Девять дней начала света

– Извини… – выдохнула я, мучительно жмурясь от стыда перед этим мальчишкой, у которого гордости и достоинства оказалось побольше, чем у многих взрослых мужчин, – Извини, я не подумала, как это будет выглядеть… Не хотела тебя обидеть.

– Это ты извини, что я так вот на тебя… – торопливо перебил меня Юзеф, – Меня просто все жалеют, потому что я остался родителей, а я не хочу, чтобы меня жалели!

Я хмыкнула и кивнула на свои культи.

– Ну, мне о жалости можно не рассказывать, я про это знаю всё. И не в моём положении кого-то жалеть. Просто у меня другой Айпад есть, а этот и правда просто так валяется, вот и…

Я не договорила и хотела уже подать кресло назад, чтобы убраться прочь и забыть этот позорный для нас обоих эпизод, как страшный сон, но, видимо, Юзефу Айпад действительно был нужен. Он вдруг быстро спросил:

– А можно я его у тебя куплю?

– Что? – изумилась я.

– Куплю! В рассрочку, а? Сразу отдам двадцать тысяч, а остальное выплачу постепенно, до осени? Тогда я рисовать уже сейчас смогу начать! И это не будет…

Он резко замолчал, но так и не прозвучавшее слово я уже слышала. Подачка. Это не будет подачкой. И ведь не возразишь.

– Давай! – согласилась я, чувствуя небывалый внутренний подъём. Не оттого, конечно, что внезапно разбогатела на двадцатку, а потому что между мной и Юзефом больше не было гнетущей неловкости.

А он радостно подпрыгнул на месте, выкрикнул:

– Я сейчас! – и умчался по аллее.

А когда вернулся, купил у меня Айпад, пообещав, что первую цифровую иллюстрацию, созданную с его помощью, посвятит мне.

Своё обещание Юзеф сдержал на следующий же день, причём он не просто посвятил мне свой рисунок, а нарисовал меня, о чём, смущаясь, и сообщил при следующей нашей встрече в саду.

Честно говоря, услышав такое, я не обрадовалась. Не потому что стеснялась быть моделью для художника, а потому что тогда ещё не верила, что двенадцатилетний мальчишка из горного аула может рисовать так хорошо, что мне, глядя на его творчество, не придётся старательно изображать восторг, придумывать какие-то дежурные похвалы, и снова страдать от неловкости.

Но ни изображать, ни придумывать, ни тем более страдать не пришлось, потому что Юзеф оказался не только очень гордым мальчиком, что я уже накрепко уяснила, но и весьма талантливым.

Его рисунок не был идеальным в плане классического понимания живописи, если я хоть что-то в этом смыслю. Он выглядел именно любительским и детским, но я себя сразу узнала, пусть и была изображена небрежно, размашистыми мазками и пятнами. И, что самое неожиданное и даже дерзкое, изображена в момент, предшествующий нашему первому с Юзефом разговору, после того, как обрезала себе волосы садовыми ножницами.

Срезанных волос на рисунке было очень много. Они устилали землю под преувеличено массивными колёсами инвалидного кресла так густо, что казалось, будто оно плывёт по золотистым волнам. А над всем этим возвышалась тонкая фигурка в пастельных тонах, выглядевшая почти невесомой. Моя фигурка. С голыми плечами, на каждом из которых играло по солнечному зайчику, с пушистым облаком кудряшек, торчащих во все стороны после неумелой стрижки, с обращённым к небу одухотворённым профилем… Значит, вот какой тогда увидел меня Юзеф?

Я вдруг поняла, что слишком долго смотрю на рисунок, кажется, забыв даже дышать, а маленький художник нетерпеливо переминается с ноги на ногу рядом с моим креслом.

– Юзеф, это… как-то даже слишком хорошо. Я не такая на самом деле.

– Такая, – серьёзно возразил он, – Я поэтому сразу и захотел тебя нарисовать. Стоял, подглядывал из-за кустов, как дурак. А ты, пока себе волосы резала, смотрела только вверх. Так и нарисовал.

Он выпалил это на одном выдохе, сразу смутился, и засопел, уставившись в землю. А я почувствовала, что краснею и не смела поднять взгляда от рисунка.

Вот такие мы два чудика.

Чтобы прервать неловкую паузу, я вернула Юзефу айпад, и спросила:

– А другие рисунки у тебя есть? Покажешь?

