По следам серой царевны

– Ну-ка, давай нормально говори, не жуй, – прикрикнул Степан, нервничая, что не всё понимает, что говорит Ярмилко.

Тот вдохнул и постарался медленнее, проговаривая:

– Непонятно откуда пришла, в деревню волков привела, малец чуть не сгинул там. Икон боится. Колдовство ведает.

Мужики молчали.

– Ехать надо, – проговорил Степан, – ярмарка, поди, уж началась…

– Кто как, – стащил с головы шапку Ярмилко, будто винясь перед всеми, – а я обратно верстаюсь, там Лушка в хате одна…не дай господь, что случится, не направилась бы эта странняя к нашим домам.

У Ярмилко была мать престарелая, да жена молодка, страшно стало парню за них; у Степана же детей куча один за другим – тоже холодок по спине пробежал, лишь бы не случилось чего.

Покричали ещё мужики, поворчали, версий подомысливали, и повернули подводы обратно в свои Хомутята. Всё равно день не задался, знать и торговля не буйно пойдёт.

Весь народ этой крохотной деревушки ещё от первых поселенцев был занят тем, что вязали конские упряжки, да на ярмарку свозили. На то и жили в основном. К слову сказать, рукастые они были в этом деле; такие оглобли и дуги расписывали, такие сбруи плели – нигде в округе прочнее и краше не было, и на каждой ярмарке их изделия на расхвати вырывали.

Но сегодня ярмарка гудела без них. Так гружёные и неслись они обратно домой.

А в Хомутятах была тишь да благодать. Собаки, истошно рычащие, замолчали, как только Йара подошла к избам и повела рукой, усмиряя их. Так и застыли с оскалившимися мордами у ворот. Йара немного помедлила, продумывая, куда идти, и зашагала к третьей избе от леса. Здесь из трубы шёл густо дым, слышались весёлые голоса. В больших сенях было тепло от белёного бока русской речи, выходившего сюда. Пол устлан ткаными половиками. По лавкам за резными прялками сидели молодые девицы и женщины. Жила здесь Василина, бабка лет семидесяти, рыжая и шустрая. Как она попала в эти уральские края никто не знал; сама она южанка, из далеких краёв, но ощущение было, что жила она на этом месте не один век – всю округу знала до дедов. У Василины иногда на осенины собирались девки и бабы заниматься своими делами, прясть да вязать, когда мужики на ярмарку уезжали. Порукодельничают, протараторят малость и разойдутся по своим делам. Вот и тепереча пришли все немного посидеть, побалакать. Даже Лушка пришла сегодня, добротная, грудастая, туго перетянутая белым платком подмышками, ребенка от молока отучала. Ярмилкина жена красавица Руса пришла со свекровкою – тихой сгорбленной бабкой Таей. Степанова говорливая женушка Машка грузно уселась за прялицу, перекрикивая всё и всех. И Лукича бабка с корзиной потихонечку дошла, уселась клубки мотать, чтоб к зиме рукавицы мужу навязывать.

Все собрались, заспорили, надо ли самовар ставить, аль так малость посидят да пойдут каждая своими хозяйственными делами заниматься. Гомон поднялся, полетели смешки, кто-то настаивал, чтоб за работой и чайку испить, а кто опять торопился. Дитя Лушкиного разбудили, заревел. Давай ему прибаутки да колыбельки петь. Так и время сочилось.

Йара услыхала со двора ещё общую кутерьму здесь, подошла, прислушалась. На крыльцо взошла и медленно открыла дверь. Первые секунды на это никто не обратил внимания, продолжая допевать и договаривать фразы, думая, что ещё кто из местных баб подтянулся. А потом все резко замолчали уставились на странную пришлую девицу. Стояла перед ними бледная-пребледная Йара, ни живиночки в лице, ноги босые, волосы черные ручьями по плечам раскиданы, края подола грязные и в крови. Бабы замерли, не зная, как и реагировать на такое видение. Только Золя, бабка Лукича, как смотала клубки так и продолжала, журясь подслеповатыми глазами.

