Мортидо

Я сделала первый глоток.

_____

* Моджо – изначально африканский магический амулет (оберег) на счастье и удачу; в современных культурах слово стало обозначать магическое влияние, увеличивающее харизму, которую, кстати, можно и утратить.

Глава 7. In vino veritas

Как только я ощутила вкус, все чётко различимые ароматы слились в один, до сих пор мне неведомый. Мягкая вяжущая жидкость топила в плотных дурманящих тенях бархатной горькой сладости и в густом как дым пряном запахе чёрных слив, карамели и дубовой смолы. Как будто пьёшь эссенцию поры года. Как будто у осени есть кровь, её забрали из вен, поместили в бутылку, и теперь ты пьёшь кровь осени. Кровь её созревала целый год: сначала под мглистым туманом прела в остывающих пёстрых грудах опавших листьев; потом промерзала до льдин в кипучих снегах серебристых вьюг; весенним розовым рассветом она исходила мутными соками из рваных ран по берёзовым стволам; под палящим летним солнцем сочилась окуренной цветочной сладостью из золотых медовых сот, брызгала вишнёвой кислинкой из лопающихся от зрелости бордовых ягод и в конце концов под сытое жужжание ядовитых ос истекала медной терпкостью яблочного нектара в стальных тисках беспощадной давильни – такова кровь осени на вкус сразу и в один миг. Ты пьёшь нечто таинственное: чувства, эмоции, стихию, любовь, Вселенную. Пробуждаются воспоминания, или фантазии сходят за воспоминания, от которых не по себе. Чувство времени и реальности растворяется. В глазах собираются слёзы. Разверзаются самые недра памяти, и бурлящей лавой просыпаются такие родные, но давно забытые запахи, звуки, свет и тепло. Ты почти касаешься босой ногой искристой росы у самого подступа, ты почти там, но в тот же миг тебя хватает и утягивает обратно неизбежная реальность. Она наступает и разрушительно сметает в небытие взбудораженные вином иллюзии. Жалом вонзается в сердце щемящая боль расставания и забвения. Проступающие черты винного погреба разбивают прекрасную картинку в нити трещин. Упасть бы осколками на пол и звенеть в крошащейся истерике. Не хочу обратно, хочу остаться. Это мой Рай. Он неумолимо уносится прочь и окончательно затихает, словно и не было его. Тяжёлое тело, казалось, высечено из камня, как будто душа вернулась не в плоть, а в мрамор. А там, где мгновение назад лучилось счастье, теперь зияет бесцветное умиротворение.

– Что ты чувствуешь? – спросил Кай.

– Опустошённость, – как будто и не я произнесла эти слова. Видений не стало, и я почти исчезла.

– Это пройдёт. Выпей ещё, – в его голосе слышался оттенок жалости.

Я сделала ещё один глоток. Вкус, запах повторились, но иллюзии и фантазии уже не пришли. И тут я вспомнила, как закончился вчерашний вечер.

– А ещё тот же дым, что и вчера, прежде чем потерять сознание. Что это? – беззастенчиво с вызовом взглянула на Кая.

На его губах мелькнула лёгкая тень улыбки, он пожал плечами и промолчал. А я смутилась, подумала, что дело могло быть во мне. Возможно, выпила лишнего.

До чего же странно всё складывается со вчерашнего дня. Со мной за полгода произошло меньше событий, чем за последние сутки. Что я делаю? Где я? Как одержимая письмом, не перед чем не остановилась. На меня совсем не похоже. Тянуло сюда, так тянуло. А ведь здесь хорошо. Море, солнце, замок, виноградник, вино и красивый мужчина. Никаких ненужных людей, города, работы, метро, асфальта, утомительных мыслей. Ничего. Всё исчезло, как будто и не было. Может, я умерла и попала в Рай.

Ещё не допив свой первый бокал, мне очень захотелось поцеловать Кая. Я отчётливо признавалась себе в этом, и было невыносимо, что он не пытался сблизиться. С этой мыслью я резко встала из-за стола, и сказала:

– Мне пора возвращаться в дэ Эскобъядо.

Кай тоже поднялся вслед за мной.

– Так скоро?

– Думаю, что уже достаточно злоупотребила твоим гостеприимством. Мне пора.

Я еле сдерживала себя, чтобы не броситься бежать прочь.

