Ваше Сиятельство 12 (+иллюстрации)

При мысли, что о происходящем может узнать Перун, Майкл ощутил заметное движение страха. Причем страх этот был не маленьким зверьком, выглядывавшим из норки, а зверем покрупнее – именно с таким барон Милтон боролся в себе, когда шел на опасный разговор с Пижоном. Что ж, это был вызов, и может быть именно поэтому Майкл сказал:

– Я хочу тебя, Величайшая! Хочу всем сердцем и телом!

– Именно этой частью тела, – рассмеялась Гера, поигрывая его членом, нежным на ощупь, приятно-упругим и полным силы. – Мне нравится твой ответ. Он честный и смелый. Именно такой, какой я ожидала услышать. Иди ко мне, Майкл, – богиня обвила его руками и притянула к себе.

Поглаживая спину барона, Гера разглядывала его красивое лицо, чувствуя, как сама борется с искушением немедленно отдаться ему. Ей даже стало жарко, она почувствовала сладкий зуд в своей волшебной пещерке. До предела возбужденный жезл Майкла, был готов порвать тончайшую ткань одежды богини. Представляя, как это могло бы быть, жена Громовержца, развела бедра чуть шире и запрокинула голову, глядя на звезды, роняя в воду тяжелые волосы. Она шумно выдохнула, словно он уже вошел в нее.

– Величайшая, ты сводишь меня с ума! – простонал Майкл, чувствуя, что не в силах неподвижно терпеть ее мучительную близость. На секунду он вспомнил о графине Елецкой, но другая часть его сознания тут же подсказала ему, древний принцип богов: любовь земная и небесная – это разные чувства и их не надо смешивать. Об этом много раз говорила Афродита: отдаваясь земным мужчинам, ее вовсе не тяготили мысли о небесном муже, хромом и неприглядном.

Майкл обхватил божественное тело искусительницы, принялся целовать ее плечи, шею.

– Майкл! Майкл! Остановись! – прервала его Величайшая, отталкивая от себя. – Ты слишком быстрый! Мне приятна твоя страсть, приятно твое желание, но есть еще кое-что… Есть кое-какие вопросы, интересующие меня…

– Да, Величайшая! Прости! Я не должен быть таким несдержанным, – тяжко дыша, барон Милтон разжал руки.

– Ты не боишься моего мужа? – Гера лукаво прищурилась.

– Страх попасть в немилость богам, тем более самому Громовержцу есть в каждом человеческом сердце. Но если мы не будем переступать через свои страхи, то станем похожи на ничтожных существ, жизнь которых мало чего не стоит, – барон Милтон с нежностью провел по крутому изгибу бедер богини, восторгаясь их формой.

– Хитрый ответ. Или мудрый? – Гера рассмеялась, позволяя себя ласкать. – Успокою тебя: его не бойся его. Перун давно не появляется здесь – я запретила. Он наказан и есть за что. Недалек тот день, когда его воля, его желания, гнев или милость не будет иметь никакого значения. По крайней мере для нас с тобой. Тебе нравится у меня? Скажи, ты хотел бы здесь остаться?

Этот вопрос стал неожиданным, и Майкл не нашел на него быстрый ответ. Барону, безусловно, нравилось все то, что он успел увидеть за недолгое время пробуждения. Разве могут не нравиться владения богини?! Величайшей из богинь! Прежде Майкл видел небесные земли лишь как фантазии некоторых художников. Хотя в The Royal Archivist было десятка два фотографий садов Афродиты, владений Гермеса, Деметры и даже самого дворца Геры, но ходило мнение, что эти фотографии ненастоящие. Куда больше Майкла смущал другой вопрос. Что значит «здесь остаться»? Остаться на день, два, неделю? Остаться навсегда?

– Мне очень нравится здесь, хотя я успел увидеть лишь стены комнаты, в которой проснулся, твою террасу и этот бассейн, – ответил Майкл. – Нравится, потому что здесь ты. Но я не могу не помнить о своей сестре и женщине, которую люблю – графине Елецкой.

