Чай трех старых дам. Детективный роман

Чарльз приложил к губам указательный палец:

– Никаких званий и титулов, здесь, если мне будет позволено попросить. Никогда не знаешь…

Он задумался.

– Кажется, в этом деле замешан какой-то старый профессор, он знает Баранова, этот профессор, кстати, его фамилия Доминисе. Может быть, не стоит упускать из виду его экономку. Ну, ты уж разберешься. Потом пришлю тебе рекомендацию. Ты ведь не будешь жить в отеле, снимешь, как всегда, квартирку, не так ли?

О'Кей попрощался. Чарльз провождал его по коридору. Он изобразил преданную улыбку камердинера, когда прощался с О'Кеем у лестницы. Затем ему встретился официант, обслуживающий этаж, которого он попридержал:

– Эти журналисты, – сказал Чарльз, – во все должны сунуть свой нос и всегда воображают, что могут выжать из меня, старого человека, какие-то важные новости. Этот юный простак подарил двадцать франков, при этом я уже владею загородным домом и уж конечно побогаче его.

– Да, да, – вздохнул официант, обслуживающий этаж, – вы, камердинеры, неплохо устроились.

2

Комиссар Пьеви был раздосадован. Ему пришлось бегать все утро: сначала «судейские» в составе прокурора Филиппа де Морсье, судебного следователя Деспина, секретаря судебного заседания и полицейского сопровождения захотели осмотреть место преступления. Пьеви должен был запросить десять человек, чтобы разгонять толпу зевак, он кричал до хрипоты, изнывая от жажды, а результат этого инспектирования был конгруэнтным и симметричным нулю, как он любил выражаться. Спустились в туалет, Малан должен был показать дверь, за которой прятался человек в теннисных брюках, господин де Морсье, прокурор, пробормотал: «Ага, да… очень интересно…» и судебный следователь с ним согласился. Они ничего не нашли. Прокурор де Морсье, поджарый господин с седыми китайскими усами (его тайным пристрастием было сочинение сонетов, и он достиг в этом определенных успехов – журналы для семейного чтения публиковали их под псевдонимом), похлопал комиссара по плечу:

– Уж вы-то разберетесь до конца с этим делом, мой дорогой Пьеви, но с осторожностью, никакой спешки, обуздывайте ваш молодой темперамент! – При том, что Пьеви было за сорок. – Я вам доверяю. Господин судебный следователь Деспин, сопровождающий нас, охотно поможет вам советом и делом, не правда ли? У вас уже есть протокол вскрытия, сегодня утром я его просмотрел, он весьма замысловат, не находите? Яд, о котором толкует врач, называя его то скополамином, то гиосциамином, не поддается обнаружению, насколько я понял, поскольку легко разлагается. Поэтому речь не идет о достоверном химическом подтверждении, как с мышьяком. Я припоминаю в связи с этим случай из моей практики, уже двадцать лет назад…

И господин прокурор де Морсье подробно рассказал о совершенно пустяковой истории об отравлении собак, в то время как слушатели, опустив глаза, подавляли приступы гримасничанья и судорожных подергиваний. Публика, сдерживаемая полицейскими, с завистью и восхищением следила издали за ораторскими жестами прокурора.

– Вопрос, который мне представляется важным решить, – господин де Морсье наконец вернулся к исходной точке, – заключается в окружающей среде. – Он сделал удивительно выразительное округлое движение своей очень белой и очень жилистой старческой рукой. – Установить окружение, атмосферу, в которой вращался молодой человек. Кто говорит об атмосфере, тот говорит о психологии. У вас есть, господа, с одной стороны, – зачерпывающее движение левой рукой с искривленными пальцами, – дипломатическая среда, те посланцы отдаленных мест, вокруг которых плетется интрига международной политики. С другой, – такое же движение правой, – с другой стороны – наука. Этот молодой человек, похоже, обладал двойственной натурой. Реальность политических конфигураций не удовлетворяла его. Его влекло царство духа, темное царство, – здесь старикан процитировал строфу собственного сочинения, не поддающуюся адекватной передаче, – и в нем он отыскал истинного лидера. Я назвал профессора Доминисе. Но осторожно, господа, вы имеете дело с человеком, пользующимся международной известностью, с представителем духовной Женевы, которая была, есть и будет богата выдающимися людьми.