Кай оставил на столе всё как есть и даже не погасил свет. Было невыносимо подниматься по лестнице первой, ждать каждую секунду, что он остановит меня, обнимет, когда этого не происходило. Мы вышли на улицу, я наспех попрощалась с ним и быстро направилась к себе. Напоследок лишь дала неуверенное согласие на его предложение наведаться снова.

Я шла улыбаясь и на полпути почувствовала себя абсолютно счастливым человеком. В вине ли причина или в Кае и моём неожиданном желании, непонятно. Мне было так хорошо. Я чувствовала себя персонажем из романтической истории. Юная аристократка влюбилась в принца или что-то в этом роде. Я как будто заняла своё место в книге. Теперь и про меня напишут роман. Всё это было так похоже на сюжет.

Что же мне теперь делать? Ведь я не могу здесь остаться. Надо завтра вернуть авто в прокат, и что потом? Добираться сюда пешком сквозь глухой лес? С другой стороны, что в этом такого страшно? Ведь я изначально планировала так поступить, если захочу остаться. Нужно провернуть это не откладывая. Сегодня же. Попробую. Если струшу, возобновлю прокат на один день, чтобы вещи забрать. А может, от брони номера отказаться? Хотя нет, всю сумму мне, наверно, не вернут, а вдруг что-то пойдёт не так, то останусь на улице. Ладно, попробую сначала пешком через лес. Всё будет хорошо.

Благополучно покинув лес, я со странной опаской проехала мимо дома привратницы и вернулась в город. Пришлось сдать автомобиль, потому что денег на продление проката у меня почти не было. Несколько часов я гуляла по городу, решаясь на следующий шаг: уехать домой или остаться и вернуться в Башню?

Сердце сжималось от тоски при мысли об отъезде и раскалывалось на части от предвкушения разочарования, если я вернусь, а Кай окажется ко мне равнодушным. И странным вызовом мысли вторили об опасности пешей прогулки сквозь лес. Если уеду домой, то героиней романа мне не быть. Променяю ли возможность ожить словно на страницах книги на погребение в пыли офисного небытия? Небытия моей глупой бесцельной жизни среди непонятых мною людей, вещей и процессов.

Мне мешает остаться в дэ Эскобъядо страх – другой страх. Но это так глупо. Если сбегу отсюда, значит, я стала как все – такой вызов самой себе. Сделка, аскеза. Не бойся! Хотя, я и есть как все. Может, не стоит себя обманывать?

Миром, реальностью правит страх. Мы все стараемся не покидать тот уютный безопасный уголок, за пределами которого нас поедают страхи. Мой уютный безопасный уголок дома? Я мысленно вернулась туда. Тошнотворное чувство в то же мгновение подступило к горлу, потому что первым, что пришло на ум, была работа. А что, если пребывание в Бардо для меня окажется не просто отпуском, а освобождением? Может, я здесь затеряюсь, растворюсь в тумане легенд, может, меня призраки похитят и больше я не вернусь. И больше не придётся играть в этот дурацкий квест под названием «Деньги». Мне больше не надо будет ходить на работу, чтобы откупаться от страхов. Может, я найду здесь ответы.

Универсальный оберег от всего пугающего – деньги. Страшно остаться без денег, поэтому надо работать. Все проявления жизни измеряются в деньгах: успех, счастье, любовь, благополучие, здоровье. Время и труд измеряются в деньгах. Жизнь строится вокруг самого неестественного и самого властного явления – вокруг денег.

Иногда ради денег совершаются ужасные поступки, и даже не всегда это можно осознать. Говорят, что у людей не осталось совести. А мне кажется, мы потеряли не совесть – мы потеряли уважение к себе, а значит, и уважение к другим. И лишь только тех, кого боимся, только их уважаем и отдаём им свою свободу.

Но сегодня в тренде оптимизм. Все довольны тем, что имеют. Все счастливы. Никто не хочет, чтобы было иначе. И никому нет дела до смысла или даже до простого знания о том, что происходит. Иногда спрашиваешь себя: «Что, вообще, происходит?» И просто отмахиваешься от глупой мысли. Все смотрят новости, ходят на работу и каждый думает, что самый хитрый несмотря на то, что делают все одно и то же, из уст в уста передавая то, что нужно делать. Все хотят принадлежать к меньшинству, но поступают как большинство. Нет времени задуматься – нужно успеть. Но успеть что?

