Мёртвый сезон

Чтобы сгладить свою внешнею непривлекательность Холоп одевался всегда броско, аляповато и театрально-комично. Коричневый вельветовый френч-смокинг, жёлтая шёлковая рубашка в сочетании с красным галстуком-бабочкой, и огромные лакированные башмаки, далеко торчащие из-под клетчатых рейтуз. Всё это Лёва нашёл и взял в гардеробах чей-то богатой усадьбы, отчасти намеренно стараясь быть смешным, чтобы понравиться Барину и окружающим его военным.

– Ты почему всегда так необычно одеваешься Хлеборез? – Как-то спросил его Барин.

– Чтобы Вам мой господин легко было меня найти в анфиладах комнат при большом скоплении гостей с передовой, – отвечал лукавый слуга раболепно потупившись.

– Нет, ты этим хочешь выделиться от остальных простых людей и хоть как-то приблизится к господам, – и рассказал Лёве очередную нравоучительную историю.

«Ещё писатель Тургенев писал в своих заметках путешественника, что сразу узнаёт некоторых своих соотечественников в ресторанах Парижа по тому, как они пьют чай из чашки, не вынимая ложечки с оттопыренным мизинцем, хотя ложечка ему мешает и тычется в глаз. Этой ложечкой в чашке или стакане, разбогатевший на откупах русский купец, хочет показать окружающим, что он тоже из благородного сословия, раз у него есть эта вещица, совсем не нужная роскошь для простых людей. Зажиточные обыватели пили чай из тарелочки наливая его из чашки, (чтобы быстрее тот остыл) и прикусывали кусочком сахара и крендельком, предварительно размачивая их чаем в тарелочке. Таким чаепитием зажиточные обыватели отделяли себя от простолюдинов и крестьян, которые чай вообще не пили, считая его бесполезным продуктом. Чаепитие им заменяла кружка кваса или водка с луком и хлебом. Чайных ложечек у рабочих и крестьян вообще не было, по ненадобности. Для разбогатевших откупщиков-евреев ложечка в чашке торчала, во время чаепития, как демонстрация иностранцам и всем окружающим некого символа богатства и барской принадлежности, как бы это глупо не выглядело со стороны. Хотя баре пили чай из маленьких чашек размешав содержимое ложечкой и положив её на тарелочку, чтобы сполна насладиться ароматом напитка, мизинец же отставляли те, у кого длань была большая, и в маленькую дужку у чашечки два пальца не пролазили, например гусары».

Но у Хлебореза главная цель, в его броской аляповатой одежде была несколько другая, показать соотечественникам, ежедневно сражающихся на линии соприкосновения, своё превосходство над ними всегда одетыми в серо-зелёные комбинезоны и грубые ботинки, а то и в простые кроссовки. В отличии от них Хлеборез не работал и не заботился о завтрашнем дне, полностью доверяя эту рутину своему Барину. Раб предпочитал больше задумываться о своей несвободе и мечтал в тени летней веранды когда-нибудь занять господский особняк. При этом он понимал, что и так уже является господином себе, в выборе степени подчинения Барину: выполнять указание немедленно, отложить на завтра, или вообще наплевать на него и сделать вид что забыл. Такая холопская жизнь вполне устраивала Хлебореза и менять в ней что-нибудь он не спешил, а то как бы чего не вышло.

Барин же, в отличие от беспечного Холопа, всегда чувствовал себя рабом своих обязанностей перед людьми окружающими его. Он как «Господин» прекрасно знал, что если не прикажет подчинённым ему холопам сеять рожь и пшеницу, то они всё лето будут лежать в тени деревьев, а зимой начнут дохнуть с голоду обвиняя барина в голодоморе.

– Ты вот иногда упоминаешь и цитируешь старинного писателя Салтыкова-Щедрина, – вразумлял в другой раз Хлебореза Барин.