Комиссар Пьеви застонал, но даже такое выражение отчаяния не смогло остановить господина де Морсье. Только у судебного следователя Деспина Пьеви нашел взаимопонимание: тот вздохнул.

– Итак, я посоветовал бы вам, господа, обратить внимание на местонахождение тех личностей, с которыми был связан этот молодой секретарь Кроули. Прежде всего: кем был человек в белых теннисных брюках, сбежавший от полицейского Малана? Где находился профессор Доминисе перед появлением здесь на площади? Где была его экономка? А также в другом окружении, а именно в дипломатическом, было бы уместно провести расследование. Камердинер, знакомые… имелись ли у молодого человека враги? Нуждался ли он в деньгах? Уверен, что нашему энергичному и находчивому комиссару Пьеви удастся решить все эти вопросы к всеобщему удовлетворению. Благодарю вас, господа.

Господин де Морсье поклонился. Он не мог снять шляпу, потому что носил берет. Его лысая голова была очень чувствительной.

– Да, еще, – вспомнил прокурор, – к вам, комиссар, сегодня придет молодой человек, которого мне горячо рекомендовали, мне и моему другу государственному советнику. Талантливый английский журналист. Не сомневаюсь, вам придется ко двору криминалистический опыт этого молодого человека. Не правда ли, присутствие международной политики в нашем тихом городе настолько осложнило обстановку, что нам может понадобиться иностранная помощь.

На этом прокурор окончательно откланялся, оставив позади маленького бородатого комиссара, похожего на гнома, который готов был взорваться от ярости.

3

У фройляйн доктора Мэдж Лемойн было дежурство. После обеда она отправилась в свой кабинет, расположенный в маленьком павильоне в стороне от больницы Белэр. Там ей никто не мешал, потому что в отдельной постройке, кроме гостиной и спальни, имелось лишь еще одно большое помещение, служившее складом. В гостиной был граммофон (важнейший предмет обстановки), мягкое кожаное кресло, письменный стол, несколько стульев и низкий диван для сна. Собственно, и зеркало было важным, – старинное, с красноватой золотой кромкой, которое Мэдж выудила у антиквара. Она бросилась на диван, поставила граммофон рядом с собой, завела пластинку «Дайна» и погрузилась в шестой том французской серии романов под названием «Фантомас», чрезвычайно захватывающих и чудовищно неправдоподобных. Ронни, эрдельтерьер, восторженно приветствовал хозяйку, после чего занялся шкуркой окорока, а когда она была съедена, все внимание обратил на шмеля. Но шмель тоже не хотел играть, вылетел в окно и скрылся в зелени, стоящей за окном трепещущей стеной. Мэдж как раз добралась до места, где рассказывалось, как Фантомас, величайший преступник, удерживает в плену под фонтаном на Вандомской площади немецкого принца кайзеровских кровей, и тут позвонил телефон, Ронни залаял. Он ненавидел телефон, вероятно, был настроен консервативно и не доверял технике.

– Да, – сказала Мэдж, – иду. Из приемного покоя, Ронни, – пожаловалась она, – неудивительно, что так много людей сходит с ума. При такой жаре! И множество речей, которые здесь произносятся, порождены отравленным воздухом города.

И вздохнула еще раз, потому что должна была надеть белый халат. Медицинская униформа огорчала ее. Делала толстой и неуклюжей, как она утверждала. Но теперь халат был частью профессии, и Мэдж старалась сгладить неблагоприятное впечатление красивой обувью и шелковыми чулками.

В приемном отделении у окошечка стояла очень полная женщина, одетая в черное, а ее юбка доставала до земли. Она была прямо-таки толстухой, особенно поражал необъятный бюст, краем глаза она следила за невзрачным мужчиной, сидевшим на стуле возле стола с потерянным и отчаявшимся видом. Мэдж узнала женщину, ту самую Джейн Пошон, экономку профессора Доминисе, ее лицо изменилось. Оно стало строгим, серые глаза потемнели, и она сказала:

– Вы снова привели к нам пациента?

Джейн Пошон молча кивнула и протянула Мэдж запечатанный конверт. Помедлила и сказала:

– Медицинское заключение

– Не везет вам с квартирантами, госпожа Пошон, – заметила Мэдж, открыв конверт и читая письмо.

4

Выписка из истории болезни: «Имя больного: Найдеккер Пьер Эмиль, род. 4.03.1899 в Женеве. Родители: Н. Фредерик Пьер и Мария, урожд. Кетáн. Профессия: конторский служащий. Не женат. Вероисповедание: кальвинист».

