Когда я встречу тебя вновь. Книга 4. Ценой собственного счастья

Маша перестала запрыгивать к отцу на колени, как это случалось, когда она была маленькая, и не так часто встревала в наши с ним беседы. Но каждый раз, когда мы уходили от них или прощались где-нибудь на улице, она прижималась к нему, словно давала мне понять, что он остается с ней, и в этом ее преимущество передо мной. Я стала относиться к ней снисходительнее. В моей жизни произошла трагедия, и ревность на фоне нее стала ничтожной и пустой. Главное, что отец с нами, он любит нас обеих, и его любовь нельзя делить на части. Она одна – на всех.

Свой день рождения я провела как обычный день и гостей не собирала. Все понимали мое нежелание что-то праздновать и ограничились лишь телефонными звонками. Но мама все равно испекла мой любимый «Рыжик» и приготовила пару салатов. Мы скромно поужинали вчетвером, я задула свечку на торте и загадала желание. Мне хотелось, чтобы одна одиннадцатилетняя девочка, которая в этот день тоже не отмечала свой день рождения, однажды позвонила и снова впустила меня в свою жизнь. Сбудется оно или нет, я не знала, но надежда грела мое сердце и заставляла его биться быстрее. Я чувствовала ответственность за ее судьбу и судьбу ее сестер, и все больше проникалась ощущением, что у меня не двое детей, а шестеро, и все они нуждались во мне.

Мысли о Динаре не давали мне покоя до самого сна, и нет ничего удивительного, что ночью мне приснился кошмар. Я оказалась на той самой конюшне, где случился пожар. Вернее, на ее руинах. Я остро ощутила запах гари и дыма, словно пожар произошел несколько часов назад, и где-то до сих пор слышался треск горящего дерева. Но пламени не было. Огромными тенями надо мной склонились ветви деревьев, и я недоумевала, как они не пострадали, если были так близко к огню. Треск повторился, и я вдруг поняла, что это не треск огня, а чья-то безуспешная попытка выбраться из-под завала. Она сопровождалась слабым стоном, который доносился из-под земли. Мое сердце сковал страх, и в холодном поту я подошла к груде обугленных деревяшек. Боязливо спросила: «Кто здесь?» Но язык точно приклеился к небу и не пошевелился. Я открыла рот шире, пытаясь отодрать его от нёба, и увереннее повторила свой вопрос. Но вышло какое-то мычание, и не сумев совладать с голосом, я опустилась к обугленному завалу. Постучала костяшками пальцев по черной трухе и прислушалась к отклику.

– Помогите, – донеслось до меня из-под завала.

– Шандор, это ты? – удалось мне заговорить.

– Лизавета? Да, это я, спаси меня.

Мной овладело безумие, и я начала неистово отбрасывать одну обгоревшую головешку за другой. Неожиданно головешки стали огромными и тяжелыми бревнами, но я будто не чувствовала их веса – во мне пробудились внутренние силы, и они руководили моими движениями. В ноздри все глубже пробирался дым, и я была на грани обморока. Но не могла упасть, не могла погибнуть, иначе Шандора никто не спасет. У него есть только я.

И вдруг замерла, чтобы перевести дыхание. Я обнаружила, что стою по колени в пепле, который затягивает меня в пучину точно болото. Передо мной все та же обгоревшая груда деревяшек, которая нисколько не уменьшилась, а чудесным образом восстановилась. И звуки из-под нее уже не слышны. Начала громко звать Шандора и умолять не уходить. Я рядом, я помогу, надо только держаться. И снова бросалась разгребать завал.

Проснулась я от прикосновения теплых рук к моему телу, которые прижимали меня к себе. Мама. На прикроватной тумбе горел светильник, а в детской кроватке было пусто. Мне потребовалось две секунды, чтобы вспомнить, что Мишутка спит с мамой, и поводов для тревоги за него нет.

– Что-то твоя верховая езда не помогает, – сказала мама, когда я пришла в себя. – Сходила бы лучше к психологу. Есть же у Андрея знакомые в этой сфере.

– Какое сегодня число? – игнорируя слова мамы, спросила я.

– Четырнадцатое июля.

– Значит, завтра у Шандора сорок дней. Мне нужно поехать к нему на могилу.

– Лиза, ты и так сама не своя, сон потеряла. Зачем лишний раз бередить раны?