– Ненашенская, не уральского краю. С силой. – Прошмякала она себе под нос.

Бабы не поняли чего Золя там бормочет, но засуетились, подхватили Йару под руки.

– Давай, девка, в баню тебя сводим, – ахнула Машка, – да одежёнку подберем.

– Я могу сарафан принести, мне не в жаль, – предлагала Руса.

– Да чаем ее отпоить надо, – подключилась даже Тая, до этого в полудреме посиживая в обнимку с прялкой.

– Нет, нет, – еле выдавила Йара, опускаясь на деревянную лавку у входа, – я посижу малость, погреться хочу…

– И то верно, – загорланила над всеми остальными голосами Лушка, – пусть погреется, в себя придёт, че накинулись…

Йара опустила руки, прикрыла глаза. Стало хорошо: уютно, тепло. Надо напитаться быстрее и идти; Чернобог не дремлет, Чернобог близко. А чтобы скорее силы восстановить, нужна энергия. Её придётся против воли высасывать. Не особо любила она из людей и животных энергию тянуть, да делать нечего. Это им особо не во вред, посидят опустошённые, и потихоньку силы придут; у людей они всегда сами собой возвращаются.

Бабы понемногу угомонились, занялись своими делами. Застучали – закрутились веретёна, запостукивали спицы. Ребенок, причмокивая, сосал сладкую тряпицу, смазанную чуточкой мёда.

В приоткрытую из избы дверь сунулась пушистая рыжая кошка. Остановилась на пороге, изогнув спину, и бесшумно попятилась назад, передумав выходить к людям в сени.

Йара, не разжимая губ, едва слышно затянула древний, забытый мотив, такой тягучий, как мёд и обволакивающий, словно трясина засасывающий в себя, лишая воли сопротивляться.

– Ммммм, ммммм, ммммм… – пела она чуть громче. И потом ещё громче. Бабы перестали перешептываться, заслушались, замечтались, монотонно и как в тумане выполняя пальцами однообразные движения.

– Ммммм… – уже достаточно громко пела Йара, призывая в себя все жизненные силы, что светились в окружающих её людях. Тянула она эти невидимые лучики и из дитяти, лежащего в люльке; много в нём было непорочного света и пробуждающейся жизни, так необходимого сейчас ей.

Чем громче пела Йара, тем розовее становились у неё щеки, тем сильнее сияли ее глаза, тем больше чувствовала она в себе силы и согревалась.

Очищался ее белый сарафан, сползала на половики струйками дорожная копоть и волчья кровь, собираясь в лужицы.

Все люди же, находившиеся в помещении, включая ребенка, всё более и более впадали в какой-то странный, немыслимый сон, наполненный туманом и слабостью. Из рук выпадали инструменты и нити, пальцы не могли уже их сжимать, не хватало силы. Люди осознавали, что они сидят у Василины в сенях, что они пришли сюда заниматься делом, помнили, что мужики на ярмарку уехали, но вот ни встать, ни поднять рук, или заговорить не могли. Сидели, смотря вперед, как в мороке. Даже голову поворотить, и то не получалось. Но не было на лицах их и тени страха, тревоги.

А Йара пела, до верху наполняя себя долгожданной тёплой энергией; пела и пела, пока не послышался конский топот со двора. Это вернулись мужики на подводах. Йара прервала свою песнь. Но никто из присутствующих не шелохнулся, так и сидели, уставившись стеклянными глазами в пустоту.

