Твоя Мари. Флешбэки

– Ну, ты совсем-то не заговаривайся, – попросил я, оскорбленный его словами. – Зачем мне кто-то еще?

– Не ври себе, Денис, – вздохнул отец, стряхивая пепел с кончика сигареты. – Я ведь тоже такой был. Мы с твоей мамой с института вместе, ты знаешь. Ты уже взрослый, и я не хочу, чтобы ты ошибался так, как я. А я в свое время наделал кое-чего… Но твоя мама была другая, она сумела понять меня и простить. А Маша этого не сможет, не тот характер. Она из тех, что лучше останутся одни, чем будут жить с ощущением предательства или смогут понять и оправдать его причины. О том, чтобы их принять, я даже не говорю. Она никогда тебе этого не простит.

Я не стал слушать всё это дальше, ушел в свою комнату и запер дверь. Нет, слова отца меня не поразили, я знал, что он еще при маме с кем-то встречался на работе, но никогда об этом не задумывался, как не задумывался и о том, каково было маме. А она, выходит, тоже знала и терпела. Ну, тут нужен особенный склад характера, я бы наверняка не простил измену. И отец прав – Машка не простит тоже. Но я и не собирался ей изменять – зачем искать хорошее, когда в руках держишь лучшее?

И потом – Тема. Одно дело найти обычную девушку, совсем другое – найти нижнюю в Теме, и мой пусть небольшой, но все же имевшийся уже опыт подсказывал, что с Машкой тут вообще мало кто сравнится. Но не рассказывать же об этом отцу…

Прошло много лет, прежде чем отец в очередной раз заговорил со мной об этом. К тому времени уже много чего произошло – разрыв с Машкой, Ника, сын, разрыв с Никой, снова Машка… Моя идиотская выходка, в результате которой я отдал Машку Олегу и, как выяснилось, потерял ее навсегда. Отец никогда не вмешивался, не комментировал мою личную жизнь, только жалел внука, но я, как мог, уделял сыну внимание, часто привозил его к деду, они с удовольствием проводили вместе время. Да я и сам отца не забывал, понимая, что одному ему непросто.

Однажды, когда я заскочил между работами проведать его, отец вдруг спросил:

– А Машу ты теперь совсем не видишь? – и я напрягся:

– Ты почему спросил?

– Встретил ее вчера в больнице, в приемном покое. Она как-то странно изменилась.

– У нее же рак, папа, – напомнил я – к тому времени диагноз у Машки был уже несколько лет. – Сложный, неоперабельный рак.

– Бедная девочка, – пробормотал отец, отворачиваясь. – Значит, так и не вылечилась? И что же – она замужем?

– Нет.

Он удивленно на меня посмотрел:

– То есть?

– Ну, вот как есть, – вздохнул я. – Она не замужем и встречается с Олегом.

– С Олегом? – повторил отец. – Погоди… с нашим Олегом?

– Ну, а с каким еще, пап, – снова вздохнул я. – Думаешь, ради кого он снова переехал сюда? Бросил все на Дальнем Востоке, только чтобы рядом с ней быть.

– Этим должно было закончиться, – вдруг произнес отец, придавливая окурок пальцами. – Наверняка ведь это ты их познакомил, да?

– Хочешь сказать, что Олег опять лучше меня? – скривился я, и отец покачал головой:

– Я никогда такого тебе не говорил. Олег просто другой. И вот как раз он ей подходит идеально. Дело не в том, что ты хуже, нет, конечно, потому что это не так. Просто у Олега в характере всегда было что-то такое… не знаю, какая-то уверенность в себе, что ли. Он никогда не сомневался, он шел к тому, чего хотел, напролом, не оглядываясь. Даже то, как он в медицинский поступать отказался – помнишь? Ведь Наталья из кожи вон лезла, чтобы он по ее стопам пошел, а у него было другое мнение. К десятому классу не успел определиться, в армию пошел, потом решил, кем будет. А мог бы плыть по течению – вот как ты.

– Здрасьте, приехали! – рассмеялся я. – А кто мне все детство твердил, как это здорово – быть врачом? Про династию, а?

– А тебе ни разу в голову не пришло сопротивляться. Ты ведь рисовал, Денис, мог бы в художественный институт поступить.

– Ты серьезно что ли, пап? – я не верил своим ушам. – Да вы бы с мамой меня живьем сожрали – что это за профессия для мужчины?

