Я стану твоим врагом

Ольга Погожева

Я стану твоим врагом

ПРОЛОГ

К полудню войско достигло окрестностей Пратта, и командующий отдал приказ разбить лагерь. На рассвете состоится решающая битва их и без того затянувшейся войны: пограничный город Пратт играл роль не меньшую, чем столицы двух осколков некогда общей империи – Аверона и Валлии. Крепость Пратта, принадлежавшая, согласно древнему уговору, валлийцам, уже не первую сотню лет являла собой лакомый кусок для агрессивного, цепкого Аверона. Падет Пратт – и путь на столицу Валлии будет открыт.

Аверонский командующий Магнус, или Синий барон, как называли его при дворе, проводил финальный осмотр собственных войск. Ничто не внушало беспокойства – бойцы, хоть и устали после перехода и последних сражений, всё же собраны и злы на противника, оружие в полной боевой готовности, провианта хватало – ведь не варвары же они, как эти валлийцы, которым порой приходится есть собственных коней, чтобы не сдохнуть с голоду. Магнусу не к чему было придраться, а ведь это его словами подстегивала свою армию их императрица – нет предела совершенству!

И всё же Синий барон был недоволен. Многолетний опыт не позволял игнорировать повисшее в воздухе напряжение. И это нельзя назвать признаком победы. Солдаты были злы – да. Но вот победы они уже не хотели. Только мести.

Война затянулась. Четыре года волны агрессии раскатывались то по Аверону, то по Валлии, унося жизни, калеча судьбы, разрушая поселения и города. Дважды они брали столицу Валлии, Галагат, и дважды теряли. Если они возьмут их в третий раз – валлийцы не устоят. Но и Аверон был измучен и высосан войной. Валлийцы не раз подходили к их столице, и, хотя взять её им не удалось, разрушения оказались чудовищными. Этот дикий народ не признавал ни чужих законов, ни чужих святынь.

Это война, и Магнус никого не винил. Война никогда не меняется. И люди – тоже. Командующий войсками Аверона уже давно не видел правды ни в словах императрицы, ни в чужих лозунгах. Война стирает границы, убивает старые идеалы – чтобы родить новые. Вот только увидят ли они, как засияет это новое солнце правды, доживут ли… или…

– Магнус, – позвал его женский голос, и командующий чуть повернул голову, давая понять, что слышит, но в то же время продолжая рассматривать горизонт – там, где раскинулись луга Пратта, там, где ждал их противник. – Тебе нужно отдохнуть. Ночью построение, станет не до сна.

– Я не смогу уснуть.

– Магнус. Пожалуйста.

Командующий не выдержал и усмехнулся: таким тоном жена разговаривала с их девятилетним сыном Михаэлем, когда тот переставал слушаться. «Михо, – говорила жена твердо, – ты должен съесть этот суп. Это полезно для желудка». Или: «Михо! Я очень прошу тебя. Пожалуйста. Надень шарф!»

– Я соскучился по нашему сыну, – тихо признался Магнус, поймав руку жены. Конь под всадницей всхрапнул, но с места не тронулся. – Это безумие, Марион. Это такое безумие – находиться здесь, когда он там… совсем один…

– Магнус, – твердо произнесла женщина, – он не один. С ним наши друзья и слуги, он дома, под надёжной защитой. Даже если с нами что-то случится, ты знаешь, что о нём есть, кому позаботиться. Сэр Кеннет давно считает его своим названым сыном. Михо в хороших руках.

– С нами ничего не случится, – командующий тряхнул головой, сжал пальцы жены. – Слышишь меня, Марион? Ничего…

Марион посмотрела на мужа искоса, но не стала отвечать. Они слишком хорошо знали друг друга, чтобы не распознать страх или ложь. Они прошли всю войну бок о бок, спина к спине – так долго, так невыносимо долго выживая день за днём… Они слишком много сил потратили, чтобы стать теми, кто они есть, чтобы умереть здесь и сейчас.

Магнуса назначили командующим в тридцать пять лет, шесть лет назад – и Марион гордилась мужем по праву, зная, что всё войско уважало и было бесконечно предано молодому, смелому, и в то же время строгому и бескомпромиссному командующему.

