Мой враг по переписке

– Никто не будет прыскать в тебя из баллончика. Подойди и постучи. А то ты явно пугаешь их больше, пока просто стоишь и пялишься на дом.

Я вздыхаю и заставляю себя подойти к крыльцу. Жму на звонок и задерживаю дыхание.

По ту сторону сетчатой двери появляется женщина. Затем открывает ее и выжидающе смотрит на нас.

– Чем могу помочь?

– Здравствуйте, – говорю я, едва не теряя голос. – Я хотела спросить, вы знаете что-нибудь о семье, которая жила в этом доме до вас?

Та пожимает плечами.

– О Джонсах? Вы что, из переписи населения?

– Нет, просто… Сколько здесь жила семья Джонсов? А никого по имени Лука не было? Лука Пичлер, например?

– Понятия не имею. Я их не знаю. Только иногда получаю их почту.

– А ваши соседи? Сколько они тут живут, не подскажете?

Женщина вздыхает. Я вижу, как она теряет терпение.

– Понятия не имею. Я тут всего год живу. И не особо общаюсь с соседями.

– Хорошо. Спасибо. Простите за беспокойство.

Женщина уходит в дом, закрывая за собой дверь. Мы с Энн переглядываемся, спускаемся с крыльца и возвращаемся на тротуар.

– Я так и думала, что она ничего не знает о Луке, – говорю я. – Он не писал мне отсюда со времен школы.

– Но должны же быть соседи, которые живут тут долго и помнят его или его семью, – предполагает Энн. – С кого хочешь начать?

– Давай с ближайших домов.

Пока мы идем по кварталу, мой телефон жужжит: новое сообщение. На минуту я забываю, что Энн поменяла имя в списке контактов, и не понимаю, почему мне пишет какой-то Взгляд Хаски.

Взгляд Хаски. Как тебе Сан-Диего? Лучше Майами?

Наоми. Тут красиво. Я могу и не вернуться.

Взгляд Хаски. Нельзя принимать такое важное решение, не сходив со мной на свидание.

Наоми. Неплохая самооценка! Думаешь, что одно свидание может заставить меня передумать?

Взгляд Хаски. Это будет не одно свидание.

Я перечитываю его сообщение, пытаясь понять, как от простого предложения у меня растекается тепло по всему телу. Начинает кружиться голова, и я понимаю, что задержала дыхание. Не знаю, как отвечать на такой флирт. Я делаю глубокий вдох, а потом печатаю.

Наоми. Да? Кто-то так уверен в себе. А если после первого ты меня возненавидишь?

Взгляд Хаски. Этого не будет.

Наоми. Чем сегодня занят?

Взгляд Хаски. Зависаю с семьей и жалею, что не гуляю по пляжу с милой девушкой из прогноза погоды, с которой недавно познакомился…

Я вздрагиваю, когда Энн хватает меня за руку и дергает на другую сторону тротуара.

– Земля вызывает Наоми! Ты правда не видела столб?

– Что? Ой.

Я оглядываюсь и понимаю, что Энн только что не дала мне глупо врезаться головой.

– Чему ты улыбалась? – спрашивает она, указывая на телефон. А потом сужает глаза с понимающей улыбкой. – Это Взгляд Хаски, да? Шлет тебе сексуальные фотки?

Я смеюсь.

– Нет. В смысле: да, это он, но нет, он не шлет мне фотки. – Телефон снова вибрирует, но я прячу его в карман, не посмотрев, а то вдруг Джейк решит опровергнуть мои слова. – Идем. Вон к тому дому.

Крайний дом с угла зарос кустарником так, что по дорожке ко входной двери невозможно пройти. Приходится обходить изгородь, чтобы добраться до крыльца. На этой улице нам долго не везло: дома стояли сплошь под сдачу отдыхающим. Но за последним домиком явно не ухаживают так тщательно, и я надеюсь, что местные жильцы обитают тут какое-то время.