– Вот видишь. А Олег не побоялся, пошел против матери и оказался там, где сам хотел. И делает теперь то, что выбрал сам.

– Хочешь сказать, что я делаю что-то через силу? Ты-то должен бы знать, что я работу свою люблю, делаю ее отлично, – меня прямо за живое задели отцовские слова, выходило, что я даже этого сам решить не смог – кем быть, а выбрал путь наименьшего сопротивления.

Отец помолчал, взял сигарету и закашлялся, я тут же отобрал ее и грозно сказал:

– Тебе что пульмонолог сказал? Не можешь бросить – делай пореже.

Он только рукой махнул:

– Ты не сердись, Денис. Ты отличный врач, все об этом говорят, мне никогда не было стыдно за тебя. Ты умеешь то, чего я, например, не достиг. Наверное, я неправ, говоря, что ты не сам это выбрал, потому что нельзя в медицине без призвания, а у тебя оно явно есть.

– Это все, папа, лирика. Но про Олега-то ты зачем заговорил? Хотел меня носом ткнуть в то, что был прав много лет назад, говоря, что Машку я потеряю? А тут еще и ушла она к Олегу, да?

– Про Олега заговорил ты, я просто спросил, замужем ли Маша. Но знаешь… я даже рад, что так сложилось. Они с Олегом друг друга стоят. А ты…

– А я теперь болтаюсь, как дерьмо в проруби! – отрезал я вдруг. – Понимаешь? Я ее потерял – и жить без нее не могу совсем. Олега ненавижу за это, а надо бы себя.

– Так верни, – пожал плечами отец. – Если она действительно нужна тебе – верни.

– Если бы все было так просто, – вздохнул я, наливая себе кофе и усаживаясь с чашкой напротив отца. – Ты, наверное, прав, и Машка с Олегом подходят друг другу, хотя это странно, он раньше никогда таких, как она, не любил. А я просто… Ну, ведь с семнадцати лет за ней бегал, теперь обидно.

– Видишь? Ты опять выбираешь путь наименьшего сопротивления. Тебе обидно, но ты не хочешь ничего сделать, чтобы было по-другому.

Да, отец был прав, но… Что я мог теперь? Я видел, что Олег ни за что не отдаст Мари, он никогда не уступал того, что считал своим – ни в бизнесе, ни в жизни, ни в Теме. Так что я мог лоб в кровь разбить, но это ничего бы не изменило, хотя я все еще где-то в душе надеялся, что Машка решит вернуться. Я бы стал для нее таким, как она захотела бы, я почти верил в такую свою трансформацию, мне казалось, что я смог бы.

Но она ко мне не вернулась.

Иногда какие-то вещи вдруг будоражили меня и мое воображение настолько, что я не мог справиться с собой. Ревнив я был до пелены в глазах, и любой намек на то, что Машка может оказать внимание кому-то еще, мгновенно заставлял меня приходить в состояние быка, в поле зрения которого попала красная тряпка. Поэтому, зная за собой такую особенность еще с юности, я до сих пор не могу понять, как вообще пережил то, что Машка переспала с моим одноклассником Валеркой Михеевым. Они раньше учились вместе, потом Михеев перевелся в лицей, где учился я. Но бывать в компании бывших одноклассников не перестал, захаживал на разные вечеринки к подружкам Мари и все надеялся, что та однажды ответит ему взаимностью на влюбленность, которую испытывал, говорят, класса с седьмого.

Мы в то время не продвинулись дальше пары постельных встреч, хотя я, разумеется, уже считал Машку своей. Но у нее, конечно, было иное мнение. В свои компании она меня никогда не приглашала, хотя я был хорошо знаком с той же Сашкой – почему бы, казалось, и не пересечься когда-то на квартире, где они, как и мы с одноклассниками, собирались в отсутствии родителей. Но – нет. Машка охраняла свою независимость и территорию как пограничная собака.

Валерка же запросто являлся в компанию, иногда приводил кого-то из своих одногруппников по политеху – девчонки были рады. А сам, конечно, нарезал круги вокруг Машки – я очень ясно представлял себе эту картину и злился заранее, если вдруг она говорила, что вечер субботы проведет у кого-то из подружек.

