Полная версия
Шепчущая
Вот такая она, моя мама – слишком добрая.
Первое, что я вижу, взглянув на входную дверь, – это силуэт цилиндра за рифлёным стеклом, зловеще покачивающийся от каждого движения. Я медлю, мне вовсе не хочется впускать этого высокого мужчину экстравагантной наружности.
Рядом с ним стоит кто-то пониже и пошире, в нелепо нахлобученной шляпе. Разнервничавшись ещё сильнее, я открываю дверь, одновременно пытаясь пригладить взлохмаченные волосы.
– Мистер Блетчли, – говорю я, неохотно изобразив реверанс, хотя мужчина уже проскользнул внутрь. На вид ему лет пятьдесят, у него пышные волосы и усы, какие обычно отпускают состоятельные люди, и я готова поставить шиллинг на то, что у него есть для них специальная щёточка, чтобы причёсывать, точно любимую кошку. Широкоплечий, плотного сложения, на мой взгляд, он всегда слишком вычурно одевается. Сегодня на нём чёрный сюртук, серые твидовые брюки, небесно-синий жилет из ткани со спиральным узором и шейный платок в цвет, настолько объёмный, что я уверена: мистер Блетчли запрокидывает голову, чтобы не натереть подбородок. А может быть, он просто считает, что ему, такому шикарному и деловому, подобает смотреть на нас, мещан, свысока. На меня он всё равно не обращает никакого внимания, потому что девочка двенадцати лет уже перестала быть забавным карапузом, но ещё не стала очаровательной собеседницей.
Его низенький, пухленький и неуклюжий напарник следует за ним.
– Мистер Щупуэлл, – говорю я и отпускаю дверь так, что она сразу же захлопывается, стукнув молодого человека по ногам.
– ШИПуэлл, – сразу же поправляет он, и его бросает в краску при виде моей плохо замаскированной усмешки.
– Могу я предложить вам чаю, джентльмены? – спрашиваю я и ставлю медный чайник на плиту. Мне тяжело его поднимать, но я прилагаю все усилия, чтобы не показывать этого.
– Это было бы очень мило, мисс Девона, – отвечает мистер Блетчли. (Кто бы мог подумать! Я перестала быть невидимкой!) – Из такой способной девочки, как ты, получится отличная горничная. Может быть, тебе бы стоило уехать из деревни и посмотреть этот чудный мир, – он ненадолго умолкает. – Возможно, у меня даже найдётся для тебя работа.
Мне становится ещё тяжелее, и чайник на этот раз ни при чём. Опять он за своё. Я украдкой поглядываю на буфет, стоящий рядом с раковиной и отжимным катком. В глаза бросается картонная визитная карточка, которая опирается на маленького медного кролика. Размером она не больше спичечного коробка, золотистые тиснёные буквы поблёскивают на тёмно-синем фоне.
«Спиритический салон Джедидайи Блетчли, – значится на ней. – Прикоснитесь к Иной стороне! Вход только по приглашению».
Ещё там указан номер телефона (этот человек не может не выпендриваться), а ниже изображён знак: просто нарисованный глаз и ещё что-то, напоминающее контур короны. Видимо, глаз здесь символизирует предполагаемое «внутреннее ви́дение» его подчинённых-оракулов. А корону можно объяснить только чрезмерно раздутым самомнением того, кто выбрал себе такую эмблему.
Я искренне поражаюсь тому, как некоторые люди в каких-то десяти милях от нас делают вид, будто у них есть дар, который я вынуждена скрывать (потому что ни один из них шепчущим не является, это уж точно). Теперь разговоры с мёртвыми стали развлечением для богатых и безнадёжно тупых. И этот человек – также из рода Девона – участвует в этом фарсе. Как он может?!
Мистер Блетчли видит, куда я смотрю, и краснеет. Я не в первый раз задаюсь вопросом, уж не из-за этого ли они с отцом поссорились. Что, если папин брат предал наследие шепчущих? Я выдерживаю взгляд мистера Блетчли так долго, как только могу; он первый отводит глаза, и я мысленно праздную победу.
– А где же восхитительная миссис Девона? – жеманно спрашивает он. – Надеюсь, она не избегает меня.
При этих словах в комнату проскальзывает мама, её светло-рыжие волосы кое-как собраны в большой бесформенный пучок, из которого вертикально торчит карандаш. У неё маленький веснушчатый нос, слегка загорелая кожа, а глаза зеленее изумруда. Папа иногда зовёт её Персиком, и это прозвище ей идеально подходит, хотя настоящее её имя Лидия.