Звонка нет, так что я стучу в деревянную дверь и принимаюсь ждать. Где-то в доме радостно тявкает собачка. Через минуту нам открывают, и на пороге появляется хрупкая старушка в очках, из-за которых ее глаза кажутся просто огромными. Питомец все еще тявкает откуда-то из задней комнаты.

– Доброе утро, мэм, – говорю я. – Надеюсь, я вам не помешала.

– Что вы, что вы! – Она улыбается, и ее вставная челюсть кажется слишком большой для такого личика.

– Меня зовут Наоми, а это моя подруга Энн. Мы пытаемся найти человека, который раньше жил на этой улице. Подскажите, вы давно тут живете?

– Кэрол Белл, – отвечает старушка, пожимая нам руки. – Я могла бы сказать, сколько тут живу, но не хочу признаваться, сколько мне лет. – Она лукаво улыбается и подмигивает мне. – Я здесь всю жизнь. Этот дом построил мой папаша, знаете ли.

Энн тычет меня локтем, и я вижу, как она чуть не подпрыгивает от восторга. Я поворачиваюсь к Кэрол и говорю:

– Невероятно! Такой красивый дом. Наверняка вам нравится жить рядом с морем.

Кэрол кивает.

– На что другое я бы не согласилась.

Я указываю на старый дом Луки.

– Видите этот голубой дом посреди улицы?

Старушка высовывает голову из дверного проема, чтобы посмотреть, куда я показываю.

– Вы не помните семью, которая жила тут несколько лет назад? По фамилии Пичлер. Как минимум восемь лет тут провели, возможно больше. У них был сын по имени Лука.

Кэрол задумчиво кривит губы.

– А, да, – вспоминает она через минуту. – Помню Пичлеров. Хорошая была семья, хоть и нелегко им пришлось. А за мальчика я волнуюсь. Вы его знаете? Как у него дела?

Интересно, что значит «семье пришлось нелегко»? Район кажется славным, а Лука никогда не жаловался в письмах на трудное детство.

– Мы с Лукой раньше обменивались письмами, а за годы потерялись. Я надеялась, вы расскажете мне о нем или его семье. Я бы хотела снова ему написать.

– Ох, ну как же это мило! – восклицает Кэрол. Она поджимает губы, ее взгляд возвращается к голубому дому через дорогу. После этого тон старушки меняется. – Лидия всегда ссорилась с мужем. Вряд ли он ее бил, но на улице стоял такой ор, что будил весь район. Пару раз даже полицию вызывали, но никого не арестовывали. А потом мистер Пичлер уехал и не вернулся. Наверное, и к лучшему, но, мне кажется, мальчику было очень нелегко. Через несколько лет Лидия заболела. Представить не могу, каково было ребенку потерять обоих родителей, не успев даже закончить учебу.

Кэрол рассказывает настолько небрежно, будто я и так обо всем этом в курсе, раз переписывалась с Лукой. Я ошеломленно смотрю на нее, пытаясь переварить произнесенные слова. Я не знала, что отец Луки его бросил и что его мать заболела. Он никогда не писал об этом. Правда, может, и писал, только по-своему, косвенно. Я вспоминаю те несколько писем, которые были резче прочих, такими грубыми, что уже не казались игрой. Я не понимала тогда, что именно Лука переживал. Нужно перечитать все письма, когда вернусь домой. Наверняка я что-то упустила.

– Это явно было непросто, – говорит Энн. – Так его мать…

– Скончалась, – кивает Кэрол.

– А как же Лука? – спрашивает Энн.

Я благодарна ей за эти вопросы, ведь меня слишком занимают мысли о Луке, чтобы думать о поддержании разговора. Я даже представить не могу, что он пережил, и теперь думаю о нем совершенно иначе. Мне всегда было интересно, почему он такой грубый, был ли он просто озлобленным ребенком или скрывался под маской. И даже не догадывалась, сколько ему выпало боли и потерь в юном возрасте. Так грустно, что я не понимала этого раньше. Жаль, что не смогла прочесть между строк и написать что-нибудь в утешение. Но возможно, это испортило бы нашу переписку.