Далее сведения о различных рефлексах, не имеющих ничего достойного упоминания, дата и пометки Мэдж следующего содержания.

«25 июня. На приеме больной стоит у окна и выглядит беззаботным. На вопрос, откуда он, отвечает со странно равнодушной улыбкой: «Месье Пьер боится». На вопрос врача, чего он боится, отвечает таинственным шепотом: «Они не хотят, чтобы я летал». – Кто они? – «Старик с белой бородой и толстая женщина. В воздухе приятно пахнет, но он слишком слабый, чтобы выдержать месье Пьера». Пациента привезла госпожа Джейн Пошон, экономка профессора Доминисе, которая сообщает следующее.

Найдеккер жил у нее три месяца, однако оставил место службы под предлогом поиска более высокооплачиваемой работы. С того времени по вечерам его часто посещал некий молодой человек. Этот человек утверждал, что он личный секретарь одного иностранного дипломата, завален работой и нуждается в помощи. Госпожа Пошон уверяет, что вечерами часто слышала доносящийся из комнаты квартиранта громкий монотонный голос, похожий на диктовку. С этого времени с Найдеккером произошли непонятные изменения: от него часто пахло спиртным, домой возвращался за полночь и целый день оставался в постели, плату за жилье вносил точно в срок. Взял напрокат пишущую машинку. По мнению госпожа Пошон, стала бросаться в глаза его недоверчивость. Она очень страдала от его шпиономании, иногда он крался за ней по всем комнатам, однажды она поймала его в гостиной при попытке взломать ящик ее письменного стола. На требование объяснить, что означают его странные действия, Найдеккер заявил о преследовании, но сначала ему нужно найти доказательства, что он должен быть убит. В предпоследнюю ночь вернулся в испачканной одежде около шести утра, прежде всего его теннисные брюки находились в плачевном состоянии. На обеспокоенный вопрос, где же он был, в конце концов, не ответил, разделся и лег в постель, где и проспал до вечера. Потом вышел, очевидно, чтобы кого-то навестить, потому что переоделся в другой костюм и чистую рубашку. Вернулся около двенадцати часов ночи и как будто пьяным, поскольку шумел и передвигался нетвердой походкой. Проспал до позднего утра. «Когда я около десяти часов принесла ему завтрак, он казался совершенно спятившим, угрожал мне и нес несусветную чушь. Я подумала, что у него приступ лихорадки, – продолжала госпожа Пошон. – И попросила вызвать врача. Врач посоветовал мне привезти больного сюда, он сделал ему укол, что успокоить. Мой сын не мог помочь, потому что уже ушел на работу. Найдеккер без лишних слов последовал за мной в ожидающую машину, и я привезла его сюда». Пациент все еще стоит у окна. Он уклонился от рукопожатия с госпожой Пошон на прощанье. Но с готовностью пошел за старшим санитаром в отделение.

Ниже даты следующего дня можно было прочесть следующее: «Во время вечернего обхода пациент сидит у окна в стороне от других больных. Санитар Г. сообщает, что Найдеккер по прибытию в отделение подошел к пациенту Корбазу, долго молча смотрел на него и затем произнес: „Теперь мы оба на небесах?“ Корбаз узнал Найдеккера, пожал ему руку и с улыбкой спросил: „Как поживает ведьма?“ В ответ Найдеккер замолчал и в страхе забился в угол. С этой минуты он больше не разговаривал. (Пациента привезла также госпожа Пошон. – Примечание врача.) На вопрос, как он теперь себя чувствует, пациент слезливым голосом отвечает: „Месье Пьер боится“. На вопрос, чего же он боится, повторяет стереотипное: „Месье Пьер боится“. Иногда, когда с ним разговаривают, он словно уходит в себя, прислушиваясь к чему-то. На вопрос, что он слышит, заявляет лишь о страхе. Застывшая мимика, неадекватное возбуждение. После настойчивых расспросов, запинаясь, объясняет, что некий пожилой господин с белой бородой, „апостол Петр“, стоит позади него и говорит ему, что он виновен, потому что убил. (Как убил?) Он не предотвратил убийство, поэтому виновен в убийстве. Сильный тремор рук, сухие рыдания. На заверения, что здесь он находится в безопасности, заметно успокаивается».

