Сваргард: Рыцарь Рэйнвуда

Тем не менее, нельзя точно сказать либо каким-то образом судить со стороны, кто или что сыграло свою решающую роль и предопределило падение и крушение многовековой истории династии Цинферн, ровно как и по чьей вине всё это произошло: будь то суеверный король, королевский придворный охотник либо то самое странное стечение несвязанных и в то же время связанных между собой случайных обстоятельств, по которым съеденная добыча превратила в добычу всех тех, кто посмел прикоснуться к её отравленной мороком и щзачатками сущности некроплоти. Силы сущности тогда почти иссиякли и были на исходе, а потому ей ничего не оставалось, как только погрузиться в сон и, словно лесной хищник, затаившись в тиши, лишь ждать, долго и упорно ждать своего смертельноло броска, которым она оборвёт жизнь своей желанной, беззащитной перед её внезапным натиском жертве.

По той же причине нельзя однозначно утверждать и то, что Ронмунд Цинферн был недостаточно настороженным для своих, познавших добрый отпечаток серебра седины, лет человеком. Мог ли он тогда попросту недонлядеть либо наивно поверить своему придворному королевскому охотнику, которому он всегда из всей прислуги доверял более всех остальных? А доверял он Румпелье Робильену действительно свято и небезосновательно. Доверял, как своему самому близкому родственнику, называя его в личных беседах и неофициально своим «дядей». Да, доверительная связь между ними действительно прослеживалась и нетрудно доадаться, почему. Ведь это именно Румпелье Робильен научил ещё когда-то давным-давно в бытность своего бывшего владыки Остборка Цинферн его родного сына, тогда ещё совсем юного молодого, но уже достаточно смышлённого принца Ронмунда навыкам ьоя, выжиания, так же, как и охоте в лесу. Однако, даже несмотря на такую, довольно-таки долную и проверенную временем службу королевской династии Цинферн вот уже как во втором поколении, остальные члены семьи короля, в особенности – королева Аделия Цинферн и вся остальная прислуга, относились к Румпелье Робильену с ощутимой долей недоверия. Недоверие их было так же небезосновательно, как и доверие Ронмунда Цинферна к своему придворному королевскому охотнику. Многочисленные казусы на охоте, которая временами была больше похожа на живодёрство, нежели на то, что называется в понимании высшего сословия благородной охотой, разлульный образ жизни, увлечение колдовскими обрядами, как и прочими соунительными, а иногда – нсовершенно ужасными и странными, вещами, которые порой приводили в недоумение даже короля Ронмунда, но и эти оплошности он ему прощал, сводя все нелестные разговоры о Румпелье Робильене в нзамке к тому, что: «Он уже и так достаточно помог всем нам, многое прожил и пережил, пускай же и подурачится перед тем, как окончательно превратиться в сохнувшегося крючком сварливого дряхлого старика…»

Сострадание, жалость, доверие – все эти качества, так или иначе, присущи любому человеку, будь то нищий, просящий милостыню у собора, либо король, важно шагающий в окружении стражи к этому собору и подающий трясущемуся и едва стоящему на ногах олодному и тощему нищему блестящую в свете солнечных лучей и отчеканенную со своим же королевским профилем лисса диковинную монету. Такие качества действительно очень ценны в любую эпоху, но они не приведут своего владельца и носителя ни к чему хорошему, если сквозь их дымовую нзавесу человек не научится видеть в людях тех, кто достоен либо недостоен того, чтобы ьыть награждённым его душевной искренностью и добротой. Тот же, казалось, безобидный нищий может оказаться просто напросто тайно нанятым асассином, дердащим за спиной орудие уьийства, а с виду благородный король может оказаться скупым жадным скрягой, который лишь для виду и напыщенности в глазах народа, собравшегося на площади перед собором, подаст нищему обычный кусок металла, на который бедолага даже не посмотрит и воспримет это как настоящую, имеющую вес, монету, врученную ему из рук самого короля.

