Сказки Торгензема

Немного только оживлялся, когда Отто рассказывал своему подопечному сказки. Глаза начинали блестеть и даже немного розовели губы, но у Отто сказки уж очень быстро заканчивались, а слушать по второму разу совсем скучно. Дан со вздохом отворачивался к стенке и молчал, то ли спал, то ли нет. Прислуга уже смотрела на него с нескрываемой жалостью, а женщины начинали перешёптывания, мол, скоро заберёт красавица Бьянка сыночка к себе на небеса, не уберегли ребёночка. Летиция пробовала пресекать тревожные разговоры, но они становились настойчивее, а горничные, прибирающие в покоях маленького князя, нацепляли на свои глупые физиономии похоронное выражение, словно мальчик уже умер.

Однажды Отто принёс из огромной библиотеки, которой не пользовался никто, небольшую книжечку.

– Надоели тебе мои сказки, – выдохнул он в спину мальчику – тот лежал на постели, как обычно согнувшись и отвернувшись к стене, – и открыл первую историю, – так вот я тебе какие-то другие почитаю.

Ими оказались арабские сказки, а книжка называлась «Тысяча и одна ночь». Чудесные, волшебные сказки, впервые за долгие зимние месяцы пробудившие в Дане какой-то слабенький интерес. Сначала он развернулся на постели, чтобы рассмотреть книжечку, а потом попросил её у Отто. Тоненькими пальчиками переворачивал странички сам, с увлечением узнал об отважном Синдбаде, хитреце Али или Алладине. И вот он уже сел в постели и заинтересованно читал, а когда заканчивалась одна книжка, Отто приносил ему следующую, а за ней ещё одну и ещё. Он подыскивал мальчику книжки непременно с картинками, тогда Дан рассматривал их с удовольствием и любопытством. И наконец наступил момент, когда он попросил поесть сам, к великой радости многочисленных опекунов и прислуги. А потом уже, когда пришла весна, медленно встал, покачиваясь. Отто осторожно его поддерживал.

– Смотри, до чего довёл себя, – сокрушался он и ласково гладил Дана по голове. – Ножки и ручки тоненькие как веточки, мордашка маленькая, одни глазищи синие. Давай уже, сынок, поправляйся, сколько ж можно болеть, весна пришла.

Сказал Отто так по привычке, как всегда обращался к маленьким мальчикам из соседней деревни, а у Дана вдруг вспыхнули искры радости в глазах, видно стало, ему очень приятно услыхать подобное обращение.

Отто ненадолго вывел его погулять, но Дан только вздыхал, зимняя куртка и ботинки казались невообразимо тяжёлыми, и он, сделав по парку десяток шагов, сел на скамейку, устал. Обратно в дом его уже заносили на руках.

Больше времени Дан пока проводил в детской. Туда принесли кубики, наборы оловянных солдатиков и игрушечные пушечки. Он вяло играл, что-то переставлял внутри сооружённой крепости и бесконечно читал, приткнувшись на широком, низком подоконнике, иногда скользил взглядом по серому тающему снегу на дорожках парка, чёрным мокрым проталинам и голым ветвям деревьев. Ему было очень-очень одиноко с многочисленными надоевшими взрослыми, одиноко и тоскливо. От тоски отступившая было болезнь вернулась, опять пропал аппетит, надоели даже книжки, наскучили кубики и солдатики. Теперь он часто смотрел в окно, особенно по вечерам. Там на тёмно-бирюзовом ясном небе раньше всех появлялась яркая звезда. Он придумывал себе свою сказку, в ней его мама смотрела на него с небес, он часто вечерами разговаривал с ней, пугая невнятным бормотанием Отто.

Снова весенний день, серый и унылый из-за низких дождливых туч, свесившихся с гор, начинался как обычно. Маленькому Дану опять ничего не хотелось: ни есть, ни пить, ни читать, ни играть. Он стоял у окна и переводил взгляд с далёкой вершины Торгена на другую, названия которой не знал. Она торчала острым клыком на противоположном берегу озера.

