Язык Вселенной. Лингво-историческое дознание

2) кимрское mynd (в литературной форме myned) – переть, брать, как нельзя лучше передаёт атмосферу деятельности махровых менял, особенно, в паре с валлийским medi – жать, согласующимся с русским мять;

3) гэльское mín – мягкий, прекрасно сочетается с английским mint [mɪnt] – мята, монетный, по одной на всех причине – способности вМИНаться, как это чётко просматривается в связке бретонского mẽno – мнение, с английским mind [maɪnd] – напомнить, воспоминание, помнить, поминание, мнение;

4) мадьярское mond – продаю, при поддержке персидского монд – остаться, явно «намекает» на обМЕН, как вМЕНение, а по-сути, вМИНание;

5) странный хор балто-славянских слов в унисон создаёт некую ассоциативную картинку, МЕНяющего свою «вМИНаемую» форму, МЕСяца: прусский mēniks – месяц, жемайтский mienolis – месяц, латгальский mienesnīkss – месяц, латышский mēness – месяц, литовский mėnulis, mėnuo – месяц (ср. с греч. mēn, тохарск. meñe, лат. mēnsis, готск. mena, др.-прусск. menig – месяц). Соответственно, старославянский мѣсѫць, с хорватским mjesec, чешским měsíc, польским miesiąc и македонским месечина – месяц, будто рассказывают нам о своеобразном гигантском заМЕСе (ср. с арм. ամիս • amis – месяц) небесного колобка. В свою очередь, нидерландский maan, норвежский и шведский måne, månad — месяц, впечатляются, МАНящей своими приливными силами, Луной (ср. с тохарск. mañ, др.-норв. mani, ст.-нем. mano, курдск. mang — месяц). Ну и наконец, обще-иранское моҳ — месяц, словно производит космический взМАХ (ср. рус. меха с арийским mehns – месяц) своим планетарным веком (ср. с тадж. маҳтоб – месяц), как всевидящее око ночного неба (ср. гр. μάτι [махи] – иметь зрение, взгляд, взор, глаз, око, с индонез., малайс. mata – глаз, яп. me – глаз и науру eme – глаз).

И пусть вас не смущает двойное значение русского месяц, ибо период смены лунных фаз и служил издревле отсчёту времени. Но разделение происхождения значений месяц и луна, на разные определения одного небесного тела – бессмыслица, поскольку старославянское произношение лоуна подсказывает нам причину наречения ЛОНО-образного ночного светила (ср. с чеш. lůno – лоно), что, само-по-себе, и есть вМЯТина, иначе, вМЕСтилище (ср. с укр. місце – место).

Таким образом, как бы ни называли месяц разные народы обще-арийской семьи – в основе любого словообразования с данным значением будет всегда всплывать один и тот же изначальный образный смысл – «смятенный», или мятущийся, в смысле непостоянный, меняющийся, что может подтвердить белорусское сложно-составное куламеса – сумятица, от кула – коло, круг, и меса – мешанина, месиво. Даже, если выводить слово месяц из глагола месть от мести» (ср. с чеш. mést – мести), по его виду, напоминающему метёлку, либо из устаревшего существительного месик, месич, по виду того предмета, которым что-либо МЕСЯТ (ср. исп. amasadora, mezcladora – мешалка, с чеш. měchačka, míchačka – мешалка), а то и МЕЧУТ (ср. с кит. mădāo – сабля, лат. machaera – сабля, исп. machete – кинжал, эст. mõõk – меч) – так или иначе, от условно-обобщённого понятия М/ЯТЬ, в развёрнутом виде Мощь/ЯТЬ, а на современный манер «мощь иметь». Сравниваем:

саксонский mōna – месяц ==> азербайджанский mane olmaq – мешать;

валлийский mis – месяц ==> английский mix – мешать;

осетинский mæj – месяц ==> латышский maisīt – мешать;

албанский muaj – месяц ==> латышский mulsināt – смущать;

гамбургский mos – месяц ==> английский bemuse – смутиться.

Продолжаем далее. Французский mutisme, mutité – немота, возвращает нас к английскому muck [mʌk] – муть, в силу приверженности к единому исходному корню, как это проглядывается в сравнении армянского մունջ • munj – немой, с английским mute [mju: t] – немой. Однако, венгерское néma – немой, напоминает нам об украинском немає – нету, что буквально по-русски значит не имает, не имеет, судя по всему, силы, как это угадывается в романских mal – немощь, особенно в полном соответствии французского maladie — немощь, с русским молодь.

