Я дам тебе тысячу. Дочь Колумба

Кэсси Крауз

Я дам тебе тысячу. Дочь Колумба

Глава 1. «Беспамятство»

Эндорфины и текила растекаются по венам, и мое тело движется музыке в такт. Рядом – любимая подруга Карла, во всю флиртует с незнакомцем из Бельгии. Я чувствую, как мало мне становится места в этой кайфующей под попсовую мелодию толпе. Поймав взгляд бармена, я показываю пальцем вверх, и он согласно кивает. Скидываю босоножки и легко взбираюсь на барную стойку. Лукас за диджейским пультом отлично видит меня, подмигивает и включает «I feel like I’m drowning» Two Feet1. Карла ободряюще свистит мне, а бельгиец притягивает ее к себе за бедра, за что тут же получает по рукам.

Мужские ладони ложатся на талии, девичьи пальцы зарываются в стриженные затылки. Пары плывут в такт сексуальной песне, перенося на себя ее подтекст.

Сегодня ночью в клубе «Беспамятство» гуляет вся Алтея2. Последняя вечеринка уходящего лета. Уже на рассвете туристы упакуют свои чемоданы, а самолеты унесут их подальше от экватора в привычную жизнь джемперов и шерстяных костюмов.

Тогда Холмы Алтеи3 вздохнут спокойно. Виллы и пляжи освободятся от чужаков и снова будут принадлежать лишь своим: тем, кому не нужно копить целый год ради возможности снять роскошный дом у моря на десять дней.

Ведь нам эти дома принадлежали.

Деньги наших родителей превратили Холмы Алтеи в истинную жемчужину средиземноморского побережья Испании. А квинтэссенция горного и соленого морского воздуха только усиливали статус урбанизации. Насколько прекрасно это место в провинции Аликанте, настолько же оно безобразно, если речь идет о ценах на недвижимость. Именно поэтому залетные птицы не задерживаются в наших краях надолго.

Они думают, это в их честь сегодня в «Беспамятстве» гуляют так широко. Нет. Так мы отмечаем продолжение своего праздника жизни.

О, праздник жизни! Для нас он не заканчивался никогда. Мы росли в мире без преград и границ, получали все, что хотели. По версии приезжих. Нам завидовали и нас осуждали. Никто не задумывался, что у золотой ложки во рту тоже есть цена. Это было известно только нам.

Я буквально парю над толпой. Пышная юбка моего короткого небесно-голубого платья придает бедрам амплитуды, когда я покачиваю ими, медленно поднимая руки к груди и наверх. Из-под полуприкрытых век я наблюдаю за толпой, чувствуя на себе ошарашенные взгляды недавно вошедших.

К барной стойке у моих ног подсаживается незнакомец. Жестом он подзывает бармена и делает заказ. Но после даже не замечает свой напиток. Он смотрит на меня, и его взгляд, точно ток, бежит по моему разгоряченному телу снизу вверх, пока наши взгляды не пересекаются.

Он молод и невозможно красив, будто сам дьявол поднялся из преисподней в «Беспамятство». Оставшуюся минуту песни я танцую только для него. И он об этом знает. Когда один опьяневший гость тянется к моей лодыжке, незнакомец пресекает его намерение повелительным взмахом руки.

Песня заканчивается, и Лукас врубает Дэвида Гетту4. Размякшая толпа вновь оживает и заряжается энергичным битом. Я опускаюсь на коленки, чтобы слезть с барной стойки, но мой незнакомец легко подхватывает меня за талию и сам ставит на пол. Босая, я ниже его на полторы головы. Теперь уже мне приходится вскинуть подбородок, чтобы лучше видеть его лицо.

– Это было лучше любого стриптиза, – признается он на чистом испанском. Голос мягкий и манящий, как и весь он сам. Улыбается, обнажая ямочку на щеке. – Привет. Меня зовут Фабиан.

– Ноэль… – выдыхаю я. У меня вдруг резко пересыхает в горле. Сердце выпало из грудной клетки, и теперь валяется где-то на полу клуба вместе с моими босоножками.