– Мама, его душа еще здесь, и она хочет мне что-то сказать. Сегодняшний сон приснился не просто так. Он просил меня спасти его. Я не знаю, что это значит, но я не успокоюсь, пока снова не съезжу к нему на могилу и не поговорю с ним.

– Ты несешь какой-то вздор. С кем ты собралась говорить? Шандор мертв.

– А если нет? Он просил спасти его. Вдруг он лежит, погребенный в завалах, и никто его не достал. Я даже не спросила Глеба, с открытым или закрытым гробом хоронили Шандора, видел ли он сам его после пожара. А если от Шандора ничего не осталось, и в гробу был только пепел? И вдруг это не его пепел?

– О, Господи, все еще хуже, чем я думала. Утром позвоню Андрею, тебе нужна медицинская помощь.

– Мама, ты не понимаешь? Все сны не спроста. Я тебе никогда не говорила, но несколько раз в жизни мне снились вещие сны. А вдруг эти сны тоже что-то значат?

Мама взяла меня за плечи с двух сторон и чуть встряхнула.

– Они значат только одно: ты не хочешь отпустить Шандора. Но тебе надо признать, что он умер и его больше нет. Перестань мучить себя. Смирись и подумай о сыне. Ему нужна здравомыслящая мать.

– Я все равно поеду туда на сорок дней, – высвобождаясь из рук мамы, сказала я твердо.

– Ох, Лиза, не кончится это добром.

– Мама, ты постоянно об этом говоришь и только привлекаешь беду.

– Что ты собираешься делать в селе?

– Сначала я схожу на кладбище, а потом к Глебу. Мне нужно с ним снова поговорить и до конца выяснить все обстоятельства гибели Шандора.

Мама всплеснула руками, но больше не стала со мной спорить. Она знала, что, если я что-то задумала, меня не переубедить. Она ушла к себе в комнату, а я взяла фотографию Шандора, которая стояла на прикроватной тумбочке, и внимательно всмотрелась в его глаза. Словно они могли мне что-то сказать. Может быть мама права, и я действительно не хочу отпустить Шандора, но и не реагировать на знаки тоже не могла. Шандор просил меня спасти его, и я должна понять, что это значит.

Я снова в поселке Шандора, только в этот раз доехала на такси до кладбища. На мне то же черное платье и туфли, что и месяц назад. Другое бы здесь было неуместно. Я не стала надевать косынку, спрятавшись лишь за черными очками, и легкий ветерок трепал мои локоны.

Раннее солнечное утро еще хранило остатки ночного дождя: земля была сырой, а воздух влажный и свежий. Наравне с радостным щебетанием птиц слышалось воронье карканье, которое будто бы напоминало, что и среди жизни может быть смерть. На могилах Шандора и Джофранки те же кресты и венки, только выгоревшие на солнце, те же фотографии.

Я положила на могилу Джофранки две гвоздики, а Шандору – розу. Одну, бордовую. Возможно, так не принято, но не могла взять две. Для меня он один. Навсегда.

Около могилы Джофранки установили деревянную лавку, которой прежде не было, и я села на нее, устремив взгляд на фотографию Шандора. Он также улыбался, но улыбка была чужой и не отзывалась в моем сердце. Если бы он нахмурил брови и чуть сжал губы, в нем было бы больше от того Шандора, которого я знала. Казалась незнакомой и расслабленная покатость его плеч… Разве он такой на тех фотографиях, которые остались у меня после фотосессии? Нет, здесь он совсем другой.

Я вернулась мыслями в свой сон, и в голове пронеслась безумная затея: а что, если взять лопату и раскопать могилу? Не это ли мне снилось? Я искала Шандора под завалом, но может быть завал – это могила, и нужно рыть ее. Я встала с лавки и огляделась, словно в поисках лопаты, но ничего не нашла. Тогда я напрягла слух: все также пели птички, где-то вдали каркали вороны, доносился шум автомобилей, мчащихся по трассе. Но ни одного звука, напоминающего человеческий голос, я не услышала. Что же делать? Рыть землю, ломая ногти и истязая свои руки, как это было во сне? Ох нет. Это безумие, святотатство и преступление. Меня посадят, мои дети останутся без матери, и я ничем не смогу помочь девочкам Шандора.

Что мне остается? Привлечь власти? Но если я буду основывать свои подозрения на кошмарном сне, меня отправят в психушку и будут правы. Я и в самом деле схожу с ума. Вот же крест и даты жизни Юрия Слободы. Кто бы стал хоронить вместо Шандора другого человека? Как бы тогда жил сам Шандор, кем бы он был без документов? Нет, все мои домыслы безумны.

