был настроен против нее, поскольку объективно не было никакой иной внешней силы, которая могла бы вырвать ее из этого безусловного ада с бесконечно повторяющимися пытками и болью, и никто не мог ей помочь, потому что ее жизнь ничего не стоила.

Казалось, некий извращенный интерес она представляла собой лишь для тех кошмарных видений, которые одно за другим продолжали посещать ее. В каких-то она тонула в ледяной воде и не была способна даже вздохнуть, в то время как ее сознание высасывали как какой-то коктейль через невидимую трубочку. В других ее, напротив, бросало в такой жар, что она готова была отдать что угодно за глоток воды. Возможно, именно общая обезвоженность и вызывала все эти реакции мозга, которые в той или иной степени относились к ее угнетаемому во всех смыслах уму.