Выпускные дни. Чем темнее небо, тем ярче звезды

– М-мм, да… Кое-что писала, – скрытую насмешку серьёзных глаз становилось всё сложнее выдерживать. – Хотела вот показать нашему Грееву. Я не знаю, в шутку или нет, но года два назад он предложил мне литературную консультацию. Не знаю, что выйдет, но попытаться, наверное, стоит…

Инна была образцовым работником: к каждому проекту, к каждой новой идее она подбиралась с выстраданной годами упорного труда тяжёлой основательностью. За десять лет в издательстве ей пришлось досконально изучить все стадии работы над книгой: от первого общения с дрожащим автором манускрипта до финальной верстки многообещающего издания. Обложка, форзац, иллюстрации, качество бумаги, шрифт, даже корешок – каждая деталь имела колоссальное значение, и она могла часами вести переговоры со специалистами, чтобы в конце концов всё-таки добиться задуманного. Словно знаменитый модельер, выпускающий наконец к показу свою новую шикарную коллекцию, она любовалась свеженапечатанным тиражом произведений, писала изобилующие высоколобыми терминами рецензии, публиковала фотографии красиво оформленных страниц в социальных сетях и называла плоды своих долгих стараний «любимыми книжечками» и «дорогими томиками». Популярная сентиментальная литература с хитрыми сюжетами и наивными добрыми персонажами провоцировала её на снисходительные колкости, а неуклюжие, хотя и наполненные честной свежей непосредственностью старания дебютантов часто вызывали приступы скрытого презрения. Инна была очень старательным, вдумчивым, чрезвычайно ответственным сотрудником.

– Попытайся, конечно. А о чём твоё произведение?

Марина впервые почувствовала особую радость человека, который дерзнул назвать себя писателем и даже с полным правом может философствовать о замысле собственной книги. Но она с ужасом для себя отметила, что сформулировать в одной фразе идею романа оказалось намного сложнее, чем написать сотни страниц. Разве можно пересказать главный посыл? Разве его не нужно еще и почувствовать? Пришлось неумело отшутиться.

– Ну… Какая-то смесь притчи и деревенской прозы.

Инна понимающе улыбнулась, изобразив вежливую заинтересованность.

– Это мой первый опыт, – неуверенно продолжила писательница, – но есть уже и другие идеи. Может быть, Греев что-то подскажет по стилю и подаче материала…

– Да, Марин… Но мы с тобой лучше других знаем, что такое издательский бизнес.

Начинающий литератор ждал этих слов, их было несложно предвидеть, но сила убеждения, высказанного вслух, так прямо, так сурово, так бескомпромиссно, всё равно неприятно поразила.

– — Если нет рекламного потенциала и нужной раскрутки, то, что бы ты ни написала… В общем, ты всё знаешь лучше меня. Идти сейчас в это направление – обрекать себя на многолетнюю каторгу с минимальными отдачами. Зачем тебе так мучиться?

Они познакомились ещё на первом курсе университета, пятнадцать далёких лет назад, и за это время Марина слышала сотни этих «зачем». Зачем продолжать учить английский после последнего экзамена? Зачем отправлять резюме через онлайн-рекрутмент? Зачем слушать лекции по античной философии? Теперь вот это новое «зачем писать»?..

– Единственное направление, куда я сейчас иду, – это моя квартира, – Марина вдруг резко оборвала разговор, и обе девушки сразу же почувствовали наплыв невыносимой усталости. – Завтрашний день, наверное, поконкурирует по стрессу с сегодняшним… Впрочем, остаётся надежда на талант этого таинственного молодого переводчика, – продолжила она с наигранной бодростью уже на последних ступеньках лестницы.

Дружеский обмен пожеланиями хорошего вечера, и каждая села в свою машину, готовясь ко встрече с грустными московскими пробками.