Но почему Шандор просил о спасении? Или я неправильно истолковала его слова? Вдруг в спасении нуждается не он, а его дети. Но что может им угрожать? Выдать замуж сейчас Гозело их не может, они еще малы. Сосватать? Это еще ничего не значит. Что другое может им грозить?

И вдруг меня осенило. Школа. Дед может запретить Динаре учиться. Он считал, что это ни к чему мальчику, а девочке и подавно. Если он запретит Динаре учиться, кто его остановит? Никто. И никакие органы власти не помогут: цыганские дети мало кого волнуют. Ох, девочки, что же делать?

Я погрузилась в размышления и потеряла счет времени. Лишь припекающее спину солнце вернуло меня в реальность: прошло больше часа. Нужно было уходить. Могли прийти родственники Шандора, но лучше бы с ними не пересекаться.

Я подошла к кресту, насколько это позволяли окружавшие его венки, и коснулась рукой фотографии. Погладила Шандора по волосам, очертила контур его лица, провела пальцем по его губам, оставляя прозрачные полоски на грязном стекле.

– Я что-нибудь придумаю. Я спасу твоих девочек. Спи с миром.

Глаза и губы продолжали улыбаться. Он меня не слышал.

– Прости меня. Мне пора, но я приеду еще.

Я повернулась, чтобы уйти, подняла глаза и… остолбенела. Неспешным пружинящим шагом ко мне приближался он. Его задумчивый взгляд, направленный в землю на несколько шагов вперед, и сдвинутые к переносице брови, как отражение моих недавних мыслей, воплотились в реальном человеке. Или он мне мерещился? Небрежная густая бородка и свободно развевающиеся на ветру волосы окунули меня в прошлое, где я пропускала его кудри сквозь свои пальцы и терлась щекой о его щетину. Как давно это было и как недавно. Черная рубашка с расстёгнутым воротом и закатанными до локтей рукавами порывами ветра очерчивала его фигуру и мне казалось, я узнавала в ней каждый мускул. И мое сердце снова разгонялось как болид и мчалось в счастливое будущее.

Но сама я стояла и боялась пошевелиться. Одно мое движение, и мираж рассеется. А я так хотела, чтобы он был настоящим… живым. Голову закружило, и я сделала взмах рукой в сторону креста. Хотела за него ухватиться, но нащупала его не сразу. Мои действия привлекли внимание мужчины, и я ждала, что его образ растворится. Но вот он поднял глаза, и на его лице промелькнуло едва уловимое удивление. Он снизил шаг, и только когда остановился в трех метрах от меня, я пришла в чувства и заставила себя моргнуть.

Это не Шандор, это его брат. Но как он похож на того, кто лежал в земле!

– Здравствуйте, – поздоровался он.

О нет, у него и голос тот же! Я смотрела на него и пыталась увидеть хоть что-то, что отличало бы его от Шандора, но кроме густой бороды других отличий не замечала.

– Здравствуйте. Вы – Тамаш?

– Да, вы знали моего брата?

– Знала.

– Кто вы? Вы из нашего села?

– Нет, я не местная. – На его лице промелькнуло недоумение. Как, впрочем, и на моем. – Вы не догадываетесь, кто я?

– А должен?

Я сняла очки, сделала пару шагов в его направлении и позволила ему лучше меня рассмотреть. Он видел мою фотографию, он не мог меня не узнать.

– В семье Шандора все обо мне знают.

– Шандора? Как странно вы его называете.

Я чуть улыбнулась.

– Не обращайте внимание на мое произношение. Это ошибка, ставшая привычкой.

– Так кто же вы?

– Я близкий друг вашего брата. Очень близкий друг…

Я надеялась, что он поймет, о чем я говорю, но, судя по выражению его лица, мои надежды были напрасны.

– Вы придете помянуть Шандора в наш дом? Его друзьям всегда рады.

– Нет, боюсь, я исключение, – невесело улыбнулась я и добавила, желая внести ясность: – Я была его любовницей. Странно, что вы об этом не знаете. Шандор говорил, вы в курсе.

Неужели он солгал? Но зачем?

Тамаш еще сильнее свел брови на переносице, как будто недоумевая, как мог пропустить эту информацию.

– Простите мое замешательство, – сказал он. – Дело в том, что несколько дней назад я вышел из больницы. Я тоже пострадал на пожаре: повредил голову, получил ожоги и не всех узнаю.