Ещё только подъезжая к домам, мужики сразу почувствовали неладное – стояла тишина. Такая особенная тишина, без лая собак, мяуканья кошек, человеческого говорка, бытового шума. Ничего не слышно. Все мужики знали, что бабы собираются у Василины всегда на посиделки, поэтому, не заезжая в свои избы, они разом рванули туда. Степан первый соскочил с телеги и вбежал на крыльцо, распахнул настежь дверь. Холодный октябрьский воздух со двора кубарем закатился внутрь, разбегаясь по полу, но никто на это не отреагировал. Только кошка, вновь высунувшись в сени, мяукнула, поводила носом, и шмыгнула быстрее обратно.

Первая мысль у Степана, когда он переступил порог, была мысль облегчения, что все живы, все тут, ничего страшного не произошло. Но через секунду уже взвилась тревога.

– Ты что с нашими бабами сделала, ведьма? – Наступал на Йару Ярмилко, сразу сообразив, что дела плохи.

– Чего они не двигаются-то, а? – Растерянно спросил Лукич, подойдя к Марии и подняв ее руку вверх. Рука упала на колено старухе, не держалась на весу.

– Баб наших попортила, – зашипел Степан.

Йара попыталась оправдаться, ответила честно, поблескивая довольными глазками:

– Всё с ними в порядке, сейчас посидят немного, накопится в них энергия и всё будет по-прежнему.

Но Степан и другие мужики, столкнувшись с необъяснимым и нетипичным доя них явлением, не хотели этого слушать.

– Ууууу, змея, – продолжал злобно наступать на нее Степан.

– Мужики, – вдруг выкрикнул Федор, тощий, как жердь даже в кожухе, мужичешко, до этого лишь наблюдая странные картины вокруг, да помалкивая, – мужики. Я слышал от Василины, ведьм надо лишать силы, охомутывать. И гнать с деревни..

– Сжечь, – перебил его Ярмилко, размахивая кулачищами у Йариного носа, – ведьм сжечь…

– Беду накликаем, – противился ему Фёдор, – нельзя в деревне жечь. Беду накликаем. Хомутать надо.

– Иди ты со своими хомутами, – гневился Ярмилко.

– Будет, – стукнул в стену Степан так, что сенцы вздрогнули, – Федько дело говорит. У кого хомут возьмём?

– Берите у меня, – махнул рукой Лукич, – нам с бабкой много не надо, выживем…

– Добре, – мотнул головой Степан, – тащи. А вы, – посмотрел он на остальных мужиков, – руки ей за спину и на двор ведите.

Йара не стала сопротивляться, чтобы попусту не тратить силы. Конечно, можно и их затуманить, отмахнуться, но это просто люди, не могущие дальше своих убеждений и мыслишек шагнуть. Не стоит на них растрачиваться; ведь ей предстоит ещё долго бежать от Чернобога, а это сложнее, чем с человечками воевать.

Йару вывели во двор. Лукич притащил из телеги свой не самый лучший хомут. Уезжая на ярмарку, он не хотел его брать, немного он с браком был, плоховато получился, Лукич даже думал, что и продать-то его не удастся. Поэтому сейчас отдал этот хомут без жалости, на благое дело.

Руки сзади Йаре завязали толстой веревкой и накинули на шею хомут. Она немного согнулась наклонившись вперед, под тяжестью.

– Ну, – скомандовал Ярмилко, – повели что ли?

Ведьму следовало, как когда-то рассказывала Василиса, а она была сведуща, как считали в деревне, в этих делах, охомутать и увести в лес, как можно дальше. Там оставить. Хомут она снять не сможет, он ее к земле будет клонить и силы её ведьмовские ограничивать. Так и сгинет там ведьма. Но Йара была не ведьма, она была серая царевна. И на нее все эти присказки не действовали. Люди вели ее в лес, не зная, что никакого труда снять всю эту ерунду ей не составит.

Зайдя, как казалось людям, в глухую чащу, они усадили Йару на поваленное дерево, и, не развязывая ей рук, поспешили назад. Ярмилко, обернувшись еще и кулаком успел погрозить. Йара ему улыбнулась. Хотел он взбунтоваться, подскочить, да Лукич схватил за его шиворот.