Мне бы хотелось понять смысл моей работы. С другой стороны, а зачем? Лишь бы деньги платили – вот тебе и смысл. Порой кажется, словно меня посадили за пульт и сказали, что нужно время от времени нажимать на кнопку. За это мне заплатят 400 $. Вот я сижу и делаю то, что сказали. Мне не интересен смысл этого процесса. Мне интересно то, что я получу в итоге – деньги. А что, если кнопка запускает механизм, который кого-нибудь убивает? Тогда получается, что я убиваю людей за 400 $ в месяц. Что же делают кнопки, на которые я нажимаю? Кроме очевидного. Трудно согласиться, что в моей работе есть хоть какой-то здравый смысл, отсюда и подобные теории. Но что-то изменить – страшно. Потому что стабильная работа и регулярная зарплата – это ли не высшая цель и высшее благо современного среднестатистического достойного члена общества. Так живут все. Все не могут ошибаться.

Однако мне не дают покоя мысли. Я стараюсь не обращать на них внимания, тогда они сгущаются надо мной, закручиваются в вихри, и я исчезаю в их круговороте. Без мыслей меня не станет. Я и есть мысли. И когда их высасывает из меня тот смерч, меня становится всё меньше. Это не попытка проснуться или уснуть, это предсмертная агония. Мысли утекают, как река, которая впадает в бездну, и однажды их не станет. И сегодняшняя я исчезну вместе с ними. От меня останется только «член общества».

Я не знаю, чего на самом деле хочу. Как научиться мечтать не о деньгах, которые дадут всё, что угодно, а о том, чего же я всё-таки желаю? У меня нет желаний. Всё, чего я хочу, навязано мне. Я в ловушке. Мной легко управлять. Поэтому нужно покинуть безопасный уголок. Нужно послушать своё сердце. Нужно посмотреть на всё под другим углом. Под углом, когда деньги тебе не помогут, когда против твоих страхов деньги бессильны.

Мне нужно понять иной страх, а то рискую однажды стать тем, кто считает, что сражается во имя добра, думает, что ведёт борьбу со злом, уничтожает зло, при этом совершая ответное зло, – стать тем, из-за кого в любом случае победит зло. И, в конце концов, тем, кто считает, что сделал всё, что в его силах, но в итоге не сделал ничего.

Я послушала своё сердце, когда последовала за письмом, и не могу предать себя. Нужно хотя бы отдохнуть. Отдохнуть от подобных мыслей и действий. Изменить их ход. Мысли сводили меня с ума. Здесь я от них ушла, и только подумала о возвращении домой, как они вернулись. С чего вообще я об этом сейчас подумала? Как будто здесь можно найти ответы. Это всего лишь отдых. Наверно, просто я уже сейчас не хочу, чтобы отпуск заканчивался, а ведь он только начался.

Так что, порассуждав в этом духе, я вернулась в дэ Эскобъядо. Только сообщила родителям домой, что всё со мной хорошо, и ещё к мобильной связи подключилась на всякий случай, и покинула город. До черты доехала на такси, а дальше своим ходом. Страшно, конечно, по лесу пешком ходить, но ничего дурного не произошло. И грозы сегодня не предвидится.

В воротах я нашла записку от Кая с приглашением на обед завтра. Радовалась этому как дурочка, и все прочие мысли ушли, словно и не было их.

В этот вечер я досмотрела закат.

Утро снова погрузило меня в свежий воздух, шум моря, крики чаек и солнечные лучи – окно было открыто, так что они касались меня беспрепятственно. Счастливое предчувствие отзывалось приятной негой во всём теле.

На обед к Каю я прибыла вовремя. Экспериментировать с приготовлением чего-нибудь вкусненького не стала, по правде говоря, готовлю я скверно. И оделась просто. А он выглядел потрясающе. Стол также был роскошным. Неловкости по этому поводу никакой не возникло: думаю, что мы оправдали ожидания друг друга.

Обедали мы вдвоём. Стол располагался на улице, на лужайке. Я видела, что горничные снова хлопотали по дому, но к нам никто не подходил, и мне это понравилось, ибо не привыкла, что меня обхаживают.

Красивые порции блюд, закуски, наборы фруктов и десерты услаждали не только взор, но и вкус. На основное подали говядину: малиновое нежное мясо с золотистой корочкой, которая с хрустом открывала под собой плавящийся сыр и сочный алый помидор – можно было проглотить язык. Не думала, что могу есть с таким аппетитом, и даже присутствие Кая не смущало.