Теперь пришла пора мне удивляться его словам, но они многое мне объяснили.

– Вы потеряли память?

– Скорее да, чем нет. Иногда бывают кратковременные прояснения, но по большому счету, они ни о чем.

– Это ужасно. А что говорят врачи?

– Они сказали, что возможно со временем память восстановится. Нужно вернуться домой и разговаривать с людьми, которые меня знают. Это должно помочь в выздоровлении. Но пока все как в тумане.

– Мне жаль, – сказала я, а в голове только один вопрос: «Почему он, а не Шандор?»

Я опустила глаза, чтобы скрыть свою досаду, и неуверенно потопталась на месте, не зная, как обойти его и распрощаться.

– Как вас зовут? – спросил Тамаш.

– Елизавета. – Я снова устремила на него глаза. – Но вы можете называть меня Лизой.

– А я Тамаш.

– Я знаю. Шандор много про вас рассказывал. Только я представляла вас другим.

– Каким?

– Я знала, что вы близнецы, но почему-то считала, что если бы увидела вас, то заметила бы разницу. Но вы так похожи.

Я встретилась с ним взглядом и, как много лет назад в библиотеке, меня затянуло в глубину черных глаз Тамаша. Это было безумие, и я ничего не могла с собой поделать. Я видела перед собой Шандора, хотела прильнуть к нему и возрадоваться воссоединению. И только остатки здравого смысла останавливали меня.

– Извините, мне надо идти, – сказала я, опуская глаза и выходя из-под его чар. – Пока не пришли ваши родные. Не надо им здесь меня видеть.

Я обогнула Тамаша, но остановилась. Он повернулся ко мне.

– Вы знаете, как хоронили вашего брата – в открытом или закрытом гробу?

– Я не спрашивал, но слышал, что он сильно обгорел. Скорее всего, в закрытом.

– Да, наверное. – И снова дурацкая мысль о лопате закралась в мою голову. – А вы были на пепелище? Там все также?

– Все расчистили, и даже возвели временную конюшню. Говорят, все село помогало строить ее.

– О, даже так.

Я вспомнила те звуки, что доносились издалека в день моего первого приезда в поселок. Вероятно, тогда и шла стройка новой конюшни.

Хм, а почему Глеб не помогал? Он ведь дружил с их семьей.

– До свидания, – сказала я, желая поскорее уйти и скрыть от него свое разочарование. – Была рада знакомству.

– До свидания.

Я стала удаляться, но чувствовала его взгляд на своей спине и страстно желала, чтобы он меня остановил. Вот только не понимала, зачем.

И вдруг…

– Лизавета! – выкрикнул он.

Я резко остановилась, развернулась и сократила расстояние между нами. Подошла к нему так близко, что ощутила его дыхание на своем лбу. И запах тела, его тела.

– Почему вы назвали меня этим именем? – с дрожью в голосе спросила я.

И я снова в том страшном сне и гребу руками завалы, теша себя надеждой спасти Шандора. И молюсь, рьяно молюсь, чтобы он оказался жив.

– Вы же представились Лизой.

– Верно. Но вы назвали меня Лизаветой. Почему?

– Мне кажется, это имя подходит вам больше. Оно нежнее, чем Лиза.

О боже! Что-то подобное однажды сказал и Шандор. Я почувствовала себя в плену вновь охватившего меня безумия. Так не бывает, чтобы два разных человека, думали одинаково. Либо он слышал это имя раньше, и его подсознание подсказывает ему ответ, либо передо мной… О нет! Думать о том еще большее безумие. Вот его могила, его имя на кресте. Я сошла с ума, и до сих пор под впечатление от своего сна. Хочу, чтобы он был реальным. Нужно уходить, пока я не шокировала Тамаша какой-нибудь нездоровой выходкой.

– Что-то не так? – озабоченно спросил мужчина, заметив, как я пристально изучаю его лицо.

– Простите. Только ваш брат называл меня этим именем.

– Я мог слышать имя от него.

– Наверняка. Вы что-то хотели спросить, когда окликнули меня?

– Я хотел узнать, где вы остановились?

– Для чего вам эта информация?

– Мне хотелось поговорить с вами о брате. В доме неохотно говорят о нем. Я подумал, вы поможете мне вспомнить его.

Конечно, неохотно. Он предатель, отщепенец, непокорный сын и получил по заслугам!

– Я приехала только, чтобы навестить могилу и уезжаю обратно.

– Жаль.