– Нашел с кем войну воевать, с ведьмой, – зашипел он на него сквозь зубы, – дурак мужик. На всю деревню хошь беду накликать?

Так и ушли они обратно, в полной уверенности, что от ведьмы освободились. А в Василискиных сенях бабы в себя стали понемногу приходить, руками – ногами задвигали. Туман спадал, слабость по-тихонечку уходила. Ребёнок завозился, заплакал.

Йара же, посидев так немного на дереве, прислушиваясь к всё отдаляющемуся шуму уходящих людей, встала и просто скинула с себя хомут и веревки.

Энергии сейчас в ней было много, щеки пылали румянцем. Надо было двигаться дальше, Чернобог ведь не дремлет. Встретиться серой царевне с ним – беда; тогда тьма и свет должны сойтись в великой битве, и мир воздрогнётся. Йара поёжилась от этих мыслей и пошла в противоположную от Хомутят сторону.

Шла она спокойно; тому, кому уготовлено вечное движение, торопиться некуда. Да и кто там знает-ведает, что ждёт ее впереди и куда выведет заваленная валежником и старой крапивой лесная дорожка.

А Чернобог, свернув на дорогу к Горбунке, уже собирался двигаться дальше, как вновь заприметил волка, гордо стоящего на холме у леса. Чернобог, сухонький старик, подпоясанный простым крестьянским кушаком поверх подогнутого в шаровары тонкого плаща, проворно спрыгнул с повозки, вглядываясь вдаль. Волк словно нарочно стоял и смотрел в его сторону. Потом быстро пробежал немного вдоль леса и вновь встал, вздернув гордо голову и глядя на Чернобога.

– Что за чертовщина, – пробубнил тот, наблюдая, как зверь опять понёсся и остановился.

– Там простой волк не будет делать, – рассуждал Чернобог, – чего-то тут нечисто.

Он уселся в повозку и прокричал своему вознице, крестьянину Гришуньке, разворачиваться и ехать по дороге параллельно волчьим перебежкам. Гришунька выпучил на хозяина глаза, но спорит не стал, повернул лошадь. Много уже Гришунька проехал с ним дорог, много приказов немыслимых и странных исполнял, но никак ко всем этим выкрутасам привыкнуть не мог, хозяин что отчебучит, дак хоть стой, хоть падай. А пререкаться нельзя, Гришунька это знал. Бывало уже, что раз он плюнул в Гришуньку прямо посреди площади, и вмиг вся одежда с него слетела на потеху окружающим. Поэтому Гришунька сейчас предпочитал хозяйские приказы беспрекословно исполнять, а то ещё, чего доброго, и превратить в какую скотину надумает.

Глава 3. Душа.

Йара пробиралась по лесу, когда над миром, развернувшись, прошумели черные крылья. Такое явление иногда бывает, но не часто. Сердце Йары в такие минуты всегда сильно-сильно сжималось и начинало отчаянно биться. Это пролетала чья-то душа, проданная Чернобогу или призывавшая его.

Люди слабы и беспомощны во многих вещах, но сильнее предметного мира, их душит злоба, зависть, и они начинают, сами не понимая, что творят, призывать Чернобога. Йара печально вздохнула и опустилась на переломленное молнией дерево и упавшее так удачно, будто специально, образуя скамейку. Ей стало грустно; вот еще чья-то душа, помучившись, решилась переродиться в тёмную силу. А Чернобог от этого стал только мощнее и властнее, его силы прибавились. Йара представила, как он ликует. Хотя она никогда и не видела его, но воображала себе Чернобога чем-то большим и страшным.

Крылья пронеслись, оставляя за собой резкий колкий звук, неприятный и тревожный, приводящий панику в душе. Йара стала раскачиваться и затянула старинный тихий мотив, ей представилась маленькая, вся в морщинах душонка, и до того слабенькая, что Йара невольно выставила руки вперед, словно желая подхватить её. Ладони загребли воздух. Йара открыла глаза, и вновь повздыхала. Пропала чья-то душа.

