Культовая классика. Комплект из 3 книг

– О-о! – воскликнула Эльмира. – О-о! О-о! О-о!

– Ну, это уже ни в какие ворота не лезет! Колдовство меня не интересовало, но теперь я возьмусь за это дело всерьез. Послушайте, сейчас вы стали невидимы! Пока вы тут торчали, я навела на вас порчу. Теперь вы исчезли из виду!

– Ничего подобного!

– Конечно, – призналась ведьма. – Я никогда вас в упор не видела, дамочка.

Эльмира достала карманное зеркальце.

– Вот же я!

Она присмотрелась и ахнула. Она занесла руку вверх, словно собиралась настраивать арфу и щипнула струну. Она подняла ее на всеобщее обозрение. Вот она, Улика № 1.

– У меня никогда не было седых волос вплоть до этой самой секунды!

Ведьма очаровательно улыбнулась.

– Поместите этот волос в банку с водой, и наутро он превратится в земляного червя. Ах, Эльмира, взгляните же на себя, наконец! Все эти годы вы только и делаете, что вините других за свою косолапость и неуклюжие повадки! Шекспира читали? Так вот у него есть ремарки «ШУМ и ГАМ». Так вот это про вас, Эльмира. Шум и гам! А теперь марш домой, а не то я пересчитаю все шишки у вас на голове и предскажу газы на ночь. Кыш!

Она помахала руками в воздухе, словно Эльмира превратилась в облако всякой всячины.

– Боже, сколько же мух расплодилось этим летом! – сказала она.

Она зашла в дом и заперла дверь на крючок.

– Черта подведена, миссис Гудуотер, – сказала Эльмира, скрещивая руки на груди. – Даю вам последний шанс. Снимите свою кандидатуру в Ложе «Жимолость», или будете иметь дело со мной. Завтра, когда я выдвину свою кандидатуру и отберу у вас эту должность в честном бою, со мною будет Том. Хороший, невинный мальчик. Невинность и добрая воля возьмут верх.

– На вашем месте я бы не стал рассчитывать на мою невинность, миссис Браун, – сказал мальчик. – Моя мама говорит…

– Замолчи, Том! От добра добра не ищут! Ты будешь стоять по мою правую руку, мальчик!

– Да, мэм, – сказал Том.

– Мне бы только, – сказала Эльмира, – пережить эту ночь, пока эта дамочка будет лепить мои восковые фигурки и вонзать им в сердце и душу ржавые иглы. Если завтра в моей постели ты найдешь большую сморщенную иссохшую смокву, то будешь знать, кто сорвал плод в винограднике. И пусть миссис Гудуотер президентствует, пока ей не стукнет сто девяносто пять лет.

– Ну почему же, дамочка, – возразила миссис Гудуотер. – Мне сейчас триста пять. В старые добрые времена про меня говорили ОНА.

И она ткнула пальцами в сторону улицы.

– Абракадабра! Абракадабра! Зззз-ЗАМ!!! Ну, как, нравится?

Эльмиру как ветром сдуло с веранды.

– Завтра! – закричала она.

– Пока, пока, дамочка! – сказала миссис Гудуотер.

Том шагал вслед за Эльмирой, пожимая плечами и сметая с тротуара муравьев.

Перебегая подъездную дорожку, Эльмира истошно завопила.

– Миссис Браун! – вскрикнул Том.

Автомобиль, выезжавший задним ходом из гаража, переехал большой палец на ноге Эльмиры.

* * *

Посреди ночи у Эльмиры Браун разболелась ступня. Она встала и спустилась в кухню поесть холодной курятины и составить аккуратный и до боли исчерпывающий список всякой всячины. Во-первых, прошлогодние болезни. Три простуды, четыре легких несварения, одно вздутие живота, артрит, люмбаго, как ей показалось, подагра, тяжелый бронхиальный кашель, астма в начальной стадии, пятна на руках и в придачу абсцесс полукружного канала, из-за которого она шаталась, как пьяная мошка, ломота в пояснице, головная боль и тошнота. Лекарства ей обошлись в девяносто восемь долларов семьдесят восемь центов.