Надеюсь, он поговорил с кем-нибудь по душам.

– Когда я услышала о смерти Лидии, Лука уже уехал. Я так и не получила от него весточки, но я и не ждала. Для него я была всего лишь старушкой, живущей дальше по улице. – Кэрол поворачивается ко мне. – Вы тогда перестали получать от него письма?

Я качаю головой, сглатывая ком в горле.

– Он продолжал мне писать еще много лет. Насколько я знаю, дела шли хорошо. Лука собирался жениться. – Я вымученно улыбаюсь.

У Кэрол светлеет взгляд.

– Вот чудесные новости! А я все беспокоилась об этом мальчике. Я так рада, что у него все сложилось.

– Я надеялась, что вы можете знать, где он сейчас живет, но, видимо, нет. Вы случайно больше ни с кем не знакомы из его семьи? Или с кем-то, кто знает, как с ним связаться?

Она качает головой.

– К сожалению, нет. Он был единственным ребенком, как и Лидия, и мистер Пичлер. Насколько я знаю, у него не было ни кузенов, ни дядей, ни теток. Никто не приезжал к ним в гости. – Кэрол задумчиво поджимает губы. – Но у него был друг, он жил за углом. Гоняли с ним на велосипедах по улице туда-сюда, но я точно не знаю, из какого он дома. И наверняка уже тоже давно уехал. Сейчас молодежь не задерживается на одном месте.

Я оглядываюсь через плечо на улицу, представляя, как Лука катается на велосипеде вместе с другом. Может, это был один из тех парней с пляжного фото? Но образ пропадает, когда в моей голове эхом раздаются слова Кэрол. Лука вырос в неблагополучной семье, а потом потерял мать, пока я росла, считая счастье само собой разумеющимся.

– Не задерживается, – соглашаюсь я. – Если бы я осталась в доме своего детства, до сих пор жила бы в ветхом трейлере в Оклахоме.

Моя семья не была богатой, но мне даже в голову не приходило, что я могу потерять кого-то из родителей. Мне не приходилось гадать, придет ли домой отец. Как нечестно, что Луке пришлось.

– Надо искать мужчину, который построит вам дом. Как мой папаша для моей мамаши, – говорит Кэрол.

– Вот это настоящая цель для отношений, – улыбается Энн. Она явно не чувствует, насколько мне сложно держать себя в руках. Я пришла сюда за ответами, но не ожидала, что из-за них меня разорвет от эмоций.

Я прокашливаюсь.

– В наши дни такого, наверное, сложно найти.

Не то чтобы мне был нужен мужчина, который построит мне дом. Я много работала последние несколько лет и сама почти накопила на собственное жилье, безо всякой помощи. Кроме как от банка.

– Жаль, я не могу вам помочь, – вздыхает Кэрол.

– Вы помогли, – говорю я, пусть и кажется, что мне снова придется начинать все заново.

Но хотя бы я понимаю, что в доме детства Луку можно не искать.

Глава девятая. Еще один день

Лука

Я учился в выпускном классе, когда моей маме диагностировали рак поджелудочной железы. Такое впечатление, что он взялся просто из ниоткуда. В день, когда она узнала эту новость, я разговаривал с вербовщиком корпуса морской пехоты. Мама подождала, пока я вернусь домой, чтобы передать слова врача. Это стало шоком для нас обоих. Она была куда моложе, чем многие люди с таким диагнозом.

– Я пока ничего не подписал, – сказал я. – Я не обязан идти в морпехи. Я останусь дома и позабочусь о тебе.

Она покачала головой.

– Не ставь свою жизнь на паузу из-за меня.

Эта просьба звучала как полная чушь. Я не ставил жизнь на паузу ради нее: она была моей матерью – всем, что у меня было. Она оставалась сильной и заботилась обо мне, когда ушел отец. Я не собирался бросать ее, когда ей нужна моя забота.

– Я никуда не поеду, пока тебе не станет лучше.