***

Вечерняя дорога домой редко дарила Марине заряд вдохновения, но делать было нечего: долгий вздох – и очередное погружение в вечернюю московскую пыльную суету. Девушка пристально смотрела на трассу, но как будто её не видела, мысли витали так далеко, что контуры рассуждений терялись, благо она могла отлично водить машину на автомате. Внезапный всполох молнии быстро вывел из полубессознательного состояния, и как раз вовремя: ещё немного, и пришлось бы уехать в другой город. Перекрёсток, резкий поворот налево, угрожающий скрип колес, действующие на нервы сигналы других водителей, обычная гонка наперегонки по московским дорогам, в которой не хотелось участвовать… Погода резко изменилась, и даже иллюминация на соседних зданиях как-то сразу поникла. На дороге, к счастью, заметно поредело, и через какое-то время пришлось включить дальний свет. Опять засверкало в небе! Марина переключила передачу и немного занервничала: в её планы путешествие под грозовыми тучами не входило. Она очень любила дождь, но предпочитала в таком случае наслаждаться природой не за рулем, а где-нибудь у окна уютного кафе. Раздался еще один тяжёлый раскат – и дождь в ту же секунду хлынул стеной. Марина быстро отрегулировала датчик, стеклоочистители принялись усиленно сгребать крупные капли непредвиденного весеннего дождя. Чтобы немного взбодриться на ночной неприветливой автотрассе, девушка решила вспомнить забытое увлечение детства и юности – прослушивание радио. Последние десять лет в её автомобиле звучали исключительно аудиокниги, добрая часть которых благополучно поместилась в далекое подсознание, будучи лишь фоновым шумом, хотя сама водительница пыталась уверить себя в обратном. Держа руль одной рукой, Марина, уже изрядно раздражённая всем происходящим за день, другой – лихорадочно ощупывала аудиосистему и наконец нашла нужную кнопку. Она уже почти сдружилась с молниями, которые продолжали сверкать во всех направлениях, озаряя своим светом бульвары, летние террасы ресторанов, магазины и виднеющийся вдали мост. «Наблюдаю, как падают звезды… Миллион мечтаний рассыпался… Подумай о том, что у нас было…» Она вся вздрогнула: боже мой, какое забытое тёплое чувство – погрузить всё своё сознание в стихию такой вдохновляющей музыки!.. Что это за станция? Что за исполнитель? Марина нервно заёрзала и попыталась сконцентрироваться на отдельных словах, хотя мелодия так завораживала и погружала в медитативный транс, что делать это было очень непросто. Так грустно, что она может потерять это пленительное сочетание нежной грусти и теплоты в его голосе, которое уносило в какой-то забытый мир, теперь требующий возрождения. Неожиданное пробуждение давно дремлющих эмоций буквально пригвоздило к месту. «Вот это голос! Надо постараться хотя бы строчку запомнить», – подумала она про себя и с особой силой надавила на педаль.

Какое естественное и гармоничное пение. Незамысловатая лирика, но такая мудрая! Губы как-то сами начали напевать полушепотом: «Как мне жаль, что всё так закончилось. Свой урок я усвоил – больше нечего сказать… Выпускной день…». Песня была сгустком тихой печальной радости, но в то же время кричащим напоминанием, что пора возвращаться к чему-то подлинному. Неожиданно Марина обнаружила, что капли, стекающие по стеклу машины, смешались со слезами. Но почему-то на душе стало так радостно!

«Как странно…»

Вдруг она вздрогнула от визга рекламы. Мечтательница выключила радио и сбавила скорость, продолжая задумчиво смотреть перед собой. Она не могла бы точно сказать, о чём размышляла в этот момент.

Прошлое стучится громче

Местами облупившиеся светло-голубые стены и пыльный пол актового зала экстравагантно контрастировали с развешанными повсюду воздушными шарами и белыми бантиками, которые беспорядочно прилепили прямо на стены и стулья. На деревянной сцене красовались милые надувные ромашки разных размеров и цветов. Рядом с двумя большими колонками стояло ведро внушительных размеров со слегка подуставшими розовыми и желтыми хризантемами в блестящей серебряной упаковке. Убранство не претендовало на изысканность, но в этом месте дышало искренностью и теплотой. Где-то в глубине зала, в дальнем ряду ярко-красных стульев, сцепленных друг с другом, сидела скучающая девочка и притворялась заинтересованной действием на сцене. Время от времени она пыталась наигранно шутить со своей соседкой, но та, казалось, обращала на подругу столько же внимания, сколько свисающая с её плеч подарочная ленточка. Девочка продолжала, с выражением упрямого раздражения на лице, что-то шептать отсутствующей статуе, а потом со вздохом откинулась на спинку и погрузилась в чтение какой-то брошюры. Это была Марина Арктурова.