Во-вторых, вещи, разбитые в доме за последние двенадцать месяцев: две лампы, шесть ваз, десять тарелок, одна супница, два окна, один стул, одна диванная подушка, шесть стаканов и хрустальная призма от люстры. Всего убытку: двенадцать долларов десять центов.

В-третьих, ее боли этой ночью. Болел палец ноги, по которому проехала машина. Расстройство желудка. Спина не сгибается, ноги лихорадочно пульсируют. Глазные яблоки – словно комки горячей ваты. Привкус на языке, как от пыльной тряпки. В ушах перезвон. Издержки? Она спорила сама с собой, возвращаясь в постель.

Десять тысяч долларов за личные страдания.

– Попытайся все уладить во внесудебном порядке, – сказала она вполголоса.

– Что? – спросил муж спросонья.

Она легла в постель.

– Просто я отказываюсь умирать.

– Что такое? – спросил он.

– Я не умру! – сказала она, глядя в потолок.

– Это я всегда и говорю, – сказал ее муж, поворачиваясь на бок, чтоб удобнее было храпеть.

* * *

Утром миссис Эльмира Браун встала спозаранку и сходила в библиотеку, потом в аптеку и вернулась домой, где занялась перемешиванием всяческих химикалий, когда ее муж Сэм пришел в полдень домой с пустой почтовой сумкой.

– Обед в леднике.

В большом стакане Эльмира взбалтывала зеленоватую кашицу.

– Боже праведный! Это еще что такое? – изумился муж. – Молочный коктейль, выставленный на солнце лет на сорок? Плесень?

– Магия против магии.

– Ты что, собираешься это пить?

– Перед тем как отправлюсь в Дамскую ложу «Жимолость», где меня ждут великие дела.

Сэмюэль Браун понюхал варево.

– Послушай моего совета. Сначала поднимись по этим ступенькам, потом только пей. Что там намешано?

– Снег с ангельских крыльев, а на самом деле – ментол для остужения сжигающего адского пламени. Так сказано в этой библиотечной книге. Сок свежего винограда с лозы для ясности мысли перед лицом мрачных видений. А также ревень, винный камень, белый сахар, яичный белок, родниковая вода и бутоны клевера, напитанные доброй силой земли. Продолжать можно до вечера. Все тут записано. Добро против зла. Белое против черного. Я не могу проигрывать!

– О, ты, конечно, победишь, – заверил ее муж. – Только как ты об этом узнаешь?

– Думай только хорошее. Я иду за Томом – он мой оберег.

– Бедный мальчик, – сказал муж. – Как ты говоришь, невинное создание, которому суждено быть разорванным на куски на этой дешевой распродаже в Ложе «Жимолость».

– Том выживет, – сказала Эльмира и, прихватив с собой стакан булькающей бурды, спрятала его в коробку из-под овсянки, вышла из дверей, не зацепившись платьем, не порвав новые чулки за девяносто восемь центов. Осознав происходящее, Эльмира с воодушевлением прошла всю дорогу до дома, где ее дожидался Том в белом летнем костюмчике, как она ему велела.

– Ух ты! – сказал Том. – Что это у вас в коробке?

– Судьба, – сказала Эльмира.

– Будем надеяться, – сказал Том, опережая ее на два шага.

* * *

В Ложе «Жимолость» многочисленные дамы гляделись в зеркальца и оправляли юбки, спрашивая друг друга, не проглядывает ли нижнее белье.

В час дня миссис Эльмира Браун поднялась по ступенькам в сопровождении мальчика в белых одеждах. Он держался за нос и щурился, чтобы хотя бы одним глазом видеть, куда он ступает. Миссис Браун оглядела толпу, затем коробку из-под овсянки, сняла с нее крышку, и у нее перехватило дыхание. Она вернула крышку на место, не пытаясь ничего выпить. Она прошествовала в глубину зала в сопровождении тафтяного шелеста, и все дамы перешептывались ей вслед.