Но, больше всего, хотелось обратить ваше внимание на формы и вариации понятия имя в самых различных языках:

азербайджанский məşhur sima • mäşhur sima; албанский êmën; английский name [neım]; арабский ʾasāmin; арагонский nome; армянский անուն • anun; арумынский numã; африкаанс naam; башкирский исем; бенгальский nām; галисийский nome; греческий όνομα [onoma]; дари nām; прусский ēmen; ирландский ainm; испанский nombre; каракалпакский isim; карельский nimi; каталанский nom; кашубский miono; китайский míng; коми-пермяцкий ним; латинский nomen; люксембургский Numm; малайский nama; молдавский нуме; неаполитано-калабрийский nomme; ненецкий ним»; осетинский ном; польский imię; арийский h’no: m-n; тохарский ñem, старославянский имѫ, imę, санскрит nā́man; сицилийский nomu; словацкий meno; фризский namme; чешский jméno; шведский namn; эстонский hea maine; японский namaé.

Нетрудно заметить, что во многих языках, даже выходящих за пределы индоевропейского сообщества, всё крутится вокруг одних и тех же согласных Н и М. Мы уже высказывали своё предположение об образовании, в результате редукции начальной согласной Н, современной формы звучания слова имя от гораздо более ранней праславянской формы нимь, как позывного на вНИМание, либо настрой на вМЕНнение (ср. карельский nimi – имя, со словац. meno – имя), и это, опять же, роднит его по происхождению с такими словообразованиями, как: русское имение (от ИМеть, приНИМать), латышское muiža – имение (от иМУЩество), хорватское imetak — имущество (от иМЕТь), польское mienie, majątek — имущество (от приМЕНнение, иМАЕТ), чешское majetek, jmění — имущество, и белорусское маёнтак – имение (от маять – иметь). И, будто нарочно, в подтверждение сего, вдруг вырисовывается чувашское ят (-et) – имя, фамилия, название, прозвище, а ведь иметь и ять, как мы уже выяснили – разные вариации одного глагола, и, по-сути, однокоренные слова (ср. с др.-рус. яти – поймать)!

Производность слова вымя от понятия выминать легко проверяется на примере чешского vemeno – вымя. Но, что ещё неожиданней, турецкое meme – вымя, не только заключает в себе звукоимитацию дублирующего действия «мять», но и сопоставляет себя с широко употребляемым в мире мама, тем самым, ставя в один этимологический ряд русское мать и украинское мати – иметь, ибо на роуськъм мати – как раз, и есть мать, то есть, женщина, способная детей: мётать — рожать (ср. с анг. mother [ˈmʌðə] – родить), мыть — ухаживать (ср. с анг. mind [maɪnd] – наблюдать), уматывать – пеленать (ср. с бел. матляць – мотать), мѫть – источать (молоко), мять (титю) (ср. лит. maitinti — питать, с норв. mate – кормить), смотреть – следить (ср. с лит. matýti, mataũ – смотреть), короче говоря, просто имать – иметь (дитя) (ср. с ит. maternità – материнство).

Выдвигая предположение о происхождении глагола паять – соединять, от изначального поять – заиметь (ср. с санскр. ята – овладев), находим безусловную поддержку у Даля: «поять (понять) – взять, забрать». Собственно, ВЗ/ЯТЬ – это производное от ВОЗЪ/ЯТЬ (ср. со старославянским възѫти) – взять, то бишь, «ввысь или выше (под) нять». Но в данный момент нам важно другое – абсолютное соответствие перевода понятия взять, а значит и поять, исследуемому нами глаголу иметь: латышский paņemt – взять; литовский pasiimti (pasiima, pasiėmė) – взять, взимать, imti (ėmė, ima) – взять, взимать; нидерландский nemen – брать, взять; чешский najmout – взять, нанять, přijmout – взять, принять, шведский hämta ut – забирать, взять.

Слово мнимый в переводе на английский язык mock [mɒk] – мнимый, насмехаться, осмеивать, хоть и приобретает иные качественные характеристики, по своему звучанию более свойственные русским: мокнуть, мякнуть, мыкать, намекать, макать, и тому подобное, но, так или иначе, ассоциируется и с оригиналом, и с переводом, причём, состоя в корневом родстве с понятием мять (ср. с роуськъм помъкнути – поймать).