Она потянулась через обеденный стол и переплела свои пальцы с моими. Когда она заговорила, ее голос был мягок, но уверен.

– Мне не станет лучше, милый.

– Не говори так. В наши дни люди сплошь и рядом переживают рак. Ты пройдешь химиотерапию, правда?

– Я обсудила свои шансы с врачом, – сказала она. – Я еще получу другое мнение, но, Лука, новости скверные. Люди не вылечиваются от рака поджелудочной. Даже с химиотерапией прогноз плохой.

У меня сдавило горло, стало сложно говорить.

– Сколько тебе осталось? Год? Два?

Она закрыла глаза, и я заметил, как пара слезинок скатилась по ее щекам.

– Скорее всего, месяцы. От химии мне может стать лучше, и, возможно, я проживу немного дольше, но врач не… врач не… – Она всхлипнула. Я крепче сжал ее руку. Когда она заговорила снова, ее голос звучал слишком слабо. – Врач говорит, что мне повезет, если я переживу апрель.

Второй специалист подтвердил диагноз первого доктора. В начале, несколько недель после этих новостей, я был в стадии отрицания. Никто бы не сказал по ней, что она смертельно больна. Я опасался, что химиотерапия может изменить ее. Наверное, я боялся, что врачи ошиблись и что она на самом деле здорова, а химиотерапия только ослабит ее. Но совсем скоро рак показал свое уродливое лицо.

После того как я пропустил несколько дней, чтобы ухаживать за мамой, она настояла, чтобы я вернулся в школу. Мы поспорили из-за этого. У нас оставалось так мало времени вместе, и я не хотел проводить большую часть дня вдали от мамы. Но от химиотерапии ей стало немного лучше, и она вознамерилась пережить прогноз врачей как минимум на месяц. Она сказала, что ее единственная цель – увидеть мой выпускной, и если я не буду ходить в школу каждый день, то могу отнять это у нее. После этого я перестал с ней спорить.

Было сложно писать Наоми грубые письма, пока я смотрел, как моя мать слабеет с каждым днем. Когда ушел отец, я использовал письма к Наоми как возможность выпустить злость, с которой он меня оставил. Но когда мама заболела, когда стало ясно, что она медленно умирает, я чувствовал только отчаяние. Она не хотела оставлять меня – ее забрали у меня против воли.

Когда моя мать заболела, письма Наоми стали необходимым отвлечением.

Дорогая Наоми.

Ты не поступишь ни в один из колледжей, куда подала документы, потому что ты не так умна, как думаешь. Твои родители и учителя врали тебе все эти годы. Ты, скорее всего, даже не выпустишься. Директор объявит твое имя, даст пройти к сцене и, вместо того чтобы поздравить, как остальных учеников, скажет, что ты провалилась и тебе надо заново начинать старшие классы. Все последние четыре года. Это будет ужасно унизительно, но я буду не особо удивлен.

С любовью,

Лука

Отвлекаясь от школы, не будучи маминым поваром или шофером, я ловил себя на том, что изучаю страничку Наоми. Раз за разом просматривал все фото, которые видел сотни раз, прежде чем перейти к новым, которые еще не видел. Она постила что-то свежее почти каждый день. Я гадал, знает ли она, что ее личные мысли доступны всему миру. Знает ли она, что я могу прочесть все то, что она не пишет в своих письмах. Иногда она публиковала что-то смешное, иногда рассказывала о том, что планирует делать в тот день, а иногда ругалась на то, как ее обижали. Если учесть мою слежку в интернете и письма, которые она присылала мне с пятого класса, мне начинало казаться, что я знаю ее. Я сомневался, что ее друзья догадывались о том, насколько черное у нее чувство юмора.

Я немного ревновал каждый раз, когда она выкладывала фото с каким-то парнем. Я предполагал, что это может быть ее парень, потому что некоторые посты были про него. Я переживал, что она перестанет писать мне, если узнает, сколько времени я провел, разглядывая ее фото и читая то, что она написала на своей странице. Иногда я засыпал, представляя, что это я обнимаю ее на фотографии, которую она выложила.