Она уселась с Томом в задних рядах, и Тому было тошно, как никогда. Один его открытый глаз глядел на толпу дам и больше не закрывался. Сидя на своем месте, Эльмира извлекла свой эликсир и медленно выпила.

В половине второго президент миссис Гудуотер громыхнула председательским молотком, и все дамы, за исключением пары десятков, прекратили разговоры.

– Уважаемые дамы, – провозгласила она поверх моря шелков и кружев, увенчанных то тут, то там белыми или серыми шляпками. – Настала пора выборов. Но прежде чем начать, я полагаю, миссис Эльмира Браун, супруга нашего выдающегося графолога…

По залу пробежало хихиканье.

– Что значит «графолог»? – Эльмира дважды толкнула Тома локтем.

– Не знаю, – отчаянно прошептал Том, зажмурив глаза, ощущая, что локоть возник из тьмы.

– …супруга, как я сказала, нашего выдающегося почерковеда, Сэмюэля Брауна… (хохот в зале)… из Почтовой службы США, – закончила миссис Гудуотер. – Миссис Браун хочет поделиться с нами своими соображениями. Миссис Браун?

Эльмира встала. Ее стул опрокинулся и грохнул, как медвежий капкан. Она подскочила на целый дюйм и закачалась на каблуках, которые заскрипели, словно собирались в любой момент рассыпаться в прах.

– Мне есть что сказать, – промолвила она, удерживая в одной руке пустую коробку из-под овсянки и Библию.

Другой рукой она вцепилась в Тома и рванулась вперед, расталкивая чужие локти и бурча: «Смотрите, куда идете! Полегче, вы там!» – чтобы дойти до сцены. Обернулась, опрокинула стакан с водой, разлив ее по столу. И при этом наградила колким взглядом миссис Гудуотер, которой пришлось вытирать разлитую влагу крошечным платочком. Затем с затаенным торжеством Эльмира достала опустошенную склянку из-под зелья, продемонстрировала миссис Гудуотер и прошептала:

– Вы знаете, что в ней было? Теперь ее содержимое во мне, дорогая. Я внутри магического круга. Ни одно лезвие не протиснется, ни один топор не прорубит.

За всеобщим гомоном дамы ничего не услышали.

Миссис Гудуотер кивнула, воздела руки ввысь, и воцарилась тишина.

Эльмира держалась за руку Тома, а тот морщился, зажмурив глаза.

– Дорогие дамы, – сказала Эльмира, – я вам сочувствую. Я знаю, через что вы прошли за эти десять лет. Я знаю, почему вы голосовали за миссис Гудуотер. Ведь у вас сыновья, дочери, мужья. Вам нужно сводить концы с концами. И вам не по карману скисшее молоко, падающий хлеб, плоские, как колеса, коржи пирогов? Вам же не хотелось, чтобы у вас в доме на три недели поселилась свинка, ветрянка и коклюш в придачу? Вам же не хотелось, чтобы ваш муж разбился на автомобиле, чтобы его ударили током высоковольтные провода за городом? Но теперь с этим покончено. Вы можете выйти на свободу. Довольно изжог и прострелов, ибо я пришла с доброй вестью и собираюсь изгнать ведьму, которая у нас завелась!

Все стали озираться по сторонам, но никакой ведьмы не обнаружили.

– Это ваш президент! – воскликнула Эльмира.

– Это – я! – Миссис Гудуотер помахала всем рукой.

– Сегодня, – тяжело дыша, сказала Эльмира, хватаясь за стол, чтобы устоять на ногах, – я пошла в библиотеку. На поиски противоядия: как избавляться от тех, кто нас эксплуатирует. Как заставить ведьму убраться восвояси. И я выяснила, как отстоять свои права. Я чувствую, как во мне нарастают силы. Я вобрала в себя магию всевозможных полезных кореньев и химикалий. Я… – Ее качнуло, она запнулась и моргнула. – У меня есть винный камень и… белая ястребинка, молоко, прокисшее под лунным светом, и…

Она умолкла и призадумалась. Сомкнула губы, и в глубине ее души возник тонюсенький голосок и стал подниматься, чтобы выйти из уголков ее рта. Она закрыла глаза на мгновение, чтобы поискать, куда девались силы.