В вот теперь ответ Майкла Гере не понравился.

– Майкл, – мягко она произнесла его имя, – я знаю о твоих отношениях с Элизабет. Знаю, что она для тебя была больше, чем сестра и ты, наверное, до сих пор в тайне желаешь ее. Ведь ни одна женщина после нее не дарила тебе таких сильных ощущений, как Элизабет. Я права?

– Да, это было очень сильно. Самое первое, что было в моей жизни, – нехотя признал барон Милтон, испытывая стыд за прошлое. – Теперь у меня есть другая женщина. При чем здесь Элиз сейчас? И, пожалуйста, скажи важное: Элиз в самом деле на свободе? Я слышал ее плачь и голос, полный страданий, в эйхосе – мне давали послушать ее послание ко мне.

– Тебя обманули. Они подделали голос твоей сестры. До недавнего времени она оставалась в России. Сейчас в Лондоне с графом Елецким. Но это не важно, Майкл. Важнее твои отношения с графиней Елецкой. Ты в самом деле так сильно ее любишь. Мне думается, любишь ты ее не слишком, ведь у тебя была недавно Сидни Стефанс, – Гера хотела добавить, что и Елецкая думает не только о Майкле, и вполне возможно, что к ней вернется ее прежний любовник. Однако, решила пока не говорить об этом – не стоило спешить. Ведь очень важно, чтобы этот милый мальчик принял правильные решения сам. Не только умом, но своей душой. Только тогда он сможет стать по-настоящему ее мужчиной, ради которого, не жалко будет потратить «Кархан Насли Бонг» – «Камень Нового Бога». Камень бога, который, кстати, должен быть в Тайной Комнате не один. Если верить древнелемурийскому писанию, то таких вещиц имелось не менее семи. Увы, об этом Гера узнала лишь сегодня вечером с большим опозданием. Если бы скрижаль «Тархи Комма Турсаи» оказалась у нее чуть раньше, то она бы совсем по-другому построила разговор с Астерием.

– Синди… Мне очень жаль, что она погибла. Я ее не любил никогда. Я даже хотел сбежать от нее. Ты, наверное, знаешь все это, – сказал барон Милтон, мысли его снова начали метаться от Элизабет к графине Елецкой, потом к Чику и всему тому, что произошло. Мыслей стало так много, что казалось им тесно в голове. – Синди больше нет. Даже если бы она была, я бы всеми силами стремился вернуться в Россию, к графине Елецкой, – уверенно заключил он. Недавно нахлынувшее возбуждение сошло, и сейчас, стоя перед богиней голым и говоря о других женщинах, Милтон чувствовал себя очень неловко.

Гера почувствовала это и сказала:

– На этом закончим с купанием. Мы и так слишком близко познакомились друг с другом. Это знакомство мы можем продолжить, но для этого тебе, Майкл придется сделать очень важный выбор. Я не буду тебя торопить с ним, и даже пока говорить о нем. Идем на террасу, продолжим беседу там.

Вдруг Величайшая насторожилась и сказала резко:

– Спрячься! Бегом за кусты!

Взмахнула рукой, облачая себя в сверкающие одежды. К ней явно спешил Гермес. Хотя она ждала его с важной вестью, он мог быть не один.

***

Меня трудно удивить – за свои многие жизни я видел всякое. Но Элизабет смогла. Самое странное, что я до сих пор не понимал, как она это сделала. Моя милая чеширская кошечка не могла засунуть свою лапку в грудь этого мерзавца. Физически это невозможно, и даже если бы Элиз обладала невероятной силой, то все равно это было бы невозможно сотворить, не нанеся серьезные травмы кисте руки.