Вдруг произошло то, чего она так опасалась: раздалась громкая фонограмма, и почти все присутствующие в зале поплыли на сцену. Марина всеми силами своей души попыталась не замечать происходящего, но было поздно – бодрые фигуры в красивых одеждах затянули жалостливую песню. Она так хорошо знала эту мелодию! Сколько уже раз в жизни её сердце разрывалось при первых звуках этого гимна испепеляющей сентиментальности! Она и любила, и ненавидела этот чувствительный мотив, который, казалось, проникал под самые ребра и высасывал из тебя всю стойкость и самообладание. Если бы кто-нибудь особо пронырливый подсуетился, то спокойно смог бы заработать кучу денег, споря на невозможность не заплакать в течение трёх минут этого слёзовыжимательного ужаса. Марина со вздохом обозревала дам средних лет с носовыми платками в руках. Они плотно обступили маленькую сцену, где ребята уже самозабвенно распевали злосчастную песню. В группе выделялась статная девушка в длинном черном платье и с щедро налаченными волосами. Видимо, ей принадлежала ведущая партия: она с такой самоотверженностью отдалась пению, что, наверное, уже не придавала большого значение собственно словам, иначе как объяснить её умильно – сладкое выражение лица, тогда как подавляющее большинство участников торжества стоически балансировало между глуповатой вынужденной отрешённостью и полнейшим унынием. Хотя верности ради отметим, что внимательный наблюдатель все-таки смог бы обнаружить и весёлые лица.

– Нет-нет, это приказ! – Марина искривилась, но продолжала бесстрашно упираться ладонями в подлокотники. – Это приказ, говорю я тебе, – продолжала твердить пышнотелая румяная дама в парадном бежевом костюме. – Песню должны спеть все, моя дорогая. Такие уж традиции, ничего не поделаешь, – и дама приправила свою сентенцию коротким смешком, который в сознании девушки прогремел беспощадной издёвкой.

– Елена Николаевна, почему должны? Я петь вообще не люблю… – она попыталась вежливо отстраниться и совладать со своим напряжённым лицом, но жизнерадостная учительница и не думала отступать и уже неустрашимо тянула девочку за руку.

– Что это значит – не любишь? Давай-давай, вставай скорее! Ты что? Это же гимн шк…

Настойчивые слова тонули в других звуках: где-то в отдалении раздалась тихая спасительная музыка, которую Марина уже где-то слышала. Она тоже пронизывала печалью, но голос исполнителя был настолько приятный и успокаивающий, что эта грусть парадоксальным образом вселяла в душу уверенность и примиряла с действительностью.

«Смотрю на падающие звезды…» – она не могла сдержаться и начала напевать полушепотом, но актовый зал так в очередной раз заголосил на припеве, а главная вокалистка так поднажала, взяв микрофон приступом, что другая мелодия безнадёжно расползалась, разлеталась, потонула… Несмотря на это, в голове продолжали раздаваться отдельные успокаивающие слова. Всё превратилось в сумасшедшую какофонию.

Внезапно Марина обнаружила себя на сцене среди поющих юных ребят.

Сно-ва невнят-ная

Кни-га пе-чат-ная.

Сро-чно уво-лить-ся, но – это

Толь-ко меч-та моя!

Марина сначала запела с воодушевлением, радуясь довольным лицам взрослых, которые одобрительно хлопали в ладоши, но постепенно её запал сошел на нет, и фантасмагорическое мелькание подарочных ленточек, цветов, надувных шариков, вырезанных из картона цветочков, полупечальных девочек и полурадостных мальчиков довело её до тошноты и головокружения. Оставаться здесь дольше не представлялось возможным. Она постаралась проскользнуть в подсобное помещение рядом со сценой, а оттуда уже выйти во двор и поскорее убежать, но прозорливая рука Елены Николаевны остановила её на полдороге.

– Еще куплетик, солнце моё!

– Я уже спела, как вы сказали. Я больше не могу…

– Сейчас будет обязательная общая партия, все же остаются, посмотри!

– Нет, не могу…

– Арктурова!