Как-то раз рано утром, пока мама еще не проснулась, я набрал в поисковой строке имя своего отца, но так и не смог найти его профиль. Я пытался звонить ему, но звонок шел прямо на чужую голосовую почту. Знал, что так будет. Не в первый раз пробовал звонить на его старый номер.

Я не скучал по нему: он сделал свой выбор. Но все равно от злости швырнул телефон на кровать и проследил, как он отлетел и ударился о стену, прежде чем упасть на пол. Было несправедливо, что отец оставил меня одного разбираться со всем этим. Я ненавидел его за то, что он где-то там наслаждался жизнью, не заботясь о том, что в мире есть моя мать, я и то, с чем нам приходится справляться.

Подобрав телефон, я увидел свежую трещину на экране. Пнул угол кровати и выругался. Во мне кипела злость на телефон, на отца и в этот момент даже на мать.

Я ненавидел себя даже за само наличие такой мысли. Я злился на рак, а не на нее. И на свое желание, чтобы отец был здесь и помог нам преодолеть все это. Но он был нам не нужен. Я просто хотел бы, чтобы он позвонил.

Здоровье матери ухудшилось к концу апреля. Она не должна была дотянуть до мая, но цеплялась за жизнь, как только могла. Она твердо решила дожить до моего выпуска. Когда я перелистнул календарь на май, у нас возникло ощущение, что мы достигли некоего рубежа. Мама превзошла свою болезнь, пусть даже на день.

А потом прошел еще один день, и еще один, и, прежде чем мы успели это понять, наступил конец мая. Маме не становилось лучше, и большую часть времени у нас в доме дежурила медсестра из хосписа. Она следила за тем, чтобы маме было удобно. Каждый день был лишь еще одним днем выживания, еще одним днем ожидания, что он будет последним.

Утром на мой выпускной мама обняла меня со слезами на глазах. Она была так слаба, что я едва почувствовал ее прикосновение. Тогда она в первый раз за несколько дней смогла встать с постели.

– Мы справились, – сказала она. – Я увижу выпускной своего сына.

Когда она сказала это, уже мои глаза защипало от слез. За последний месяц я часто ловил себя на мысли о том, что единственное, что держит ее в живых, – цель дотянуть до этого дня. Теперь, когда мы добрались до него, мне не хотелось ее отпускать, но и не хотелось заставлять ее продолжать страдания лишь потому, что я не могу найти в себе сил попрощаться.

– Мы справились, – повторил я.

В тот день я сам доехал до школы, размышляя обо всем, что произошло за последние месяцы. Иногда накатывало ощущение, будто прошло всего несколько дней.

То, что мама прожила еще один месяц, не слишком впечатлило ее врачей. Совсем другая история, если бы мама каждое утро выпрыгивала из кровати и танцевала в гостиной, перед тем как сделать себе чашечку кофе. Она ни в коем случае не была медицинским чудом. Пусть я ценил каждый лишний день, который мог с ней провести, казалось, что все остальные удивлены, что она все еще не умерла.

Я столкнулся с Беном, когда на нас обоих были шапочки и мантии после репетиции. Его девушка фотографировалась с группой девчонок – с двумя из них я встречался в десятом классе, – так что на пару минут мы остались одни.

– Как дела у твоей мамы? – спросил он.

В те дни почти все начинали разговор со мной именно так. Иногда я хотел, чтобы кто-то спросил у меня о чем-нибудь другом. Я был бы благодарен за небольшое отвлечение. Но сегодня поговорить про нее было приятно.

– Она сегодня по-настоящему счастлива, – сказал я. – Ей не стало лучше, но она протянула на месяц дольше, чем говорили врачи. Она просто радуется, что увидит мой выпуск из школы.

– Это здорово, – ответил Бен. – Я знаю, сколько это значит для вас обоих. Ты все еще собираешься уходить в морпехи или пока забросил эту идею?

– Учеба начнется через месяц.

– Ты не собираешься это откладывать? А как же твоя мама?