Тем не менее баронесса стояла передо мной, держа в скрюченных пальцах сердце ацтека. Вырванная мышца дернулась еще пару раз, брызгая кровью на рыжеволосого. От глубокого обалдения, я даже забыл, что хотел сказать Стрельцовой в первый миг. Лишь повторил прежние слова:

– Элиз, детка… – потом добавил: – Ты сегодня очень кровожадна. Тебя могут испугаться эти люди. Но я тебя такой особо люблю!

– Спасибо, мой демон, – Элизабет вся расцвела, довольная моими словами и собой. Затем, бросив сердце на средину стола, сделала несколько шагов к Сладкому Харису и сказала: – Ты следующий, ублюдок! Следующий, если только не поторопишься вернуть наши вещи!

– Мэм! Но как! Как, скажите, мэм! – заголосил господин Флетчер, забыв о боли в раненой руке.

Мне показалось, он порываться встать с кресла, чтобы упасть перед ней на колени.

– Не смей называть меня «мэм»! – гневно сказала Стрельцова Харису, затем, глядя на меня, вытерла окровавленную руку о костюм рыжеволосого и спросила: – Как нам удобнее, чтобы он это сделал?

– Полагаю, удобнее всем вместе поехать в гости к господину Флетчеру, – решил я. – Вы же сегодня гостеприимный хозяин и приглашаете нас?

– Да, господин демон! Да! – он повернул голову ко мне и старательно ей потряс. Его лицо выражало бесконечные страдания и такую же бесконечную преданность.

Меня едва не разобрал смех: неужели он, услышав обращение Элизабет ко мне, всерьез решил, что я – демон? Я же просто Астерий!

– Тогда поступим так. Здесь нам делать больше нечего… Вы же, Натали, сегодня не собираетесь играть в покер или рулетку? – когда Бондарева, заулыбалась и качнула головой, я продолжил: – Оставим этих милых господ здесь живыми. Прихватим лишь Флетчера и поедем к нему в гости. Ваш эрмимобиль здесь, на стоянке?

– Да, господин де… Макграт, на стоянке! Новенький «Lotus Ultra» к вашим услугам! Готов в любую точку Лондона как ваш личный драйвер! – выпалил Сладкий Харис.

– А мы с дуру эрмики в извозе нанимали! – рассмеялся Бабский. – Вам, господин Флетчер, будет слишком неудобно возить нас с раненой рукой?

– Я справлюсь! Клянусь вам! – заверил Сладкий Харис и точно преданный пес глянул на меня.

– Тогда едем! Вы двое, остаетесь здесь. В ближайшие десять минут это помещение не покидать! – распорядился я, позволяя Харису встать с кресла.

– И если хоть какая-то дрянь посмеет преследовать нас, привлекать на помощь каких-либо людей, то мы с Элизабет снова появимся здесь или, хуже того, придем в ваши сны! – сказала Бондарева. Произнесла она это тихо, но так, что ее слова услышали все, и мне показалось, что это может быть ее ментальной установкой.

Через оба зала мы прошли в тишине, если не считать перешептываний посетителей клуба и музыки из бара, которую тут же выключили.

Впереди шел господин Флетчер, постанывая. Его раненая рука висела жалкой плетью. За ним шла Элизабет, держа наготове «Кобру» и остробой. Я сразу за ней, переведя часть внимания на тонкий план и сканируя ближайшее пространство на возможные опасности. Пока все было спокойно. Люди Сладкого Хариса застыли в напряженном ожидании.

Глава 3

Чудовище

Вернулись мы на Кэмброк-роуд 112 далеко за полночь. Нет смысла в подробностях расписывать поездку к господину Флетчеру – в ней было мало интересного. Скажу лишь, что на первом же повороте я настоял, чтобы Бабский занял место Хариса за рулем – этот нарко-мудак едва не покалечил нас. Он не справился с управлением, и мы пролетели в нескольких дюймах от грузового «Бурунга». Все-таки управлял он одной рукой, а она дрожала так, что казалась эта вибрация передается не только новенькому «Лотосу», но и всей улице.