Чувство стыда и вины разрывало на части, но тошнота была сильнее, и Марине не оставалось ничего другого, как оттолкнуть непобедимую уговорщицу. Она вылетела на улицу в одном платье, и её тут же подхватили завывания снежной бури. «Странно, а я думала сейчас лето», – произнесла она вслух самой себе и продолжила прорываться сквозь стену мощного ветра и снега, который уже залепил глаза. Защищая рукой лицо от стихии и пробираясь по дороге ощупью, она наконец-то увидела свой синий Ситроен и из последних сил рванула к машине. Рывком открыв дверь, Марина свалилась в кресло и, не давая себе ни секунды отдыха, тут же завела двигатель. Автомобиль сорвался с места в непроглядную тьму и буран. «Боже мой, куда я еду?» В ту же секунду колёса предупреждающе заскрипели, и раздался страшный грохот. Марина закричала – и тут же проснулась в холодном поту. Её сердце колотилось.

***

День Инны Калининой всегда начинался с внушительного бумажного стаканчика кофе – эту привычку они приобрели с Мариной сразу же, как только начали работать в издательстве – и просматривания огромной папки с уже готовыми макетами, которые ещё предстояло долго согласовывать с авторами. Каждое утро Инна зачеркивала в календарике очередной рабочий день и мечтала о двухнедельном отпуске на море. Каждый раз в разговоре с подругами жаловалась на ненормированный график, не утихающие боли в спине и беспринципное начальство. Каждый вечер приходила домой, чтобы до полуночи успеть посмотреть какой-то модный глупый сериал и рухнуть в постель без мыслей, без чувств, без идей. Но проходили недели, месяцы, годы, а работу она свою не бросала, притупляя боль рутины высчитыванием трудового стажа и размышлениями о накопительной части пенсии. В разговоре с многочисленными знакомыми Инна уверяла: «Да, это сложная работа, но это всё-таки одно из самых известных в стране издательств. Уходить отсюда в какую-то непонятную контору? Да ни за что!».

– Марины Евгеньевны все ещё нет? – Инна вздрогнула от голоса вечно оживленного розовощекого корректора, который взял за правило передвигаться по огромному общему офису, странно подпрыгивая, как будто все его тело подчинялось движению волшебных скрытых шарниров.

Инна посмотрела на наручные часы и вздохнула. Действительно: уже десять минут первого, а ведь до собеседования они ещё запланировали совещание.

– Наши все собрались?

– Абсолютно все! – бодро отрапортовал Алексей и обвёл помещение уверенным взглядом. – Может быть, начнем пока собрание без Марины Евгеньевны?

Полтора десятка сотрудников нервно перешёптывались у автоматов с шоколадными батончиками и газировкой, кто-то невесело поглядывал на дверь главного редактора и закатывал глаза. Вчерашний разговор не прошел бесследно, и страх потерять рабочее место всё же перевешивал накопившееся раздражение. Наконец открылись широкие автоматические двери, и в офис ворвалась Марина Евгеньевна, бледная, небрежно накрашенная, с распущенными длинными волосами, хранящими следы вчерашней завивки, но её взгляд и размашистые движения говорили о непоколебимой решимости и жажде бороться за успех. Она быстро проскользнула сквозь ряды внезапно замолчавших подчинённых, не останавливая долгого взгляда ни на одном из сотрудников.

– Аня, зайдите ко мне в кабинет, пожалуйста! – бросила она на бегу и тут же закрыла дверь своего кабинета, зная, что нерасторопному секретарю понадобится не одна минута, чтобы оторваться от письменного стола и проследовать с затуманенными глазами до офиса начальницы. Искренняя до наивности, добрая до раздражающей простоты, часто витающая где-то в своих мирах, но очень ответственная и честная: нередко приходилось попереживать о дальнейшей судьбе Аннушки в издательском доме, который безжалостно отбрасывал всё, что не было хотя бы косвенно связано с харизматичностью, выгодой и прибылью.

Аннушка еле слышно постучала и вплыла в кабинет, тут же уронив из скоросшивателя два исписанных ручкой листа.

– Ну что, какие новости у нас сегодня? Вкратце.

Марина включала одной рукой компьютер, а другой пыталась удержать пластиковый хлипкий стаканчик, из которого отхлёбывала изрядно похолодевшее какао.