Наступили по-настоящему тёплые дни, с озера уже сошёл лед, и открылась свинцово-серая гладь воды. Дану не хватало солнца, он любил его – яркое, горячее, наверное, в нём говорила итальянская кровь. В далёкой Италии жаркого солнца много, а вот в Озёрном крае пока нет, только серые тучи обернули небо унылым одеялом. Он любил синее небо, тогда в ясные дни вода в озере тоже синяя-синяя, а облака отражались в ней и казались большими чудесными цветами или корабликами, он такие кораблики видел на картинке в толстой книжке. А сегодня снова просто унылая серость, наползающая с неба и гор, от неё совсем скверно делалось на душе, и он вернулся к кроватке, чтобы лечь и немного поспать, может, серость, которая как плесень лезет всюду, закончится.

Он уже отвернулся по привычке к стенке, но внимание его привлекли странные звуки. Кто-то кричал и плакал в гулком коридоре, совсем рядом. Этот кто-то был ребёнком. Дан озадаченно уселся на кровати. Дети во дворце? Сюда не пускают ребят из деревни, а его не пускают к ним, да он и не дойдёт пока до большой поляны, где иногда играли деревенские, потому что нет сил. Детей, играющих вдали на берегу озера или на поляне за серыми валунами, он разглядывал порой из окна своей комнаты. И вдруг детский голос совсем рядом. Дан поспешно выбрался из постели, навалился на тяжёлую дверь и заторопился на нетвёрдых от болезни ногах выйти из комнаты и разузнать, откуда раздавались странные крики.

Он наблюдал совершенно непостижимое и фантастическое для Торгенземского дворца зрелище. Напротив, у открытой в соседнюю комнату двери, в длинном коридоре стоял мальчишка. Этот пухлощёкий и кудрявый пацан самозабвенно вопил и отчаянно сопротивлялся. Вокруг него суетился невысокий седоволосый человек и умолял пройти мальчика в комнаты. У Дана вспыхнули восхищением глаза. Настоящий мальчик в абсолютно тоскливой тишине Торгензема. Он так наскучался здесь, и вдруг, настоящий, живой мальчик!

– Ты кто? – осторожно спросил юный хозяин Торгензема и подошёл поближе.

Кудрявый развернулся на звук его голоса и надул и без того пухлые губы. Он чем-то явно был расстроен.

– Тебе что за дело? – возмутился мальчишка. Он кричал со знанием дела, и ему ничего не говорили. – Ты откуда взялся?!

– Я здесь живу. – Дан всё так же был удивлён.

– А я не буду, – продолжил бушевать вновь прибывший. – Хочу-у-у-у в Тумаццу-у-у-у!

– А здесь чем плохо? – Хозяин Торгензема, кажется, обиделся. – Разве здесь плохо?

Ревущий мальчишка закрыл рот, чтобы передохнуть от громкого крика и заодно рассмотреть дерзнувшего с ним, с королевским сыном, разговаривать.

– Да, – заносчиво ответил он, – здесь плохо, и ты тоже плохой!

Вот так сюрприз! А чем, собственно, он-то плохой? Он этого кудрявого не обижал и разговаривал вежливо. Дан озадаченно смотрел на гостя. А тот снова начал кричать и даже топать ногами, видя, как слуги заносят его сундуки в комнаты.

– А ты сам-то кто? – осторожно поинтересовался Дан. – Откуда взялся, здесь только я один живу.

– Вот и живи, а от меня отстань. – Мальчишка разозлился ещё сильнее и уже не мог сдержать себя. – А я не буду! Я хочу-у-у-у в Тумаццу-у-у-у!

Он топал в отчаянии своими крепкими ногами, но его продолжали уговаривать и подталкивали внутрь приготовленной комнаты, но он ещё упирался, а Дан молчал в изумлении, не понимая всего происходящего. Вдруг пухлощёкий обернул к нему красное зарёванное лицо:

– Иди отсюда, чего уставился!