Нужно было идти дальше. Тяжело поднявшись, она направилась вперед. Выдергивать людские души из хитрющих ручищ Чернобога она не умела.

Йара шла, погруженная в свои мысли, и не заметила, как лес начал редеть. Вскоре деревья расступились, открывая вид на небольшое, расположенное на равнине, как на ладони великана. Дома, срубленные из дерева, теснились друг к другу, словно стараясь согреться. Над соломенными крышами вились струйки дыма. Слышались лай собак, кудахтанье кур и приглушенные человеческие голоса. Несмотря на кажущееся спокойствие, Йару не покидало чувство тревоги. Воздух над деревней казался тяжелым и вязким. Она инстинктивно почувствовала, что здесь что-то не так. Возможно, эта деревня связана с пролетевшей душой?

Она подошла к первому попавшемуся дому и постучалась. Дверь открыла пожилая женщина с настороженным взглядом, чужаков в Вахова не любили, и если подумать, то их никогда тут и не бывало, даже странние и божьи люди сюда не заглядывали, так как стояло поселение в стороне, и упиралось потом в лес. Дороги нахоженной дальше не было. А лес за домами был болотистый, туда особо и не ходили; за ягодами да грибами летом в сторону Горбунки бегали.

Дверь, с тихим скрипом, отворилась. На пороге стояла пожилая женщина, сгорбленная и худая, как высохшее изогнутое дерево. Ее лицо, иссечённое морщинами, казалось вырезанным из сухой деревяшки, и глаза, маленькие и черные, смотрели на Йару с настороженностью. Женщина молчала, ожидая, что скажет гостья.

– Я иду издалека и очень устала. Нельзя ли у вас немного отдохнуть и чая может быть напиться? – Спросила Йара

Женщина окинула ещё раз серую царевну подозрительным взглядом, но в избу пустила:

– Отчего ж, что я жадная что ли, нам воды не жалко, знамо, что странников обижать нельзя. Заходи.

Йара вошла в избу, низко пригнув голову, чтобы не задеть притолоку. Внутри было сумрачно и прохладно, пахло травами и дымом. Единственная лучина, стоящая на изогнутом поставце едва освещала помещение, да малюсенькое окошко пропускало скудный свет, который едва рассеивал полумрак. В углу потрескивала печь, отбрасывая дрожащие тени на бревенчатые стены. На стенах было навешано много красивых вышитыхрушников. Старуха, не говоря ни слова, указала Йаре на грубо сколоченную лавку у стола. Сама же, шаркая, подошла к печи и стала возиться с чугунком.

– Меня Марфой кличут, – проскрипела она, не оборачиваясь, через какое-то время, – А ты, как звать-то тебя, девица? Издалека путь держишь, видать.

– Да, издалека. – Ответила Йара, умолчав о своем имени.

– А к нам-то что тебя привело? – Марфа наконец повернулась, в ее черных глазах мелькнул огонек любопытства. – В Вахову редко кто забредает. Дороги дальше нет, один лес да болота.

– Я… я заблудилась, – решила соврать Йара. – Шла по лесу и сбилась с пути, из Горбунки.

Марфа хмыкнула, словно не поверила, но продолжила разливать из чугунка горячий травяной отвар в чашки.

– Ну, бывает, – казала она, подавая Йаре кружку. – Лес он такой, запутать может. Пей, согрейся.

Йара сделала глоток. Отвар был горьковатый, с незнакомым, но приятным привкусом. Тепло разливалось по телу, отгоняя холод и усталость. Йара захотелось сидеть так вечно в тепле и безопасности, но это была иллюзия, нужно вставать и продвигаться вперёд, Чернобог не знает остановок, идёт по следу.

В избу, после работ на дворе, зашли снохи Марфы, на их взгляды в сторону Йары, она отвечала:

– Гостья моя.