Задавая вопрос Аннушке Летовой, человек должен был отдавать себе отчет, что каждый раз нажимает на невидимую кнопку постепенного прогрева: мечтательной девушке обязательно требовалось время, чтобы как следует разогнаться и довести мыслительной двигатель до нужной кондиции. В дни, отмеченные печатью отважной стремительности, на это уходило в лучшем случае три-четыре секунды. В особенные периоды торжественной философии – минуты. Марина успела допить переслащённый напиток, разложить договоры с новыми авторами по трём стопкам, просмотреть электронную почту и даже ответить на одно сообщение, прежде чем до неё донёсся погружающий в дремоту протяжный речитатив.

– Мари-ина Евгеньевна, все вас уже заждались, совещание ведь назначили на девять.

Марина недовольно кивнула головой, показывая бесполезность напоминания об этом событии.

– — Корректоры вовсю работают, Алеша все макеты ещё вчера вечером подготовил. Верстальщики, как всегда, под контролем Инны Викторовны, она мне никогда не докладывает об их работе, предпочитает с вами напрямую разговаривать, вы же знаете, – Аннушка остановилась, чтобы перевести дух. – А! Денис попросил новые задания, мы ведь его иллюстрации ещё на прошлой неделе согласовали, и он сейчас сидит без дела.

– Ну, эта проблема легко решается, – саркастично отреагировала начальница, продолжая стучать пальцами по столу.

– Новенький переводчик еще не подъехал, – Аннушка поймала ход мыслей шефа и в восторге от своей проворности усиленно заморгала ресницами.

Марина поставила локти на стол и опустила подбородок на костяшки пальцев. Казалось, слова помощницы скользили где-то по поверхности её мыслей.

– Вы не забыли о моей вчерашней просьбе? – она посмотрела прямо в глаза, с надеждой, что её легкая тревога окажется незамеченной, но беспокоиться было не о чем: все силы осовелого в своём безмятежном гармоничном мире секретаря ушли на борьбу с волнением, вызванном новым неожиданным вопросом. Но сегодня Аннушка Летова была на коне, потому что отреагировала на столь провокационный выпад практически с минимальной задержкой.

– Если вы имеете в виду Игоря Игоревича, то ваше сообщение я ему отправила ещё вчера вечером, как вы и просили, – торжествующе растянула Аня, и лицо её руководителя выразило нервическое нетерпение. – Но ответа от него не получала.

– Вы пробовали ему позвонить?

– Звонила, но он не берёт трубку, Марина Евгеньевна.

Марина перевела дыхание и внезапно почувствовала странное душевное облегчение, в котором, однако, не хотела себе признаваться. Быстро поблагодарив и отпустив помощницу, она вспомнила, что в очередной раз забыла поинтересоваться её биографией и даже сделала себе пометку в блокноте, хотя тут же зачеркнула эту запись с раздражением на свою рассредоточенность.

На планёрке, которая длилась чуть больше сорока минут, выяснилось, что у двух стажёров возникли новые идеи по поводу поиска переводчика, что всех очень обрадовало. Марина Евгеньевна быстро записала их контакты, но времени на долгие изъявления благодарности и теплые разговоры по душам на этот раз не нашлось, и юные сотрудники отвернулись к большому окну с плохо скрываемым обиженным видом. Редактор уже была в вихре очередного приятного азарта, который обещал подарить новый продуктивный рабочий день, и, не обращая внимания на скучные завистливые взгляды некоторых коллег, быстро раздала всем поручения на неделю, вселила надежду на благоприятный исход дела, успокоила особо нервных паникёров и с примиряющим вздохом закрыла дверь за медленно уходящими сослуживцами. Сегодня в глубине души она почему-то была уверена в успехе. «Ну что ж, посмотрим на этого таинственного выпускника иняза, который так удачно подвернулся Игорю Игоревичу», – весело подумала она про себя и начала с энтузиазмом готовиться к важному интервью.

***

Рука сильно смутившегося Анатолия Талигова повисла в воздухе.

– Нет-нет, молодой человек, Марина Евгеньевна пока еще не знает, что вы пришли. Я её ещё должна предупредить. Вы пока подождите здесь, пожалуйста.