– Не пойду, – дерзко возразил Дан, демонстративно выставляя вперёд ногу и сжимая кулаки. – И нечего тут командовать, раскомандовался!

Услыхав дерзкое возражение от какого-то тощего малявки, незваный гость неожиданно бросился на Дана. Тот опешил от такой агрессии, но успел увернуться и с азартом вцепился в пухлые щёки кудрявому. Он взвизгнул и попробовал пинаться. Оба упали и, сердито сопя, принялись мутузить друг друга. Раздался треск рвущейся материи. Их, как нашкодивших котят, растащили слуги.

Отто держал упирающегося Дана, а седоволосый мужчина – кудрявого, но мальчишки не оставляли попыток пнуть друг друга, а оказавшись на недостижимом для ноги расстоянии, начали плеваться. По расцарапанной щеке у кудрявого текла кровь, а у Дана стремительно заплывал левый глаз. Их развели по комнатам и заперли каждого в своей.

– Что драться-то начали, – ворчал Отто, стаскивая со своего подопечного порванную фланелевую курточку. – Зачем ты драться-то полез, горе моё, в чём душа держится? Откуда силы только взялись, есть не ешь, а в драку лезешь. Что толку от твоих тоненьких ручек в драке?

Дан согласился, от слабых рук никакого толку, вон как стукнул ему кудрявый, щеке больно, и глаз закрылся, он осторожно коснулся пальцами опухшего века, при этом воинственно заявил:

– Тогда давай есть, сейчас наемся и наподдаю крикунчику кудрявому, чтоб не ругал Торгензем, а то – не нравится ему, разорался!

Отто скрыл улыбку, быстро позвал слугу из кухни с завтраком и радостно наблюдал, как мальчик поглощал глазунью и свежие овощи, и горячий чай пил вприкуску с румяной булкой.

К середине дня выяснялось, что в Торгензем привезли самого младшего из королевских сыновей – Фредерика Александра. Привезли по приказу его величества, и он пробудет в поместье до осени. Мальчику пять лет, хотя он довольно крупный и выглядел немного старше из-за высокого роста. Вместе с ним прибыл слуга – камердинер, оказавшийся тем седоволосым человеком, вместе с Отто растаскивавшим дерущихся принцев. А ещё прибыли учителя, ведь его высочеству следует постигать азы наук и учить языки, есть даже учитель танцев и фехтмейстер, словом, целая свита, как и полагается настоящему принцу. Таким образом, обитателей в Торгенземе значительно прибавилось.

Маленький Даниэль выслушал необыкновенно приятные новости с сияющими глазами. Наконец-то, наконец закончилось его одиночество! Пусть хоть кто, хоть драчун Фредерик – королевский сын, лишь бы не одному!

– Нелегко нам придётся, – сокрушался Отто, разговаривая с прибывшим вместе с принцем Фредериком камердинером. – Только-только увидели друг друга и сразу в драку лезут. Ой, непросто теперь будет.

Седоволосый Карел кивнул и добавил:

– Так оба Дагоны, бешеная кровь, что взять с них. Но мой никогда не дрался прежде, он немного трусоват.

– Мой тоже не дрался, потому как всегда один, но, кажется мне, закончились в Торгенземе спокойные дни.

Отто оказался прав.

Торген-великан

Жил когда-то среди гор добрый весёлый парень. Звали его Торген. Целыми днями валил лес неутомимый Торген, валил и возил в долины, чтоб люди себе дома обустраивали. Стучал в горах его топор, и звенела пила. Не один, конечно, работал Торген, в артели трудился. Только не было в артели человека веселее и сильнее, чем Торген, не было никого выше него. Поэтому в округе называли его Большой Торген или Торген-великан. Но он не обижался. На праздниках и ярмарках катал на своих могучих плечах ребятишек. Купит, бывало, медовых орешков, посадит ребятню на плечи и ходит по площади, распевая песни. Чудной был человек. Даже одежду Торген носил с чудинкой, любил яркие заплатки да ленточки. Шапку носил, сшитую из разноцветных лоскутов – зелёных, жёлтых, красных. И далеко видно бывало, как шёл Торген в своей шапке по деревне. Шапку подарила Торгену его невеста – рукодельница Клара, такая же добрая и смешливая. Торген любил свою Клару, а она его. И в долине люди дождаться не могли их развесёлой свадьбы. Только не дождались.