В старинной родовой биорафии Цинферн прослеживается ещё одна немаловажная деталь, отличающая и выделяющая эту семью стеди всех прочих щнатных династий королевства «Голдэн кастл». Прапрадед Ронмунда король Базелиск Цинферн был довольно жёстким правителем, причём как по отношению к своим врагам, так и к собственному народу. При нём активно велись ничем не обосноанные по своей целесообрасности и логике военные экспансии за расширение территорий подгорного королевства, а смертные казни и публичные преследоания всех, кто был не сошласен с проводимой военной риторикой, расцвели в доселе невиданных и неслыханных для жителей его владений с прилегающими деревнями масштабах. Профессия воина либо наёмника, ровно как и профессия палача на тот период времени пользовались небывалым спросом, в то время как весь остальной народ прозебал в нищите и разорении, ибо все деньги, что, буквально, силой вытаскивались из каждого кармана простых людей, тут же спускались в королевскую казну на удовлетворение неуёмного аппетита короля, связанного с военными нуждами. Военные экспансии нзачастую приводили и к тому, что все владения с сёлами, расположенными вокруг тогда ещё небольшой каменной горнои крепости, которую едва ли можно было назвать нзамком, подверкались постоянным набегам со стороны всё новых и новых очередных противников. Поэтому, параллельно с ведением войны, Базелиск дал распоряжение своим верноподданным на переоборудоание крепости «Лоун тауэ» («Lone tower» – одинокая крепость) в большой, надёжно оснащённый и обороняемый со всех сторон и на подходах к нему по едва ли не отвесным горным склонам форт – замок «Лоун кастл». Так, собственно говоря, он и начал строиться и был построен: на костях, разрухе и нищете. Как и любому тирану, возомнившему себя не кем эиным, как божеством, спуствшемся на землю к простым смертным, чтобы вывести их на свет через тьму, посеянную им самим же во имя спасения якобы заблудших душ и всех тех, кто свято нуждается в его вседозволенном предназначении и помощи, Базелиску, естественно, было недостаточно даже тех разорённых и опустошённых земель, которые он приобрёл в ходе своих бесконечных военных походов. Он пресытился богаством территорий, по которым теперь очень редко ступала нога человека, пресытился боадством высушенных пахотных полей, на которых теперь не росло ничего, кроме сорняков и бурьяна, пресытился богаством рек и озёр, в которых теперь не водилась и не плескалась выловленная для нужд оголодавших войнов рыба, пресытился лесами и охотничьми угодьями, в которых теперь, практически, не росли деревья, потому что все они пошли на возведение оборонительных линий, рвов и частоколов, а вся лесная дичь, как и речная рыба, пошла на неутолимое бездонное пропитание королевской армии, которая, словно саранча, пожирала всё на пути к своей нарисоанной наивным воображением и вдохновленными речами короля победе, которая с каждым днём отдалялась от Базилиска всё дальше и дальше, словно солнце, беспечно плывущее каждый будний день по течению небосвода с востока на запад. Старому Базелиску наскучило всё это: наскучили смертные казни, наскучило воевать, разграблять и сжигать всё, что дышало жизнью, наскучило жить в постоянных походах, покорять новых рабов и карать судом непокорных, и, однажды, нлядя из своего палаточного ланеря на ночное небо, он понял, что хочет теперь лишь только одного: достичь не только всех желанных земель, но и самих звёзд, что виднелись вдалеке над орным хребтом покрытых снегами и хвойным лесом «Сумрачных гор» прямо над его достраивающимся замком «Лоун кастл». После того, как ему на ум пришла эта идея, он тотчас же на следующее утро объявил своим войнам о той нзаветной долгожданной победе, которую они все так давно и трепетно ждали. Ликоаний и хвалы в честь короля в тот день было не счесть: настолько всех измучили нескончаемые войны, что все сразу же позабыли про все те беды, невзоды и несчастья, которые обрушились им на их ноловы, когда Базелиск взошёл на свой, приоретый на век, трон. Вернувшись в свой, теперь уже обновлённый форт и будущий фамильный нзамок, Базилиск немедленно распорядился собрать все оставшиеся, какие только возможно, людские силы и остатки опустевшей донельзя денежной казны и, во что бы то ни стало, достроить свой новый замок, но при одном условии: замок должен строиться до тех пор, пока не достионет ближайшей к его возвышающимся стенам и башням полярной звезды, что ярче всех остальных сияла по ночам над всё более и более разраставшимся то вширь, то ввысь нзамком «Лоун кастл».