Сердобольная была, жалостливая. Женщины тут же перестали обращать на нее внимание и уселись за прялки. Зажиточная оказалась это изба: скота много, пряжи много, зерна много; одна из снох за жернова в сенцы уселась. Изба наполнилась четким монотонным постукиванием.

Так за разговорами ее уговорили остаться на ночь. А утром, поедут подводы за Горбунку, и ее к дороге подвезут, быстрее будет. И то верно, подумала Йара, и согласилась.

Но ночью очень пожалела о своём решении. Не напрасно, так тревожилась она, ступая на землю этого поселения. Один из сыновей Марфы замыслил, то ли ревностью к братьям одолимый, то ли о единовластии мечтавший, в темноту ступить.

Йара почувствовала, как что-то тяжелое накрывает округу, не смогла заснуть и вышла во двор. Молодой, самый младший сын Марфы, уж неизвестно, откуда вызнав всё, за большущей поленницей у амбара, делал расклад на призыв Чернобога. Выложив убитых кур в круг, пытался звать, обещая взамен душу. То-то черные крылья летали над этими краями, как вороны, стерегли уже чернеющую душонку.

Йара застыла, наблюдая за жутким ритуалом. Холодный пот выступил на ее лбу. Младший сын Марфы, бледный и сосредоточенный, бормотал что-то невнятное, склонившись над кругом из мертвых кур. В дрожащем свете луны его лицо казалось кривым и страшным. Йара поняла, что прервать его действия просто так не получится, он попросту не послушается, отгонит странницу. Но и оставить его завершить начатое она не могла. Душа парня уже почти принадлежала Чернобогу, темные силы словно липли к нему, обволакивая черной дымкой.

В голове Йары лихорадочно проносились мысли о том, как помочь. Она должна что-то предпринять, но что? Она не владела магией, сильнее власти Чернобога.. Ее сила была иной – она чувствовала души, их боль, их страх. И сейчас она отчетливо ощущала, как душа парня трепещет, боится, словно птица в клетке, готовясь сорваться в пропасть, но неизменно лезет в эту пропасть. Так уж устроен человек испокон. Единственное, что сейчас пришло ей на ум, это затянуть старинный мотив, который был способен не только добыть ей энергию, но и отогнать тьму от заблудшей души. Не зная, поможет ли это, но Йара глубоко вздохнула и затянула извечный мотив, тоскливый и протяжный.

Ее голос, сначала тихий и дрожащий, постепенно крепчал, наполняясь силой и уверенностью. Мелодия, старинная и забытая, разливалась по ночному воздуху, пробивающийся сквозь тьму. Постепенно черная дымка вокруг парня начала рассеиваться. Он перестал бормотать заклинание и поднял голову, словно прислушиваясь к песне. В его глазах мелькнул испуг, а затем – недоумение. Он огляделся по сторонам, в серьез не понимая, где находится и что делает.

Йара продолжала петь, и с каждым звуком становилась все сильнее, все пронзительнее. Свет, исходящий от этого мотива предков, разгонял тьму, заполняя двор теплом и спокойствием. Наконец, парень встал, шатаясь, словно проснувшись от тяжелого сна. Он посмотрел на Йару с благодарностью и смущением в глазах. Черные крылья, кружившие над ними, с разочарованным криком растворились в ночной темноте.

– Чернобога не вызывают в кругу, он не любит круг, – сказала спокойно Йара

– Что… что я делаю? – Прошептал он, глядя на мертвых кур. – Как я здесь оказался? Кто такой Чернобог?

Йара, видя растерянность парня, и его слабую осведомленность о силах тьмы, улыбнулась.

– Зачем тебе силы тьмы? – Спросила Йара, – чем они тебе смогут помочь? Один раз оступишься, потом жалеть будешь.

Тишина ночи, нарушаемая лишь далеким лаем собак, казалась звенящей после мощного звучания древней мелодии.