Он завёл разговор только, когда я закончила с основным блюдам и под вино стала таскать закуски и сладости.

– Я был не очень любопытен во время наших предыдущих встреч. Могу оправдать себя тем, что несколько одичал здесь, вдали от общества. И прошу не судить меня строго за это, – неторопливо сказал Кай.

Он откинулся на спинку плетёного кресла и продолжил сверлить меня испытующим взглядом.

– Я и сама не общительна. К тому же была утомлена, так что даже благодарна за то, что ты не мучил меня расспросами.

– Однако сейчас мне хочется узнать, как ты очутилась в башне дэ Эскобъядо.

– Это довольно странная история…

И я поведала ему все свои приключения. Кай слушал терпеливо, не перебивал. Я даже не могла понять, что он думает по этому поводу, знает ли что-нибудь о Яне. Когда я закончила свой рассказ, даже воцарилось молчание, длившееся минуты три. А потом Кай сказал:

– Не знал, что у дэ Эскобъядо объявился владелец. Я думал, что эти места уже давно забыты наследниками. Башня принадлежит мне, хотя завещание может с этим поспорить. Твоя история очень любопытная. Зачем Ян отправил письмо таким странным способом, и что хочет узнать о судьбе Башни?!

– Ты давно здесь живёшь?

– Давно.

– Сколько лет? – кокетливо продолжила я.

– Лет семь. Не подсчитывал.

– А что это за привратница? Ты её застал в живых?

– Нет. У дэ Эскобъядо была довольно мрачная история. Про её обитателей ходили жуткие легенды, но доподлинно ничего не известно. Привратница была частью легенд. До сих пор горожане с опаской относятся к этим местам. Но ты уже, наверняка, и сама заметила.

– А ты? Замечал что-нибудь странное? Что-то, что могло бы подтвердить легенды?

Кай улыбнулся:

– Когда живёшь очень долго на одном месте, ко всему привыкаешь. Даже если бы со мной призрак поздоровался, вряд ли я воспринял бы это как что-то странное. Я здесь хозяин. Но для гостей, возможно, тут и есть что-нибудь странное.

– А твой замок? – я решила зайти с другой стороны. – Он новый? Или это тот, что сгорел?

– Можно сказать, тот, но отреставрированный, восстановленный.

– Ты купил руины?

– Вроде того.

Расплывчатые ответы Кая ничего не проясняли. Наверно, боится сболтнуть лишнего. Есть что скрывать? Нужно проявить настойчивость. Как спросить, чтобы он проговорился и рассказал какой-нибудь секрет?

– Почему Ян не обнаружил тебя?

– Не знаю. Может, он здесь был до того, как я приехал в Замок? Ну или он просто не такой любопытный, как ты.

Мне показалось, что это шпилька. Я глупо хихикнула, но сделала вид, что намёка не разглядела: если не хочет отвечать, пусть так и скажет.

– Ну а если он всё-таки был здесь, когда ты уже жил в замке, разве ты не заметил бы за два года, что в Башне кто-то живёт?

– Мог не обратить внимания. Много других забот. У Башни я не был очень давно – не хожу туда.

– Почему?

– Мне там ничего не надо, – Кай насмешливо ухмылялся.

– Там есть свет. Кто за него платит?

– Я. В самом начале отреставрировал и Башню, сделал жилой, не знаю зачем, на строительной волне, наверно. А потом, забыл про неё. И поверь, даже если кто-то и палил бы свет в Башне круглыми сутками, эти расходы трудно было бы заметить. Кстати, если чего-то будет не хватать или нужна будет помощь, то не стесняйся, говори. У меня очень редко бывают гости – с удовольствием позабочусь о твоём комфорте.

Я смутилась. Это было так мило. И продолжать допрос как-то перехотела.

– Спасибо, – неуклюже произнесла я.

Все дальнейшие наши разговоры были о природе и о погоде.

Я заметила пасущуюся лошадь.

– Как зовут твою лошадку?

– Оса. Она не моя. Один из работников приезжает на ней.

– Почему тогда она была с тобой в тот раз? Ведь никого не осталось в замке.

– Оса боится грозы. Её хозяин наспех уехал с другими на машине. А у меня есть отличное стойло, которое для неё приспособлено. Вот и оставили. Пойдём, покормим её яблоками, – Кай взял пару красных плодов со стола и подмигнул мне.