– Другие только в скетчбуках и в альбомах. Этот первый, который я нарисовал на планшете.

– Ну покажи в скетчбуке и в альбомах, – проявила я бестактную настойчивость, но тут же спохватилась, – Если хочешь, конечно!

Юзеф хотел. Так хотел, что его глаза цвета крепкой заварки распахнулись и потеплели. Что и неудивительно, если подумать. Наверняка ведь каждому художнику, да и вообще любому творцу, нужен кто-то, кто оценит его творчество. А кто здесь мог бы оценить рисунки Юзефа? Не Муртазавр же.

И несколько последующих дней мы встречались в саду, в одном из его самых живописных уголков, на скамейке в тени зимней сакуры, и каждый раз Юзеф раскрывал передо мной новый скетчбук или альбом, заполненный своими рисунками, как раскрывают душу. Рисунков оказалось на удивление много, но мне не надоедало смотреть, тем более что свои работы их автор сопровождал интересными комментариями, а порой и целыми рассказами.

– Вот этот козёл жил у наших соседей. Домашний, но совсем как дикий, в горы на несколько дней уходил. Его все собаки боялись! Видишь, какие рога?

– А это сухое дерево недалеко от нашего дома стояло. Я специально внизу человечка пририсовал, чтобы видно было какое оно огромное. Целый баобаб!

– А вот смотри, бочка. Думаешь, просто так? На самом деле у неё целая история! У нас пацаны однажды придумали игру – кататься в бочке с горы… Не с настоящей большой горы, конечно, они же не дураки, а с такого пригорка, он не очень крутой был. И вот один из них залез в бочку, другие её толкнули, она покатилась и вдруг подпрыгнула на каком-то камне. Высоко подпрыгнула! Так, что пацан из неё выпал, а сама бочка выкатилась на дорогу прямо под машину! У нас городок маленький, там машины редко ездят, а тут откуда-то целый грузовик! Бочка от удара на обочину улетела и развалилась, но перед этим как будто специально пацана из себя вытряхнула. Вроде как спасла. И за это я решил её нарисовать.

Я никогда не была в Таджикистане. Много где побывала и во время путешествий с отцом в детстве, и после встречи с Великим Червём во время своего всемирного медицинского турне, но не в Таджикистане, о чём жалела теперь, когда с рисунков и слов Юзефа эта страна представала передо мной суровым горным краем, полным красот и приключений.

Людей Юзеф рисовал в удивительной манере, которая пленила меня с первого взгляда. Вроде просто россыпь разноцветных точек, мазков и клякс, а приглядишься, – и тебе лукаво усмехается смуглый усатый старик в выцветшей на солнце тюбетейке.

– Мой дедушка.

Так постепенно из рисунков и коротких рассказов я узнала о Юзефе, если не всё, то очень многое. Посиделки под сакурой сблизили нас, мы и сами не заметили как непозволительно много времени для людей из столь разных сословий стали проводить вместе.

А вот Муртазавр заметил.

Несколько раз я видела его, пристально и странно глядящим на нас то с конца аллеи, то из-за деревьев. Он ни разу не подошёл и ничего не сказал, но не приходилось сомневаться в том, что разговор с Юзефом об этом у него ещё будет. Впрочем, я особо не беспокоилась, ведь мы не делали ничего плохого.

На пятый день наших встреч альбомы, скетчбуки, и просто разрознённые листы и обрывки бумаги с рисунками у Юзефа закончились. И, кажется, мы оба растерялись от этого, потому что уже привыкли к нашим встречам, к неспешным и доверительным разговорам в тени сакуры, к другу другу, в конце концов. Мы уже тогда были друзьями, хоть ещё и не понимали этого.

Юзеф бережно закрыл последний альбом, погладил пожелтевшую от времени обложку и сказал, не поднимая глаз:

– Ну вот. Это первый альбом, который я закончил, ещё мелкий тогда был. А всё, что нарисовал ещё раньше, уже не сохранилось. Только дома мои рисунки на стенах висят, их я для бабушки с дедушкой оставил.

Его голос потускнел и я торопливо спросила первое пришедшее в голову, лишь бы не допустить паузы, во время которой каждый из нас мог бы задуматься о чём-то своём невесёлом.

– Ты им звонишь? Дедушке с бабушкой?

– Конечно. И я им звоню, и они мне. Почти каждый день.