То, что произошло между ними на дне рождения одноклассницы, меня, если честно, стремительно и больно опустило с небес на землю. Я вдруг четко понял, что мы с Михеевым для Машки находимся на одном уровне. Ну, а что – со мной ведь она спала, так почему не могла с Михеевым, раз уж отношений у нас с ней в общепринятом смысле не было? Но в глубине души я надеялся все-таки, что моя персона значит для нее куда больше.

И потом – ну, я ведь тоже не жил монахом, что уж… Всегда находились желающие нырнуть в мою постель или – чаще – пустить меня в свою, и я не отказывался, особенно если знал, что с Машкой не увижусь в ближайшее время. Мне почему-то казалось, что она сразу поймет, что я был с кем-то, а мне не хотелось, чтобы она знала.

Но потом я понял – а ей наплевать на то, с кем и как я провожу свободное время. И, переспав с Михеевым, она только подтвердила эту мою догадку – она считала себя свободной, потому и делала то, что хотела, ожидая, что я не стану предъявлять ей претензий.

А я убить Михеева был готов, настолько меня унизило сравнение с ним. И – Машка… Машка, черт подери ее откровенность и привычку выкладывать такое сразу. Она ведь рассказала мне сама, не зная, что Михеев уже сделал это, и я несколько дней носил в себе этот груз, боясь, что Машка догадается. Но она в первую же нашу встречу после тех выходных абсолютно спокойно выложила мне все, хоть и без подробностей.

Я снова ощутил то же самое желание врезать Михееву, что и при разговоре с ним во дворе своего дома. Мне и в голову не приходило, что Машка могла сделать это сама, по собственному желанию. И только в одном из дневников я прочитал об этом. Но даже в тот момент мне не пришло в голову обвинить ее. Мне было обидно, что я для нее тогда оказался таким же Михеевым, ну, может, просто ко мне она испытывала какие-то чувства, а к нему нет.

После ее признания я сделал вид, что не воспринял это всерьез – ну, не расписываться же в том, что считаю Михеева достойным соперником, еще не хватало. Я даже что-то съязвил по поводу возможного замужества, однако Машка запретила мне ерничать по этому поводу. Я, конечно, сделал вид, что не придал значения такому факту, как ее неверность, потому что боялся потерять, однако зарубку в памяти оставил – надо что-то менять, иначе она действительно от меня уйдет.

На вынашивание плана у меня ушло все лето. Месяц я провел у Олега, но даже с ним не советовался, мне казалось, что я и сам точно знаю, что делать, просто нужно понять, как и в какой момент, потому что предлагать такую вещь, как Тема, человеку, который к этому не готов, чревато.

Но, лежа ночами после экшенов в спальне и слыша, как в соседней комнате занимается с кем-то из нижних сексом Олег, я перебирал в памяти все, что было связано с Машкой и находил кое-какие маячки. Те, что давали мне надежду на ее согласие.

Она не любила нежностей в сексе – это я заметил почти сразу. Однажды, войдя в раж, я дал ей пощечину и, мгновенно отрезвев, испугался, однако Машкины глаза только вспыхнули как-то странно, и она, коснувшись щеки пальцами, прикусила нижнюю губу и задышала чаще. Ей нравилось, когда я брал ее за шею, когда, забывшись, сжимал на груди пальцы, оставляя следы. Она не отводила взгляда и не сопротивлялась, если я тянул сосок зубами, внимательно наблюдая за тем, как меняется выражение ее лица. Нет, определенно, в ней было что-то такое, что могло бы заставить ее пойти чуть дальше, чем вполне ванильные шлепки ладонью.

Я все продумал и действительно не ошибся, получив в итоге такую нижнюю, что у меня на долгие годы оторвало крышу. И много еще лет спустя музыка с той дискотеки, откуда я увел Машку в буквальном смысле в новую жизнь, будила во мне воспоминания и эмоции, справиться с которыми я не мог по-прежнему.

До сих пор, забывшись, я иногда включаю собственноручно составленный сборник старых попсовых песен и подолгу сижу на полу в большой комнате, привалившись спиной к дивану, курю и пью вино. Я не люблю вино, а с некоторых пор еще и не выношу красное – оно вызывает у меня очень плохие воспоминания, но вот в такие моменты именно бокал красного вина позволяет словно снова стать таким, как я был раньше.