Мы замираем в хаотично движущемся «Беспамятстве» и глаз друг от друга не можем отвести. Руки Фабиана – по-прежнему на моей талии, обтянутой плотным слоем фатина, но, когда я тянусь к его часто вздымающейся груди под белой рубашкой, кто-то грубо хватает меня за плечо.

– Эли! – в панике кричит Лукас. – Тут копы! Проверяют документы! Уходи! Давай же, через черный ход, пока его не перекрыли!

Я включаюсь обратно в жизнь мгновенно.

– Карла!

– Все в порядке, я ее предупредил! Просила передать, что уедет с бельгийцем! Беги же, детка, ну!

– Прости, мне нужно линять! – на одном дыхании выпаливаю я недоумевающему Фабиану и кидаюсь за барную стойку. Бармен уже открыл для меня дверь во внутренний двор клуба. Я вылетаю на остывший ночной воздух и несусь к воротам, молясь улизнуть до того, как полицейские перекроют все выходы из «Беспамятства». Стоит им понять, сколько несовершеннолетних провожает здесь лето, как они устроят настоящую облаву!

У ворот я медлю, оценивая обстановку. Мигалка пока единственной полицейской машины отражается в окнах соседнего здания. Значит, я успею перебежать улицу и на автостоянке у местной администрации поймать такси.

Только вот я срываюсь с места одновременно с выползающим из-за угла подкреплением.

– Стоять! – через открытое окно долетает до меня хриплый мужской рык.

– Еще чего! – фыркаю я и в три прыжка преодолеваю бульвар Габриэля Миро.

– Босая блондинка в голубом платье! Выскочила через черный ход! Перекрыть! – докладывает коп по рации и, вот черт, бросается следом за мной.

Я несусь вдоль здания администрации, готовая в любую секунду броситься на дорогу, чтобы перегородить путь первой же машине, что покажется из-за угла. Меня не должны забрать! Папа с ума сойдет. Он же знать не знает, где я провожу ночи, пока он в Барселоне.

– Стой!!! Умоляю, остановись!!! – взвизгиваю я, едва уловив надвигающийся рокот мотоцикла. Бегу ему наперерез через встречную полосу, совершенно не думая о том, в каком платье похоронят мое тело, если кто-то решит меня переехать.

Он тормозит почти сразу, шины с визгом проворачиваются на асфальте.

– Фабиан! – вскрикиваю я, внезапно узнав мотоциклиста через поднятое забрало шлема.

– А ну стой!!! – орет полицейский, ступая на проезжую часть.

– Садись же! – рявкает мой спаситель, и я не вынуждаю просить дважды. Голубая юбка взмывает в воздух, мотоцикл срывается с места, и незадачливый полицейский остается далеко-далеко позади.

Я медленно выдыхаю и утыкаюсь лицом в крепкую спину. Фабиан успел надеть толстовку, так что я завожу руки в карманы на животе, покрепче обхватывая своего спасителя. Нос улавливает приятный аромат кондиционера для белья.

Спустя несколько минут чувствую, как Фабиан сбрасывает скорость. Он тормозит у супермаркета «Меркадона»5, и я неловко сползаю с мотоцикла.

– Ну? И как это понимать? – спрашивает он тем самым низким бархатным голосом, от которого мои внутренности тают, словно масло на свежем тосте. Сейчас он выглядит еще невозможнее, чем в клубе. Прежде я не заметила веснушек на его щеках, а взгляд… он будто стал еще глубже.

– Мне семнадцать. По-хорошему, дорога в клуб для меня заказана, но друг подрабатывает там диджеем ради личных денег и разрешает приходить. А сегодня случилось вот такое фиаско, – развожу руками я и понимаю, как сильно продрогла.

Фабиан медленно-медленно окидывает меня взглядом с головы до ног.

– Почему ты босая?