Лошадка оказалась дружелюбной и очень благодарной за угощения: она довольно фыркала и подставлялась под ладонь, чтобы её гладили, хотя, так возможно, она ждала, что ей помогут отогнать назойливых мух. Кай уговаривал меня прокатиться верхом, но я однажды пробовала и это было ужасно. Вообще не понимаю, как надо двигаться, держаться, и в чём там удовольствие. Романтично, конечно, но только со стороны. Так что мучить животное я не стала.

Потом Кай проводил меня до леса, который разделял территорию между замком и дэ Эскобъядо.

Погода к вечеру испортилась. Небо затянуло серой пеленой, ветерок стал прохладным, и пошёл мелкий дождь. Я сидела на широком подоконнике у открытого окна, куталась в одеяло и пила чай. Думала о том, что здесь спокойно и загадочно, точно как в тех маленьких книжных и винных магазинчиках, куда я любила заходить дома. Это место хранит тайну и мне кажется, что Кай тоже. А ещё мне кажется: эта тайна хочет, чтобы я её раскрыла. Нужно наведаться в библиотеку, может там есть какие-нибудь ответы.

Преодолевая лень, я отправилась в соседнюю комнату. И всё, что я обнаружила в ней: множество книг, которые стояли на полках в идеальном порядке. На первый взгляд, просто книги, никаких дневников или писем, или фамильных легенд. Я долго читала названия. Что-то было мне знакомо, о чём-то я впервые узнала. И всё же моё любопытство было вознаграждено. Одно из названий привлекло внимание. На корешке было написано на русском «Моя Королева». Я вспомнила сон в замке Кая, когда сотни голосов кричали: «Моя Королева!» Я взяла эту книгу и, почувствовав себя неуютно в мрачной комнате, быстро вернулась в спальню.

В чёрную обложку с белым названием на ней и без указания автора были вложены несколько сшитых между собой стопок рукописных бумаг. Первая стопка была написана на русском. Я с любопытством принялась её читать.

_____

* In vino veritas (с лат.) – «Истина – в вине»