Уже дома, Харис отдал нам все содержимое ячейки с Майл-Энд. По настоянию штабс-капитана, он открыл огромный сейф, сделанный явно по спецзаказу – этакий огромный шифоньер из толстой стали, в большом количестве наполненный деньгами, оружием и пакетами со «сладостью». Наташа потребовала всю наркоту незамедлительно спустить в канализацию, что господин Флетчер и сделал собственной рукой, дрожавшей при этом злодеянии еще сильнее, чем на руле эрмимобиля. После очищения его сейфа от наркоты, мы покинули дом Сладкого Хариса. Уходя, Бабский пообещал приглядывать за господином Флетчером, хотя это обещание было откровенной ложью с его стороны.

За этот сумасшедший день я очень устал. Без сомнений, не меньше меня устала Элизабет, госпожа Бондарева и поручик Бабский. Было потрачено много сил: физических, умственных, магических. А эмоций столько, что с лихвой хватило бы на самую суматошную неделю. Перед сном с Элиз мы все-таки приняли душ вдвоем. Честное слово, просто душ. И отправились спать. Опять же, честное слово, просто спать. Уснули, наверное, едва наши головы коснулись подушки. Я даже не успел поговорить с баронессой о том, что меня интересовало последние два часа: о том, как ей удалось засунуть руку в грудь ацтека.

Проснулся я от того, что мне кое-что померещилось. Опасно так померещилось, что я даже вздрогнул и сразу открыл глаза. Видение было очень реальным, будто со мной в постели лежит вовсе не Элиз, а Гера. Вот с чего мне в голову прилетела такая хрень? А ведь Величайшая может насылать видения и подсовывать свои мысли, так будто они твои собственные. Правда моя ментальная защита высока даже во сне. И зачем это Гере? Скомпрометировать меня перед Артемидой? Так скомпрометировать пред богиней можно лишь правдой. Скорее всего видение было пустым кусочком сна, не имеющим никакого отношения к реальности и так же не имеющим отношения к проекциям будущих событий.

Элизабет еще спала. Я с минуту мучился соблазном, глядя на восхитительные обводы ее задницы – они проступали под покрывалом. Я приподнял покрывало, мигом возбудился, представляя, с каким удовольствием мог бы вонзить своего бойца между этих тугих, налитых силой страсти полушарий. Помечтал и решил не будить мою кровавую кошечку – вчера у нее был очень трудный день. Одна нервотрепка с Майклом чего стоит!

Тихонько встав, я накинул халат и пошел в ванную. Еще толком не обсохнув, схватил пакет с нашими вещицами, изъятыми у Сладкого Хариса и отправился на кухню, где собирался под кофе разобраться со всем тем, чем наградили нас люди графа Варшавского.

Может кто-то улыбнется, но правда такова, что мне сложно вспомнить, когда я, граф Елецкий, последний раз варил сам себе кофе. Тут, уж извините, пришлось задействовать опыт Астерия. Специальной посуды для варки кофе я не нашел: взял самую маленькую кастрюльку, отмерил в нее шесть чайных ложек темно-коричневого порошка из пачки «Morning of the Gods», налил два стакана воды и почувствовал пристальное внимание на собственном затылке.

– На вас, Наталья Петровна, готовить? – не поворачиваясь, полюбопытствовал я – уж ментальный почерк штабс-капитана я успел изучить.

– Готовьте, корнет. Интересно знать, на что вы способны на кухне, – штабс-капитан прошла к столу. На ее лице не было ни капли косметики, и может быть от этого она казалась еще прекраснее.

– Вчера заметила, вы с Элизабет душ вместе принимали. А когда рядом Ковалевская, то сразу втроем? – полюбопытствовала она, и мне показалась, что в ее голосе кроется тонкая нотка обиды.