– А в гости почему не поедешь? Каникулы же.

– Работаю же, – в тон мне ответил Юзеф и покосился удивлённо, будто услышал невесть какую глупость. Ну да, откуда мне, мимозе тепличной, знать про необходимость работы…

– Мне раньше нравилось возиться с растениями в саду, – рассказала я, словно пытаясь оправдаться, – У нас садовника тогда не было, всё само по себе росло. Кусты никто не стриг, а цветы я сама поливала. На деревья лазила за яблоками и черёмухой, здесь такие заросли были! Но однажды папа ландшафтного дизайнера пригласил, он тут всё покромсал и переделал. Да и всё равно тогда я ничего делать в саду уже не могла…

При последних словах я невольно опустила глаза на свои культи, и заметила, что Юзеф смотрит туда же. И почти сразу он, не дав мне времени на смущение, спросил:

– Что случилось с твоими ногами?

Никто и никогда не задавал мне этого вопроса. Никто и никогда даже не подавал виду, что замечает моё увечье. Никто и никогда не давал мне понять, что я не такая, как все. Никто и никогда.

Поэтому теперь от неожиданности и изумления я не успела сделать вид, будто не поняла этого вопроса или не услышала его. А может быть, просто не захотела. И ответила так же прямо и честно:

– Великий Червь откусил.

Юсик сбегал на кухню дважды. Сначала принёс кофейник и чашки (не тот кофейник и не те чашки, которые Татьяна подала нам с отцом в столовую, а попроще), потом корзинку круассанов (круассаны те самые, уже остывшие, но от этого не менее вкусные), и мы сели завтракать, наблюдая за тем, как неспешно солнце взбирается вверх по небосклону.

– Только бы облака не набежали! – пробормотал Юсик и я подумала, что наверняка вопрос облаков заботит сейчас многие учёные умы по всей Земле, ведь вряд ли когда-нибудь ещё Солнце так тревожило человечество, как сегодняшним утром. И не знаю, как другим, а нам нынче повезло – небо Подмосковья оставалось безупречно чистым от горизонта до горизонта.

– На форуме все переругались, – сообщила я Юсику, дожевав первый круассан, – Одни говорят, что это хана всему, другие, что фигня.

– Какая же фигня, если вспышки класса Икс? – буркнул Юсик, – Это будет даже не событие Кэррингтона, а похлеще.

Я наморщила лоб, вспоминая всё, что знала об упомянутом событии, и возразила:

– Да нет, тогда тоже были вспышки класса Икс.

Юсик посмотрел на меня с сомнением, но спорить не стал, помня о том, что среди нас двоих именно я являюсь главным знатоком Солнца, поскольку имею возможность вести наблюдения днём, в те часы, когда Юсику приходится либо посещать школу, либо работать.

В задумчивом молчании мы допили кофе и сидели теперь над пустыми чашками, почему-то не решаясь ни приступить к наблюдениям, которых ещё недавно так жаждали, ни нырнуть в интернет за свежими новостями и чужими реакциями. Я думала о предстоящем разговоре с отцом и не знала как его начать. Отец, мягко говоря, был далёк от небесных наук, а к моему увлечению ими относился как к легкомысленному хобби, которое со временем должно остаться в прошлом, уступив место более серьёзным и практичным вещам. Захочет ли он вообще слушать мои разговоры про Солнце? Особенно после того, как я сегодня утром не захотела слушать его?

Как выяснилось, Юсик тоже думал о предстоящем разговоре с дядюшкой, правда в ином ключе.

– Дядя Муртаза говорит, что я фигнёй страдаю. Постоянно бурчит, типа лучше бы в зал лишний раз сходил. Ну посмотрим, что он теперь скажет, когда станет ясно, что не такое уж это бесполезное занятие.

Я, честно говоря, сомневалась, что на Муртазавра наше предупреждение о солнечной активности произведёт большой эффект. Такие люди, как он, обычно реагируют на опасность уже по факту, а не заранее. Да и как тут реагировать? Это ведь даже не война, от которой можно спрятаться в бомбоубежище или сбежать в другую страну. Солнце везде и всем светит одинаково, вот только теперь это звучит не как утешение, а как угроза.