– Я же танцевала для тебя на барной стойке. А после, как ты помнишь, мне было уже не до туфель, Фабиан…

Он слезает с мотоцикла, такой большой, высокий и прекрасный, что я невольно отступаю от него на шаг. Фабиан открывает багажник и вытаскивает точно такую же толстовку, что надета сейчас на него. Я тянусь за ней, но он лишь качает головой:

– Позволь мне.

Я протягиваю руки, и он неторопливо просовывает их в рукава, потом набрасывает на мои растрепанные волосы толстовку и, когда выныриваю из капюшона, он медленно опускает ее практически до самых моих колен. Мне должно было тут же стать тепло, но складывается ощущение, будто Фабиан только что меня раздел.

– Куда поедем? – спрашивает он, вытаскивая второй шлем.

Вздыхаю:

– Можешь отвезти меня домой? Я живу на Холмах.

– Надо же, мне по пути, – улыбается Фабиан. Странно, мне показалось, в клубе я видела ямочку на щеке.

Он застегивает на мне шлем, а когда я перекидываю ногу через сиденье, случайно или нарочно, его рука скользит от моей щиколотки до колена. По следам его прикосновения по коже проносятся мурашки. Шлем поглощает мой тихий вздох.

Мы летим по проспекту Каррер ла Мар, и в темноте справа от нас сонно вздыхает море. Ясное звездное небо простирается над головами, а теплый морской ветер оседает на коже солью и счастьем. Как же я люблю свою жизнь!

Спустя десять минут мы уже заезжаем на родную территорию. Я прошу Фабиана остановиться за несколько домов от своего, чтобы мотор мотоцикла не разбудил Люцию, домоправительницу. Сама же я проскользну к себе спальню через террасу.

Фабиан снимает с меня шлем, а когда я стаскиваю толстовку, он оказывается ко мне значительно ближе, чем прежде. Темно-карие глаза внимательно изучают мое лицо, пробегают по голой коже, платью, ногам, а после поднимаются к волосам.

– Сегодня ночью ты спас меня от больших неприятностей. Спасибо тебе, – тихо и серьезно говорю я. Наши взгляды встречаются. Легкие забывают, как нужно дышать.

– Часто ты бегаешь вот так, босиком?

– Чаще, чем ты думаешь, – улыбаюсь я. Губы Фабиана вздрагивают, но он почему-то сдерживает свою красивую улыбку из «Беспамятства».

– Станцуешь для меня еще? – спрашивает он. Игриво повожу плечом и, пожелав ему доброй ночи, ступаю на узкую дорожку для пешеходов, которая ведет к моему дому.

Я знаю, он смотрит мне вслед. Поэтому весь этот короткий путь я пританцовываю под мелодию в своей голове.

Глава 2. Жизнь

Не думала, что меня постигнет участь влюбившейся с первого взгляда. Минувшая ночь похожа на сон, и лишь слои фатина, брошенные в углу моей спальни, подтверждают реальность произошедшего.

Я спала три часа, но жить хочется больше, чем валяться в постели, об этом свидетельствует и тату на моем запястье: «Una Vida»6. Без раздумий сбрасываю одеяло и собираюсь на пробежку. Распахиваю французские двери спальни, ведущие на террасу, и позволяю прохладному ветру пощекотать голый живот, прежде чем сбежать по ступенькам.

Конечно, было бы здорово бегать не по усыпанной хвойными иголками дорожке, а по пляжу, вплотную к кромке воды. Но Холмы Алтеи на то и Холмы, чтобы возвышаться над остальным миром. Мы можем любоваться морем из всех окон своих домов, но до пляжа добраться можно лишь на машине.

Потоки свежего воздуха ласкают разгоряченную кожу, оседая на ней солью и песчинками. Еще пара часов, и ветер стихнет, а солнце вновь прогреет воздух до тридцати с лишним градусов, так что все живое будет плавиться от жары и молить о наступлении вечера.