Наверное, Олег прав, когда называет меня пси-мазохистом, да и Мари так меня называла в последние годы, но мне становится не больно, а легко от этих воспоминаний, иногда дополненных еще и видеорядом – слайдами из фотографий на большом, почти во всю стену, экране телевизора, из которого никогда не вынимается флешка с этими снимками.

Это довольно странное ощущение – на этих снимках нет лица, ну, почти нет, но это не мешает мне видеть картину полностью. Я смотрю на обнаженную спину и отлично вижу выражение лица, прищур глаз, прикушенную губу, прядь волос, выпавшую на лицо из собранного пучка. Я помню ее живой – только живой, может, потому, что не видел мертвой. Наверное, в тот день, когда она умерла, мой мозг решил, что я не перенесу этого зрелища, а потому сорвал какой-то стоп-кран и отправил меня в жуткий запой – недельный, такого со мной никогда не случалось. Но, думаю, именно это помогло мне не сойти с ума. Я пил, рисовал, обклеивал стену в спальне снимками и рисунками – и мне было некогда сосредоточиться на том, что Мари больше нет. Если бы я увидел ее мертвой, меня бы тоже, скорее всего, не было. Не знаю, как смог вынести это Олег.

…Ноги. Стройные длинные ноги в черных чулках с ажурной резинкой. Я лежу на полу и смотрю на стоящую надо мной Машку. На ней красные лаковые туфли на высоченных шпильках, красный кружевной комплект белья с поясом и вот эти чулки. Я чувствую, как изнутри поднимается желание, вот сейчас дернул бы ее за руку, уронил на себя, сдвинул узкую полоску трусиков и… Но нет. Начинать экшн с ванили всегда было плохой идеей, а у нас давно ничего не происходило – после ее злополучного аборта всего один раз она развела меня на экшн, и все. Дело было не в том, что я боялся чего-то или – не хватало еще – не хотел ее, испытывая дискомфорт, нет. Я просто помнил ее бледное лицо на фоне белой больничной подушки и воткнутую в вену иглу капельницы. Я до сих пор чувствовал свою вину за то, что не смог настоять, не смог переубедить…

Чем плохо – поженились бы, в конце концов, что такого страшного в браке? Я давно для себя определился, и женитьба на Машке казалась мне чем-то естественным, как будто именно так и должно было случиться.

Но Машка… Нет, я на самом деле не понимал, как устроена ее голова, если в ней рождаются такие мысли. Она совершенно четко сказала – замуж не хочу, дело не в тебе, мне нужна свобода, не хочу терять Тему, которая есть.

Я этого совершенно не понимал, но со временем решил, что настаивать нет смысла – она просто бросит меня. Так, может, лучше пусть все идет так, как идет? В конце концов, нам хорошо и без штампа в паспорте, к чему усложнять?

И вот я лежу на полу, смотрю на нее снизу вверх и предвкушаю, как сейчас возьму в руку плеть и… Но сперва…

– Стой, как стоишь, – велел я, поднимаясь на ноги и отходя к тумбе, где хранил альбом для рисования и несколько пачек угольных карандашей. – Руки заведи за голову. Нет, Маш, чтобы под волосы… да, вот так. Чуть боком повернись, правее немного… ага… Погоди-ка… – я подошел ближе, спустил с левого плеча бретельку, опустил вниз чашку лифчика, обнажая грудь. Не сдержавшись, наклонился и втянул губами сосок, заставив Машку вздрогнуть. – Молчать, – велел негромко и продолжил свое занятие. – Так… руку дай, – я взял ее за запястье и положил ее руку на грудь. – Ну-ка, пальчиками пошевели… Маш, ну, никогда себя не гладила, что ли?

– Зачем? У меня есть ты, – усмехнулась она, убрав руку.

Я снова впился губами в грудь, чувствуя, как Машка напрягается и чуть подается мне навстречу. Взяв со столика тяжелый зажим, я укрепил его на соске и снова взял Машкину руку, сжал ее пальцы на подвеске, отвел в сторону.