– Миссис Браун, вам плохо? – полюбопытствовала миссис Гудуотер.

– Мне хорошо! – медленно ответила миссис Браун. – Я приняла морковного порошка и мелко нарезанного корня петрушки, ягод можжевельника…

Она опять умолкла, словно некий голос сказал ей «МОЛЧИ», и стала разглядывать все лица вокруг.

Она заметила, что зал стал медленно поворачиваться сначала слева направо, потом справа налево.

– Корни розмарина и цветки лютика… – промолвила она весьма туманно.

Она отпустила руку Тома. Тот открыл один глаз и взглянул на нее.

– Лавровый лист, лепестки настурции… – произнесла она.

– Может, вам лучше присесть, – предложила миссис Гудуотер.

Одна сидевшая сбоку дама подошла и распахнула окно.

– Сухие орехи катеху, лаванда и семечки райских яблочек, – сказала миссис Браун и остановилась. – А теперь давайте, не медля, проведем выборы. Нужно голосовать. Я подсчитаю голоса.

– Что за спешка, Эльмира, – сказала миссис Гудуотер.

– Так надо.

Эльмира сделала глубокий дрожащий вдох.

– Помните, дамы. Забудем страх. Поступайте, как вам всегда хотелось. Голосуйте за меня, и…

Зал опять задвигался, вверх, вниз.

– Неподкупность правления. Все, кто за то, чтобы президентом была миссис Гудуотер, скажите «Да».

– Да, – сказал весь зал.

– Все, кто за миссис Эльмиру Браун? – сказала Эльмира слабым голосом.

И сглотнула слюну.

Мгновение спустя ее голос прозвучал в одиночестве.

– Да, – сказала она.

Она в растерянности стояла на трибуне.

Зал до краев заполнила тишина. И в этой тишине миссис Эльмира Браун исторгла квакающий звук. Она приложила руку к горлу. Повернулась и затуманенными глазами посмотрела на миссис Гудуотер, которая как бы между прочим достала из сумочки восковую куколку, утыканную ржавыми канцелярскими кнопками.

– Том, – сказала Эльмира, – проводи меня до дамской комнаты.

– Да, мэм.

Они зашагали, затем заторопились и, наконец, побежали. Эльмира неслась впереди по проходу между рядами, рассекая толпу… Она домчалась до двери и направилась влево.

– Стойте, Эльмира, направо, направо! – закричала миссис Гудуотер.

Эльмира повернула влево и исчезла.

Раздался грохот съезжающего по желобу угля.

– Эльмира!

Дамы забегали, как баскетбольная команда девочек, сталкиваясь друг с другом.

Только миссис Гудуотер шла по прямой.

Она обнаружила Тома, вцепившегося в балюстраду и смотрящего вниз, в лестничный пролет.

– Сорок ступенек! – простонал он. – Сорок ступенек до самого низа!

* * *

Впоследствии, спустя месяцы и годы, рассказывали, как нетрезвая Эльмира Браун на своем долгом пути вниз пересчитала все до единой ступеньки. Утверждалось, в начале падения она была недужна до бесчувствия, отчего ее скелет будто обрезинился, и она как бы покатилась клубочком, вместо того чтобы подскакивать, стукаясь об каждую ступеньку. Она приземлилась на лестничной площадке, хлопая глазами, избавившись по пути от всего, что ее отягощало. Естественно, синяки и ссадины испещрили ее, как татуировка. Но зато ни тебе вывихнутых лодыжек, ни растянутых запястий. Правда, дня три она странно держала голову, глядя искоса вместо того, чтобы повернуться и посмотреть. Но самое примечательное то, что на месте падения миссис Гудуотер в окружении роя взбудораженных дам орошала слезами голову Эльмиры, положив ее себе на колени.