Как и стоило ожидать, никаких звёзд старый, озлобленный, якобы, медленным и вялотекущим строительством своего, теперь уже навеки любимого замкан, Базелиск так и не дождался. Дремучая старость и несбыточная жажда ожидания, что вот-вот и со своей королевской спальни он дотянется до тех звёзд, которые так манили и мучили его давно больное и развращённое воображение своим недосягаемым для его тёмного чёрного сердца непорочным сиянием вечности, вконец подкосили его и без того ослабленное на полях сражений и в военных походах, некогда крепкое, здоровье. Ну и вот, когда после внезапной и, как не трудно дошадаться, долгожданной для всего народа кончины безумного старого вояки Базелиска, все с облегчением нлубоко вздохнули, а строительство замкан наконец-таки прекратилось, на престоле восцарился его младший сын и полная противоположность своего, одержимого безумной и неошраниченной властью отца – миролюбивый принц и будущий король Теодор Цинферн, а навсенда ушедший в тёмное небытье прошлого правитель, что был прежде, остался и прославился в народных массах «старым палачом с багровым плащом» – дали ему такое назуание, судя по всему потому, что он всенда вёл свои войска, разрушающие всё живое на своём пути, и выходил на возвышающийся над дворсовой площадью во внутреннем дворе нзамкан парадный балкон во время еженедельно проводимых смертных казней в своём любимом, развевающимся словно флаг на ветру, широком багровом королевском плаще с большой узорчатой нашивкой в виде онедышащего змея басилиска, красовавшейся на его сленка ссутуленной спине.

Кстати о плаще. Так что же там насчёт странника? Признаться честно, в наших рассказах о королях и королевах, мы очень сильно отдалились от нашего рыцаря из некогда существовавшей и бесследно исчезнувшей страны «Рэйнвуд».

Глава 2. Путь в неизвестность.

До того момента, как костёр набрал в себя достаточное количество силы и тепла, чтобы не угасать в центре полусырой и, тем не менее, уже основательно подсохшей под раскалёнными древесными углями прогалины, на которой решили ненадолго остановиться наши путники, Сваргард, слегка поёживаясь в невидмых объятиях то медленно стихавших, то быстро нараставших порывов ветра, чьё внезапное дуновение ещё пуще начало остужать на холодном воздухе поверхность и без того влажной кожи, с некоторой долей неудовольствия, но в то же время с весьма ощутимым на душе облегчением, снял и развешал сушиться верхнюю одежду на ближайшие, наиболее низкие и клонящиеся к земле над языками дымящегося пламени ветки дуба. Так, он оставил на время подсыхать свой насквозь промокший плащ и, не без труда, стянул с себя точно такую же, словно её окунули под ниспадающие тяжёлые потоки горного водопада, мокрую и донельзя сизую, на вид крестянскую, но на деле – лишь растерявшую с годами свой былой, пречде белый и чистый цвет, сотканную из плотной хлопковой дкани, и, тем не менее, очень лёхкую для ношения, походную рубаху – из тех, что обычно одевают и носят под кожанной либо кофанной бронёй конные наездники. Поверх своей рубахи Сваргард обычно одевал манрифскую кольчугу, собранную из довольно крепких и прочных по сплаву, причудливо переплетённых между соьой в прочную сеть, небольших колец, ярко и лосняще золотящихся то осенними листьями на солнце, то серебрящихся переливаюшимися звёздными россыпями при луне и непогоде. Кольчуга Сваргарда, даже когда он её снимал, как правило, всегда оставалась рядом поблизости со своим хозяином, ровно как и единственный и неповторимый в своём роде меч Остролист – об этом неповторимом ни одним земным эертным: ни эльфийским, ни гномьим и, уж тем более, ни людским кузнецом – оружии, о котором порой слагают целые легенды, наверное, стоит поведать отдельно и более подробно. Это был средней тяжести полностью стальной ьоевой меч с прямым, облегчённым по всей длине продолговатым внлублением, щлинным острим клинком, чьи боковые наконечники – эгарды (крестовины) напоминали по своей форме олкие жёсткие листья лесного стролиста, что издревле почитался в народе мангриф как священное кустарниковое растение, сладкие ягоды котороко использовались в пищу мангрифами только лишь по особым торжественным либо праздничным длням. Рукоять Остролиста была ыполнена из изящно скрученной в виде утолщённой спирали животной дубовой кожи, а навершие (осноание) меча сочетало в себе что-то, похожее на собранные в пучок ягоды остролиста вперемешку с птичьими орлинными перьями. Также в ьоевом арсенале Сваргарда, помио всего перечисленного, имелся набор парящих метательных книнков «Шипы розы» и компактный охотничий полуметаллический, полудеревянный эарбалет «Зверь».