В его голосе я действительно услышала сожаление, и шальная мысль пронеслась в голове, а почему нет, почему не остаться и не поговорить с ним о Шандоре? В этом нет ничего странного. Вдруг он все вспомнит, и потом сам расскажет мне что-то о нем, то, что мне неизвестно, и я лучше узнаю и самого Тамаша. Он кажется совсем не таким, как я его представляла. В нем столько от Шандора, мы могли бы стать друзьями.

Я едва не отказалась от своих слов, согласившись немного задержаться, как в небе каркнула ворона, и словно сильный поток воды обрушился на мою голову. О чем ты думаешь, Лиза? Это Тамаш, и Шандором не станет никогда.

Я отчаянно встряхнула головой и, удерживая подступающие слезы, обратилась к нему с просьбой:

– Вы можете оказать мне услугу?

– Если это в моих силах…

– Передайте Динаре от меня «привет». Скажите ей, что я помню ее и люблю. И жду встречи с ней в «Друзьях».

– Вы с ней знакомы? – Его взгляд просветлел.

– Мы были добрыми друзьями до того, как все произошло. Кстати, вы можете поговорить с ней о вашем брате. Они были близки с ней.

– Хорошо, я передам, и спасибо за совет.

– И еще одно. Не говорите никому, что видели меня. Ни к чему это.

– А как же «привет» Динаре?

Он улыбнулся улыбкой Шандора.

– Ей можно, – я тоже растянула губы в улыбке. – Только так, чтобы никто не услышал. Не хочу, чтобы у нее были из-за меня проблемы.

Я в последний раз заглянула в его глаза, моргнула, смахнув видение, надела очки, развернулась и быстро пошла в сторону села.

Только в такси по дороге в город я вспомнила, что не зашла к Глебу. Но я могла его и не застать. Был рабочий день, и он наверняка работал. Но перспектива встречи с ним меня и не прельщала. Было в нем что-то отталкивающее, и это не только желание продать книги другу.

Но я снова забыла о Глебе, когда в мои мысли просочился Тамаш. Шандор никогда не говорил о нем плохо, только подчеркивал, что они разные. Однако в глубине души я наделяла его отрицательными чертами характера. Он казался мне насмешливым и беспечным, человеком с узким кругозором, безграмотным и ничего из себя не представляющим, во всем направляемый своим отцом, его прихвостнем. Шандор ни разу не выразил по отношению к брату ревностных чувств, но я испытывала их за него. Я знала, как Шандору было важно отличиться перед отцом, получить его одобрение, и то, что все лавры доставались Тамашу, неприятно коробило мое сердце. Считала, что Шандор больше заслуживал отцовской любви и уважения, и поэтому не питала к Тамашу нежных чувств.

И вот я оказалась лицом к лицу с этим человеком. И что же испытала? Моя неприязнь к нему растворилась с его первым «Здравствуйте», в котором так много оказалось от Шандора. Я вспоминала его глаза, его голос, его взгляд и не угадывала в них «прихвостня» и глупца. В них отражались ум и интеллект. Он был любезен и при моем признании, что я любовница Шандора, не выразил презрительности и неприязни. Напротив, захотел пообщаться и лучше узнать своего брата, что-то о нем вспомнить.

Или я ошибаюсь? Я слышала, что травма головы может изменить человека, но, чтобы в лучшую сторону, никогда. Наверняка мне показалось, что Тамаш отнесся ко мне благосклонно, и все выдумала. Скорее всего я наделила его качествами, присущими Шандору, потому что мне хотелось видеть его живым.

Но нет, хорошего человека легко распознать, и Тамаш производил впечатление именного такого.

Дома меня ждали жаркие объятья детей. Я расцеловала их в ответ, передала Мишутке «привет» от папы и подарила ему машинку с мигалкой на пульте управления. Малышу она приглянулась больше, чем «привет», который он не мог потрогать.

Пока он осваивал новую игрушку, а Полина ему в этом помогала, мы с мамой уединились на кухне. Она спросила, как я съездила, не встретила ли кого-нибудь из родственников Шандора.

– Встретила. – Мама напряглась и первым делом подумала о Раде. Чтобы успокоить ее, уточнила: – Я встретила Тамаша.

– Его брата-близнеца? И как, сильно похож?

– Не то слово, мама. Как две горошины в стручке. Я словно увиделась с Шандором. – Я села за стол в задумчивости и воспоминаниях об этой встрече. – Меня не покидало чувство, что передо мной Шандор. Так хотелось его обнять.