Марион вышла замуж в двадцать лет. Отбирая добровольцев среди простолюдинов в войско, молодой офицер Магнус отметил необычайную ловкость, выверенные, точные движения, свидетельствующие о бесспорном воинском таланте, и угрюмую решимость, сквозившую в каждом лёгком, танцующем движении одного из воинов. И лишь когда его имя оказалось внесенным в список отобранных для регулярного императорского войска, воин снял с себя шлем. И Магнус влюбился тотчас, на всю жизнь, изменившуюся в тот самый миг, когда по кожаной кирасе рассыпались длинные пряди волнистых чёрных волос.

Лишь авторитет Синего барона позволил Марион остаться в войске. Его же авторитет заглушил сплетни и слухи, которыми оброс их скоропалительный брак – дворянина и простолюдинки. В иное время после подобного скандала род Синих баронов был бы навсегда изгнан со двора, но в этот раз случилось исключение. Марион сумела защитить императрицу от нападения там, куда не посмели следовать за ней верные телохранители – и с этого момента, заглушенного уже авторитетом императрицы, началась военная карьера леди Марион, Синей баронессы Аверона.

В мирное время Марион сопровождала императрицу при дворе, находясь при ней как личный телохранитель и единственная помощница, способная выполнить самые деликатные, неприятные, а порой и откровенно грязные поручения. В военное время Марион следовала за мужем, выступая вместе с ним впереди войска, находясь рядом в самых ожесточённых и кровавых боях, прикрывая спину и не пропуская ни единого противника мимо себя.

Не секрет, что Магнус любил черноволосую воительницу больше и со страстью, которой никогда не выдавала в себе сама Марион. Она прекрасно понимала, что ей безумно повезло, и Синий барон – гарант её покоя, безопасности и жизни. Решительный, уверенный и трогательно влюбленный в неё дворянин вызывал в ней поначалу теплоту и симпатию, но с годами, с рождением сына симпатия переросла в крепкую родственную связь, в тихую признательность за семейное счастье и лишенную невзгод жизнь, в теплую, как огонь камина, любовь. Магнус и Михаэль стали тем смыслом для закаленной дворцовыми интригами и частыми походами воительницы, который позволял ей с улыбкой думать о будущем и переживать каждый бой, зная, что у неё есть те, кто любят и ждут.

– Езжай к шатру, – велел командующий. – Я скоро.

– Я буду ждать, Магнус, – леди Марион высвободила руку, провела ладонью по давно небритому, заросшему густой бородой лицу. Седина уже пробивалась у командующего Аверона, но он казался ей по-прежнему красивым, как в тот самый день, когда она впервые увидела его горящие восторгом глаза. – Не оставляй меня одну.

Мужчина качнул головой, оглядывая закованную в латы жену. Шлем скрывал стянутые в пучок волосы, оставляя открытыми только обветренные губы и глухие тёмные глаза, взгляд которых даже сейчас, в момент их близости, казался твёрдым и жёстким. Никогда он так не хотел обнять её, как сейчас, никогда, даже в их первую брачную ночь.

– Я не оставлю тебя, Марион. Верь мне. Никогда.

***

На поле брани стоял великий стон, в котором терялся звон оружия, всхрипы обезумевших животных, влажные чавкающие звуки, когда меч или копьё встречались с плотью, и бесконечный гул тысяч голосов, воющих, кричащих, ненавидящих и взывающих.

Марион откинулась назад, на спину своего скакуна, увернувшись от разящего копья, дёрнула поводья, заставляя коня развернуться, двинула ребром щита в круп чужого скакуна. Тот взревел, становясь на дыбы, и женщина пришпорила коня, поднырнув под раскрывшегося врага. Длинный режущий удар, от подмышки до бедра, а затем наотмашь по вздрогнувшей спине… Каждое движение отдавалось болью. Тело, уставшее, отяжелевшее от долгой битвы и собственных лат, подчинялось неохотно, болезненно реагируя на каждое судорожное сокращение мышц, – но подчинялось, подчинялось. За годы сражений, тренировок и жизни, наполненной ежедневными заговорами и опасностями, Марион усвоила главное: расслабляться нельзя. Сожрут противники или подведет собственное тело, почуявшее близость очага – и вот тогда наступит конец. Ни одного лишнего движения, ни одного слова или крика, ничего, что могло бы отвлечь от цели…

Им не победить в этой битве. Валлийцы, хуже подготовленные и истощённые, обладали той звериной волей к победе, той хищной силой, которая не давала сломить их вот уже много сотен лет. Ранее бывшие всего лишь одной из провинций Аверона, свободолюбивые и дикие народы Валлии объединились, чтобы почувствовать вкус свободы от чужого протектората – и уступать столь тяжко вырванную независимую жизнь не собирались. Но и валлийцам тяжело давалась битва. Марион казалось, не раз и не два, что они умрут здесь все до единого – и войска императрицы, и королевское войско Валлии.