Совершенно не случайное созвучие с упомянутым выше английским словом, литовское mokėti – уметь, в падежах moka, jo (ср. укр. могти́ — мочь, с норв. makte — мочь), только лишний раз убеждает в безусловном родстве таких разных по смыслу, но единых в происхождении индоевропейских слов (ср. с чеш. smět — мочь). Например, кимрское medru – уметь, будто напоминает русское мёд, а всё по тому самому, равному для обоих понятий, исходному действу мять (ср. с тадж. мадад – помощь): пчёлы выминают мёд – умельцы мнут орудием медь. Вот как переливаются в одноголосье звучания древнейшего глагола мочь: арийский magh, персидский magus, литовский magėti, латвийский megt, английский meaht/might; mæg/may, старославянский могǫ, немецкий magan/mögen, польский mogę, древне-норвежский mega, санскрит magha, тохарский mokats, греческий mēkhos, готский magan. Словно «сговорившись», все языки разом напоминают русское могу, ибо в этом слове, точно так же, заложен изначальный смысл мять, судя по качественному прилагательному МЯГкий – как результат приложения более МОГучей силы к чему-либо (ср. с узб. мажол — мочь). А вот с английским may [meı] — мочь, мы неизбежно возвращаемся к русскому ма́ять – махать, отсюда маяк и маятник, старославянские формы маѭ, маѫти, мавати, манѫти – как напоминание о прямой связи с устаревшим имай – имей.

Глагол поймать в английской огласовке nick [nɪk] – украсть, стащить, поймать, в дополнительном значении «попасть, угадать, поспеть», буквально совпадает с русским проНИКнуть (ся), вНИКнуть, что, по-сути и по форме, как раз и есть поНИМать или вНЯТь, а благодаря дословному переводу «зарубка, насечка, метка», оно и вовсе сблизилось с русским имя, на роуськъм нимь, став псевдоНИМом: английское nickname /ˈnɪkneɪm/ – первоначально «кличка, прозвище», от средне-английского an eke name – «другое имя», перешедшее в одинаково звучащее «a nick name», которое на Руси могло произноситься вполне созвучно – инако нимя, возможно от изначального аки нимь – как имя.

Ну, и наконец то, что объединяет, фактически все языки – это обращение от первого лица и коллективного Я. Здесь тоже не обошлось без того самого магического действа, а точнее символической манипуляции, способствовавшей появлению определения, понятного, практически, всем с малых лет, и без перевода. Ведь, когда каждый из нас произносит «меня» или «мне», рука инстинктивно приближается к груди, и совершает движение, имитирующее вминание в себя, либо манящее к себе. Вот, например, как слово меня звучит на разных языках:

английский me [mi: (полная форма); mı (редуцированная форма)], myself; казахский менің • мениьнъ • менiнъ; литовский mane, manęs; немецкий mich; нидерландский mij; польский mnie; хинди mujhe; чешский mě; шведский mig; эсперанто min; кимрский myfi, mi, minnau; гэльский mise, бретонский me; роуськъ мене, мя; санскрит ме; таджикский ман; тюркские men.

Личные местоимения мне тоже не сильно разнятся между собой:

казахский маған • магъан; литовский man; нидерландский me, mij; чешский mi; роуськъ мънѣ, ми; и так далее.

Слова мой, моя, моё просто «обязывают» руки совершать мнущее движение:

азербайджанский mənim • мәним • mänim; английский my [maı]; mine [maın]; казахский менікі • мениькиь; латинский meus, mea, meum; латышский mans; литовский manas, maniškis, mano; норвежский min; португальский meu; праиндоевропейский meós; арийский méne; санскрит māmaká; татарский минем; узбекский meniki, mening; украинский мій; финский minun; хинди meraa; чешский mé; шведский min; эсперанто mia; эстонский mees, minu, omaksed.

А вот следующие формы того же значения «мой, моя, моё» убедительнейшим образом встают на защиту нашей теории о едином происхождении всех представленных здесь слов от исходного действа мять, а, соответственно, и от, производного им, изначального понятия иметь: армянский իմ • im – мой, моя, моё; венгерский enyém – мой, моя, моё; курдский ímin – мой, моя, моё.