Лукас догоняет меня на четвертом километре. Его черные кудряшки убраны со лба неоново-желтой резинкой, на смуглой коже поблескивает пот, а круглые карие глаза горят и жаждут новостей. Но поделиться ими я могу, лишь когда мы останавливаемся перед забором из сетки рабица, опоясывающей местный стадион. Формально его закрыли на реставрацию, а конкурс на восстановление еще не провели. Но кого вообще волнуют формальности?

– «Беспамятство» закрыли. Откроют, когда штрафы погасят и наймут охрану, которая будет документы на входе проверять, – сообщает Лукас, протягивая мне руку, чтобы помочь вскарабкаться на каменную плиту и дотянуться до забора. Я досадливо морщусь. Хорошо, что сегодня последний день лета, иначе нам с Карлой пришлось бы искать новое место для ночных развлечений.

Лукас ловко взбирается на самый верх и, оседлав забор, лениво потягивается перед тем, как спрыгнуть в траву.

– Он спрашивал о тебе. Вчерашний парень из клуба. Я шепнул ему твою фамилию.

Хочу сказать, что Фабиану уже известен мой адрес, но решаю сохранить эту новость для Карлы. Улыбаюсь себе под нос и продолжаю карабкаться по металлической сетке. Лукас уже ждет меня с противоположной стороны, нетерпеливо перепрыгивая с ноги на ногу.

– А Карла? С ней все в порядке?

– Да. Написала около пяти утра. Спит.

– Одна? – Лукас ухмыляется.

– За кого ты нас принимаешь? Конечно же одна! – шутливо возмущаюсь я. – К тому же Карла слишком высоко ценит свое испанское достоинство, чтобы отдать его какому-то бельгийцу. Если ты, конечно, понимаешь, о чем я, – лукаво поигрываю бровями я, перекидываю ногу через забор и спрыгиваю в подставленные Лукасом руки. – Спасибо.

– Я чистокровнее Карлы, – важно сообщает он. – Мой предок – Эрнан Кортес!

– Брось, вы просто однофамильцы! – лениво отмахиваюсь я, выбираясь на стоптанную беговую полосу. Лукас еще что-то бурчит, но я уже его не слушаю. Сделав круг по стадиону, шагаю на тускло-зеленый газон футбольного поля, за которым никто не ухаживал уже несколько месяцев. И, пока Лукас отрабатывает удары по воротам старым мячом, я разминаю руки и делаю растяжку.

Вот-вот начнется учеба, а с нею вместе и новый спортивный сезон. В Академии Вергара очень ценят своих спортсменов, хочется соответствовать похвалам и ожиданиям.

Солнце начинает здорово припекать, когда мы вновь штурмуем забор, чтобы двинуться в обратный путь.

– Ты знала, что у устрицы глаза больше, чем мозги? – внезапно спрашивает Лукас. Я в недоумении задираю голову, чтобы проверить, не хватил ли его солнечный удар. – А киты, которые поют фальшиво, теряются и живут в одиночестве.

–Лукас, лучше бы ты травил анекдоты, чем эти глупые… – моя нога срывается, и что-то острое рисует на коже кривую линию, – ф-фак-ты! – вскрикиваю я, заметив кровь, побежавшую в носок. Похоже, кто-то нарушил целостность забора, и я напоролась на торчащую из него металлическую спираль. Лукас помогает мне спуститься и скептически осматривает длинную кровоточащую полосу на лодыжке.

– Ну, кость не торчит, кровь не фонтанирует. Делаю вывод, что от этого ты не умрешь, – с серьезным видом заключает он, средним пальцем поправляя на носу воображаемые очки.

– Какой же ты дурак, Лу-Лу! – хихикаю я.

Он провожает меня до дома, и, едва я ступаю на подъездную дорожку, переходит на бег: хочет обогнать меня в «Страва»7, хитрая черноглазая лиса!

– Люци! Лю-ю-юци! – зову я домоправительницу, едва переступив порог виллы. Белоснежные потолки так далеко, что мой голос эхом разносится по всему дому. Скидываю кеды и шлепаю босиком на кухню по прохладным мраморным полам.