«Он якобы писал о ленивых и глупых господах и о умных и ловких крестьянах. Нет, писатель и по совместителю вице-губернатор в российской империи, Салтыков-Щедрин был в корне неправ описывая глупых господ и умных холопов. Он утрирует и сильно приукрашивает крестьянский ум в сказке «Как один мужик двух генералов прокормил». Там были два генерала-господина, а один мужик обслуживал их. На самом деле барин один, а ему подчиняется сотни мужиков, и каждый из них что-то умеет делать своё, только ему присущее. А писатель, весьма далёкий от хозяйственных дел считает, что каждый крестьянин может всё и способен себя прокормить. Нет, глупость всё это писательская, холопы ленивы и беспомощны без барина, и если вдруг барин пропадёт или умрёт, а на его место никто из господ не придёт, то и крестьяне вскоре вымрут от голодной смерти, без должного руководства. А когда некоторые холопы пытаются играть в господ и руководят «рабами» то агония продлевается на несколько лет, и вовлекает в себя соседние «деревни и города». Понятно?».

– Да, хозяин, – раболепно сгибаясь соглашался лукавый Холоп, при этом не веря увещеваниям Барина.

«Лапшу мне на уши лепит гад». – Думал про себя Лёва.

«Зубы заговаривает, чтобы мы не мечтали о революции, о свержении господ. Хотят всегда сами жить по-барски, а нас свободолюбивых изгоев учить как надо правильно работать, неустанно повышая производительность труда и снижая трудозатраты».

– Высшая интерпретация марксизма-ленинизма, это пресловутая картина «квадрат Малевича». – Проповедовал шеф-повар за вечерним чаем в среде своих подчинённых.

«Ничего нет, кроме чёрного холста, а холопы восхищаются, восхищаются тому, как можно делать деньги из ничего. Главное убедить, что это и есть настоящее искусство. А холоп, сбежавший с поля, чему угодно будет поддакивать, чтобы показать свою просвещённость среди таких же как он. Некоторые марксисты пошли ещё дальше и уже учёные степени сами себе присуждают в области экономики или чёрных дыр в космосе, что, в сущности, одно и то же, пойди проверь. Холоп, как истинный марксист, всегда мечтал о свободе от барского рабства и о блаженном ничегонеделании, а все блага общества должны поступать к нему регулярно по распределению, как при светлом коммунизме». – Подытожил своё выступление Барин.

Да, Хлеборез почти достиг высшего блаженства прислуживая Барину, но тот почти никогда не платил ему денег и на многочисленные просьбы о жаловании всегда отвечал односложно:

– А за что тебе платить? Ты ведь ничего у меня не делаешь, только кривляешься да сюсюкаешь передо мной. Нет, деньги я тебе платить не буду. Деньги должны получать те кто на полях сражений вкалывают защищая родину, а ты бездельник.

– Как же так, деньги мне тоже нужны, хотя бы для развлечений, нельзя нарушать людского равноправия.

– Давай сделаем так, марксист ты наш бутафорский. Я тебе буду выдавать какие-нибудь бумажные фишки с росписью (как ставили палочки в тетрадке за трудодни когда-то в колхозе), в качестве поощрительных бонусов за чрезмерную услужливость и преданность, а накопишь 10 фишек я обменяю их тебе на деньги чтобы ты всласть погулял на них в городе. Вроде криптовалюты.

– А это что такое?

– Видишь ли Холоп…, – нейтрально обратился к нему шеф-повар.

– Я не Холоп, я Лёва, – обижено поправил его тот.

– Ах, какая разница. Видишь-ли Хлеборез, криптовалюту уже придумали когда-то папуасы лет 200 назад, – решил просветить его Барин.

«В Тихом океане на маленьком острове Яп, рядом с Новой Гвинеей, живут аборигены, которые используют в качестве денег каменные диски разных размеров с отверстием в центре. У некоторых старейшин племени есть монеты, достигающие в диаметре трёх метров и их невозможно сдвинуть с места, они стоят возле жилища как предмет роскоши и богатства хозяина дома. Раньше на острове был натуральный обмен излишками продуктов между жителями, но меняя свиней на рис, курей на нож, и так далее, стали возникать неудобства в хранении купленных товаров. Свиней надо было где-то держать, кормить, они могли сдохнуть, их могли украсть завистливые соседи, и тогда удачливый продавец мог остаться нищем. И кому-то из старейшин пришло в голову заменить одну свинью на каменный диск с отверстием который у него был во дворе как амулет. Найденный камень с отверстием у многих древних народностей считался волшебным и приносящим удачу дому, если его хранить, прикрепив на входе в жилище или рядом. А изготовленный камень-фишка с дыркой посредине должен быть большим и неудобным к перемещению, чтобы не украли, да и зачем его красть если его невозможно было обменять на что-либо незаметно на острове. Эти абсурдные каменные деньги, придуманные папуасами на острове, оказались настолько удачными для богатых в деревне, что ими до сих пор пользуются при покупке невесты, обмена на влияния в общине, на оплату за нанесённые оскорбления таким же богатым соседям, и так далее. Нынешняя криптовалюта весьма сильно похожа на каменные деньги острова Яп, она так же привязана к месту по их производству, её так же невозможно отнять у богатого владельца и купить на них что-то существенное, кроме как «дерьмо на дерьмо»». – Подытожил свой длинный монолог Барин.