Отчет ночного санитара: «Согласно предписанию пациент в девять часов получил два грамма хлорала. После чего спокойно спал до половины второго. Проснулся внезапно с громким криком. Будто кто-то за дверью хочет его схватить. Следует запереть дверь. В противном случае приедет полиция и заберет его. Пациент бросается к двери и держит ее. Когда второй ночной санитар хочет удержать его сзади, пациент принимает стойку боксера. Его силой возвращают в постель».

Фройляйн Лемойн продолжает:

«Вызванный дежурный врач (больничный) сначала пытается воздействовать на пациента силой убеждения. Теперь мужчины и женщины, преследующие его. Прежде всего один, преследующий, которого он называет „мастер золотых небес“. На вопрос, идентичен ли этот мастер апостолу Петру, пациент долго смотрит в пустоту и не отвечает. Поскольку возбуждение возвращается, он получает один кубик подкожно. Во время укола пациент кричит, что его хотят убить, как убили его друга. На вопрос, кто был этот друг, не отвечает. Пациент засыпает. Утром снова встревожен. Получил продолжительную ванну».

Вот все, что касается записей в истории болезни.

5

– Джонни, как замечательно, что ты сразу пришел. Ты мог бы освободиться? Не знаю, с чего начать. Должен мне посоветовать. Я совершенно разбита, всю ночь не спала. Ты в курсе, что эта ужасная Джейн Пошон опять привезла квартиранта?

Мэдж схватила доктора Тевено за руку, потащила к мягкому креслу, усадила в него, все еще возбужденно болтая, устроилась поудобнее у него на коленях и обвила руками за шею. Ее светлые мальчишеские волосы топорщились в беспорядке, что придавало ей вид взъерошенной птицы. Глаза смотрели устало.

– У тебя и в самом деле милое лицо, – сказала она и погладила доктора Тевено по волосам. – Такое успокаивающее. В сущности, я хорошо понимаю, что все в больнице тебя любят. И знаешь, когда я резка с тобой иногда, то это не со зла. Но твоя вечная мягкость и постоянная уступчивость могут сводить меня с ума. Тебя надо встряхнуть, вот так… – и она схватила его за уши и повертела головой. На лице доктора Тевено появилась вымученная улыбка, приметные морщинки у глаз и в уголках рта затрепетали, он высвободил уши, бережно взял голову Мэдж и поцеловал ее глаза. Мэдж глубоко вздохнула, расслабилось, положила голову на плечо мужчины и заговорила как во сне:

– Видит Бог, воображаешь себе, что закален, наблюдая так много страданий и понимая свою беспомощность. Но к этому просто нельзя привыкнуть. Потом вдруг приходит такой несчастный, в душу которого влезли и похозяйничали другие, все его существо расстроено и требуется помощь. Вот, например, мужчина, которого вчера привезла эта Пошон, выглядит трогательным, хотя у него красный нос, а я терпеть не могу алкоголиков. Но этот вызывает у меня жалость. Его страх, его слезы. Сегодня утром я видела его еще в ванной, мы должны были заставить его принять ванну, там он схватил меня за руку и не хотел отпускать.

– Ах, – вздохнула Мэдж, почему я не родилась часовщиком. Тогда я могла бы разобрать механизм, здесь подкрутить винтик, там смазать маслом ось, и часы пошли бы вновь. Но с человеком… уколы, снотворное, ванна… и ждать, ждать, когда он либо решится выздороветь самостоятельно, либо полностью растворится в том мире, на пороге которого стоит. С этим Найдеккером, я тебе говорила, что его фамилия Найдеккер, мужчина с мышиным личиком? – полное впечатление, что он заблудился. Кто-то захватил его душу и сделал мишенью в стране, где ей все чуждо. И душа заболела, потому что совершенно простая, обывательская, малоподвижная, не перенесла подобной смены климата. Я знаю, знаю, что выражаюсь абсолютно ненаучно, все, что я говорю, прямо противоположно написанному в великих книгах. Но человек страдает в мире, в котором заперт, и теперь я должна вернуть его к действительности.

Мэдж открыла глаза и только тут заметила, что Тевено тоже выглядит подавленным.

– Что случилось, Джонни? Ты тоже обеспокоен?

Тевено провел рукой по глазам.