– Эльмира, я обещаю, Эльмира, я клянусь, ты только выживи, ты только не умирай, слышишь, Эльмира. Послушай меня! Отныне я буду пользоваться магией только в добрых целях. Довольно черной магии, ничего, кроме белой. Теперь всю твою жизнь не будет спотыканий о железных собак и пороги, резаных пальцев, падений с лестниц! Одно блаженство, Эльмира, блаженство, слово даю! Только выживи! Смотри, я вытаскиваю кнопки из куклы! Эльмира, говори со мной! Заговори сейчас же и садись! И поднимайся в зал для нового голосования. Обещаю тебе избрание президентом Дамской ложи «Жимолость» на основании единодушного одобрения. Согласны, дамы?

И тут все дамы зарыдали так, что им пришлось опираться друг на друга.

Том наверху подумал, что там, внизу, случился смертельный исход.

Он уже был на полпути вниз, когда ему встретились дамы, поднимающиеся назад в зал с таким видом, будто они пережили взрыв динамита.

– Мальчик, не мешайся под ногами!

Первой шествовала миссис Гудуотер, смеясь и плача.

Второй – миссис Эльмира Браун, следуя ее примеру.

А за ними двумя поднимались все сто двадцать три члена Ложи, не понимая, возвращаются ли они с похорон или направляются на бал.

Он посмотрел им вслед и покачал головой.

– Больше я им не нужен, – сказал он. – Совсем не нужен.

И, пока они не хватились его, он засеменил вниз по ступенькам, крепко держась за перила.

* * *

– Не знаю, что к чему, – сказал Том. – Короче, в двух словах, дело было так. Дамы все как с ума посходили. Стоят и сморкаются. Эльмира Браун сидит на полу у последней ступеньки, все кости целы, наверное, из желе сделаны. А ведьма рыдает у нее на плече. Потом все поднимаются в зал и ни с того ни с сего – ха-ха-ха. Вот и пойми их. Я скорее руки в ноги!

Том расстегнул рубашку и стянул галстук.

– Магия, говоришь? – спросил Дуглас.

– Магия, да еще какая!

– И ты в нее веришь?

– Да, верю. И не верю.

– Подумать только, что творится в городе! – Дуглас всмотрелся в горизонт, где облака лепили на небе исполинские изваяния древних богов и героев. – Заклятия, восковые куклы, иглы, эликсиры, говоришь?

– Не столько эликсир, сколько отменное рвотное. Блям! Иии-ааа! – Том схватился за живот и высунул язык.

– Ведьмы… – промолвил Дуглас. И таинственно прищурился.

ХХ[19]

И вот настанет день, когда отовсюду слышно, как с веток падают яблоки, одно за другим, то здесь, то там. Потом по три, по четыре, по девять и двадцать, и вот яблоки хлещут, как дождь, стучат, как подковы по мягким темнеющим травам. И ты – на древе последнее яблоко, ждешь, пока ветер медленно расшатает твое гнездо, что на небе, и наземь низринет. И не успеешь удариться оземь, как позабудешь о том, что была когда-то яблоня или яблоки, лето или зелень внизу. И будешь падать и падать во тьму…

– Нет!

Полковник Фрилей спешно открыл глаза, выпрямился в своем кресле-каталке. Выбросил свою холодную руку, чтобы нащупать телефон. Он все еще на месте! И прижал его к груди, моргая.

– Не нравится мне этот сон, – обратился он к своей пустой комнате.

Наконец дрожащими пальцами он поднял трубку, вызвал телефонистку междугородной связи, назвал номер и стал ждать, глядя на дверь, словно в любое мгновение рой сыновей, дочерей, внуков, сиделок и докторов мог ворваться и отобрать у него последнюю роскошь в жизни, которую он позволял своим угасающим чувствам. Много дней (или лет?) назад, когда его сердце вонзалось в ребра и плоть, как кинжал, он слышал голоса мальчишек внизу… как же их звали? Чарльз, Чарли, Чак, да! И Дуглас! И Том! Он вспомнил! Они выкликали его имя внизу в коридоре, но дверь перед ними оказалась заперта, и мальчики повернули назад. «Вам нельзя волноваться», – говорил врач. Никаких посетителей. Никаких, никаких, никаких. И он услышал, как мальчики переходят улицу. И увидел. Помахал рукой. А они помахали ему в ответ. «Полковник… полковник». И вот он сидит в одиночестве с крохотной серой жабой, именуемой сердцем, которое время от времени еле трепыхается то тут, то там в его груди.