Случилась как-то беда. Вздрогнули могучие горы, пошли по земле трещины, рухнули деревья в глубокие пропасти. Птицы взмыли в небеса, а звери кинулись дальше по склонам вниз. У самой глубокой трещины и дна не разглядеть оказалось, отделила она деревню от остальной земли, и закачался уступ, грозясь рухнуть в ущелье. Люди метались среди разрушенных домов, плакали дети, мычал скот. Чтобы спасти родную деревню, спустился с неспокойных гор Торген и привёл артель лесорубов. Они да ещё мужчины из соседних деревень принялись сбрасывать в глубокую пропасть деревья и камни, чтоб заполнить её и удержать скалу от падения. И день работал Торген с друзьями, и другой, а когда устал, то присел отдохнуть на краешке пропасти. Друзья его попадали от усталости и заснули. И снова, словно на беду, дрогнула земля. И снова качнулась каменная глыба, рискуя обрушить деревню в пропасть. И тогда поднялся Торген во весь рост, упёрся сильными руками в каменную глыбу и замер, застыл. Долго он держал скалу, так долго, что, когда завалили наконец камнями бездонную трещину, обнаружили, что и сам весёлый Торген окаменел, стал могучей горой. Со лба его катился пот, превратившийся в большой шумный водопад. А цветная шапка – подарок любимой – обернулась большой широкой радугой, висящей над водопадом.

Бросилась Клара, чтобы обнять любимого, чтоб спасти его и уберечь, но только сама застыла от горя, увидев вместо весёлого Торгена-лесоруба серую могучую гору, летящую с уступа ленту водопада и большую искристую радугу. Замерла Клара от испуга и расплакалась. Её слёзы наполнили до краёв ещё одну глубокую трещину, образовав красивое озеро. Так и стоят они вдвоём по разным его берегам – могучий Торген, держащий своими каменными руками Качающуюся скалу и красавица Клара, льющая по своему любимому бесконечные слёзы. Лишь только однажды в летнее полнолуние, если совпадает оно с самой короткой в году ночью, оживают оба и плещутся в водах озера, которое люди теперь зовут Лунным.

Глава 3. Проказники

Поутру оба мальчика сидели в детской столовой перед завтраком и зыркали друг на друга непримиримо и настороженно. У его высочества Фредерика Александра на щеке от уха до подбородка подсохли коричневые царапины, щека порозовела и опухла. У его высочества Даниэля Антуана заплывший глаз был украшен роскошным фингалом, а на разбитой губе темнела болячка. Пока что оба драчуна сидели смирно под строгими взглядами Отто и Карела. И тот, и другой разглядывали друг друга, даже не замечая вкуса блюд.

Дан видел рослого и довольно крупного мальчика, тёмные волосы которого непокорно топорщились из-за мелких и упрямых кудряшек. Голова от этого казалась несоразмерно большой по отношению ко всей остальной фигуре. Сквозь мелкие кудряшки просвечивало солнце, лучи его заполняли небольшую детскую столовую, радостными бликами сверкали на тарелках и приборах. Но противному толстощёкому было совсем не до радости. Упрямство читалось в серых круглых глазах, он свёл брови и хмурился, и даже губы поджал недовольно. Он весь состоял из высокомерного недовольства и даже злости, но тоже разглядывал своего соперника по вчерашней драке.

Противная мелюзга расцарапала ему щёку, отчего разговаривать и даже есть пребольно. И кто бы мог подумать, что дерзкий, тощий маломерок посмеет с ним драться, надо внимательно рассмотреть противника, а то, похоже, сегодня снова придётся наподдать ему.