Свистнула стрела – у самого уха. Марион крутанулась в седле, выискивая взглядом стрелка. Стреляли прицельно: либо в неё, ведь на её шлеме сиял императорский герб и развивалась синяя лента, либо в Магнуса, сражавшегося впереди войска. На миг их взгляды встретились – Марион и чужого лучника – а затем острая боль в плече и удар, выбивший её из седла.

Она вскочила тут же, перекатившись подальше от своего коня. Стрелок ранил и его тоже, и ошалевшее от боли животное галопом ломанулось через ряды, топча своих и чужих. Марион зашипела, сжимая пальцы вокруг засевшей в плече стрелы – лучник умудрился попасть в зазор между нагрудником и плечевым наручем, – но тут же выпустила черенок и развернулась, всаживая меч в чье-то открывшееся горло. Пригнулась, уходя от удара со спины, двинула щитом назад, в живот нападавшему. И лишь оглянувшись, в свете яркого полуденного солнца она увидела вставшего на дыбы коня Магнуса, сбрасывавшего пронзённого копьём всадника из седла…

– Магнус!!!

Она рванулась сквозь ряды сцепившейся пехоты, отмахиваясь от своих и чужих, мечом, локтями, ногами прокладывая путь к супругу, рухнувшему под ноги сражавшимся солдатам.

Руки уже тянулись к мужу, глаза выхватили сразу всё: хлынувшую ртом чёрную кровь, пальцы, вцепившиеся в копье, погасший взгляд, направленный на врага…

Убийца сидел в седле, выхватив из ножен короткий толстый меч, и Марион метнула кинжал почти не целясь. Тот вонзился в шею вражеского коня, и животное захрипело и рухнуло, погребая под собой седока.

Марион коротко зарычала на вставшего на пути чужого солдата, двинула кованым сапогом в край щита, раскрывая его для удара, и обрушила клинок на незащищенную латами шею. Не дожидаясь, пока тот рухнет, отпихнула в сторону безвольное тело и упала на колени рядом с мужем.

– М-м-ма-а-а…

– Тише, Магнус… тише…

Задыхаясь, глотая собственный солёный пот, смотрела Синяя баронесса на умирающего мужа. Агония продлилась всего несколько секунд, и всё это время, неделимое, незабываемое, страшное и ненавистное, они смотрели друг другу в глаза. Десять лет. Десять лет тихого семейного счастья, понимания, и самой крепкой дружбы, которая может быть между мужчиной и женщиной, занимавшихся одним делом – войной.

А затем взгляд командующего императорским войском Аверона застыл, и Марион поднялась с колен.

– Убийца.

Выбравшийся из-под рухнувшего коня валлиец замер, глядя на неподвижную фигуру перед собой. Вокруг кричали, убивали и умирали люди, и их короткое знакомство – последний миг перед смертельной схваткой – случилось быстро.

Марион видела высокого крупного мужчину, чернобородого, с пронзительным, удивительно ясным взглядом синих глаз. Эти спокойные, чуть насмешливые глаза мигом вернули её к жизни, избавив от отрешенной пустоты смерти. Он издевался над ними! И явно не испытывал ни уважения к противнику, ни благоговения от того, что убил самого командующего аверонской армии. Ни удовлетворения, ни злости, ни ненависти – лишь безмятежность и усталое равнодушие.

И он заплатит, каждой каплей крови – за это безразличие, за смерть её мужа, за эту страшную потерю, за её теперь уже шаткое положение, за отсутствие каких-либо эмоций на до отвращения чистом лице…

Марион обрушила клинок первой, не дожидаясь, пока покалеченный при падении валлиец отыщет отлетевший в сторону меч. Прикрываясь одним лишь щитом от шквала ударов, отступая назад и сильно припадая на раненую ногу, убийца искал свой единственный шанс на спасение. Но прежде, чем его ищущая рука сомкнулась на рукояти чужого меча, очередной удар Марион, кромкой щита в подбородок, отбросил его наземь, и от удара шлем убийцы слетел, явив взору слипшиеся от пота пряди чёрных, как вороново крыло, волос.