– Знаешь, как тебя занимает малозаметный человечек, так и я не могу забыть Кроули. Все время думаю, что упустил что-то. Разве ты не заметила… ах, нет, ты не могла заметить, ты же видела его лишь за мгновение до смерти… Но я был твердо убежден, что он выкарабкается. И тут – внезапное ухудшение. Это меня немного озадачивает. Как и его смерть. Которая совершенно не соответствует диагнозу, поставленному нами с Розенштоком. Начать с того, что мы предположили гиосциамин или нечто похожее. Но разве тебе не бросилось в глаза, что его смерть на самом деле совсем не соответствовала клинической картине? Уже понимаю, что опыта маловато. Но это выгнувшееся дугой тело, сведенные судорогой челюсти, словно столбняк, ты не находишь? Можно быть почти уверенным – в больнице ему дали еще один яд, полагая, что ничего не заметят. Но кто? Женщина, которую мы видели вчера в баре «Лейтем»? Она была в палате. И я припоминаю, сразу после того, как она ушла, ему снова дали пить. А я точно помню, что женщина положила свою сумочку рядом с кружкой, в которой был чай. Потом я ушел и вновь увидел Кроули, когда мы пришли вместе с индийским дипломатом. И тогда началась агония. Я не отважился рассказать полицейскому, потому что, в конце концов, вскрытие проводил не я, а судмедэксперт. И совсем не знаю того господина, а он также не счел нужным меня расспрашивать.

Но теперь меня мучает, что я что-то пропустил. Мы просто не привыкли к таким вещам.

– Ты думаешь, я тоже должна рассказать полиции об этом Найдеккере? – спросила Мэдж.

Они говорили на разных языках, каждый о том, что его угнетало.

– Найдеккер? – Тевено пришлось прийти в себя. – Не знаю. История и так уже довольно сложная, достаточно того, что мужчина у вас, где его хорошо охраняют.

Резко зазвонил телефон, Ронни сердито залаял, его сон потревожили. Мэдж сняла трубку:

– Лемойн, – представилась она. Потом:

– Да, он здесь… Кстати, добрый день, Розеншток, как дела? Плохо? Почему? Что случилось? Да, да, я сейчас же позову Тевено… Секундочку… Джонни, Розеншток хочет с тобой поговорить, тревога в Сионе…

И рассмеялась.

Тевено ответил, потом замолчал, слышалось отдаленное покашливание, голос на другом конце провода срывался.

– Иду, – сказал Тевено.

Его лицо постарело, он вытер пот со лба, горячий ветер ворвался в комнату, снаружи было темно.

– Случай номер два, – сказал Тевено. – Аптекарь. Такие же симптомы, как у Кроули. Только что это значит?

Глава третья

1

Рю-де-Каруж очень длинная и тянется почти до окраины города. Там, где домов становится меньше, от нее ответвляется боковая улица с большими доходными домами – «казармами». В нижнем этаже одной из таких «казарм» имеется простенькая аптека, управляемая господином Эльтестером, старым горбуном с длинными седыми усами на гладко выбритом лице. У господина Эльтестера умные, с хитринкой, глаза. Он добродушен и легко помогает там, где закон, в сущности, запрещает помощь. В определенных кругах он широко известен, потому что держит язык за зубами. Его знание людей превосходно, он помогает только людям надежным, о которых знает, что они не втравят его в историю с полицией неосторожными речами. Он никогда не хотел нанять помощника. Несмотря на его всем известное одиночество (даже обе свои жилые комнаты он убирает сам и обычно принимает в них подозрительных клиентов), несмотря на то, что имеет дело с темными личностями – поставщиками наркотиков и наркоманами, содержанками и аферистами – с ним никогда ничего не случалось. Никто и никогда не пытался вломиться к нему, лишь однажды была совершена попытка ограбления, но полиция ничего не узнала, это стало известно только посвященным. Происшествие заключалось в следующем.

В аптеке господина Эльтестера было ночное дежурство. В одиннадцать часов позвонили, Эльтестер, маленький, горбатый, неказистый, открывает. Какой-то паренек, уже махнувший на себя рукой, стоит за дверью, протягивает Эльтестеру рецепт, протискивается в аптеку, захлопывает дверь. И пока господин Эльтестер читает рецепт, сразу отметив, что тот фальшивый, паренек вытаскивает из кармана револьвер и со словами: «Руки вверх!» направляет его господину Эльтестеру прямо в нос.

Господин Эльтестер спокойно надевает пенсне в роговой оправе, выпячивает нижнюю губу, похожую на ложку для яиц, пристально смотрит на молодого человека и сухо говорит:

– Прибыл прямо из фильма про гангстеров, а? Не занимайся такими делами, навлечешь на себя несчастье. Если тебе что-то нужно, скажи. Опусти ствол, он может выстрелить.