– Ты… ты пела, – прошептал он, вглядываясь в лицо Йары, словно пытаясь вспомнить что-то очень важное, но напрочь забытое и неуловимое, – Эта песня… я ее знаю… откуда?

– Это старая песня, – ответила Йара мягко. – Песня о свете и добре. Она помогла тебе вспомнить себя.

Парень опустил взгляд на мертвых кур, разложенных в круг. Лицо его исказила гримаса отвращения.

– Что это? Зачем я… – он не договорил, закрыв лицо руками. – Я ничего не помню.

– Не важно, – сказала Йара серьезно, – Важно, что ты теперь в безопасности. Темные силы отступили.

В этот момент из избы вышла Марфа, тревожно всматриваясь в темноту. Она увидела Йару и своего сына, стоящих возле поленницы, и бросилась к ним.

– Мишка, охломон, ты че опять тут возишься, кажную ночь блудит на звезды пятится, – ее взгляд упал на мертвых кур, и она ахнула. – А это что за черт. Мишка, олух…

Мишка, всё еще находясь в состоянии полузабытья, не мог ответить. Йара решила взять объяснения на себя. Она коротко рассказала Марфе о том, что увидела, стараясь не вдаваться в подробности о Чернобоге и темных ритуалах. Она сказала, что Мишка блуждая во сне, случайно убил кур, а она своей песней помогла ему прийти в себя.

Марфа слушала с недоверием, но в ее глазах читалась и благодарность. Она понимала, что что-то неладное творилось с ее сыном, и была рада, что все обошлось.

– К бабке Ланке надоть завтра его вести, – подытожила она, – добром это не обернется, уж не дитё, а куролесит…

На востоке начало светать. Первые лучи солнца пробивались сквозь кроны деревьев, разгоняя остатки ночного морока. Йара понимала, что ей пора уходить. Она не могла оставаться в Ваховой. Тем более, что здесь был призыв Чернобога. Ее путь лежал дальше, туда, где ее ждали новые испытания и новые встречи с темными силами.

– Мне пора идти, – сказала она Марфе, наблюдая, как рассвет тяжело пробивался через серость низких осенних туч.

– Подожди, – затревожилась женщина, засуетилась, заталкивая непутевого сына в избу, – я тебе с собой в дорогу припасов вынесу, в благодарность, на здоровьица.

Йара не стала отказываться. Она, получив от Марфы узелок с едой, попрощалась и направилась вперед, туда, где всходило солнце, оставляя позади тихую деревушку Вахову, в которой ей удалось спасти еще одну заблудшую душу. Она знала, что борьба с Чернобогом не закончена, и что вряд ли когда-то подойдет к концу, и что ей предстоит еще много испытаний. Но сейчас, идя навстречу рассвету, она чувствовала себя полной сил и решимости. Она знала, что она сможет многому противостоять, и это давало ей надежду на лучшие времена.

Йара направилась дальше, но не пройдя и несколько верст вновь услыхала тот резкий отдаленный звук крыльев, разверзающий воздух. Йара остановилась в нерешительности. Колкие звуки приближались, словно черные крылья намеренно издевались над Йарой, кружа где-то совсем рядом. Она подумала, что Чернобог не отступит так просто. Он лишился души человеческой, но жаждал новой жертвы. Йара чувствовала, что опасность исходит именно из Ваховой, темные силы стягивались туда, словно стервятники, чующие беззащитную добычу. Бросить парня Йара не могла. Он был слишком слаб, слишком уязвим после ночного ритуала. Его душа, хоть и вернулась к свету, была истощена и беззащитна перед новой атакой тьмы.

Решение пришло мгновенно. Йара резко развернулась и побежала обратно к Ваховой. Она не знала, что сможет сделать, какой силой противостоять Чернобогу, но была готова сражаться. Страх был, но его заглушало чувство долга и ответственности за спасенную душу. Она словно слышала отчаянный зов, взывающего о помощи.