– Люци-и-и! – кричу я, забираясь на стерильно чистый кухонный островок из среза каменного дуба. – У нас тут открытое кровотечение и острый дефицит апельсинового сока и яичницы с вялеными томатами! Люци!

– Пресвятые плотники! Что ты кричишь? Синьорина Гарсиа! Пыльная, грязная, с ногами на столе! – она начинает отчитывать меня прямо с порога. – А ну слезай!

Люция – симпатичная женщина средних лет с сурово сдвинутыми тонкими бровями и неизменно добрыми зелеными глазами. У нее осанка королевы и руки шеф-повара со звездой Мишлен, нрав хуже, чем у Гитлера, а душа нежнее шелковой сорочки. Темно-янтарные кудри с едва уловимой сединой убраны в высокий скучный пучок, а поверх простого голубого платья надет неизменный зеленый фартук с дятлом Вуди, который я подарила ей, когда мне было двенадцать.

– Слезай немедленно! – шипит Люция, полотенцем сгоняя меня со стола, точно мушку. – Ты знаешь, где аптечка, встань сама и возьми, тебе же не пять лет!

Выпятив губу, я обиженно наблюдаю за тем, как она наливает в хрустальный бокал свежевыжатый апельсиновый сок из запотевшего графина, и, в один миг все простив, тяну к нему руки.

– Это не тебе! – Люция легко щелкает меня по пальцам и многозначительно кивает в сторону столовой, снижая голос до многозначительного шепота. – Сок для твоего гостя, которого я знать не знаю и о котором мы непременно потолкуем, как только он уйдет.

– Что… – в недоумении шепчу я, на цыпочках подкрадываясь к зеркальной двери. – Дьявол, пресвятые небеса! – вырывается у меня, стоит только глазам поймать знакомый профиль у выхода на террасу с бассейном.

Фабиан!

Люция хлопает меня полотенцем по заднице и одними губами отчитывает за святотатство.

– Отнеси ему сок.

– Сама отнеси! Я не могу к нему выйти, я же выгляжу и пахну, как потный носок! Скажи, что меня дома нет! – я в панике округляю глаза и намереваюсь смыться, но Люция, как и подобает диктатору в юбке, ловит меня за лямку спортивного топа и удерживает подле себя.

– Милочка, ты полагаешь, этот парень глухой и не слышал, как только что ты орала на весь дом? – рассержено шипит она.

– Тогда скажи, что я умерла от кровопотери! – почти умоляю я. – Ну хочешь, я на колени перед тобой встану?! Только спаси!

Люция превращает меня в пепел своим свирепым взглядом, берет бокал с соком и покидает кухню. А я шлю ей вслед бесчисленную стайку воздушных поцелуев.

Горячая вода смывает с меня пот, жар и кровь, я спешно растираю мокрые волосы полотенцем и переодеваюсь в белый сарафан. Но когда сбегаю по лестнице обратно на кухню, Люция встречает меня на пороге с победно скрещенными на груди руками и полотенцем, перекинутым через плечо, точно трофейное знамя.

– Ушел. Ему позвонил отец, и он, как порядочный сын, тут же со мной попрощался. Но не буду лгать, его это огорчило.

Я кусаю губу и отвожу взгляд в сторону окна, на котором Люция выращивает разноцветные бегонии. Не хочу, чтобы она видела мое огорчение.

– Он оставил для тебя коробку, синьорина, – уже мягче произносит Люци, кивая в сторону стола.

Я подхожу медленно, словно боюсь обнаружить внутри змею или скорпиона. Приподнимаю крышку и не сдерживаю тихий стон умиления. Мои босоножки из последней коллекции Джимми Чу. Поверить не могу, что он вернулся за ними в «Беспамятство». С мягкой улыбкой провожу подушечками пальцев по серебристым ремешкам и замечаю прямоугольную карточку: «для счастливых танцев».

– Для парня из ночного клуба он на редкость порядочен.

– Это точно… – выдыхаю я и тут же вздрагиваю, – что? Люци, но как ты…?!