Он лежал у её ног почти поверженный, почти мёртвый – и она не стала медлить с ударом. Вот только в последний миг, когда её клинок уже летел в обнажённое горло, мужчина вскинул здоровую ногу вперёд, и от жестокого удара в живот Марион задохнулась, падая наземь, под ноги сражавшимся воинам.

– Бегу-у-у-ут!!! Они бегут!!!

– Валлийцы отступают! Леди Марион! Леди Марион!!!

Её подхватили под локти, вздёргивая на ноги, и мутный взгляд выхватил за спинами своих офицеров и солдат вражеское облачение – и лицо врага, разрубленное острием её так и не достигшего горла клинка…

– Меченый… задержите… меченого…

– Командующий Магнус! Леди Марион, где командующий?!

– Леди Марион?!

В отчаянии смотрела она, как убийца её мужа взбирается на чужого коня, оборачивает к ней окровавленное, искаженное лицо – и даёт шпоры, уходя от погони.

– Нам гнать их? Леди Марион?

– Нет! – гаркнула она, диким усилием заставляя себя действовать. – Нет! Мы отступаем. Командующий Магнус мёртв… Некому вести войско. Мы отступаем!

Ей подвели коня, помогли взобраться в седло. Марион сорвала с пояса боевой рог, протрубила, и широко махнула рукой, созывая к себе офицеров. Какая ирония, мелькнуло в её голове. Валлийцы разбиты, но изрядно поредевшее императорское войско Аверона больше некому вести к победе…

ЧАСТЬ 1. Свадебный подарок

Феодор нырнул в проулок, протиснулся между телегой и толстым купцом, увернулся от жадных рук нищих и, попутно ухватив с фруктового прилавка пригоршню спелых слив, на полусогнутых, уворачиваясь от пущенного вслед булыжника, побежал к узкому проходу, ведущему на другую сторону улицы. Вслед неслась брань торговца и проклятия попрошаек, по шапкам которых он второпях протоптался, уходя от погони.

Уже на улице Феодор оглянулся, нахлобучил подцепленную шапку с медяками на каштановые вихры, не забыв сунуть гроши в карман, снял и вывернул куртку, перекинув её через локоть, и, чавкая на ходу, принялся заедать свой успех сливами. Погоня затерялась ещё три улицы назад – валлийские вояки не могли знать всех хитросплетений центральных улочек Ренны, столицы Аверона, а имперские стражники не спешили помочь посольской делегации, прибывшей в город. Народу на улицах было – загляденье! Отличная погода для вора, как говаривала сестрёнка.

– А штанина-то выпирает, – раздался невозмутимый голос у самого уха. – Стыд и срам, Феодор. Что сказал бы наш отец?

Легка на помине! Парень обернулся, сверкнул белозубой улыбкой, подмигнул.

– Сказал бы, шо с кривыми руками на дело не ходят, – протягивая сестре сливу, радостно оскалился Феодор. – Сама-то хороша! Грудь вона из лифа выпадает, небось тоже не просто так.

Флорика беспокойно оглянулась, дернула его в сторону. Они завернули за дом, подальше от шумной улицы, и уселись прямо на ступеньки черного выхода лавки, располагавшейся на углу.

– Показывай, – первой велела сестра, пытливо вглядываясь в братца.

Феодор самодовольно хмыкнул, полез в карман штанины, извлекая на свет тряпицу. Развернул.

– Ох ты ж… – сестрица даже ругнулась, тут же вжала голову в плечи, испуганно обернулась. Привычка последних лет, проведенных в замке недавно почившего командующего Аверона. Тамошние хозяева за поведением слуг следили строго, а уж за этими двумя – близнецами Феодором и Флорикой – особо ревностно. – Это ты… у валлийцев? То-то шум был, на площади… а чаво случилось, нихто не ведает, видать, в тайне сохранить хотют…

– Хотят, – задумчиво поправил сестру Феодор, снимая с себя нищенскую шапку и ероша пальцами блестящие каштановые пряди. – Да не смогут. Я не удержался, Фло! Обоз ехал такой наряженный, расфуфыренный… а сбоку брешь… Я ведь только финтифлюшку эту схватить и успел, посекли меня…

– Засекли, – в свою очередь поправила брата Флорика, осторожно касаясь пальцами богатого ожерелья.

Украшение блестело в сумерках подворотни так, что блики драгоценных камней прыгали по стенам, отражались в узеньких оконцах, переливались всеми цветами радуги. Глазам больно смотреть, прикоснуться боязно. Таких богатых украшений, таких огромных драгоценных камней они не видели даже во дворце Синего барона. Леди Марион к цацкам женским была равнодушна, а фамильные ценности хранились в подвалах, куда даже Феодор с Флорикой не совались.