Обитатель большого Торгенземского дворца был уж очень маленьким и тощим, ему даже специальную подставку на стул подложили, чтобы он смог управиться с тарелками и вилками. Белокурые волосы спадали на плечи, как у девчонки, тоненькая шейка торчала из отложного воротничка, большие синие глаза смотрели вовсе и не зло, а больше с любопытством. Впрочем, смотрел всего один глаз, второй заплыл от синяка, но этот малявка, быстро покончивший с отвратительной скользкой овсяной кашей и ломтиками сыра, звонким голосом первым же нахально поинтересовался:

– Тебя как зовут?

– Я принц, – вскинул курчавую голову Фредерик, не допуская никаких фамильярностей. – Мне следует говорить: «вы».

– Зачем?

Кажется, этот странный вопрос поставил Фредерика в тупик, но он упорствовал и ответил после небольшой паузы заносчиво и надменно, демонстрируя свою исключительность, а тарелку с противной кашей решительно оттолкнул от себя:

– Так положено при дворе моего отца. Он – король Мореи.

– Так у нас не двор, у нас Торгензем, – объяснил Даниэль, совершенно не представляющий, что такое двор и как следует вести себя при дворе, он там никогда не был.

– Потому и хочу обратно в Тумаццу, – упрямился и злился Фредерик. – Ты – глупый грубиян, и тут скучно, а еда отвратная.

– Вовсе и нет, – возразил Даниэль, не обращая внимания на вредность мальчишки и злой выпад в свою сторону. – Это одному скучно, а когда вдвоём, совсем наоборот. Надо попробовать, ты и кашу попробуй, она вкусная.

– Я это есть не буду и с тобой играть не буду! – заявил Фредерик, поднимаясь из-за стола и проявляя истинно королевскую строптивость.

Дан хотел проникнуть в самую суть, он тоже слез со своего стула и подошёл поближе, Карел и Отто напряглись – наверное, опять предстоит разнимать драчунов, но мальчишка миролюбиво поинтересовался:

– А почему? Вдвоём ведь играть и гулять интереснее.

– Не буду и всё, я в Тумаццу хочу!

Дан пожал плечами, рассматривая вредного собеседника вблизи, но на всякий случай держался в напряжении, а то мало ли что взбредёт толстощёкому принцу в его кудрявую голову, и тихонько себе под нос сказал:

– Ну, как хочешь, а у меня кубики есть и книжки, можно почитать. А потом мы с Отто пойдём к водопадам. Правда, Отто?

Водопады, с точки зрения Дана, были самым занятным в округе местом, но до них идти долго, а ноги пока слушались плохо, поэтому нужен Отто, который однажды обещал мальчику дальнюю прогулку. Отто степенно кивнул, ему тоже не нравилась заносчивость юного гостя из Тумаццы и то, что по сравнению с ним его собственный воспитанник казался каким-то совершенным заморышем, худеньким и болезненным. Но сегодня его малыш порадовал воспитателя приличным аппетитом и желанием совершить прогулку, а это уже неплохо. К водопадам, так к водопадам.

– После завтрака, господа, извольте пройти позаниматься, – строго предупредил Карел. – Так велел его величество, класс для вас готов.

– Ещё и учиться! – негодуя, воскликнул Фредерик Александр и топнул ногой. – Мне обещали, что повезут в гости, а тут и учиться надо? Хочу обратно в Тумаццу, учиться не стану!

Он снова и снова топал своей крепкой ногой, от шлепка подошвы по мраморному полу разносилось звонкое эхо. Дан тоже вздохнул, он опасался жестокой муштры с битьём по ладоням и наказаниями за невыполненные задания. Ему очень не хотелось повторения, но неприятных капризов, как у приезжего, он пока не допускал, хотя, может, проклятый Бедингот-Бегемот подтвердил бы. А пухлощёкий только зря топал ногами, его особенно и слушать не стали, и обоих мальчиков проводили в комнату для занятий.