И коль уж мы заговорили о личных местоимениях, то имеет смысл затронуть их вариации от первого лица: целинский мωну – я; финский minä, иранские наречия mən • мән • män; на хинди mai (me) в точности дублирует древнерусское май – имей, умей, моги, и английские my [maı] – я, как и may [meɪ] – мочь, возможно, сомнение; санскритское ahám, сравните с английским I’m [aɪm] = 1 лицо единственного числа настоящего времени изъявительного наклонения глагола be = I am — я существую, я живу, я нахожусь в определенном состоянии, я являюсь; то есть буквально я есмь, а ещё точнее 1-е л. ед. ч. настоящего времени гл. be – am [æm], [əm, m], которое официально, якобы «не переводится», хотя на самом деле по-русски значит и звучит ровно также – ем, емлю, или целиком Аз есмь – я есть = I am [aɪ əm]. Старославянское азъ – я, состоит в прямом арийском родстве с армянским ես • es; прусским as; жемайтским aš; латгальским es, aś, что наводит на мысль об истинном значении русского я – явный, естественный; причём, созвучное английское as [æz], [əz, z] – как, в роуськъм варианте аки (окы, яко), сквозь общеславянское jak – как, выводит нас на македонское јас – я, в качестве самоидентификации, или зеркального отображения истинного Его – в смысле Прародителя, в латинской огласовке ego — я; в шведской – jag; нидерландской – ik; норвежской – jeg; португальской – eu. Сравните венгерское ős – прародитель, с древнескандинавским áss (ǫ́ss, ás) – в германо-скандинавской мифологии высшие боги. Верховным богом и вождём асов был Один. Не потому-ли на фарси числительное один звучит также, как и славянские вариации понятий «как» и «я», а именно – як? Но, поскольку, русское ять идентично глаголу имать по смыслу, и родственно по происхождению, то и в данном случае мы видим абсолютное фоносемантическое соответствие первоначального значения «преЕМственность» союзам в индоевропейских языках, на примере бретонского e-giz – как, и греческого Εγώ, ego – я, а также: кимрского megis – как, гэльского amhail – как, финского miten – как, таджикского мисл – как, и особенно венгерского miután, mint, midőn, mennyire – как, что не может не ассоциироваться с отМЕНной паМЯТью, отпечатывающей события, словно вМЯТинами на МОНете.

Подытожим наш пошаговый метод исследования глагола иметь. Что мы обнаруживаем в одном только ЁМком понятии? С одной стороны – постоянный отзвук в разных, родственных русскому, и не очень, языках, как то: латышский apjoms – объём, литовский apimtis – объём, где чётко просматривается явная приставка ap-, идентичная русской об-, предваряющая оба корня: -jom- и -imt-, «подпевающих» своим русским собратьям им и ём, которые эхом отдаются в северо-германских значениях «объём»: нидерландский omvang, норвежский omfang, шведский omfång (ср. с др.-греч. ἀμφορεύς А́Мфора, от amphi – с обеих сторон, то есть «в обнимку», и phero – несу, то есть «пру»), английский dimension [dɪˊmenʃn] – объём, где dis- это приставка, а -men- корень, в значении meaning [ˈmiːnɪŋ] – имеющий намерение, многозначительный замысел, мысль, то есть, попросту, мнение; с другой стороны – бесчисленное множество ветвей, причём, как в русском, так и иностранных языках, которые приобретают смысл, уже совершенно далёкий от матричного значения иметь. Другими словами, происходит смещение смысла. При этом, корень остаётся незыблемым, и произношение мало отличается от оригинала, вспомните однокоренную пару: исходный глагол ПО/МЯТЬ – и его производное существительное со смещённым смыслом ПА/МЯТЬ, от изначального действа МНУ – МНЮ. Это явление можно сравнить с разными формами, скоростями и характерами потоков реки в разных её отрезках, где течёт одна и та же вода: приверх, ухвостье, исток, устье, порог, межень, воронка, пойма, взморье, рукав, излучина, лука, яр, урез, старица, дон, стремнина, и тому подобное. Так же и в родственных языках, вышедших из единого истока: какой-то язык остался верен традициям, так сказать «пристал к берегу», и мало чем отличается от архаических форм, а какой-то стремительно умчался вперёд «вниз по течению», изменившись до неузнаваемости. Но это совершенно не значит, что один лучше другого – каждому уготована своя историческая судьба. Плохо лишь то, что когда представители какого-либо этноса, в погоне за сомнительными ценностями, перестают быть носителями своего родного языка, то сознательно или подневольно, они укорачивают свой век, эпоху, историю, по-сути, рубят свои корни, и становятся безродными. Что же касается процессов смещения смыслов в одном, отдельно взятом языке, то здесь появляется вероятность искажения истинных значений слов, которые, в конце концов, приводят к их неминуемому забвению и безвозвратной потере огромного запаса речевой культуры, подобно высохшему речному руслу. Недаром абсолютно разные, на первый взгляд, понятия РЕЧной и РЕЧевой имеют один общий корень.