– Втроем… Нет, не пробовали. Разве это плохо, Наташ? Плохо, что душ вместе? Ведь это взаимно полезно, в том числе и для тебя с Бабским: мы сэкономили вам время – не задерживали санузел, – я положил три чайных ложки сахара, бросил несколько крупинок соли и поставил кастрюлю на плиту. – Хочешь, приму душ с тобой? – я с улыбкой повернулся к ней. – Передам опыт, как это можно делать для максимального удовольствия.

– Придержи свои фантазии, корнет! Этого никогда не будет! – фыркнула Бондарева и отвернулась к окну.

– Наташ… – я подошел к ней сзади, положил руки на ее талию и притянул ее к себе. – Наташ, я знаю, что ты ревнуешь. Мне это нравится, – я зарылся лицом в ее волосы.

– А мне не нравится! Мне очень не нравится, что происходит между нами! Я чувствую… – она попыталась вырваться, но точно, так же как прошлый раз, сделала это слабо, словно сама не понимая, хочет ли она этого или нет.

– Ну, договаривай, что ты там чувствуешь? – прижимая баронессу к себе, я сдал ее ладонь, пуская в нее «Капли Дождя». Помимо покоя и расслабления, эта магия может работать как серьезный элемент обольщения. И если так, то с моей стороны это был бы нечестный ход. Но Бондарева менталист – она в состоянии распознать, что несет тот или иной ментальный поток, и принять его или отклонить.

– Ничего! Пусти, сейчас Бабский зайдет, – прошептала она, убирая мою руку со своего живота. – Пусти! Он в коридоре!

– И в чем проблема? Наташ, ты непоследовательна, то при нем набрасываешься на меня с поцелуями, то, видите ли, Бабский зайдет, увидит, Рыкову доложит, – я повернул ее к себе.

– Я не доложу! Я вообще иду в душ. Иду туда сам! – раздался из коридора голос поручика. Причем на слове «сам», он сделал особый акцент, давая понять, что мои купания с Элизабет его тоже не оставили равнодушным. – Шалите дальше! – на миг в дверном проеме появилась довольная физиономия виконта и тут же исчезла.

И я обнаружил, что у пуделя императрицы очень хорошо с ушами, ведь поначалу мне не были даже слышны его шаги, а он смог услышать наш разговор.

– Вот видишь, он не доложит. Все, расслабься, – я поцеловал ее в подбородок, в шею, и, хотя она вертела головой, наконец, в губы, опустив руки на ягодицы и с крепким желанием прижимая к себе. – Так что ты там чувствуешь, поделись? Что тебе такое не нравится или, наоборот, нравится?

Она молчала, глядя мне в глаза своими, зелеными, какие бывают у ведьм.

– Наташ! – я слегка встряхнул ее, думая, как сложно с ней: с ее недоговорками, капризами, затаенными обидами. И я еще Ольгу Борисовну считал капризной! Да Ковалевская просто ангел! Я люблю мою княгиню! Люблю ее все больше! А Наташу… Наташу я хочу. И хочу все больше.

– Мне не нравится. Ты играешь со мной. Хитро так играешь, то прячешь свой ментал, то наоборот выставляешь его напоказ, намеренно насыщаешь его своими желаниями относительно меня. Ты… – она снова замолчала, и когда я хотел ее спросить: «Что «я»?», продолжила: – Ты всеми играешь. Ладно, с Элизабет все понятна: она твоя каждой клеточкой тела, каждой эмоцией твоя – ты ее просто околдовал. Но ты играешь Ольгой Борисовной. Я это поняла по твоему сообщению ей. Ты даже богинями играешь, точно людьми. Мы все для тебя все здесь ненастоящие, будто куклы! А ты, граф Елецкий, на самом деле вовсе не граф…

Она снова замолчала, пронзительно глядя на меня. Я замер, теряясь в догадках, что же она скажет дальше. Надо признать, Бондарева умеет играть на нервах и делает это мастерски. Даже если не брать в расчет ее ментальные способности, то она умеет играть интонациями, когда что-то говорит. Я ждал, удерживая на лице безмятежную улыбку. Наконец она выдохнула мне в лицо мятной свежестью:

– Ты – чудовище! Вот кто!