– Мистер Блетчли, прошу простить – мне нужно было срочно кое за чем приглядеть. Надеюсь, Маргарет хорошо приняла вас?
– Ах, не беспокойтесь, дорогуша. Могу заверить, что к нам были предельно внимательны. Я обратил внимание Маргарет на то, что, принимая во внимание её возраст, ей могло бы быть интересно попробовать себя в услужении. Я всегда могу замолвить словечко в одном из местных домов – или она могла бы пойти работать ко мне… как и всегда, это предложение…
– О, благодарю вас, мистер Блетчли. Это ужасно мило с вашей стороны, но Пег… но Маргарет просто незаменима в моей школе: она вместе со мной приглядывает за младшими, не говоря уж о том, что помогает мне по дому, когда наступает зима и дел становится больше.
Мистер Блетчли поджимает губы, и капля пота стекает прямо на подбородок. Я отвожу глаза, боясь, как бы мой сегодняшний завтрак не покинул желудок.
– Что ж, если вы, дорогая леди, так привержены этим современным идеям массового образования… – Он шутит, но мама выжидающе смотрит на него. Мистер Блетчли видит это, и улыбка исчезает под напускным разочарованием. Он переводит взгляд на стол и проводит холёным пальцем по поверхности, словно проверяя, насколько она пыльная. – Полагаю, что присутствующая здесь юная Маргарет хотела бы получить университетское образование.
– Конечно, хотела бы! – возмущённо говорю я. Получить такое же образование, как у мальчиков, как у него (тут я метнула убийственный взгляд на Амброуза Шипуэлла) – это же просто мечта. Он пойдёт в университет! Меня бы туда не пустили, даже будь у нас деньги, потому что я девочка. Как же я от этого злюсь! Я намного умнее, чем он.
Мистер Блетчли сочувственно смотрит на маму:
– Если бы карта легла иначе, да?
Я не до конца понимаю, что он имеет в виду, но мама не обращает внимания на его слова, её взгляд устремлён в сторону гостиной. Я знаю, о чём она думает. А что, если папа слышал всё это?
Я беру в руки чайник (такой горячий, что чувствуется даже через прихватку) и представляю, какое у мистера Блетчли было бы лицо, урони я эту посудину ему на лакированные туфли.
Но я не делаю этого. Мама говорит, что недавно мистер Блетчли помог нам в каком-то деловом вопросе, и именно поэтому она терпит его посещения. Вместо этого я говорю:
– Мистер Блетчли, вы бы хотели пить чай здесь, на кухне, или вам будет удобнее в гостиной? Сегодня у нас только один труп, и он относительно свежий. Я добавила камфоры в масло для лампы, и, если я зажгу её, вы вряд ли что-нибудь почувствуете. – И я улыбаюсь ему своей самой невинной улыбкой, пока его красное лицо сереет и он хватается за край стола рукой, костяшки на которой становятся совершенно белыми.
– А ты, я погляжу, та ещё штучка, – говорит Амброуз Шипуэлл, оттягивая вниз свой ярко-синий галстук. Улыбка, играющая у него на губах, выводит меня из себя.
– Давит? – спрашиваю я.
Он искоса смотрит на меня.
– Нет, – говорит он, – просто сел немного.
– Возможно, тебе не стоит налегать на пироги с мясом, Амброуз, – говорю я, кивнув на его круглый живот, выпирающий из фланелевых брюк. В нашем дворике Амброуз выглядит как нечто чужеродное: весь такой плотный, округлый и румяный, в таких роскошных синих и вишнёвых одеждах – яркое, кричащее пятно среди бледных, тихих мазков серых каменных дорожек и заросших сорняками грядок, с которых давно-давно собрали урожай.
– Чего хочет мистер Блетчли? – спрашиваю я.
– Думаю, всё по стандарту, – отвечает Амброуз. – Чтобы тело заключённого привели в порядок для каких-нибудь учёных докторов, которые будут его изучать и резать. Тело, за которое не возьмётся ни одно приличное похоронное бюро.
Сжав кулаки, я налетаю на него:
– А мы, значит, неприличные, правильно я поняла?! Как ты…
– Пегги, перестань, я не это имел в виду! – Амброуз вскидывает руки и пятится. – Ты же знаешь, какие бывают городские. Бизнес пострадает, если клиенты узнают, что их любимые лежали на одном столе с преступниками, которых приговорили к повешению. У тебя семья скромная и благоразумная, а деньги хорошие. Я знаю, мистер Блетчли хорошо относится к твоей матери… Не дуйся, Пегги, он хочет вам помочь.