Аннушка кивнула головой в сторону повидавшего виды кожаного кресла в грустном закутке перед главным кабинетом отдела. – Хотите пока выпить чай? Кофе? Тут у нас ещё и слоеные пирожные завалялись…

Простосердечная Аннушка никогда не делала различий между действующими сотрудниками, важными гостями издательства и случайными посетителями, за что уже один раз получила выговор от высшего руководства, которому повезло зайти в их отдел именно в тот момент, когда эта неисправимая добрая душа с искренним рвением мастерила бутерброды с пармезаном и красной икрой для доставщика пиццы, прикинувшегося влиятельным представителем прессы. Марине Евгеньевне пришлось потом лично отчитываться перед начальством и доказывать, что альтруистические приступы её секретаря ограничиваются исключительно продовольственной сферой и опасаться за сохранность имущества компании нет никаких оснований.

Анатолий после такого предложения смутился ещё больше: это было первое собеседование в его жизни, где ему с таким радушием предлагали поздний завтрак. Аннушка сконфуженно потупилась, ловя себя на позднем сомнении, не ляпнула ли она ненароком чего-то лишнего. Не в состоянии обуздать любопытство, девушка не очень вежливо обводила внимательным взглядом худощавые плечи посетителя, его чуть сгорбленную спину, местами помятый коричневый костюм и потёртые пыльные ботинки. Внезапно поймав напряженный прямой взгляд, она почти в панике отвернулась и притворилась, что Марина Евгеньевна продолжает ей что-то объяснять в трубке, хотя их разговор закончился еще несколько секунд назад.

– Марина Евгеньевна примет вас через пять минут, – отчеканила она с наигранной серьезностью, бросила теперь уже быстрый, но пронзительный взгляд на нахмуренного гостя, приняла его прохладный кивок и сразу же зарылась в прошлогодние бумаги, прикусив губы.

Следующие пять минут прошли в томительном изматывающем молчании и вынужденном созерцании: Аннушка Летова рассматривала причудливые фигурки, нарисованные ею на полях самоклеящейся жёлтой бумаги, Толя Талигов – носки своих ботинок. Наконец дверь кабинета открылась, и Марина Евгеньевна встряхнула меланхоличного соискателя бодрым «войдите!».

Безукоризненный порядок кабинета и аскетизм просторного белого письменного стола, на котором самый внимательный глаз не нашёл бы ни единого предмета, кроме компьютера, причудливо сочетался сейчас с экзотичным ароматом лаванды и бергамота. Запах был настолько сильным, что молодой переводчик ту же зашелся в кашле. Марина Евгеньевна сжала руки в замок и принялась надавливать на костяшки пальцев.

– Э-э-э… Понимаете… Мы тут иногда проводим в офисах сеансы ароматерапии… Ну, знаете, есть ароматы, которые способствуют повышенной производительности, а некоторые даже в творчестве помогают…

Это было неправдой. Чтобы справиться с внезапно накатившим на неё волнением, Марина воспользовалась перед ответственным интервью советом давней подруги, погрязшей в эзотерике, и в спешке растирала маслом виски и запястье, но, не справившись с нервическим возбуждением, пролила всё содержимое флакона на пол. Сезон незапланированных медитаций можно было считать открытым.

Новоприбывший претендент на должность переводчика как-то неестественно долго оглядывался и усаживался на стул с непонятной задумчивостью. Марина Евгеньевна так волновалась в новой для себя роли делового интервьюера, что даже не успела как следует разглядеть молодого человека, но если бы она сделала это, то ей, наверное, пришлось бы поежиться от неприятного чувства, так как заметно повеселевший кандидат беззастенчиво смотрел прямо в глаза уже несколько секунд подряд.

– Марин, это ты? – произнёс наконец соискатель, и Марина с трудом удержала огромные папки с макетами, которые доставала в этот момент с полки стеллажа.

Это выражение лица нельзя было спутать ни с одним другим: глубоко посаженные чёрные глаза с большими ресницами, скрывающие душевную уязвимость и непрощённые обиды, узкое лицо, как будто ускользающее от прямого взгляда, чуть сгорбленные плечи и, самое главное, эта одному ему свойственная манера – произносить слова с язвительной полуулыбкой, которая то ли говорила о робости, то ли обнажала пронизывающий всё его нутро скептицизм.