Дивизионный прапорщик, приведший как-то солдат на камбуз для чистки картошки, случайно послушал философские шепелявые бормотания Хлебореза и спросил удивлённо у шеф-повара:

– А это что у тебя за комик, Барин? Картошку не чистит, а несёт всякую чушь безостановочно.

– Это у меня Хлеборез! Волонтёр, отставший от своих. Идейный марксист однорукий. – Самодовольно похвастался Барин, как собственной диковиной штучкой.

– Ты сначала говорить научись, марксист, – уже к Хлеборезу обратился прапорщик. – А ну-ка быстро скажи, «Карл у Маркса украл кораллы, а Маркс у Карла украл кларнет».

Но Хлеборез растеряно молчал, потупившись, не зная как реагировать на неучтивый выпад военного.

– Ну ладно не говори, – хохотнул грубый прапорщик. – «А то получится как у ещё одного идейного оратора древности еврея Цицерона. Тот долго учился говорить, не шепелявя с камушками во рту, а когда научился то так разошёлся в своих критических речах к руководству древнего Рима и с призывами к плебеям «Всё отобрать у богатых и отдать бедным», что рассерженные патриции вырвали ему язык и отрубили голову, которую воткнули на пику городских ворот, в назидание другим революционным политологам».

«Грубиян и хам. Вам бы только разрушать Аврелиевы ступени». – Зло подумал про себя Хлеборез, ничего не ответив, а только презрительно пошевелил в своём ботинке большим пальцем на правой ноге, хмуро продолжая мыть чищеную картошку помешивая её в баке правой рукой.

«Насмехайся-насмехайся солдафон, торжествующий материализм всё равно вернётся, рано или поздно и, если пресловутые экоактивисты измажут ложкой дёгтя, да что там ложкой, бочкой дёгтя, или даже закрасят чёрной краской великую картину Малевича «Чёрный квадрат», она от этого нисколько не пострадает, а наоборот, приобретёт свежесть, засияет от мазков кисти хулигана и как птица Феникс возродиться из небытия за счёт этих хулиганских действий. Нескончаемый ручеёк редких любопытных посетителей музея современного искусства, будет вновь приходить и фальшиво любоваться смелыми мазками ещё не высохшей краски по полотну, а особо впечатлительные увидят там «серую кошку в тёмной комнате», под определённым ракурсом. Вот это настоящая нетленная коммунистическая живопись, она будет жить в веках как чёрный проём в ночном окне, как чёрная дыра в просторах космоса». – Зашёлся в своих мечтах Хлеборез.

Но Барин подавлял все идейные мечтания Хлебореза своими нравоучительными речами о правильном устройстве современного демократического общества.

– У дворянина в деревне был большой дом-усадьба, который прежде всего символизировавший власть, (похожий на нашу харчевню), – продолжал рассуждать в другой раз шеф-повар.

Он вальяжно прохаживался по дворику особняка перед Хлеборезом вяло подметающим веником упавшую листву с деревьев и вещал как лицейский учитель Аристотель.

«Там проводились деревенские народные собрания по особым случаям, организовывались праздники для всех детей в деревне и всевозможные престольные гульбища. Крестьяне знали, что барский дом это и их дом в том числе для празднеств и торжественных случаев. И чтобы не случилось, они всегда могут прийти к барину, и получить защиту и поддержку от произвола приказчиков, попов, полицейских. Потом появились клубы с кино и танцами, с играми и самодеятельными коллективами. Но это была уже пародия на барский дом, и они быстро превратилась в центры по распитию спиртных напитков и драк. Никто не защищал работников, а коммунисты сами третировали крестьян. А раз у работника не стало барина значит, и не на кого усердно работать, всё равно приедут из центра и всё заберут якобы на «народный стол». Но что интересно, как сейчас стали решать вопрос, кому что принадлежит, современные города». – Продолжал рассуждать шеф-повар, уже раскачиваясь в кресле-качалке на веранде ни к кому особо не обращаясь.