Я невольно опять скосила глаза за окно. Солнце светило и сейчас. Оно уже поднялось над садовыми кронами, золотило ещё голые после зимы ветви деревьев, бросало косые лучи на крышу дома. Но не было в этом свете ничего зловещего, даже после сегодняшних новостей – не было. И это ободрило меня. Я даже слегка встряхнулась, расправила плечи, зачем-то заглянула в опустевший кофейник, и сказала Юсику:

– Ну что? Ни дождика, ни снега?

Он с готовностью вскочил, подставил мне пятерню.

– Ни пасмурного ветра!

Я ударила по ней, и мы, хором затянув:

– В полночный безоблачный час! – начали привычные приготовления к наблюдениям.

Платформа под телескопом ожила, послушная приведённому в действие механизму, двинулась вверх. Створки стеклянного купола над нашими головами с гудением электроприводов раздались в стороны. В обсерваторию хлынула апрельская прохлада.

– Распахивает небо сверкающие недра! – не прекращая петь, я направила кресло к комоду, из которого выхватила заранее приготовленную толстовку с капюшоном, начала натягивать через голову, из-за чего пришлось всё -таки замолчать. Но Юсик закончил куплет без меня.

– Для зорких и радостных глаз!

Это была песня звездочёта из старого фильма “Про Красную шапочку”. Мы исполняли её каждый раз перед началом наблюдений, сделали своим гимном, доброй приметой. Повелось такое с тех пор, как Юсик случайно вспомнил диалог звёзд из припева и озвучил мне его в лицах, во время одной из наших первых совместных ночёвок у телескопа. Мне так понравилось, что я тут же загуглила полный вариант песни. Мы прослушали её два раза подряд, на третий стали подпевать, на пятый выучили наизусть, а потом уже затягивали при каждом подходящем случае. А как не затягивать? В незамысловатой на первый взгляд детской песенке говорилось именно о том, что нам обоим было неизмеримо дорого. Говорилось простыми словами, сказочно и красиво, хотя казалось бы, какое отношение к такой серьёзной и точной науке, как астрономия, имеют строки о медведе, который по Луне едет на слоне? А вот цепляло же, до мурашек по коже, до щипания в глазах.

Порой, когда ко мне из прошлого снова подступала чёрная тоска, словно сгусток той самой подземной тьмы, в которую навсегда канула хорошенькая девочка на стройных ножках, я шептала песенку звездочёта, как молитву, и тьма отступала перед мерцающими переливами манящей млечной дороги из её припева.

– Юль, всё готово! – позвал Юсик с платформы.

Я толкнула колёса кресла, заранее вытягивая руки вперёд и вверх. Юсик привычно ухватил меня за них, приподнял, помог устроиться на сделанном по специальному заказу сидении, напоминающем седло на колёсиках, и вместе с ним придвинул к телескопу. Не к огромной трубе, ради которой здесь всё и обустраивалось, а к другому телескопу гораздо меньших размеров, стоящему рядом на треноге. Его можно было бы и не заметить на фоне могучего собрата, если бы не яркий корпус – золотой, как полуденные солнечные лучи. И это неспроста, ведь и сам телескоп тоже был солнечным, спроектированным и созданным для наблюдений исключительно за нашим главным светилом. Он, бывший последней моделью знаменитой серии хромосферных телескопов ""Коронадо" СоларМакс" появился у меня с год назад, когда я всерьёз увлеклась именно солнечными наблюдениями. И пусть стоил уже поменьше внедорожника (тем более что автомобили в этот же год почему-то вдруг резко подорожали) но тоже немало. Сам отец согласился на эту покупку, мягко говоря, без восторга, скорее с плохо скрытым раздражением. К тому времени он уже не воспринимал мою страсть к астрономии с прежним энтузиазмом, уже не считал её тем, что вернуло его искалеченной дочери интерес к жизни, и уже заговаривал о том, что пора бы мне перерасти это увлечение, чтобы начать думать о делах земных. Но за золотой мой “”"Коронадо" я всё равно была ему бесконечно благодарна.

Юсик уступил мне первенство наблюдения и вовсе не потому, что всегда был таким галантным и покладистым, просто, как я уже говорила, из нас двоих именно я являлась фанаткой и знатоком Солнца, сам же Юсик больше интересовался глубоким космосом.

– Благодарю, коллега, – солидно сказала я ему.

И, зажмурив один глаз, прильнула к окуляру.