– Я всё равно не могу поверить, что он инвестирует в городское похоронное бюро. Он как будто всё делает нарочно для того, чтобы показать, насколько он лучше нас. Лучше папы.
– Он всего лишь владелец помещения, которое сдаёт им в аренду. Точно так же это могла бы быть кондитерская или парикмахерская. Не надо во всём видеть заговор, Пег. А после того случая в шахте стало очевидно, что он хочет вам помочь. Вы с ним одна семья, нравится тебе это или нет. Твоя мама ни за что не примет деньги просто так, и ему остаётся только это. – Он пожимает плечами и ухмыляется. – Знаешь, они думают, что могут определить, был ли человек злым от рождения, по его внутренностям или по числу наростов внутри черепа. Слышала когда-нибудь про такую гнилую теорию? Прости за каламбур, – он хихикает. – Как по мне, их всех надо бросать в глубокую яму. Кто в здравом уме станет копаться во внутренностях мёртвых преступников! Меня тошнит от одной мысли об этом.
Положа руку на сердце, не могу сказать, что виню его за это, хотя у меня другие причины согласиться с его точкой зрения. Если бы он только знал.
– Однако… – продолжает он, – труп – это всего лишь труп, согласна? – Он смотрит на меня, ожидая, как я отреагирую. – Я хочу сказать, они же не могут ничего сделать после того, как умерли, верно?
– Я не совсем понимаю, о чём ты, – говорю я.
Амброуз деловито поправляет шляпу:
– Я слышал, что иногда мёртвые говорят, когда поблизости есть уши, готовые их услышать.
– Звучит неправдоподобно, – отвечаю я, разглаживая юбку. Теперь в дополнение к пульсирующей боли в спине и животе у меня ноют ещё и ноги. Когда уже эти двое уйдут, чтобы я могла нагреть свой камень и снова забраться в постель вместе с ним! А ещё лучше было бы поменяться с Амброузом Шипуэллом местами, чтобы он мучился невыносимыми ежемесячными болями, выполнял мою работу, помогал с неблагодарными крысёнышами в школе и чтобы ему говорили, что в будущем ему только и остаётся, что пойти в услужение.
– Не будь такой скрытной, Пегги, – продолжает он. – В наше время нет ничего страшного в том, чтобы быть шепчущим. Людей вроде тебя в городе даже любят. Все знают, что у тебя есть дар. Готов поспорить, что именно поэтому Блетчли отправляет тебе интересные тела – на случай, если они захотят поболтать!
– Значит, все – идиоты, а ты в особенности! – Я вижу, как Амброуз ухмыляется из-за того, что я вспылила, и показываю ему язык.
Я знаю Амброуза целую вечность. У него нет родителей, но мистер Шипуэлл взял его к себе, и Амброуз вырос в большом доме с видом на реку. Когда мы были младше, то летом целыми днями плавали там и качались на верёвочных качелях над самым глубоким местом рядом с причалом. Странно, что тот, кого ты видел в трусах, теперь стал таким лощёным, напыщенным и строит из себя взрослого. Амброуз давно догадывался о моих способностях, но папа и так с ума сходил оттого, что Салли всё знает, поэтому я держала язык за зубами, и в конце концов Амброуз перестал спрашивать. К тому же он мальчик, причём надоедливый, и я не хотела с ним говорить об этом, но всё-таки очень тяжело держать свой дар втайне от него. А теперь, когда Амброуз работает на Блетчли, всё стало ещё хуже, но ради спокойствия папы я продолжаю изображать полнейшее неведение.
– Как идут дела в вашем заведении? – спрашиваю я. – Так и обводите вокруг пальца ничего не подозревающих людей, предлагая им свои тонко продуманные шарады?
– Твоё нежелание признаться, что у тебя есть дар – это одно, Пегги, но твоя уверенность в том, что все остальные – шарлатаны, это уже просто поразительное тщеславие, – он ухмыляется. – Даже для тебя.
– Я тебя умоляю! – отмахиваюсь я.
– Я серьёзно, Пегги! Я собственными глазами видел то, во что ни за что бы не поверил! – Его глаза горят идиотским восторгом. – Я видел, как духи мёртвых обретают материальную форму, слышал голоса из другого мира, видел, как призраки вселяются в живого человека и говорят его устами!