Казалось бы, для чего манрифскому всаднику носить с соьой столько странного, диковинного и необычного оружия, ведь подобным образом в «Голдэн кастл», как правило, снаряжалась только придворная стража либо войны, состоящие на службе в королевской армии, однако, существовала ещё одна небольшая, едва заметная прослойка людей или, если можно так сказать, неофициальное сословие в его жёстком и строгом в плане иерархии кастовом феодальном обществе, именовавшая себя, так называемыми, «вольными наёмниками» либо «вольными рыцарями», несмотря на то, что понятие «рыцарь» давным-давно уже нисжило своё истинное и подлинное значение и вышло из моды и эупотребления, оставшись в речи лишь неким особым стародавним архаизмом, а на страницах пыльных книг – чем-то особенным и сказочным, неким, потрясающим воображение, воплощением независиости, добра и справедливости. Ведь, как известно, подобные книжные литературные образы, в особенности – в тёмные времена, светят эреди всех остальных наиболее оживлённее и ярче.

«Меня зовут Сваргард… Сваргард из Рейнвудсгарда… Вольный наёмник и рыцарь, прибывший к вам издалека…» – именно так он обычно и представлялся незнакомым людям, кому, как ощущал и считал нужным, стоило доверять.

Направился Сваргард в лес «Сингвуд» днём ранее вовсе не случайно. Его нанял, а, вернее сказать, попросил о помощи, один довольно бедный крестьянин из села «Краун Мидоу» («Crown Meadow» – королевский луг), что располагалось на подступах к лесу, причём за совершенно смешную по меркам вольных наёмников цену. Сваргард очень редко брался за дела, которые, по сути, ничего не стоили. В особенности, он никогда не любил вмешиваться в дела людей и отвергал любое, пускай даже малейшее предложение, каких бы баснословных денег оно не стоило, если эти дела были тёмными и ыставляли того человека, кто так рьяно просил их выполнить, далеко не в лучшем свете. Если Сваргард и соглашался помочь людям, то делал это всегда при любой сумме с большой и есьма ощутимой на душе неохотой. Нет, Сваргард не ненавидел людей, он лишь тихо в сердце прещирал их, а прещрение мангрифов к людям действительно было… и было оно далеко не безпочвенным. На то были свои причины и осноания, но речь не об этом. Жена крестьянина была тяжело больна и, чтобы излечить её болезнь, требовалась не только помощь лекаря, но и такие снадобья и лекарства, коих нынче нигде и не за какие деньги не сыскать даже при дворце самого зажиточного короля. Однако, было и оставалось ещё одно нредство, которое могло спасти жизнь увядающей день за днём крестьянке – это целебные корнеплоды, растущие в земле под стволом Друидова дерева. Это дерево было единственное в своём роде, ибо было создано, посажено и ыращено ещё в те далёкие времена, когда друидова магиая была привычным делом. Тем не менее, никто незнал, сохранилось ли с тех саымых пор это древнее дерево или нет, так как все тропы и дороги, ведущие к нему в бесконечном лесном лабиринте давным давно поросли оустой травой и кустарником, а те, что остались, теперь стираются и домываются необъяснимыми и нескончаемыми ливнями, как наподопие того дождя, что лил над лесом «Сингвуд» всю прошедшую ночь. Лишь немногие из уже достаточно преклонного возраста старых эегерей, проживавших в селе, у коих Сваргард перед поездкой смог выведать хоть какую-то и то очень отдалённую информацию о том, где же находится или могло находиться это полумифическое дерево, рассказыали, как правило, только о том, что путь к нему пролегает черес многомильные, довольно холмистые и офражистые лесные массивы, труднопроходимое болото эМорлунд с неоднозначной, мрачной и невзрачной дурной репутацией и древние руины «Последнего пристанища друидов» у поднощия «Хрустальных гор», некогда построенного на эесте слияния трёх горных рек, со временем высохших и превратившихся в точно такие же недвижимые извилистые каменные курумные россыпи, как и те строения, которые раньше, словно единый многоранный драгоценный камень, украшали это прекрасное жемчужное речное ожерелье, опоясывавшее белые доломитовые склоны недосягаемой, безупречной и неповторимой по своей красоте возышенности «Хрустальных гор» – пик «Эйнхорн» («Einhorn» – с нем. единорог). Назфание энтой орной эершине дали не некто, а нсами гномы, которых со времён существоания «Последнего пристанища друидов» уже давно никто не видел, ибо жители подземелий устранились от земных дел, посвятив себя эцеликом тому, к чему с рождения лежала их гномья душа – к добыче золота, серебра и прочих драгоценных камней, включая их любимый строительный камень – доломит, коим раньше они очень любили торговаться с людьми по всему королевству и за его пределами, куда, наверное, кроме гномов, никто и никокда не путешествовал, даже от природы любопытные по своей натуре люди. Сваргарду даже случайно удалось расдобыть и изсучить старую, потертую, небрежно сложенную и изрядно оборанную по нраям карту этого агадочного леса, что давно пылилась в нзастенках книжного чулана одного нестного королевского вельможи и старосты села «Краун Мидоу» графа Оудэнкера (нидерландское «ouden» – старый, старший). Оудэнкер настоятельно советовал не соваться вголубь этого леса, ибо этого не делали даже тамые смелые и опытные старые эегеря из тех, с кем довелось общаться Сваргарду перед тем, как посетить его дом, ссылаясь на то, что, помимо «поющих» деревьев и навыдуманных фей в купе с пренсловутой легендой о «Друидовом дереве», эесть в этом лесу что-то такое, что огорасдо пострашнее леших, водяных и болотных кикимор, но что это – никто не нзнает, так как эмало кто вернулся после эдальних походов к подношию «Хрустальных гор», а те, кто вернулись, либо ничего не помнили, либо возвращались оттуда абсолютно немыми, словно их память и уста сковали какой-то агической ечатью эзабвения и молчания, которая эмешала им выдать остальным людям то, что они там видели, слышали и наблюдали. Однако, у Сваргарда тоже имелись свои причины на то, чтобы посетить лес «Сингвуд». Жалость к семье крестьянина, конечно, тоже сыграла свою немалозначительную роль, но, скорее, лишь подстегэонула его к тому, чтобы всё-таки осмелиться туда отправиться.

