Шепчущая

– Это должно быть что-то совсем ужасное, раз они решили его вздёрнуть, – скривившись, говорит Дора. – Неужели ребёнок может такое совершить?

Я пожимаю плечами:

– Не знаю, Дора, я правда не знаю. Но нужно ли обращать внимание на возраст, если человек совершил что-то по-настоящему отвратительное?

Мы не произносим вслух, что этот ребёнок, видимо, кого-то убил. Обычно именно за такие преступления назначают повешение, но эта мысль кажется слишком отвратительной, чтобы её развивать. Поэтому какое-то время мы сидим молча.

– Вам нужно позаботиться о нём, – наконец говорит Дора.

– Согласна, – киваю я. Потому что если не мы, то кто? Что бы этот ребёнок ни сделал, каким бы ужасным ни было это преступление, сейчас ему необходимы забота и сострадание. Я не позволю себе думать, что будет потом, когда за него примутся те, кто называет себя учёными. Я сглатываю ком в горле.

– Думаю, мне уже пора, – говорит Дора. – Не забудь сказать ему, хорошо?

Я улыбаюсь и машу перед ней листком бумаги:

– У меня всё записано, обещаю, что не забуду. Спасибо, что заглянула.

– Ты хорошая девочка, Пегги. Может быть, мы когда-нибудь встретимся снова.

– Я бы с радостью, – соглашаюсь я, но знаю, что это маловероятно. По крайней мере, в обозримом будущем.

Легкое сияние, похожее на ореол вокруг свечи, растворяет контур невесомого облика Доры, и медленно-медленно свет усиливается, сжигая невесомую, словно паутинка, оболочку, пока от неё не остаётся лишь прекрасная золотистая эссенция, чистый свет и любовь. Дора смотрит куда-то поверх моей головы, а когда снова переводит взгляд на меня и улыбается, моё сердце трепещет: слегка от грусти, но гораздо сильнее от всепоглощающей радости. А в следующий миг её больше нет.

Я встаю, потягиваюсь и спускаюсь вниз, где тело Доры Суитинг покоилось с тех пор, как родня принесла его сегодня утром. Дора болела некоторое время, её некогда светлый ум медленно угасал. Я глажу её по щеке тыльной стороной ладони, её кожа на ощупь сухая и прохладная, выражение лица спокойное и умиротворённое.

– Спи с миром, Дора, – шепчу я. – Это было чудеснейшее горение.

Я нахожусь в странной пустоте между сном и бодрствованием. Маслянистый запах недавно заправленной лампы наполняет комнату, и что-то проникает ко мне в сознание и тянет за собой.

– Дора? – спрашиваю я, зная, что это не она. Меня до сих пор преследует беспокойство, появившееся после последнего визита Салли: тогда я ощутила что-то, какую-то энергию, она вдруг возникла – и исчезла. Только… исчезла не совсем. Не целиком.

Встревожившись, я сажусь. В лучах луны на выбеленные стены ложатся грозные тени, а шероховатая штукатурка придаёт им глубину и форму: кукла становится чудовищем, стакан с карандашами – рядом острых зубов, стул – виселицей. У меня перехватывает дыхание, и я задерживаю его, пока не перестаю дрожать. Что происходит? Почему меня так трясёт? Отбросив одеяло, я иду к умывальнику и брызгаю холодной водой в лицо; это придаёт уверенности. Просто разыгралось воображение, ничего больше. Мои родители постоянно на взводе, и это не выходит у меня из головы, а ещё мистер Тейт и… что-то… что-то статическое… трещит в воздухе.

Ох!

Всё вокруг сверкает и содрогается, как картинка калейдоскопа, в который попала молния, и чуть поодаль, в центре комнаты… чёрная туника сползает с одного плеча, длинные тёмные волосы – точно такие же, как у меня!.. Это та девочка. Она с шипением летит ко мне, рот распахивается в безмолвном крике… И я поворачиваюсь и бегу, вылетаю на площадку, мчусь вниз по лестнице и на кухню. Там я прячусь под подстилкой Волчицы перед очагом, чувствуя тепло верного друга. Только когда водянистые лучи осеннего солнца начинают сочиться сквозь занавески, я осмеливаюсь вернуться в свою комнату, взяв с собой собаку. Я осторожно приоткрываю дверь. Девочка исчезла. Бледные оштукатуренные стены и окно, завешанное муслиновыми занавесками, выглядят совершенно нормально.