– Я что, похожа на глухую и слепую бабку, неспособную сопоставить двухчасовой треп по телефону с Карлой, монашескую улыбочку перед отходом ко сну в девять вечера и непреодолимое желание принять душ в четыре часа утра?

– Дьявол, я и не знала, что ты у меня такой Шерлок! – я широко улыбаюсь и обхватываю Люцию за шею, крепко прижимаясь к пухлой груди.

– Ты думала, я динозавр?! – Люци легонько отстраняет меня и кивает в сторону стула. – Садись, обработаю твою ногу.

– Ты же не скажешь папе? – робко мяукаю я, когда она проходится антисептиком по моей лодыжке.

– Воздержусь. Но в ответ попрошу быть честной, – Люция поднимает на меня свои проницательные зеленые глаза. Она еще и слова не сказала, но я уже считываю с ее губ следующий вопрос:

– Ты специально поранила ногу?

– Люци… – вздыхаю я, закатывая глаза, но она крепче сжимает мою щиколотку.

– Ты же сделала это не специально?! Говори!

– Конечно нет! Если не веришь, спроси у Лукаса, я ободрала ногу на пробежке!

– Хорошо, хорошо, я верю тебе, Эли, не волнуйся, – Люция поглаживает меня по коленке и заклеивает ранку широким пластырем. Но теперь уже я не могу не волноваться.

Зверь, загнанный в самый темный уголок моего сознания, принимается нервно скрести своими когтистыми лапками грудную клетку. Только карточка Фабиана в руке и воспоминания о прошлой ночи не позволяют ему вырваться из сердца и проникнуть в самое мое нутро.

Глава 3. Целое с половиной

Мне было тринадцать, когда мама умерла. Наверно, то был единственный случай, над которым деньги не возымели власти. Ведь рак не выбирает свою жертву, иногда его не могут вылечить и все деньги мира.

Мои родители познакомились на острове Капри, когда им было восемнадцать. Папа отмечал мальчишник своего друга, мама прилетела из Швеции на каникулы с подружкой. Их встреча произошла на высоте тринадцати метров на кресельном подъемнике на пути к Монте Саларо. Папа спускался и фотографировал потрясающие виды Анакапри, а мама поднималась и попала в его кадр. Это точно была любовь с первого взгляда, ведь папа дождался маму внизу, а потом проник на катер, на котором она приплыла вместе с экскурсионной группой. Когда же гид прокричал о приближении к Фаральони ди Фуори, второму из трех скалистых сыновей острова Капри, у папы в голове уже был план.

Давняя традиция гласила, что, когда влюбленные проплывают под аркой, за века образованной в скале морем, нужно непременно поцеловаться, чтобы быть вместе навсегда. Собственно, это мой самоуверенный папочка и провернул, за что мама столкнула его за борт. Но при этом она улыбалась.

Они спорили всегда и обо всем. Спор приносил им обоим истинное удовольствие, ведь только друг с другом они могли по-настоящему отвести душу. Говорят, в споре рождается истина. Они называли своей истиной нас, своих детей. Ноя и Ноэль…

Мама подарила нам густые золотистые волосы идеального медового оттенка, а папа – загар истинных испанцев, веснушки и карие глаза.

Именно этими глазами я теперь наблюдаю за игрой солнечных бликов в воде бассейна. Карла полусонно вздыхает, а я лениво потягиваюсь и сажусь на шезлонге.

– Поверить не могу, что завтра в это самое время мы будем сидеть на уроках. Все, лето закончилось. Наше предпоследнее свободное лето, – Карла со скорбным видом прикладывается к бокалу персикового сока, в который мы, незаметно от Люции, подмешали игристого, чтобы получить Беллини. – Прокатимся ночью до пляжа?

Мои губы расплываются в хитрой улыбке. Карла продолжает:

– Спустимся к морю, напьемся вина, отметим окончание прекрасного лета… проводим закат.