Комната оказалась другой, светлой и просторной, из окна виднелась нарядная снежная шапка Торгена, синее небо и облачка. Дан немного повеселел, учитель тоже был другой – молодой, вежливый и внимательный человек. Завороженный Дан следил за его аккуратными руками. Когда новый учитель изящно и плавно ими двигал, что-то объяснял и чертил на аспидной доске, то со стороны казалось, что он собирался потанцевать. И белые буквы на доске он писал красиво. В отличие от господина Бедингота господин Рудиус, так его звали, терпеливо слушал, как Фредерик с трудом ковырялся среди букв, спокойно поправлял своего ученика и даже не сердился. И приходил в восторг, когда маленький худенький светловолосый обитатель Торгензема очень старательно, бегло и с выражением читал. С чистописанием было плохо у обоих, чернила расплывались разновеликим кляксами, пачкали руки и рукава сорочки, перо противно скребло бумагу, но упражнения давались небольшие и интересные, в отличие от текстов, которые заставлял писать бывший гувернёр.

Дан вдохновенно пыхтел над заданиями, выводил закорючки и опасливо косился на учителя, если на листе появлялись противные кляксы, но никто не ругался и не наказывал, а больше ему ничего не надо. Два часа занятий пролетели незаметно. Учитель объявил перерыв, и мальчики, уже не сильно дуясь друг на друга, но пока ещё пребывая настороже, заторопились на улицу.

Дан любезно и уверенно показал своему гостю короткий путь на парковые террасы, там сегодня было нарядно и свежо, выглянуло солнышко, и стало заметно теплее. Улыбающийся Отто ждал обоих мальчишек и не спешил, чтобы слабый после болезни Даниэль поспевал за ним, а удивлённый и поражённый местными красотами Фредерик смог хорошенько их разглядеть.

От шумных, прохладных водопадов Фредерик и Даниэль вернулись уже в добрых отношениях и что-то живо обсуждали. Они быстро поладили, оба оказались не злыми и не вредными, а первые впечатления и глупые обиды после драки быстро позабыли. Великолепие природы, деревенское умиротворение и доброжелательность окружающих успокоили Фредерика, он сначала снизошёл до интересов кузена (надо же, они оказались родственниками!), а потом уже забыл о капризах навсегда и начал воспринимать как само собой разумеющиеся красоты и реалии Торгенземской долины.

К концу недели у Даниэля сошёл синяк под глазом, а у Фредерика с лица отвалились коросты от царапин, были забыты условности, заодно отброшены длинные, пышные имена. Даниэль Антуан легко превратился в Дана, а Фредерик Александр – во Фреда, так быстрее и удобнее.

Удобнее, ведь в перерыв между утренними занятиями необходимо успеть добежать до большой поляны – мальчишки специально присмотрели её для игр и забав. Просторная луговина располагалась от дома далеко, бежать следовало быстро, вот они и мчались, оставляя далеко позади воспитателей. Первым нёсся легконогий Дан, болезненная слабость у него прошла, едва засветились в синих глазах интерес и вдохновение, и он ощутил радость общения. А Фред пыхтел следом, громко топал и отставал, он был грузным и неловким, и потом, он всё ж на год младше своего приятеля, но ни за что не хотел оказаться вторым и у поляны, делая отчаянное усилие, догнал Дана.

Взмыленные мальчишки влетели на зелёный травяной ковёр и радостно повалились на свежую, ещё не полностью высохшую от утренней росы траву. Сначала просто лежали, раскинув руки, громко сопели, отдыхая от быстрого бега, рассматривали суету маленьких весенних облачков, толкающихся в лазури неба. Но долго разлёживаться недосуг, надо переделать множество важных дел: успеть полазать по большим замшелым валунам, проверить, не вылупились ли птенцы в гнезде у дикой куропатки, которое обнаружилось среди зарослей боярышника и шиповника, успеть побороться и поорать погромче вволю от избытка чувств, покидать тугой кожаный мячик и вернуться к занятиям.