Я не перебиваю его. Не похоже, чтобы он пытался обмануть меня.
– В салоне? О чём это ты?
– Спиритуалистка, мисс Ричмонд – она может предоставлять своё тело тем, кто уже покинул этот мир, чтобы их близкие вновь ощутили их присутствие или услышали их голос.
– Звучит… странно. И ты своими глазами видел, как она обращалась в мёртвого человека?
Амброуз медлит:
– Ну… нет. Этого она не делает, иначе бы это точно были происки Дьявола.
– Логично.
– Она не обращается, нет – но самая сущность того человека говорит через неё.
– Да неужели!
– Очевидно, что ты ничего в этом не понимаешь, живя в своей захолустной деревушке, – огрызается он. – А мы понимаем. На идиотов мы не похожи, верно?
Я вскидываю бровь. Раньше я не обращала на это внимания, но если какое-то время молчать, то можно услышать дребезжание чужого возмущения. Амброуз – то ещё бессовестное трепло: ему только подавай новые сплетни. Неужели он и правда думает, что таким образом может заставить меня признаться, что у меня есть дар?
С другой стороны, ничто не мешает мне немного повеселиться.
– Амброуз, я когда-нибудь рассказывала тебе про один из первых трупов, который нам доставили из тюрьмы? – спрашиваю я.
– Нет. А что?
Я киваю на перевёрнутое ведро рядом с курятником.
– Садись, и я тебе расскажу, – предлагаю я, и Амброуз повинуется; он подтаскивает ведро поближе ко мне, пока я устраиваюсь на ящике из-под молока и расправляю юбку.
– Как на исповеди в церкви! – говорит Амброуз, усаживаясь на ведро.
Я морщусь при упоминании церкви, неприятная мысль о мистере Тейте невольно проскальзывает в мой разум. Я скорее доверю свою бессмертную душу крысам, которые бегают возле корыта для свиней, чем нашему викарию с неприятным лицом, но только это к делу не относится. Я театрально набираю в грудь воздуха и начинаю:
– Я знала, что нам доставят тело, – повозка проехала мимо, когда я возвращалась из деревни. Я купила ириски, которые так любит папа, и как раз собиралась взять себе одну, но при виде того ящика, подпрыгивающего на ухабах… в общем, меня затошнило от одной мысли о том, что болтается там, внутри. Я бы не очень удивилась, если бы труп вывалился на дорогу прямо передо мной.
– А они были от Бейлис?
– Что?
– Ириски. Они были из лавки Бейлис – такие с коричневой полоской? Я считаю, это самые лучшие…
– Ты хочешь обсудить конфеты?! Серьезно, Амброуз? Это тебе интересно?
– Прошу прощения, мисс Девона. Пожалуйста, расскажите мне подробнее об этом негодяе.
Я цокаю языком на его сарказм.
– В ту ночь я не могла спать, зная, какой злодей лежит у нас в гостиной, менее чем в десяти футах подо мной. Я слышала, что говорили маме люди, которые его привезли. Они сказали, что это было бессердечное чудовище, что он смеялся, когда ему накинули петлю на шею. Ты только представь себе!
– Лучше не буду, – поморщился Амброуз, потирая собственную шею.
– Должно быть, я всё-таки задремала, потому что с криком проснулась. Я посмотрела на щель под дверью моей спальни и успокоилась, увидев тёплый свет от лампы. Но потом я заметила кое-что ещё. В центре жёлтого круга было маленькое чёрное пятно, и оно медленно разрасталось: сначала оно было размером со зрачок, потом с кулак… со ступню. Я хотела закричать, но из горла не вырывалось ни звука, и я беспомощно смотрела, как нечто скользнуло под мою дверь и… исчезло. Я затаила дыхание. Это был кошмар? Но потом я почувствовала какое-то движение. В ногах кровати. Под одеялом. Амброуз, оно было В МОЕЙ КРОВАТИ! – Я искоса поглядываю на Амброуза. Он закрывает лицо галстуком, глупый жирдяй. – Рассказать тебе, как я спаслась от этого отвратительного существа, Амброуз?
Он кивает, причём нижняя губа у него дрожит.
Я тихо постукиваю по ящику, и Волчица, услышав мой тайный сигнал, трётся боком о ногу Амброуза.
Амброуз взвизгивает Он заваливается назад и, растеряв всю свою напыщенность, кучей плюхается на землю; Волчица радостно скачет рядом, а я заливаюсь смехом.