– Полковник Фрилей, – сказала телефонистка. – Ваш заказ: Мехико-Сити, Эриксон 3899.

И вот далекий, но бесконечно чистый голос:

– Bueno.

– Хорхе! – вскричал старик.

– Синьор Фрилей! Опять вы? Это же стоит больших денег!

– Ну и пусть! Ты знаешь, что делать.

– Si. Окно?

– Окно, Хорхе, если тебя не затруднит.

– Минуточку, – произнес голос.

И за тысячи миль, из южных краев, из конторского здания, донесся звук шагов, удаляющихся от телефона. Старик подался вперед, прижимая трубку к сморщенному уху, которое заболело в ожидании новых звуков. Поднятие окна.

– Ах, – вздохнул старик.

Звуки Мехико-Сити знойным желтым полднем в распахнутом окне в ожидающей телефонной трубке. Он представил Хорхе, стоящего с трубкой, простертой наружу, навстречу сияющему дню.

– Синьор…

– Прошу, не надо. Дай послушать.

Он слушал гудки множества железных клаксонов, скрежет тормозов, выкрики уличных торговцев, продающих со своих лотков пурпурно-красные бананы и апельсины. Полковник Фрилей начал перебирать ногами, свешенными с кресла, изображая ходьбу. Он зажмурился. С неимоверной силой втянул воздух в ноздри, как бы пытаясь обонять запахи туш на стальных крюках под солнцем, облепленных мухами, словно оболочкой из изюма, запахи каменных переулков, орошенных утренним дождем. Он ощущал солнечный ожог на щетинистой щеке, и ему снова было двадцать пять. Он ходил, разгуливал, смотрел, улыбался, радовался жизни, ушки на макушке, упиваясь красками и запахами.

Стук в дверь. Он поспешно запрятал телефон под полу халата.

Вошла медсестра.

– Привет, – сказала она. – Хорошо себя ведете?

– Да, – раздался механический голос старика.

Он почти ослеп. Потрясение от обыкновенного стука в дверь так на него подействовало, что его мысли все еще витали далеко, в другом городе. Он дождался, пока его мысли вернутся домой. Это обязательно, для того чтобы он был способен отвечать на вопросы, вести себя разумно и вежливо.

– Вот, пришла измерить ваш пульс.

– Не сейчас! – сказал старик.

– Вы куда-то собрались? – улыбнулась она.

Он пристально посмотрел на медсестру. Целых десять лет он нигде не бывал.

– Вашу руку.

Ее жесткие сноровистые пальцы, словно ножки циркуля, прощупали пульс в поисках изъяна.

– Чем вы так взволнованы? – потребовала она объяснений.

– Ничем.

Ее блуждающий взгляд остановился на пустом телефонном столике. И надо же было так случиться, что как раз в этот момент за две тысячи миль отсюда еле слышно протрубил клаксон.

Она извлекла телефонную трубку из-под халата полковника и поднесла к его лицу.

– Зачем вы творите это с собой? Вы же обещали, что не будете этого делать. Вы только себе вредите, разве нет? Взвинчиваетесь, слишком много говорите. Мальчишки скачут…

– Они сидят себе тихонько и слушают, – сказал полковник. – И я рассказывал им такие вещи, о которых они в жизни не слыхивали. Я рассказывал им о буйволах и бизонах. Это стоило того. И меня это не волновало. Я был окрылен и полон жизни. И не важно, погубит меня полнота жизни или нет. Лучше испытывать мгновенные вспышки вдохновения каждый раз. А теперь верните мне телефон. Раз уж вы не разрешаете мальчикам приходить и вежливо сидеть, то я хотя бы смогу говорить с кем-нибудь во внешнем мире.

– Сожалею, полковник. Придется сообщить об этом вашему внуку. На прошлой неделе я не позволила ему отобрать у вас телефон. Но теперь, похоже, я дам ему это сделать.