«Городские олигархи, совместно с властями, строят центры досуга в гипермаркетах, с прогулочными и развлекательными зонами, где всем и всё можно купить, от бриллиантов до пирожка с капустой. Обыватели прогуливаются по многочисленным красивым залам едят, покупают всевозможные безделушки, или просто рассматривают их из-за дороговизны, но каждый в душе верит, что он когда-нибудь купит ту или иную дорогую вещь, раз она выставлена к продаже для всех, и бедных и богатых. Современным простолюдинам кажется, что они почти на ровне с богатыми, как когда-то в барском доме, хоть изредка приобщаются ко всей роскоши и великолепию выставленному на продажу, как к всенародному. И хоть простой обыватель никогда не сможет купить себе дорогие украшения, часы и прочие недоступные аксессуары он, прохаживаясь мимо дорогих бутиков убеждают себя в теоретической покупательной способности, и мысленно приравнивает себя к богатым, которые ходит по залам вместе с ними. «Когда-нибудь и я куплю, просто у меня сейчас денег нет, а потом куплю…», – рассуждает праздно шатающийся по залам простой работяга, придирчиво разглядывая на витринах недоступные дорогие вещи. И это его успокаивает и виртуально ставит на одну доску с барином, и ему хочется ещё усерднее работать, чтобы начальник заметил его старания и заплатил ему не скупясь. Внешнее богатство должно быть доступно для всех жителей, пусть иллюзорно, но всех, живущих рядом с ним, в деревне – деревенское богатство, в городе – городское. Эта тенденция создавать иллюзию внешнего всеобщего благополучия, равенства и братства, в богатых городах, уже иногда сказывается с отрицательной стороны. Некоторые бедные слои населения понимая, что никогда им не сравняться с богачями, по определению, стали всё чаще совершать групповые набеги на дорогие бутики и беспощадно грабить их, внутренне убеждая себя, что все эти роскошные безделушки принадлежат и им по праву. «Все люди равны и братья!», как американские негры в неблагополучных штатах».

– Я с Вами полностью согласен мой господин! Всё на этом свете принадлежит человечеству! – Восторженно поддерживал его Хлеборез.

– Понимаешь Хлеборез, всякий человек рождён быть богом, но не каждый это правильно понимает и трактует соразмерно своему развитию, умственному и физическому.

– Как это?

«Когда человек маленький его все учат быть первым, в учёбе, в спорте, но не всем это удаётся и тогда ребёнок сам придумывает себе, где он может быть первым (то есть богом): в еде, в крике, в сквернословии, в обмане, и так далее. Почему маленькие дети любят слушать или смотреть одни и те же сказки по многу раз? Потому что ребёнок уже знает, что будет дальше и как бы сам участвует и руководит, (как ему кажется) действом и подсказывает героям сказки дальнейший ход, уподобляясь богу. Это детям нравиться, предвидеть события и решать кто должен жить счастливо, а кто должен умереть в нищете. И даже став взрослыми люди любят многократно просматривать одни и те же полюбившиеся фильмы. В эти минуты, подсознательно, чувствуют себя богами, говоря себе, что произойдёт дальше. Все стремятся быть первыми, то есть творцами как боги. И даже немощный старик, как в рассказе писателя Ивана Бунина «Мухи», три года лежит на нарах в избе обездвиженный, но и он тоже хочет быть первым для родственников, и когда те вечером возвращаются с поля и хвастаются калеке сколько много накосили и собрали снопов пшеницы, то немощный старик с гордостью показывает им кучку мух которых он убил за день на полатях со словами: «А вы столько убить сможете?». Рассказчик, вернувшись с дальнего путешествия на вопросы земляков, «Славно за морем иль худо?», сочиняет небывалые приключения и чудесные видения чувствуя себя в этот момент богом. Он как бы сам строит прекрасный мир своими словами, как Всевышний. И даже простой солдат, убивая на войне противника уподобляется богу, решая сам, кто должен умереть, а кто жить». – Пафасно заканчивает свой нравоучительный монолог Барин и строго смотрит на Хлебореза, как на бездельника.