– Волчица, ты так меня напугала! Мисс Девона, ну вы и горазды рассказывать истории! – Он смотрит на меня, развалившись на камнях, и, кажется, подобное положение его совсем не смущает, потому что он спокойно чешет пса под подбородком. Меня раздражает, что Волчица любит этого дурака. Я-то думала, что собаки хорошо разбираются в людях. – Ты решила подшутить надо мной, Пегги? – спрашивает Амброуз.
– Конечно нет! Как ты мог такое подумать?! – негодую я и, предоставив его самому себе, отворачиваюсь и только тогда улыбаюсь. На самом деле я ничего не имею против Амброуза, но, разумеется, не собираюсь ему об этом рассказывать. Очень приятно, когда у тебя есть человек, которого можно помучить, и он всему верит – вот дятел-то.
Но, если уж начистоту, я не до конца выдумала всю историю: это был не первый из наших покойников – но он был последним.
– Каждый имеет право на достойные похороны, – сказала мама после того случая, – но больше никаких тел из тюрьмы.
То же самое она без обиняков заявила мистеру Блетчли, поэтому мне очень любопытно, зачем он пожаловал сегодня. Без веской причины Блетчли не заявится – много лет назад отец ясно дал ему понять, что в нашем доме ему не рады.
На звон опрокидываемого ведра во двор вышли мама и мистер Блетчли, причём последний с нарочито бесстрастным лицом. Обычно он выглядит так, словно хочет всем угодить, поэтому видеть его таким раздражённым непривычно.
– Приятно, что вы, молодые люди, в кои-то веки решили зарыть топор войны. – Его взгляд останавливается на уличном туалете, и он похлопывает себя по животу. – Миссис Девона, не соблаговолите ли вы позволить мне воспользоваться вашими… кхм… удобствами?
– Конечно, – кивает мама. – Это такая честь для нас.
Услышав этот неприкрытый сарказм, я вскидываю бровь. Не знаю, о чём они говорили в доме, но ей явно было неприятно, о чём свидетельствует яркий румянец.
Коллективно устыдившись того, что такой человек, как мистер Блетчли, сейчас будет справлять нужду, мы втроём уходим обратно на кухню. Мама наливает нам с Амброузом по чашке молока, подталкивает к Амброузу бутерброд с салом и беззвучно, одними губами говорит мне: «Веди себя прилично».
Вдруг мне в голову приходит ужасная мысль:
– Ой, мама!
– Что такое, дитя? – спрашивает она. – Ты так побледнела. Пей молоко и успокойся.
– Мои… мои… – я оглядываюсь на Амброуза, но он набивает рот хлебом так, как будто до самого Рождества другой еды не увидит. – Мои тряпки, мама!
– Ты замочила их в ведре и ничем не накрыла? – спрашивает она, и я беспомощно пожимаю плечами. Я действительно не могу вспомнить, а теперь у меня буквально голова кружится от стыда. Через несколько секунд на кухню влетает мистер Блетчли, щёки у него горят, и он с ненужной силой хватает Амброуза за круглое ухо:
– Идём, парень, хватить брюхо набивать. Скоро ты перестанешь помещаться в экипаж. Быстрее, быстрее, нечего рассиживаться. Доброго дня, миссис Девона, мисс Маргарет, – он приподнимает шляпу, даже не взглянув на нас.
– Да, до свидания, милые леди, – говорит Амброуз. – Надеюсь, мы скоро вновь увидимся, может быть…
Но Блетчли не даёт ему договорить, он хватает его за руку и тащит за собой по тропинке за калитку. Он так торопится уйти, что я уверена – будь он в лучшей физической форме, он бы просто перепрыгнул через забор.
– О мама, мне очень жаль, мне так стыдно! Что он подумал?!
Мама хватает меня за плечи, прикосновение её пальцев возвращает меня к реальности. Я ощущаю её дыхание на своей щеке и чувствую слабый, нежный запах фиалковой туалетной воды. Когда я успокаиваюсь, она отпускает мои плечи и обнимает.
– Ну вот, – говорит она, поглаживая меня по волосам. – Он бы всё равно не понял, для чего они. У него никогда не было миссис Блетчли, а если бы и была, ей бы не пришлось каждый месяц заготавливать тряпки. Не тревожься из-за этого.
– Обещаю, это больше не повторится. Я буду аккуратнее…
– Я не это имела в виду, – мама тщательно подбирает слова. – Я хочу сказать, Пегги, что мы не в последний раз доставляем неудобство мужчинам просто потому, что мы женщины.