– Ой, что бу-удет, – протянула Флорика, в свою очередь запуская пальцы в волосы. Стянутые в пучок, согласно столичной моде, от подобного обращения они давно растрепались, обрамляя смуглое лицо с живыми карими глазами. – Скхандалу будет – полны штаны! Леди Марион заботы… и так усю столичну стражу на неё повесили…

– А сама-то, – буркнул Феодор, пряча добычу, – чем лучше?

Флорика тут же оживилась, доставая из лифа золотой браслет.

– Помнишь, как её… леди Нивелийскую, Августу? Ну, та, шо на миледи желчью то и дело брызжет?

– Ведьму энту? А то как же… упыриха!

– Её браслет, – похвастала Флорика, пряча украшение. – Карга хвалилась, шо сама императрица подарила!

Феодор покивал, поймал взгляд сестры. Переглянувшись, близнецы уткнулись взглядами в землистый пол. Ощущение неловкости не проходило. Леди Марион, отправляясь в столицу три месяца назад, взяла их с прочими слугами, строго-настрого запретив воровство в императорском замке и окрестностях. Леди Марион простой народ уважал. Но в высших кругах, особенно после гибели Синего барона, отношение к ней было неоднозначным.

Флорика, оставаясь в покоях Синей баронессы, частенько подслушивала разговоры слуг и господ. Леди Марион терпели во дворце только из-за протектората императрицы Северины, сделавшей леди-рыцаря личным телохранителем, поручительницей особых дел и – временно – капитаном столичной имперской стражи. Авторитет Синей баронессы был непререкаем, её уважали солдаты, с ней мирились офицеры, но дворцовая знать принять не могла. Простолюдинка, рыцарь, воплощение того, кем не должна быть женщина, а тем более жена аристократа.

Пока Марион находилась на полях сражений, это всех устраивало. Никто и слова не сказал, когда именно Марион организовала деморализованное аверонское войско и руководила им до тех пор, пока не был заключен мир между монархами. Валлия откупалась от агрессивного Аверона Праттом и его землями, и империя соглашалась с таким выкупом – сил продолжать войну больше не оставалось.

В сторону хмурой, порой откровенно угрюмой фигуры в латах старались не смотреть, когда леди Марион ходила по коридорам имперского дворца. Сутки напролет проводя со стражей, занимаясь постоянной муштрой, устраивая бесконечные проверки, точно они по-прежнему находились в состоянии войны, леди-рыцарь переодевалась только к ужину, когда о том уже не требовал, а буквально кричал этикет. Её боялись, уважали – но принять не могли.

Феодор и Флорика воспитывались в замке Синих баронов с десяти лет. Именно тогда их поймала на воровстве Марион, и тотчас, не оставляя выбора беспризорникам, осиротевшим вот уже пару лет, оставила в имении. Более того, Фео и Фло, как называли их слуги, дозволялось присматривать за Синим баронетом Михаэлем. Так, спокойно и без особых потрясений, близнецы пережили четыре года войны.

– Кабы у миледи проблем из-за нас не случилось-то, – вздохнул Феодор.

Флорика промычала что-то, затем, встрепенувшись, дернула брата за рукав:

– А принц-то хорош?

– Валлийский? Ну… рожа чистая. Сам вроде статный, жирный, а большего не скажу, не до того было.

– Молодой хоть? Жаль императорскую-то дочь за дедулю отдавать!

– Ну как молодой… не очень. Как леди Марион.

– Древний, – согласилась сестра, накручивая прядь волос на палец.

Близнецам исполнилось пятнадцать лет. Тем, кто шагнул за двадцатилетний рубеж, Фео и Фло тихо сочувствовали, а отметивших тридцатилетие и вовсе считали глубокими стариками, уже пережившими лучшие годы жизни и вполне готовыми к погребению.

– Пора во дворец возвращаться, – тоскливо вздохнула смуглая девушка, пожевывая кончик каштановой пряди. – Мне к ужину надо платьёв понагладить – для миледи, для Юрты и для себя. Миледи требует, шобы мы выглядели опрятнее и чище прочих слуг. Тебе тожа надо рожу-то перед ужином умыть. Авось миледи тебя кликнет, а ты перед господами весь в саже покажешься.