– Проводить точно не успеем, папа устраивает ужин для какого-то друга и его деток, – я хмуро гляжу на расплывчатую полосу горизонта. – Сегодня вечером у меня, судя по всему, будет роль няньки. Но я постараюсь отвязаться от этой мелюзги как можно раньше. Надеюсь, спать они ложатся в девять. Тогда я спихну их на Люци. И пока она будет читать им «горшочек меда8», я сбегу.

На лице Карлы застыл практически нечеловеческий ужас. Она бы никогда не согласилась нянчить чужих детей бесплатно и добровольно. Но я не могу отказать папе. Не могу просить у него за это новое платье или босоножки. Так нечестно. Мы пережили необъятную потерю и теперь навсегда стоим плечом к плечу.

– Сколько же им лет?!

– Понятия не имею. Но лучше бы мне освежить в памяти разговоры о Китнисс Эвердин и Гарри Поттере, – ухмыляюсь я, подливая еще вина себе в сок.

– Лучше научи их чему-то полезному, – Карла хихикает себе в бокал и вновь вытягивается на послеобеденном солнышке в своем красном, как тряпка тореадора, купальнике. Карла Рейна Аурелио-Лурдес – чистокровная испанка. Разбуди ее с похмелья, и она без запинки выложит свою родословную до десятого колена. У нее черные глаза-вишни, густые ресницы, лихо закрученные к облакам, и кудри до поясницы, блестящие на солнце, точно смола. Кожа золотистая, язык острее клинка, а голос звонче колокольного перезвона. Самая близкая моя подруга. Она знает и понимает гораздо больше, чем показывает.

Когда приезжает папа, Люция уже поднимает на уши весь дом. В кухне стоит такая дымовуха, словно в ней разом раскурили с десяток кальянов, на террасе в патио гремят приборы и тарелки: нанятый официант накрывает стол на пятерых. Меня трижды отправляют переодеваться:

– Шорты? Пресвятые плотники, я подумала, это трусы. Ты своим декольте ракушки ловить собралась? Серьезно? Шелковое платье? А почему сразу не пижама?

В результате я оказываюсь застегнута в полосатый комбинезон выше колена, а мои волосы заплетены в дурацкий колосок, чтобы быть с мелюзгой на одной волне.

Мы с папой сидим на верхней ступеньке стеклянной лестницы и целимся друг другу в рот «эмэндэмсом» под нервный тик прилизанной Люции в чистом белом платье на пуговках. Гости опаздывают, так что папа успевает рассказать о своей последней деловой поездке в Барселону.

Как раз там он и встретился с приглашенным сегодня другом, на чьем мальчишнике был, когда познакомился с мамой. Мужчина долгое время жил в Италии и только пару недель назад перевез свою семью обратно на родину, в Испанию. Они с папой много лет не виделись, но при встрече вновь оказались на одной волне.

Пока папа воодушевленно рассказывает мне о своей молодости, я изучаю его лицо и не скрываю восхищения. Какой же он у меня молодой, красивый и умный! Его светлые волосы еще влажные после бассейна, а глаза задорно блестят. Ему даже сорока нет, а он входит в сотню богатейших людей Испании. Его рестораны получают одобрение критиков и звезды Мишлен, а номера в отелях забронированы на месяцы вперед.

Но при этом он остается самым добрым, веселым и просто самым лучшим папочкой на свете. От избытка чувств я крепко прижимаюсь к его груди, а он звонко целует меня в макушку.

Шорох колес на подъездной дорожке обрывает нашу идиллию, папа спускается вниз, а я набираю полную грудь воздуха, очевидно рассчитывая вдохнуть еще и ворох нервных клеток. Спустившись на одну ступеньку, уже могу разглядеть статного высокого мужчину в светлых брюках и небесно-голубом поло, который радостно хлопает моего папу по спине. Он поднимает на меня свои темные улыбающиеся глаза, и я как вкопанная замираю на полпути, перестав улыбаться. Люция взмахом своего полотенца призывает меня подойти к гостям, но я могу лишь рефлекторно вцепиться в перила. Ведь следом за отцом в стеклянные двери заходит Фабиан.