– Она и так долго не должна была прожить.

– Но прожила. А если проживет еще месяц?

Я не думал, что она сможет прожить еще месяц, даже еще неделю, но я знал, что вслух это прозвучит бессердечно. Мне нужно было пойти в армию, чтобы отслужить четыре года ради пособия для демобилизованных и после этого пойти в колледж. Не будь у меня этого плана, у меня не было бы ничего.

– Я буду здесь, в Сан-Диего, если что-то случится.

Девушка Бена ушла от подружек и начала подзывать его. Он помахал ей, потом повернулся ко мне.

– Мне пора. – Он уже почти отвернулся, но задержался. – У меня дома сегодня будет выпускная вечеринка. Приходи.

– Хорошо. Я попробую.

Как бы я ни скучал по социальной жизни вне школы, я сомневался, что смогу добраться до вечеринки. Дни моей матери были сочтены, и я не представлял свой вечер нигде, кроме как возле нее, после того как мы закончим с торжественной частью.

Церемония выпуска проводилась на футбольном стадионе. Мы были большим выпускным классом, и стадион был заполнен. Когда объявляли наши имена, мы по одному выходили на сцену, жали руку директору и фотографировались с дипломами. Когда назвали мое имя, раздались аплодисменты и парочка поддерживающих криков. Я вглядывался в толпу, но не успел присмотреться как следует, прежде чем пришлось вернуться на свое место.

Когда церемония закончилась и все остальные начали кидать шапочки в воздух и фоткаться вместе со своими семьями, я снова осмотрел толпу. Я сомневался, что у мамы будут силы ходить, так что искал инвалидное кресло. Футбольное поле внезапно стало настолько забито людьми, что ее невозможно было бы увидеть. Я дважды обошел вокруг, прежде чем начал волноваться.

А потом увидел ее. Не мою мать, а медсестру из хосписа, которая утром была у нас дома. Я оглядел толпу вокруг нее, понимая, что мама должна быть где-то недалеко. У меня заняло больше времени, чем должно было, чтобы понять выражение на лице медсестры.

– Я сожалею, Лука.

– Где она? Ей пришлось поехать в больницу?

Медсестра сжала губы в линию.

– Давай отойдем на парковку, – сказала она.

Я поймал взгляд Бена, когда шел вслед за медсестрой с переполненного футбольного поля. Мы держали зрительный контакт, пока я не отвернулся.

– Это случилось. Верно?

Мой голос звучал сипло, как будто раздавался откуда-то издалека.

Глаза медсестры, когда она повернулась ко мне, были полны слез. Не думаю, что визит на выпускной к школьнику, чтобы сообщить о смерти его матери, был обычным делом для ее работы.

– Мне так жаль, – сказала она. – Я знаю, как сильно она хотела быть здесь. Она только и говорила об этом дне. Если тебя это как-то утешит, ее последние слова были о том, как она любит тебя и как хочет посмотреть торжественную часть после того, как подремлет.

– Она умерла во сне?

Медсестра кивнула.

– Боли точно не было. Честно.

– Я должен был быть рядом.

– Понимаю, насколько тебе сложно узнать об этом вот так, но ты находился там, где должен был быть. Она хотела бы этого. Если бы твоя мама смогла прийти, она была бы здесь, но, думаю, она умерла счастливой, зная, что ты здесь.

Ступор, пришедший с изначальным шоком от новости, постепенно спадал. Я чувствовал, как мне сдавливает горло, как глаза начинает жечь от слез. Медсестра, понимая, что я вот-вот сорвусь, сделала шаг вперед и крепко обняла меня. Я не осознавал, насколько мне были нужны эти объятия, пока она этого не сделала. Я плакал у нее на плече, в ее волосы, пока парковка не начала наполняться другими учениками и их родственниками. До меня не сразу дошло, что я так и не спросил имя той медсестры.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

◊ Здесь и далее: название социальной сети, принадлежащей Meta Platforms Inc., признанной экстремистской организацией на территории РФ.