– Это не сажа, – обиделся Фео, – я те не трубочист вшивый! Это обычная грязь.

***

Таира коротко взмахнула пальцами, отсылая от себя камеристку. Вслед за ней последовали и прочие служанки, подбирая за собой корзинки с цветами, ленты, ножницы и булавки. Покои тотчас опустели, и принцесса осталась одна, разглядывая собственное бледное отражение в большом золочёном зеркале.

Камеристка постаралась на славу, стремясь угодить в первую очередь суровой императрице Северине, чей гнев испытать на себе не хотелось никому. Недаром во дворце говаривали, что Северина была единственным мужчиной в династии. Императоры, правившие до неё, и её престарелый муж, император Торий, одной ногой уже стоявший в могиле и давно не принимавший даже фиктивного участия в государственных делах, оказались как один мягкотелыми, беспомощными созданиями, не сумевшими навести порядок даже в собственном дворце. С появлением Северины картина изменилась. Как и обострились отношения с Валлией – не терпевшая никаких возражений деспотичная императрица не принимала тот факт, что ставшие независимыми несколько столетий назад валлийцы отказываются подчиняться её требованиям.

Даже её единственная дочь оказалась не более чем средством удержания власти. Старший сын, крон-принц Таир, готовился принять бразды императорского правления от своего отца, а Таире отводилась иная роль – залог мира между враждовавшими государствами. Очень дорогой залог.

Она была как никогда прекрасна в этот день – день, когда она должна увидеть своего будущего мужа, принца Валлии, Андоима. Длинные белые, как снег, волосы, вопреки устоявшейся моде, были приподняты у висков, и свободными волнистыми прядями спускались на спину. Серебристые ленты в волосах оттеняли фарфоровую бледность нежной кожи, и белое платье, легкое, воздушное, было ей к лицу. Вот только в больших серых глазах не отражалось и капли той уверенности, которую излучала её мать, утверждая, что это будет очень выгодный брак. И что принц Андоим, по слухам, красивый и здоровый мужчина, и что родить наследника от него не составит труда.

Таира боялась этого дня. Принцессе едва исполнилось шестнадцать, и выходить замуж она не хотела. Тем более за того, кто недавно считался врагом всей империи. Да и слухи, ходившие о принце… Разумеется, всего лишь слухи, но шептались придворные дамы очень настойчиво и громко… Да и тот факт, что последняя любовница принца выбросилась из окна, оказался слишком ярким, чтобы можно было его скрыть от вездесущих придворных глаз. А ещё, по слухам…

В дверь постучали. Таира вздрогнула, но не обернулась, наблюдая в зеркале, как в приоткрывшуюся дверь суется голова камеристки.

– Ваше высочество, – невыразительно позвала её она, и Таира поднялась, глядя на собственное прекрасное, но слишком бледное отражение в зеркале. – Вас ждут.

***

Генерал Нестор Ликонт, герцог северного предела Валлии, шел по коридорам императорского дворца Ренны, всей кожей ощущая враждебные взгляды. За время войны он огрубел достаточно, чтобы это не мешало ему думать и действовать трезво. Спокойствие – та отличительная черта, которая вызывала уважение среди его подданных, и помогла обрести благосклонность короля, даровавшего ему генеральский титул во времена войны. Более того, монарх оценил по достоинству рассудительность, цепкий ум и проницательность молодого герцога, сделав именно его, Нестора Ликонта, своим тайным советником.

Сегодня он был гостем. Он – и целая делегация во главе с принцем Андоимом, приехавшим совершить обряд сватовства. Всё оговорено, никаких сюрпризов. Только одна маленькая неприятность. Они лишились главного подарка жениха – драгоценного ожерелья для принцессы Таиры, сотканного из редчайших камней, которые только можно встретить в горных шахтах Валлии. Во всем мире нет камней, подобных им! Нестор старался не думать об этом. Игра престолов продолжалась; партию нужно сыграть и без главного козыря.

Он шел чуть позади принца Андоима, рядом с августейшим Орестом, младшим братом крон-принца. За ними, шаг в шаг, плечо в плечо, вышагивали лучшие офицеры и воины Валлии. Делегация была сравнительно небольшой, не считая слуг, уже наводивших свои порядки в отведенной им части дворца. Нестор сам настоял на этом: нужно показать, что они доверяют недавним врагам, принимавшим их на своей территории. Случись что, уберечься невозможно, а такой вот показательный жест доверия окажется очень кстати.