Вот когда взрослые начали понимать, что пара сорванцов, даже королевского происхождения, совсем не милые, хорошие, воспитанные мальчики. Это два проказника, их обязательно нужно сдерживать со всей их резвостью, тем более, что безумные идеи рождались в головах словно сами собой.

Особенно большим придумщиком оказался Дан, который много чего вычитал из книг, и его богатое воображение жило бесконечными фантазиями. Он так наскучался в одиночестве, без сверстников и дружков, что хотел вволю наиграться, пока Фреда не увезли в его Тумаццу. Дан использовал каждую минуту их общения, превращаясь в «ртутный шарик», перекатывающийся от проказы к проказе. Фред, к слову сказать, уже не требовал возврата в столицу, свобода и просторы Торгензема понравились ему больше, чем длинные анфилады королевского дворца, толпы нянек и бесконечные правила этикета. О той занудной процедуре он быстренько забыл и с воодушевлением поддерживал столь неожиданно обретённого друга.

Теперь Отто называл их в беседах с таким же уставшим от бурной деятельности подопечных Карелом не иначе как паршивцами. Оба дядьки вздыхали и качали головами, пока с тревогой наблюдали, как ловкий Дан лихо карабкался на самый верхний валун, а немного неуклюжий Фред стремился влезть следом. Он, конечно, сорвался, съехал, порвал одежду, расцарапал руки и живот, но упрямо стремился вверх. Стоящий на вершине гранитного уступа Дан протянул Фреду руку и помог товарищу выбраться на верхнюю кромку нагромождения камней. Теперь уже с вершины валуна надо было ловко сигануть на ворох свежескошенной, но пока ещё не убранной садовниками травы. Эти прыжки заставили взрослых вспотеть от страха за ноги, руки и шеи подопечных, но всё закончилось хорошо, спустя мгновение мальчишки кувыркались в ворохе вялой травы и заливисто хохотали.

Самое опасное случалось вечером, после всех занятий и бурной деятельности дня мальчишки начинали подозрительно таинственно шептаться. Тогда Отто старался прислушаться, чтобы поутру быть готовым к очередным проказам и неожиданностям. Если на горячий шёпот светловолосого придумщика Фред согласно важно кивал кудрявой головой, то определённо надо ждать серьёзной проделки. Отто было и тревожно, и радостно одновременно. Он видел, как оживился маленький хозяин Торгензема, мальчишка определённо выздоровел, иначе не мог бы носиться с такой скоростью по аллеям и дорожкам парка, но энергия Дана его пугала. Отто Моликер предпочёл бы, чтобы мальчик напоминал своего кузена – флегматичного, уравновешенного Фредерика, но непохожесть характеров, наоборот, сделала дружбу мальчиков ещё крепче. И это не Фред успокаивающе действовал на неугомонного Дана, а кипучая итальянская кровь последнего оживляла и возбуждала младшего королевского сына. И из этого всего возникло незлое соперничество, крепкая дружба и полное взаимопонимание.

Мальчишки соперничали во всём. Очень быстро Фред преодолел своё неумение складывать буквы в слова и на занятиях уже бегло читал. Чистописание по-прежнему у обоих шло плохо, они торопились на прогулку и быстро царапали перьями, мало заботясь о кляксах и корявых буквах. Рудиус даже сердился, но вовремя поменяв распорядок занятий, добился спокойствия при письме. Он переставил урок чистописания в середину дня, тогда мальчики, уставшие и выплеснувшие всю утреннюю энергию, сопели и пока удрать на дальнюю поляну не стремились. Можно было припугнуть оставлением без обеда и вот тогда… Тогда на листах бумаги появлялись более-менее прямые строчки, исчезали ошибки или кляксы. Особенно хорошо стало получаться у Фреда с его основательностью. И чем лучше у него выходило, чем чаще хвалил его учитель, тем прилежнее он делался. Мальчишка старательно жал на перо и самозабвенно плёл ровненькие, но пока с ошибками строчки.