– Надеюсь, ты этого не сделала?

– Нет.

– А Глеба видела?

– Не видела.

– Не нужно больше туда ездить. Хватит травить себе душу, оставь все в прошлом.

– Да, мама, конечно.

Но я не могла. Ночью мне не спалось. Казалось, что я схожу с ума, перед глазами стоял Тамаш. С первого мгновения как его увидела, я отмечала его сходство с покойным братом. Шандор когда-то говорил, что даже близнецы имеют внешние отличия, нужно лишь время, чтобы их заметить. У меня не было возможности узнать Тамаша при жизни Шандора, но сложившийся образ сильно разнился с тем, что я увидела на кладбище.

Тамаш шел походкой брата, хмурил брови как Шандор, говорил его голосом, смотрел на меня до боли знакомым взглядом и обратился ко мне по имени, каким называл только его брат. Но самое удивительное, что в этом живом человеке было больше от Шандора, чем в той фотографии, что висела на его могиле. Как будто бы в состоянии эмоционального расстройства перепутали фотографии и на крест повесили фото Тамаша. Но если допустить, что на могиле снимок брата Шандора, то кто стоял передо мной?

Я прошла на кухню и налила себе молока, подогрела его и добавила мед. Отец говорил, что этот напиток помогал при бессоннице, и я надеялась на его скорую помощь. Я села за стол и стала медленными глотками пить «волшебную» смесь, а из головы не выходил Тамаш и наша встреча. Интересно, думал ли он обо мне также, как я о нем?

Я отвлеклась от своих мыслей, когда услышала через приоткрытое окно, как кто-то поет под гитару у нас во дворе. Это была компания молодых людей, которые, вероятно, направлялись в сквер, чтобы распевать дворовые песни на лавочке. В хорошую погоду такие концерты происходили почти каждую ночь.

На кухню вошла мама в помятой ночной сорочке, с растрепанными волосами, прищуривая заспанные глаза. У нее был чуткий сон, и, вероятно, она проснулась от песнопений под окнами.

– Концерт слушаешь? – спросила она. – Чего не спишь?

– Не могу.

– Говорила я тебе не ездить на кладбище. Лучше бы к психологу сходила.

Она села рядом и посмотрела на меня.

– Знаешь, о чем думаю, мама? – глядя в пустоту перед собой, спросила я.

– О чем?

– Почему на фотографии на шее у Шандора не было цепочки, которую я ему подарила? Динара говорила, он носил ее всегда, сколько она себя помнит. А этому снимку не больше пяти лет.

– Он мог ее снять.

– Допустим. Тогда почему тот, кто стоял передо мной, больше походил на Шандора, чем тот, кто на фотографии?

– А ты всегда одна и та же на фотографии и в жизни? Мне часто говорили, что я в жизни лучше, чем получаюсь на снимках. И ты сама заметила, что прошли годы. Люди меняются. – Мама взяла меня за руку и потрясла ее, привлекая к себе внимание. – Лизонька, перестань думать об этом. Это был не Шандор, его больше нет.

Я замотала головой, отказываясь соглашаться с ней.

– Не могу. – Я отставила в сторону молоко, взяла ее за обе кисти, посмотрела в глаза и начала: – Послушай, что я скажу, мама. Только не говори сразу, что я сумасшедшая. В этом есть здравый смысл. Сорок дней назад на конюшне случится пожар, и оба брата бросились спасать лошадей. Но из-за обрушения стен один из них не смог выбраться оттуда. Ему на помощь бросился второй, но на него упала балка и повредила ему голову. Кто-то все же вытащил второго брата из огня, и он выжил. Но потерял память. И что делает Гозело? Погибает один из его сыновей. На его взгляд, лучший из них. Тот, кем он гордился, кого любил, кому доверил вести свои дела, потому что сам уже немолод. Что ждет его впереди? Внуки, которые могли бы прийти на смену своему отцу, еще молоды. Старшему из них лет пятнадцать-шестнадцать. Кому доверить дело? Оставшемуся в живых сыну? Но нужны ли ему лошади? У него одни лекции, да женщины на уме. В любой момент бросится в объятья своей любовницы и забудет свою семью. Какой есть выход? Наверняка, это было спонтанное решение, никто не думал, что Шандор потеряет память, а «тут такая удача». Он приходит в себя, ничего не помнит, и отец говорит ему, что он Тамаш. Так он получает себе помощника.