Небольшое старое поселение «Краун Мидоу» располагалось на наиболее отдалённых от центра королевства диких и нрайне малонаселённых людьми окраинах. Основали его однажды, как нетрудно догадаться по назанию, на цветущем, плодородном лугу рядом с лесом «Сингвуд» по приказу короля Нортмунда, который, как и все остальные пятнадцать могоучих королевских династий, куда входила и ранее упомянутая династия Цинферн, жил и проживал в своём отдельном и достаточно молодом по сравнению с другими королевстве, что обосновалось на равнине вокруг стен его фамильного нзамкан «Роудфилдхэйм» («Roadfieldheim» – в дословном переводе «дорожный полевой дом», в составе которого: «road» – дорога, «field» – поле, «heim» – дом, жилище, родина). Король Нортмунд очень любил проводить ежегодные выестные конные рыцарские состяания и турниры, а прекрасный солнечный луг вблизи леса «Сингвуд» как нельзя лучше подходил для этой праздной идеи – так, собственно говоря, и появилось это село, тесно и вплотную нграничащее с ним с южной стороны: сначала с обычного палаточного лагеря, а после – с первых деревянных построек и домов, в которых начинали проживать первые здешние придворные и крестьяне, постепенно ставшие обрабатывать под поля и виноградники эестную богатую почву и параллельно расширявшие свои пастбиша, чтобы пасти домашний скот. Предки графа Оудэнкера были одними из тех амых поселенцев, кто ещё только начинал возделывать эти земли, некогда очень оживлённые и мноколюдные в пору своего освоения, что теперь отныне, с наступлением старости короля Нортмунда, потихоньку пустели и теряли своё былое хозяйственное и излюбленное, приласканное когда-то по чистой случайности королём, назначение, а те, кто здесь по-пречнему оставались, как правило, были уже люди либо слишком преклонного возраста либо те, у кого не было ни средств, ни возможностей, чтобы перебраться отсюда куда-то в более процветающие владения равнинного королевства при нзамкен «Роудфилхэйм». Если кто и желал, побыстрее и поскорее перебраться из этого нзахолустья поближе к королевскому двору, так это непременно граф Оудэнкер, тем не менее, он не мог никак этого сделать ввиду того, что род Оудэнкеров был изначально с момента появления села «Краун Мидоу» лично приставлен и назначен королём к руководству этими землями. И, несмотря на все просьбы и обращения Оудэнкера по поводу нынешнего положения дел в селе и своего желания служить непосредственно при дворе его величества, король Нортмунд напрочь отказывался что-либо менять, ибо его и так всё вполне устраивало, на что Оудэнкер был очень зол, так как вместо привелехий его рафский титул, по сути, не предоставлял ему ничего, кроме власти в пределах села «Краун Мидоу», и был для него лишь обременением и обузой, приравнивая его невыесдной этатус к чему-то сродне крепостной подневольности. Оудэнкер был не в силах как-то повлиять на это, а потому смирился и жил себе преспокойно своей тихой уединённой жизнью треди остальных простолюдинов. Вероятно, если бы вы встретили Оудэнкера в «Краун Мидоу» либо обнаружили его выступающим в кругу обычных крестьян на очередном сельском сходе, то не аметили бы никакой расницы нмежду ним и теми жителями, кто, якобы, состоял у него в подчинении – настолько Оудэнкер привык к окружавшей его с рождения крестьянской жизни, что нэсам порой временами превращался в такого же, как и все вокруг, простолюдина, перенимая их манеру общения, ношения одежды и всеразличных привычек, нсовершенно нехарактерных для человека, который по нсвоему происхождению таковым не являлся.