Надо же какой поворот! Хотя не слишком уникальный. В подобном меня обвиняли много раз, правда случалось это в иных жизнях. И самое неприятное в том, что Бондарева отчасти права. Права она в том, я играю в эту жизнь, ровно так, как играл во все прежние. Однако, Наташа не понимает кое-чего очень важного: любая жизнь и есть игра, если смотреть на происходящее с точки зрения Вечности. Ведь когда умираешь и оглядываешь свое прошлое, все то, что происходило с тобой и людьми вокруг, то начинаешь понимать, что все это на более, чем мышиная возня. Это так потому, что не только жизнь и смерть не имеет большого смысла и значения с точки зрения вечности; не имеет смысла становление и гибель империй, и даже рождение и гибель целых миров – все это не имеет смысла. Это сложно понять человеку, никогда не смотревшему достаточно долго на Бытье из Пустоты. И когда ты это понимаешь во всей глубине, и перед тобой встает вопрос: «А лично для тебя дальше то что?». А дальше вот что: у тебя есть лишь два взаимоисключающих выбора. Либо навсегда остаться в Пустоте и наслаждаться вечным покоем, как Хархан Тум, Жарсли или Будда; либо принять правила Большой Игры Бытья, стать ее частью, но на своих условиях, потому что ты уже знаешь, как вырваться из Колеса Перерождений. Да, ты вырвался, но от этого все вокруг не перестало быть бесконечной Игрой.

Я играю в эту игру честно. Я играю в нее всей душой. Я отдаюсь ей так, будто это вовсе не игра. Скажу более, я даже не часто вспоминаю, что это все игра. И я на самом деле всем сердцем люблю Ольгу Ковалевскую, люблю Элиз и Артемиду, хотя знаю, что любовь с точки зрения Вечности, лишь очень-очень мелкая игра, как бы не превозносили ее глупые поэты. Да, вот так все сложно и одновременно цинично. Для большинства людей противоречиво и даже непостижимо, особенно для тех, кто слишком погряз в Игре, которую некоторые в древности называли Майей. Не верите мне? Ваше право – живите дальше в своих возвышенных и пустых иллюзиях.

Что я мог ответить госпоже Бондаревой? Ведь объяснить все это в нескольких словах нельзя. Нельзя за дни, даже вряд ли за годы.

– Смотри в меня! – сказал я ей. – Смотри в мой ментал, я открою тебе всю глубину, куда ты так стремилась заглянуть. Ты же знаешь, там нет лжи и это нельзя выдумать, – выйдя на тонкий план, я очень осторожно снял слои своей защиты с некоторых областей. Это быль опасное действие для меня, потому как любой сильный менталист мог этим воспользоваться, но Наташе я доверял.

Прошло минут десять. Когда я глаза открыл, Бондарева замерла передо мной приоткрыв рот. Она была не одна. За ней стояла Артемида, и на кухне крепко пахло подгоревшим кофе – оно залило плиту.

***

Утром проблемы с парковкой возле Багряного дворца не было. Графиня не представляла сколько придется ей ждать аудиенции с императрицей и приехала пораньше. И как же хорошо, что Елене Викторовне вспомнилась ее хорошая знакомая – графиня Лескова, которая была в родственных связях с первым камердинером императрицы. Та любезно обещала помочь и пока Елецкая завтракала, порадовала ее сообщением:

«Приезжай, Лен! К десяти тридцати! Она сегодня вроде как принимает. Поставили тебя самой первой в списке. Но сразу говорю: это Глория! Она может все отменить».