Паренек не желает образумиться, требует денег, всю кассу.

– Воля человека – его царствие небесное, – говорит господин Эльтестер, и слова звучат раздраженно, потому что он предпочел бы что-нибудь более выразительное. Идет к прилавку, выдвигает ящик (господин Эльтестер не любит кассовые аппараты). – Обслужите себя сами, – говорит он, останавливается рядом и насвистывает. Всем известный мотивчик, и он исполняет его чудовищно фальшиво.

Глаза молодого человека мечутся по сторонам, словно шарики ртути на листе бумаги, только вся его настороженность пользы не принесла. Внезапно рядом с ним вырастают два элегантных господина, блокируют и деловито спрашивают в сторону господина Эльтестера:

– Выпороть?

Господин Эльтестер насвистывает дальше, должно быть, он кивнул, потому что один из господ говорит с иностранным акцентом:

– Дай уже здесь пистолет.

Молодой человек живо отдает «пистолет» и бледнеет.

– Однако заряжен, – определяет господин пониже ростом. Затем молодого человека хватают, нахлобучивают на голову мешок, прижимают грудью к прилавку и, какое бесчестье, устраивают порку выбивалкой для ковра. Никакого зверства, особых страданий они не доставили, не более чем позорная экзекуция. После чего мешок снимают, рядом стоит господин Эльтестер, засовывая ему двадцатифранковую банкноту.

– Если тебе опять что-нибудь понадобится, конечно же, заходи, – говорит он и нагло ухмыляется.

Юноша сваливает.

– Благодарю вас, господин Баранов, – говорит господин Эльтестер невысокому, после чего все трое возвращаются к своим делам, которые обсуждали в задней комнате.

К слову сказать, полиция довольно много знала о господине Эльтестере, но никогда не имела повода вмешаться. Пару раз устраивала обыски в доме, ничего не нашла. Каждый раз господин Эльтестер скалился, у него были желтые лошадиные зубы, и поэтому его улыбка казалась еще более вызывающей. Полиция подкарауливала его сомнительных клиентов, и тоже безрезультатно. Наконец она оставила господина Эльтестера в покое. Однако сегодня ей пришлось им заняться.

Была половина одиннадцатого, комиссар Пьеви только что вернулся с перерыва на ланч.

(«Между прочим, этот проклятый английский журналист до сих пор не представился» – как раз размышлял Пьеви.) Тут ему сообщили, что дважды звонили из полицейского поста в верхней части Рю-де-Каруж, пять минут назад и только что. Пьеви запросил номер, расслабленно назвал свое имя.

– Минутку, – раздалось в ответ. – Малан отошел, он стоял на перекрестке, хочет поговорить с вами лично.

– Добряк Малан, – проворчал Пьеви.

Мы еще помним Малана, крепкого уроженца кантона Во, с медно-рыжими усами, который обнаружил секретаря Кроули на площади Молар. Малан сообщает голосом, по которому заметно, что его обладатель взволнован:

– Такое же, комиссар, такое же, как тогда, – заикается он.

– Малан, – по-отечески обратился к нему Пьеви, – я не могу налить вам по проводам вишневой водки для успокоения, но скажите начальнику поста, пусть даст вам коньяк за мой счет. Может быть, тогда вам полегчает.

– Уже, комиссар, два раза, – раздалось в ответ. Пьеви еще посмеивался, однако потом ему стало не до смеха. Похоже, Малан обрел способность дышать, и его речь стала связной, потому что комиссара охватило беспокойство, он перекинул через плечо бороду, так что она повисла за спиной, словно конец некрасивого шерстяного шарфа, его палец искал кнопку («Тревога!»), двое мужчин с треском распахнули дверь. Пьеви еще слушал, он прикрыл трубку рукой и скомандовал:

– Две машины, четыре человека, фотограф, эксперт по отпечаткам пальцев, «судейским» я сообщу сам!

Малан завершил отчет, Пьеви нажал на рычаг телефонного аппарата, набрал новый номер, коротко переговорил, новый номер, новый разговор. Через две минуты уехали заказанные машины. Появился бледный прокурор Филипп де Морсье, тонко чувствующий автор сонетов, с красными пятнами на щеках и каплями пота над бровями – настолько он спешил.