– Это мой дом и мой телефон. Я плачу вам жалованье! – сказал он.

– Чтобы я помогала вашему здоровью, а не вашим треволнениям. – Она прокатила кресло по комнате. – А теперь в постель, молодой человек!

Из постели он взглянул на телефон и не отрывал от него глаз.

– Я выхожу в магазин на пару минут, – сказала сестра. – И чтобы вам не вздумалось снова позвонить, я спрячу кресло в коридоре.

Она выкатила пустое кресло за дверь. Он слышал, как она звонила внизу с параллельного телефона.

– Неужели она звонит в Мехико-Сити? – недоумевал он. – Нет, не посмеет!

Хлопнула входная дверь.

Он вспоминал прошлую неделю, проведенную здесь, в одиночестве, в этой комнате, и тайные, одурманивающие звонки с континента на континент, истоки, целые страны, утопающие в джунглях, плоскогорья голубых орхидей, озера и холмы… разговоры… разговоры… с Буэнос-Айресом… и… Лимой… и с Рио-де-Жанейро…

Он приподнялся в прохладной постели. Завтра с телефоном будет покончено! До чего же алчным глупцом он был! Он выпростал из постели хрупкие ноги слоновой кости, изумляясь, до чего же они иссохли. Они казались штуковинами, прилепленными к его телу как-то ночью, пока он спал, а его молодые ноги у него отняли и сожгли в печи. С годами большую часть его тела свели на нет: лишили рук, плеч, ног, а ему приделали суррогаты, хрупкие и бесполезные, как шахматные фигурки. А теперь они принялись за нечто более неосязаемое – память. Они пытались обрезать провода, уходившие в прошлое.

Он проковылял по комнате. Схватив телефон, он сполз по стене и уселся на пол. Вызвал телефонистку. Его сердце готово было вырваться из груди и забилось быстрее и быстрее, в глазах потемнело.

– Быстрее! Быстрее!

Выждал.

– Bueno?

– Хорхе, нас прервали.

– Синьор, не звоните больше, – произнес далекий голос. – Звонила ваша медсестра. Сказала, что вы очень больны. Я должен повесить трубку.

– Хорхе, нет, прошу тебя, – взмолился старик. – В последний раз. Послушай меня. Завтра они отберут у меня телефон. Я больше никогда не позвоню.

Хорхе молчал.

Старик продолжал:

– Ради всего святого, Хорхе! Ради нашей дружбы, ради старых добрых дней! Ты не представляешь, что это значит для меня. Ты мой сверстник, но ты можешь ДВИГАТЬСЯ! А я не двигался с места десять лет!

Он выронил трубку и с трудом ее подобрал. Боль сдавила грудь.

– Хорхе, ты еще на линии?

– Это в последний раз? – спросил Хорхе.

– Обещаю!

За тысячу миль трубку положили на стол. Снова со знакомой отчетливостью прозвучали шаги, замерли, и наконец подняли раму.

– Слушай, – прошептал себе старик.

И он услышал тысячу людей под другим солнцем и еле слышный перезвон шарманки, наигрывающей «Маримбу», – ах, какая славная танцевальная мелодия.

Старик смежил веки и поднял руку, словно чтобы сфотографировать старинный собор, и его туловище налилось плотью, помолодело и ощутило под ногами раскаленную мостовую.

Он хотел сказать:

– Вы все еще там, правда? Вы, жители города в час ранней сиесты, когда закрываются магазины и мальчишки-продавцы лотерейных билетов выкрикивают «Lotereia nacional para hoy!»[20]. Даже не верится, что когда-то я бывал среди вас. Когда покидаешь город, он становится вымыслом. Любой город, будь то Нью-Йорк или Чикаго со всеми жителями, на расстоянии становится невероятным. Точно так же, как я невероятен здесь, в Иллинойсе, в городишке у тихого озера. Все мы невероятны друг для друга потому, что мы не вместе. И как приятно слышать звуки и знать, что Мехико-Сити все еще есть и его жители двигаются и живы…