Лёва тоже так считал, что всё принадлежит народу, но по причине своей физической слабости не решался открыто грабить магазины, а предпочитал обворовывать барина исподтишка и попутно клянчить у него деньги улучив минуту, когда у Барина, бывало, хорошее настроение. Но и этого Лёве стало недоставать, он мечтал о славе, которая к нему придёт неизвестно откуда и неизвестно за что, так как никаких даже маломальских способностей у него отродясь не было. Но это не смущало его. Лёва считал, что он достигнет славы и всенародного признания «по любому», надо только убедить окружающих в своем несуществующем каком-нибудь таланте. Ведь простой народ, по определению, всегда такой доверчивый.

И как-то весной, накопив на фишки-бонусы от Барина и прихватив из его шкатулки в комоде не мало расходных денег, Лёва подался в город за славой. В городе у него сразу же нашлись друзья собутыльники и он пил с ними и гулял по ночным клубам пока не кончились деньги. Друзья-собутыльники сразу же растворились неизвестно куда, а Лёву выгнал хозяин из частной квартиры за неуплату. Оставшись без копейки в кармане, Хлеборез побоялся возвращаться в часть, из-за воровства денег у шеф-повара, и решил добираться домой в родной город на попутках.

Между тем его земляки-приятели храбро сражались с вражескими формированиями, нисколько не заботясь о том в каком статусе они пребывают, уничтожали неприятельские силы и неустанно продвигались вперёд, освобождая деревню за деревней, высотку за высоткой. За год войны их руки сами автоматически научились стрелять без промаха в цель, их тела сами интуитивно научились уклонятся от вражеских пуль и осколков, а их глаза научились смотреть прямо в лицо смерти без страха.

И вот сейчас они сидели в блиндаже вместе с другими бойцами и ждали рассвета, чтобы опять идти вперёд на окопы противника. По батальону поползли слухи, что война скоро прекратится и у всех было приподнятое настроение как перед дембелем.

Старший Сергей, позывной «Серый», не громко перебирал струны на гитаре, по ходу сочиняя очередную песню. На гражданке он работал мастером токарного цеха и привык всё планировать заранее, как делают в деревне, где он вырос, зимой готовились к весне, а летом к зиме. Сергей был внушительного роста, с отменной физической силой, его рабочий коллектив уважал и даже немного побаивался за его непреклонную принципиальность и честность. Он был женат и имел двух детей школьников, жили они в тесной съёмной квартире, а накопить денег на свою квартиру никак не получалось.

Максим, с позывным «Лингафон», как всегда, слушал в наушниках свои, одному ему известные мелодии, стихи или рассказы чтецов. Это был сухощавый бледнолицый паренёк ничем не примечательный, большой знаток мировой литературы и хорошо разбирался в столярном деле. Постоянно мастерил что-нибудь в своём лодочном гараже у моря, улучшая бытовые условия на их общей гоночной яхте класса «Алькор». Он не был женат и девушки с постоянной привязанностью у него тоже не было, поэтому всё свободное время он посвящал изготовлению дельных вещей в гараже у моря, наслаждаясь морскими пейзажами слушая шум волн и крики чаек. В зависимости от сезона Максим выходил в море на своей резиновой лодке, становился на якоре напротив гаража и ловил: то камбалу, то краснопёрку, то ершей, или проходную симу. При удачной рыбалке звонил всем своим друзьям и жарил на мангале свежую рыбу у самого прибоя. Приятели наслаждались мастерски приготовленными на огне морепродуктами, запивали пивом и распевали песни под гитару Сергея.