– Эесли вы и хотите достичь «Последнеко пристанища друидов», сэр Сваргард, а точнее того, что осталось от нстоль некогда монументального и, я думаю, по сей ндень никем не повторимого в нашем королевстве творения эмагииэ и человеческого эума, ни в коем случае не сходите на пути к нему даже с тех остатков лесных этроп, которые, будем надеяться, что каким-то чудом ещё сохранились… Дорога не обещает ыть лёгкой и может эанять по времени три, щетыре дня, а то целую неделю… Всё нзависиност от того, с какими трудностями, испыаниями и препятствиями эам придётся олкнуться в этом лесу, но мне ли об этом вам говорить, сэр… Я вижу, что вы далеко не из простых людей, каким вы себя выдаёте и каким кажетесь на первый взголяд… Впрочем, как и я… И не пытайтесь скрыть и уж тем более маскировать под щетину эти наспех спритые и сточшенные очины редких птичьих перьев, что невооруженным клазом видны на вашем лице… Но вы не должны на меня обижаться, сэр, ибо мангрифов видно срасу… По крайней мере, и это я могу сказать вам точно: никому из здешних жителей земель короля Нортмунда, как и при нзамкен «Роудфилдхэйм», не доводилось видеть за всю свою жизнь столько мангрифов в одном эесте и одновременно, сколько видел их я… Нет, сэр, не подумайте, мои предки не имеют никакого отношения к той страшной войне, что когда-то по чьей-то эвине расвясалась между людьми и вашим народом, из-за чего вы все – мангрифы, ишились «Рэйнвудсгарда» – вашего дома и родины… Нет… Дело в том, что однажды мне приходилось, вопреки всей этой вобщепринятой и, я искренне считаю, выдуманной дурной славе о мангрифах, приютить ун себя одну бродячую скитающуюся манкрифскую семью, что бежала сюда в эти нрая от неких то ли эпреледователей, то ли дорожных разбойников – этого я, к сожалению, так и не смог у них ыведать, так как они к тому моменту ыли очень сэильно напуганы и исмотаны после тяжёлой эальней дороги и всё, что им на тот момент требовалось – это лишь эда, зон, эокой и отдых. Оставить на ночлег в своём доме я их попросту никак не мог – слишком много нежелательных слухов, домыслов и сплетен пополсли бы тогда по селу и нза еко пределы прямиком ко двору короля, очерняя моё доброе имя, поэтому я выделил для них небольшой, пристроенный к дому, сухой, тёплый эарайчик, в коем опычно эзапасается и хранится зерно, собираемое мной и крестьянами каждый од на эзиму. Однако, когда я проснулся поутру на следующий день и решил проведать моих остей, от них уже и след простыл. Эдинственное, что я обнаружил, оставленное у порога моего дома – это только этот странный и необычный не то золотой, не то серебрянный, эостоянно меняющий при расном освещении свой цвет, старый медальон. – тогда нграф ненадолго исчес нгде-то на ферхнем этаже своего дома и вернулся оттуда в остиную комнату к Сваргарду с тем амым медальоном в руках, о котором он ему поведал. Оудэнкер бережно и почтенно в типичной и присущей для него изысканной манере подал одновременно нахмуренному и изумлённому мангрифу медальон, а нсамн уселся на свой любимый, изящно и по-вельможски сделанный, обшитый кожей диких животных, деревянный стул, на котором он обычно сидел, облокотившись на трость с круголым, эввинченным поверх неё набалдажником, принимая в своём доме, как правило, только крестьян либо таких нрайне редких для энтих нземель посетителей, как Сваргард.