3
Прошлой ночью мама слышала, как я плачу. Она пришла ко мне в комнату, легла рядом и обняла меня, а я уткнулась лицом ей в щёку, как маленький ребёнок. Мамочка вкусно пахнет холодными сливками, пудрой и туалетной водой, которую продают в маленьких синих бутылочках – они стоят у неё на прикроватном столике и отражают свет, точно стёклышки в калейдоскопе. Мы лежали в темноте, мама гладила мои волосы, её ногти нежно касались моей головы, и приятные мурашки бежали у меня по спине; мама предложила написать Салли письмо.
Хорошая мысль. Надеюсь, это поможет.
Дорогая Салли,
Я и вправду кошмарный друг. Ты была права: ты ни в чём не виновата. Мистер Тейт – злой старый гоблин, у которого изо рта несёт, как у мясника из подмышки. Пожалуйста, можно мы обо всём забудем? Ты права (ещё раз!) – я повела себя совершенно несносно, и мне очень стыдно, что я испортила твою булочку, это было мерзко с моей стороны.
С наилучшими пожеланиями,твой лучший (даже если иногда УЖАСНЫЙ) другПегги Девона.P.S. На прошлой неделе видела Амброуза. Он всё такой же вредный зазнайка.
Я складываю письмо вчетверо, аккуратно запечатываю конверт с надписью: «Салли Хаббард, особняк Клифтон, Бристоль» и убираю его подальше, зная, что я буду дёргаться, как лягушка на сковороде, пока не получу ответа.
Признаюсь: последнее время я стала беспокойнее, чем обычно. Что-то тёмное таилось на самой границе моего ви́дения, пугало меня, тревожило, как будто играло со мной в какую-то жуткую версию «Море волнуется раз…». Размолвка с Салли расстроила меня, в этом нет никаких сомнений, но тут примешивалось что-то ещё. Может, всё дело в том странном визите мистера Блетчли? Или… в чём-то ещё? В чём-то глобальном. Что, если это связано с моим даром? Будь Салли рядом, она бы сказала мне не беспокоиться, пока оно само не найдёт меня, потому что беспокойство ничего не меняет, и громы небесные могут обрушиться на любого, не важно, улыбается он при этом во весь рот или ноет сутками напролёт, а это значит, что нужно радоваться, пока можешь. Из-за того, что теперь некому меня образумить, я скучаю по Салли ещё сильнее.
Но Салли здесь нет, а нечто, что бы это ни было, надвигается. Я должна справляться в одиночку. Нравится мне или нет, но я шепчущая, и я не могу сбежать от себя, да и не хочу, потому что на самом деле это замечательный дар, даже привилегия – быть рядом с духом, когда он уходит. Я не всегда их вижу. Иногда я слышу их, а иногда они не задерживаются в этом мире ни на секунду. Но стоит им пожелать – и я буду рядом, когда они будут сгорать.
Горение. Его шепчущие узнают в первую очередь. Когда человек оказывается на пороге смерти, его дух обретает наибольшую силу. Он сияет ярче, точно пламя только что зажжённой спички.
Вот это время и называется горением. Гори ярко, гори быстро, сгорай.
Сегодня учебный день, поэтому времени на мрачные мысли почти не остаётся. Я знаю, что уже слишком взрослая для школы. По закону учиться нужно лишь до одиннадцати лет, и я училась, хотя большинство местных жителей плевать хотели на это, ведь их больше заботило, когда добывать уголь и собирать урожай. Мы почти не обсуждали мою будущую профессию – за исключением того, что я точно не пойду работать на мистера Блетчли, – но если я вовремя не спохвачусь, то рискую пойти по стопам мамы. Я и так уже помогаю ей с младшими: учу читать, наполнять чернильницы и присматриваю за ними, когда они обедают или играют во дворе. Наверное, могло быть и хуже, но я точно знаю, что могло бы быть намного, намного лучше.
Школа находится на полпути до вершины Ботвик-Хилл, выше остальной деревни и в тени церкви Святой Марии. В ясные дни протекающая через Элдерли река очень красива, она сверкает, переливается, и жизнь в ней не останавливается ни на минуту – даже в сумерках рыбаки при свете фонарей ловят угрей, – а за пределами нашей деревни она, бурлящая, обмелевшая и грязная, впадает в устье реки Северн неподалёку от Чепстоу.