Вы когда-нибудь видели Солнце? Конечно, любой человек, услышавший этот вопрос, ответит на него утвердительно. А я скажу – нет. Вы не видели Солнца. Никогда в жизни не видели, если только не имели возможности, как я сейчас, смотреть на него через блокирующие фильтры хромосферного телескопа. В любом другом случае вы видели лишь солнечный свет. Помню, как я сама была поражена и даже испугана, узнав, что если Солнце вдруг погаснет, мы ещё целых восемь минут и двадцать секунд об этом не узнаем, потому что ровно столько времени требуется солнечному свету для того, чтобы достичь Земли. И мы, привыкшие принимать солнечный свет за само Солнце, будем думать, что это оно и есть.

Но на самом деле Солнце совсем не такое. Солнце – это не плоская слепящая окружность в небе, разбрасывающая вокруг себя снопы лучей. Солнце – это шар. Огромный выпуклый шар цвета вулканической лавы. Шар, чья раскалённая поверхность волнуется, как океан, и переливается, как тлеющие угли. Солнце никогда не находится в покое. Ежесекундно оно воспроизводит само себя в бесконечном процессе ядерного синтеза, чья мощность в миллионы раз превышает любые существующие мощности на Земле.

И единожды увидев грозный лик Солнца таким, какое оно есть на самом деле, не скрытым за собственным сиянием, не замаскированным весёлым голубым цветом земного неба, вы уже больше никогда не обманетесь на его счёт. Как перестала обманываться и я, впервые посмотрев на наше светило через линзы и фильтры своего нового телескопа “”"Коронадо", сразу и навсегда поняв и приняв непреложную истину – передо мной Бог.

Тот самый Бог, в честь которого люди тысячелетиями возводили храмы, мечети, синагоги, капища, пирамиды, и курганы. Тот самый Бог, во имя чьё приносили жертвы, вели войны и вершили геноцид. Тот самый Бог, в спорах о природе которого, сломали тысячи копий тысячи светлых умов… И все они оказались неправы, потому что Бог – вот он! Всегда у всех на виду, ослепительный и единственный. Свет наш. Тепло наше. Центр притяжения мира нашего. Сияющий, недосягаемый, грозный, всемогущий, и равно не обделяющий своей милостью ни самую ничтожную букашку в траве, ни величайшего из существующих когда-либо вершителей человеческих судеб.

И каждый последующий раз, когда я через преломления оптических линз смотрела в глаза Богу, был как первый. Да и разве можно к этому привыкнуть?

Но сегодня моё дыхание участилось не только из-за трепета перед величием Господним, но и от страха. Потому что на пылающей и волнующейся поверхности его слепящего лика плавали чёрные пятна. Как метастазы подземной тьмы. Как червоточины. Как будто сам Великий Червь оставил на нём свои зловещие отметины.

Мальчик Юзеф стал не только первым и единственным человеком, который прямо спросил меня о том, что случилось с моими ногами, но и первым, кому я об этом рассказала. Рассказала там же, в саду под зимней сакурой, где мы до этого смотрели его последний, заполненный ещё совсем детскими рисунками, альбом.

– Великий Червь откусил, – сказала я и не сразу посмотрела на Юзефа, ожидая удивлённых вопросов.

Но их не последовало. А когда я всё-таки подняла глаза от своих прикрытых пустыми штанинами культей и встретила взгляд глаз цвета крепкой заварки, то увидела в них только спокойное понимание.

Так же спокойно и понимающе Юзеф уточнил:

– Великий Червь – это из книги про метро? По ней ещё игры есть, да?

Мне стало страшно. Показалось вдруг, что этот смуглый мальчишка с вихрами чёрных, как смоль, волос, каким-то образом проник в мою голову и увидел там самое затаённое, то, о чём не мог знать ни один человек, ведь я никому никогда не говорила про Великого Червя. Никогда даже не произносила это словосочетание вслух, и была уверена, что если однажды и произнесу, то понять, о чём идёт речь, всё равно никто не сможет. Тем более вот так, сразу! Но Юзеф понял и в этом было что-то мистическое. Что-то из тех невероятных совпадений, которые спасают жизни и сводят людей вместе на долгие десятилетия.

– Ты играл в "Метро 2033'? – только и выдавила я, но тут же поняла, что сморозила глупость, потому что сама не по разу прошла все игры этой серии, и не могла не знать, что, в отличие от книги, Великий Червь там даже не упоминается.

– Нет, я только книгу читал, – отозвался Юзеф, – Поиграть было бы здорово, но у нас дома не было компьютера. То есть был, но очень старый, на таком не поиграешь.