Хотела бы я сказать то же самое о себе.

5

Мучаясь от пульсирующей головной боли, я переписываю записку Доры, чтобы она стала читабельной, и выхожу из дома на рассвете, до того, как все остальные в доме встретят новый день.

Мистер Суитинг, пекарь, приходится Доре сыном, поэтому эту задачу нужно выполнить ещё раньше, чем обычно: он разжигает свои печи чуть ли не на заре. Волчица с трудом приоткрывает сонный глаз, когда я выскальзываю из задней двери; я открываю садовую калитку и, зевая, иду по дорожке.

Иногда – в тех случаях, когда послание духа для своих любимых не несёт ничего конкретного, – записка не требуется, и я могу отделаться беглым пересказом. Честно говоря, бывает очень непросто передать слова духа в обычной беседе, особенно если мы с покойником не были близко знакомы. «Я уверена, он всегда вас любил» или «Она хочет, чтобы вы были счастливы» – всё это правильно и трогательно, но послания вроде «Всегда стоит заглядывать под ведро с углём, если не можешь найти свою вставную челюсть, согласен?» передать гораздо сложнее, уж поверьте мне. Даже если жители деревни не заподозрят во мне шепчущую, они как минимум решат, что я немного странная.

Утро сегодня ясное, но довольно зябкое: не то чтобы мороз, но под ногами определённо слышится характерный хруст. Сейчас чудесное время года: из зелёного лес становится тёпло-оранжевым, чтобы вскоре вспыхнуть всеми оттенками золотого и красного. Я иду по дороге от дома в деревню с необыкновенной прытью: без верхней одежды уже холодно, особенно не погуляешь. Мысленно я представляю своё пальто, которое висит в чулане под лестницей, – но дверца скрипит, и я бы себя выдала, если бы попыталась взять его.

Я люблю это время суток, когда почти все ещё спят. Река впереди чернильно-чёрная, припорошенная туманом и буквально застывшая. В самой деревне тоже тихо: ставни большого магазина и лавок мясника и зеленщика распахнутся только через несколько часов. Шахтёрский домик с низкими выбеленными стенами отмечает конец деревни, и многие местные жители никогда не ходили дальше этого рубежа, да и не имеют никакого желания это делать.

Просунуть записку под дверь пекарни нетрудно, и обратно я иду более расслабленным шагом и даже останавливаюсь посмотреть на птичек, которые ещё спят на берегу реки, спрятав головы под крыло и уютно устроившись на подстилках из ила и спутанных стеблей камыша.

И тут я вижу её – под водой, тёмные волосы колышутся в чёрной ряске, а лицо подёргивается рябью, когда она приподнимается и тянется ко мне, беспрестанно мерцая, точно мечущийся огонёк пламени… Ужас пронизывает меня, и я пронзительно кричу. Я разворачиваюсь и бегу, бегу и…

– О-ох! – Я утыкаюсь в чьё-то плотное твидовое пальто.

– Юная леди, с вами всё хорошо?.. Пегги?! Что ты здесь забыла в такой час?

– Амброуз! А что ты здесь забыл в такой час?

Хотя это уже не важно. Я могу выдохнуть. Я в безопасности. Я…

– Эй, ты! Это ты подсовываешь записки мне под дверь? Это твоё?

– Доброе утро, мистер Суитинг, – говорю я. Он в брюках, но без рубашки, подтяжки натянуты поверх лёгкого свитера; на ногах подбитые гвоздями ботинки. В спешке он явно в последнюю очередь думал об одеянии.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Десертный напиток на основе молока, часто с пряностями (прим. пер.).