Уже у входа во дворец Елецкую охватил огромное волнение. При живом муже она бывала здесь. Не слишком часто, но заходила с Петром. Даже к самому императору заходила, и все как бы без нервов, а сейчас… Сейчас все было иначе. И причина вполне понятна: с тем вопросом, который графиня собиралась задать Глории, можно не то, что попасть в ярую немилость, а кое-куда подальше, например, в Северно-островную губернию. Перед тем как войти во дворец, Елене Викторовне невыносимо захотелось закурить сигарету. Конечно, все это были нервы. Нервы, накрученные со вчерашнего вечера.

Если так разобраться, то даже лицезреть настоящую богиню, не каждая женщина вынесет без многократных приемов успокаивающих зелий и обращений к менталистам. Но Елецкая это вполне вынесла, и сейчас даже устояла перед соблазном покурить, еще раз собраться мыслями, верно построить разговор с Глорией. Хотя, сколько его можно строить? Строила несколько раз перед сном, даже записала кое-что в блокнот. Строила за завтраком, представляя, как все это будет происходить.

Кивнув лакеям у входа, Елецкая вошла в открытую для нее дверь и направилась в северо-западное крыло дворца. Под безжизненным взором мраморных статуй поднявшись по широкой лестнице, она свернула направо и скоро вышла янтарный зал. Еще полсотни шагов и перед графиней возникла дверь, сторожимая рослыми гвардейцами.

– Мне к императрице. Графиня Елецкая. Подавала прошение через камердинера, – сказала она.

Однако, гвардейцы как стояли молча и без движений, так и остались стоять. Только сейчас до Елены Викторовны дошло, что к ним с таким вопросам обращаться бессмысленно. Нужно ждать Льва Григорьевича, через которого продавала прошение Лескова или кого-то из иных камердинеров – кажется их имелось у императрицы пять. В зал заглянул какой-то мужчина в длинном фраке цвета бордо, что-то сказал себе под нос и исчез. За ним появился еще кто-то. Елецкая присела на диван, и принялась ждать, листая старые сообщения на эйхосе. На низком столике лежали свежие выпуски газеты «Дворцовые Вести» и какой-то журнал, графиня было протянула руку к ближайшей газете, но поняла, что не сможет отвлечься чтением – слишком громкие мысли проносились в ее голове. О Майкле, о том, что происходит сейчас с ним, и том Гера, так и не сказала, когда вернет Майкла. Но самыми громкими были мысли о ее сыне.

Елецкая лишь представляла, как он заходил в эту высокую, украшенную золотой резьбой дверь, и сердце ее заколотилось. Саша… Из еще недавно послушного юноши, он неожиданно быстро превратился в мужчину, играющего с самыми острыми опасностями в этом мире. Порою он поступает настолько неразумно, что Елецкую переполняло удивление и прямо-таки огненное возмущение. Но, с другой стороны, все, что делал ее Саша каким-то невероятным образом ему удавалось, и оказывалось вполне правильным. Именно поэтому, Елене Викторовне все чаще приходило на ум, что ей нужно чаще доверяться сыну, а хвататься изо всех сил за его жизнь и пытаться переделать ее на свой лад.

Елецкая глянула на часы – было всего лишь 9:53. До назначенного времени оставалось более получаса. Все-таки она слишком погорячилась, что приехала так рано. Встав в нетерпении с дивана, графиня прошлась по залу, подошла к окну, и стояла там, поглядывая в сад.

Неожиданно, высокие двери за ее спиной открылись. Было слышно, как гвардейцы щелкнули каблуками. Елецкая обернулась и увидела Глорию.

– Ваше Величество! – произнесла графиня и присела в глубоком книксене.

Императрица с безразличием глянула на нее, выпуская из покоев седовласого старичка. Но потом вдруг вернулась к ней взглядом и, нахмурившись, спросила:

– Вы, кажется, Елецкая?

– Да, ваше величество! Графиня Елецкая. Просила о вашей аудиенции по очень важному вопросу. Важному не только для меня! – подчеркнула Елена Викторовна, выпрямившись и смело глянув на императрицу.