Паша, с позывным «Зобатый», храпел растянувшись на нарах. Он был плотного телосложения с короткими ногами, короткими руками и массивной челюстью, выдвинутой вперёд. Глубоко посаженые глаза всегда сонно прикрывались веками, но зрачки настороженно следили за окружающими его людьми. Обладая крупным телосложением при небольшом росте, Паша между тем не отличался отменной физической силой, в школе он не мог похвастаться никакими спортивными достижениями и не преуспевал в учёбе, почти по всем дисциплинам. Но желание быть первым хоть в чём-нибудь побуждало его постоянно искать и выдумывать что-нибудь необычное среди сверстников, чтобы быть в центре внимания. Неадекватными поступками стремился отличаться от одноклассников, типа: пойдёт на берег моря и сидит там по пол дня на камне глядя в горизонт тренируя волю, либо ночью пойдёт в городской парк закаливать храбрость. На гвоздях, правда, он не пробывал спать, как Рахметов в романе «Что делать», но вообще поспать любил, спал везде, где только не находился: в школе на уроке, в автобусе, в кино. Паша любил спать помногу, объясняя это окружающим, что видит вещие сны, которые помогают ему в сложных и опасных ситуациях, тем самым намекая одноклассникам на свою вторую тайную жизнь как разведчика во вражеском тылу. В школе ходил в застёгнутых на все пуговицы тёмных одеждах и старался везде надевать чёрные очки даже в пасмурную погоду. А ещё Паша любил всё документировать и записывать в разные блокнотики и отдельные папки, как секретные. Писал он туда всякую всячину перемешивая с небылицами, и это доставляло ему истинное наслаждение как человеку, знающему некую тайну от других. И эта страсть у него сохранилась на всю жизнь. Закончив школу, Паша устроился в охранное ведомство ремонтного предприятия, сотрудником пропускного отдела, где наладил жёсткий контроль прохождения документов, разделив их на виды: секретные, закрытые, и общего назначение. Начальство ценило усердие молодого сотрудника, но вскоре от обилия различных папок на всех сотрудников, которые он заводил под грифом «секретно», товарищи по работе стали его побаиваться, и при появлении Паши в курилке сразу прекращали разговоры и спешили покинуть опасное место, и даже начальники старались поменьше при нём говорить дабы самим не попасть в его чёрный список. Жил Паша в гостинке выделенной ему предприятием как служебное, с женой худосочной маленькой и молчаливой. Для него она была как безропотная тень на кухне, которую надо опасаться. Когда Паша приходил пьяный с работы, худенькая смирная жёнушка становилась тогда диким зверьком, била Пашу скалкой или чем попало, а когда он вырубался от чрезмерно выпитого, раздевала донага подтаскивала к чугунной батарее отопления, пристёгивала наручниками к ней и оставляла так до утра, периодически стегая ремнём и злобно пиная беспомощного мужа своей маленькой костлявой ножкой.

Слава, с позывным «Дозорный», облокотившись на бруствер окопа через бинокль всматривался в мерцающую темноту. Эта привычка у него появилась ещё на гражданке, когда он по вечерам, прийдя с работы и не застав любимой в квартире, (которую купили ему родители для самостоятельности), звонил своей Зайке и спрашивал:

– Зая, ты когда вернёшься домой?

А любимая ему отвечала, после третьего звонка утомлённым голоском, под шум грохочущей музыки:

– Не знаю Славик, где-то через часик, – и отключалась.

Слава её ждал, готовил ужин, периодически выглядывал в окно, с видом на автобусную остановку, потом опять звонил по прошествии часа, она опять обещала скоро прийти и так до часу или двух часов ночи. А он стоял у окна смотрел на подходящие автобусы вглядываясь в выходящих пассажиров, которых с каждым разом становилось всё меньше и меньше, и рейсовые автобусы наконец прекращали ходить. Томился, злился, с надеждой взирал на редкие такси проезжающие мимо и ждал, ждал, ждал, пока какая-нибудь легковушка неожиданно затормозит и из неё выпорхнет его весёлая Зайка. Глухое раздражение и злость тут же менялось на радость, и Слава торопливо бежал открывать дверь чтобы встретить любимую.

Ещё год назад Слава был вполне независимым молодым человеком с благообразной внешность и спортивной фигурой. Девицы вокруг него крутились всегда, и он благосклонно отвечал им взаимностью. Работал Слава технологом, зарабатывал немного, но ему на безбедную жизнь хватало. И вот как-то раз, после корпоративной вечеринки, он с приятелями зашли в какой-то ночной клуб. Там грохотала музыка, сверкали софиты, и полуголые девицы танцевали на сцене и даже между столиков. Одна такая красавица, пробегая мимо их столика вдруг неожиданно бухнулась к ему на колени.

– Как тебя зовут милый? Можешь меня погладить, не грубо.

От такой фамильярности Слава растерялся и почувствовав горячее девичье тело сквозь рубашку покраснел и не сообразил, что сказать ей.