Глава 8. Мертвец, который боится забвения

В какую же глубокую меланхолию погрузила меня эта «книга» – повествование юной девушки, которую увезли сюда, в башню, чтобы спрятать её странный недуг от огласки.

~~~

«Мой дед, ещё в пору юности своей, будучи единственным наследником знатного и могущественного дома де Шеву, объявил родителям своим неслыханное: он восстаёт против их воли, пренебрегает устоями общества и намерен сочетаться браком с безродной девицей, коей сердце его принадлежало и что носила под сердцем дитя его.

Однако в домах подобных де Шеву такое благородство считалось не достоинством, но безумием. Закон их был прост: цель оправдывает средства, а союз дозволялся лишь с теми, у кого в жилах течёт кровь столь же знатная. Так укреплялись родственные узы, и чужакам не было места среди них.

Родители Граса не могли допустить недостойного союза и жестокой рукой разлучили юных влюблённых. Девушку увезли в неведомые края, скрыв её от взора и памяти. Подобно легкомысленным ветрам, уносившим прошлое, юное сердце Граса уступило искусу в блестящем обществе. Три месяца скорби – и вот уже он преклоняет колено пред прелестной Жюли де Гранж, и союз сей был и угоден, и предопределён с детства.

В положенный срок Жюли родила дочь Кристину. Но и другая девочка, София, узрела свет Божий, рождённая от той, что некогда пленила душу Граса. Судьба, однако, была не столь милостива к Кристине: младенец явился на свет хилым, а роды так истощили мать её, что врачи единогласно вещали: ни новых детей не будет у Жюли, ни долгой жизни у её единственной дочери. Грас же всем сердцем прилепился к Жюли, и велика была его привязанность настолько, что, предаваясь горестным размышлениям, клялся он более не связывать себя узами любви, ибо, казалось ему, рок неумолимо обращает всякое его чувство в трагедию.

Столь роковая весть встревожила старейшин рода де Шеву: ведь если дитя не выживет, а иных наследников не будет, то род их прекратится. Тогда же в умы их змеёй вползла мысль коварная: выкупить у несчастной, позабытой всеми любовницы Граса её дочь и выдать девочек за сестёр-близнецов. Так и было решено.

Первые годы жизнь Софии проходила в тени: до поры до времени её держали подальше от людских глаз, дабы не порождать ненужных слухов. Но в стенах фамильного поместья пересуды не утихали, и шёпот о бастарде следовал за Софией неотступно. Жюли же не смирилась с присутствием чужого дитя в доме своём и неустанно изливала на неё презрение.

Предсказание врачей не сбылось: Кристина росла, и, хоть была слабым созданием, но достигла восемнадцати лет и обрела жениха – Гомеца Суареца де Фигероа, чей пылкий взор запечатлел в ней единственную возлюбленную. Этот союз, столь желанный Жюли, был отпразднован с пышностью. А вскоре явилась на свет Каролина (я), дочь Кристины.

Но счастье было недолгим: роды унесли жизнь молодой матери, а за нею в скорби угасла и Жюли. Так София, некогда униженная, вознеслась на место госпожи дома, став женой Гомеца. Тогда же и родилась её дочь Алёна.

Мы с Алёной, несмотря на всё, что предшествовало нашему появлению на свет, жили в ладу, ибо над нами стоял отец наш, блюдя семейный мир. Нас сближала любовь к бабушке по отцу – Елене де Фигероа, урождённой Соболевской, чья душа, подобно чистым снегам родины её, была светла и прохладна. В её доме мы провели не одно лето, вбирая в себя язык её столь же естественно, как родные нам.

Шли годы, и с ними мы постигали науки, жизнь и её уклады. Но в сердце моём не пробудилось ещё того чувства, что пело в душе Алёны. Она влюблялась вновь и вновь, в то время как я не ведала того томления, что овладевало её разумом. Она скорбела, зная, что окажись любовь её недостойной или неугодной, никогда не приведёт к браку, в то время как я не понимала, отчего печалиться о том, что есть закон.

Однако был у меня друг. Доминиан, юноша с нездешней душой, приезжал в поместье раз в две недели, привозя лекарство, что испокон веков принимали в нашем роду. Сколько себя помню, каждое утро доводилось мне испивать по малой чарочке ужасного, густого состава багряного цвета. Сие был тайный обряд, и учили меня, будто совершают его все, однако беседы о нём строго воспрещены. Однажды осмелилась я признаться, что осведомилась у Алёны, пьёт ли и она сию мерзость, и та ответила что нет. Была я за то любопытство и признание сурово наказана. А ответ сестрицы растолковали мне так, будто она куда лучше знает, что есть подлинная тайна и сколь прилежно её следует блюсти. С того дня обречённо исполняла я обряд, не смея боле вопрошать о нём.

Доминиан рассказывал мне о городе своём – Бардо, полном тайн и преданий, и я слушала, забывая обо всём.

Алёна же, наблюдая за нами, качала головой и шептала, что я, сама того не ведая, влюблена в Доминиана. Но разум мой был спокоен и не внимал её речам. Я без труда переносила разлуку с другом и знала, что настанет день, когда супруг мне назначен будет, и им не станет Доминиан. Сие осознание не смущало меня, и я покорно принимала свою судьбу.

Шли годы, и возраст наш неизбежно умножался. Благосклонность Доминиана ко мне с каждой встречей всё явственнее облекалась в одежды ухаживания. То льстило мне и доставляло немалое удовольствие, однако я, разумеется, всякий раз обращала всё в шутку, будто бы не ведая истинного смысла его знаков внимания.

Настал день, когда решена была судьба Алёны. Она должна была стать супругой Гуго де Баса, но сердце её отвергало этот брак. Жених, однако, прибыв в наш дом, был поражён не своею невестой, но мною. И поскольку Алёна противилась судьбе своей, а мне было всё едино, я приняла тайное предложение Гуго, воспламенив великий гнев мачехи моей.

Когда же Доминиан в очередной раз посетил нас, я с радостью поведала ему о скором своём замужестве. Но нерадостной была весть для него.

Чем ближе становился день брачный, тем мрачнее и тревожнее становился мой друг. В глазах его зажглась та же безумная страсть, что прежде владела Алёной. Однажды он признался мне в любви и молил бежать с ним в его таинственное Бардо.

Я отшутилась. Я смеялась над его отчаянием, над безрассудностью его слов. Он улыбался в ответ, но в голосе его звучала тень угрозы: если ты не моя, то и ничья.

Но ни происки Софии, ни одержимость Доминиана замужеству моему не воспрепятствовали, и вскоре я стала женой Гуго. Мне было с ним хорошо. Пусть я не любила его, но он любил меня, а в том было достаточное основание для счастья.