– Можешь поиграть на моём, – машинально предложила я, всё ещё пребывая в оторопи от неожиданно встреченного понимания.

– А в игре есть Великий Червь?

– Нет, в игре нету. Но всё равно она суперская! Все игры по "Метро" классные.

Однако Юзефа сейчас интересовали не игры. Он снова покосился на мои культи и неловко, словно через силу, сказал:

– Но ведь Великий Червь, он… Он же придуманный. Как он мог откусить тебе ноги?

Да, это был хороший вопрос, уместный и правильный. Но я не знала, как на него ответить. Как озвучить события, память о которых я гоню от себя каждую минуту своей жизни, разделившейся на до и после? Как рассказать о том, чего, если совсем уж честно, и не случилось? О том, что я отчасти сама и придумала, потому что реальность оказалась слишком жестока в своей прозаичности?

Но отец всегда говорил, что если не знаешь, с чего начать, то начинай сначала. Я так и попробовала сделать.

– Меня никогда никуда не отпускали одну. Сначала со мной везде была няня, а потом водитель.

– Из-за того, что тебя могли похитить ради выкупа? – сочувственно спросил Юзеф, и я слегка озадачилась, потому что никогда об этом не думала. Просто так повелось. Другие дети нашего, как выражался отец, круга, тоже нигде не появлялись без сопровождения. Это было одним из правил жизни, вот и всё.

– Наверно. Да и вообще… Папа всегда слишком за меня тревожился.

И это была чистая правда.

Я уже говорила, что являлась последним и поздним ребёнком бизнесмена и политика Льва Тимофеевича Кошурина. Конечно, при его положении и деньгах вполне допускаю, что было у меня разбросано по миру немало единокровных братьев и сестёр, но я о них никогда ничего не слышала. Знала лишь своего старшего брата Андрея, рождённого от первой и единственной законной жены отца. Она умерла ещё до моего рождения, в девяностых. Умерла не своей смертью, и подозреваю, не в последнюю очередь по вине супруга, чей род деятельности был тогда далёк от законного. Брат рассказывал о своей матери, как о доброй и умной женщине, которая имела такое влияние на нашего отца, какого после неё не смогла добиться ни одна из его многочисленных любовниц и сожительниц, включая и мою биологическую родительницу.

Её я не помнила. Она меня, скорее всего, тоже, поскольку моё появление на свет для этой девятнадцатилетней женщины было не более чем попыткой взять на пузо “жирного папика", в лице моего отца. Но не на того напала! Предъявив отцу нежданную беременность уже тогда, когда сроки не позволяли её прервать, мамаша вместо ожидаемого предложения руки и сердца добилась лишь моментального отлучения от олигархического тела вместе с некой суммой "отступных". Сумма эта, надо думать, не оправдала её ожиданий, потому что разочарованная и обозлённая неудачей родительница оставила меня в роддоме, уведомив об этом отца кратким текстовым сообщением.

Не знаю возымело бы это на него ожидаемое действие или нет, не будь СМС продублирована также и моему брату Андрею, которому на тот момент шёл двадцать шестой год. А уже Андрей, характером пошедший, видимо, в мать, и, в отличие от отца, всегда бывший человеком мягким и совестливым, не смог допустить того, чтобы его младшая сестрёнка росла сиротой. Уж не знаю как ему удалось этого добиться, но я была признана Львом Тимофеевичем и принята в его доме на всех правах родной дочери, хотя тест ДНК он наверняка всё-таки сделал, а то и не один.

Разумеется, сам отец мною не занимался, но честно нанял целый штат прислуги, начиная с кормилицы и заканчивая личным педиатром, так что с первых дней жизни я ни в чём не нуждалась и росла как роза под стеклянным колпаком, со всех сторон окружённая трепетной заботой, помноженной на страх перед отцовским гневом. А личного общения с родителем была удостоена лишь после того, как вышла из ясельного возраста и, выражаясь его же словами, была уже человеком. Самому отцу на тот момент подкатывало к полтиннику, и, возможно, именно возраст заставил его стать более сентиментальным и восприимчивым к кровным узам. К сожалению, мой старший брат этого всплеска родительской любви не застал – к тому моменту он третий год жил в Лондоне, где владел вполне успешным бизнесом и в отцовской заботе более не нуждался. Так что тут все сливки достались мне.