– Так стой, – сам отошел к противоположной стене, сел на пол и принялся делать наброски. – Маша, сильнее оттяни, ну… неужели больно? – это была провокация чистой воды, во-первых, я знал, что это не так уж и больно, а, во-вторых, Машка ни за что не уронила бы свою корону мазохистки без порога – уж точно, не из-за зажима на соске, ерунда какая…

Рисунок вышел отличный – женская грудь с тяжелым зажимом, который оттягивает женская же рука с темным маникюром. Показав Машке лист, я разрешил убрать руку и снять зажим. Это она проделала с совершенно спокойным лицом, ни единый мускул не дрогнул. Меня это очень заводило – то, что она не реагирует на воздействие, я старался тогда доказать, что могу причинить ей боль, выдержать которую Машка не сможет. И порой мне такое удавалось.

– К стене, – негромко велел я, убирая альбом и карандаши назад в ящик.

Белая рубаха висела на вешалке в шкафу, без нее я никогда не работал, как-то так повелось с самого первого дня, что я ввел Машку в Тему. Олег, когда я в очередной приезд к нему вынул такую из чемодана и аккуратно расправил образовавшиеся заломы, только хмыкнул – он таких фетишей не имел, если не считать широких, как юбка, полотняных штанов, в которых работал экшены сам. Позже, приехав к нам с Машкой на тот злополучный парник, он вдруг притащил и надел кожаную балаклаву, работал в ней и, насколько я теперь знаю из дневников Мари, делал это еще несколько раз, пока она сама не попросила снять. Левая половина его лица была изуродована шрамом – в подростковом возрасте рядом с ним рванула самодельная бомбочка, опалив щеку, часть подбородка и лба, но мой друг никогда по этому поводу не комплексовал, насколько я это знал. И только Машка…

Да, только предстоящий экшн с моей нижней вдруг заставил Олега испытывать дискомфорт от собственного внешнего вида. Признаю, что тут был резон – я-то неоднократно видел, как смотрится в экшене увлеченный процессом огромный Олег, и его лицо с этим шрамом вполне могло испугать кого угодно. На собственных нижних Олегу было плевать, а вот с Машкой он этого заранее не хотел – видимо, боялся заметить испуг в ее глазах, не хотел внушать страх вот таким образом. Мне же тогда и в голову не пришло, что мой друг просто влюбился – глупо, как подросток, в два снимка, запечатлевших Машку.

– Принеси мне рубаху, – велел я, усаживаясь на подоконник и закуривая сигарету.

Она подчинилась, пошла к шкафу, на ходу поднимая на плечо бретельку лифчика, но я бросил ей в спину:

– Верни на место, – и ее рука опустилась, выпустив бретельку.

Аккуратно сняв с вешалки рубаху, Машка повернулась ко мне – держала она ее двумя пальцами, стараясь не помять накрахмаленную ткань. Кстати сказать, стирал и крахмалил рубахи я только сам, не подпуская к процессу ни Машку, ни даже маму – научился у отца, тот тоже сам занимался рубашками и халатами, стирку и глажку которых никогда не доверял сестре-хозяйке в отделении. Меня же этот процесс, как ни странно, очень успокаивал, служил чем-то вроде медитации. И только позже, когда начал встречаться с Лерой, вменил это ей в обязанность, но только для того, чтобы иметь дополнительный повод придраться – она все равно не могла сделать все так, как сделал бы я сам.

– Возьмите, Мастер, – развернув рубаху передо мной, сказала Машка.

Я зажал сигарету в углу губ, слез с подоконника и, развернувшись спиной, вставил руки в рукава, чувствуя, как Машка поддергивает рубаху вверх.

– Застегивай, – я развернулся, снова взял сигарету в руку, чуть отставив в сторону, чтобы не задеть случайно стоящую передо мной Машку, возившуюся с пуговицами.

Свободной рукой я погладил ее обнаженную грудь, пробежал пальцами вверх по шее до подбородка, чуть приподнял Машкину голову вверх, посмотрел в глаза. Она улыбалась, и мне вдруг мучительно захотелось поцеловать ее – просто поцеловать без всей этой «тематической» мишуры. Но я понимал, что сейчас мы оба уже потихоньку поймали волну, каждый свою, и я не могу разрушить это состояние, потому что иначе весь экшн пойдет как попало, а то и вообще не пойдет. Нет, не сегодня.

– Подай ремень, – велел я, и Машка, сделав пару шагов назад, взяла ремень, опустилась на колени и, наклонив голову, протянула его мне на вытянутых вперед руках:

– Возьмите, Мастер.

Черт ее подери, ну, вот почему она не могла быть такой постоянно? Вид ее опущенной головы, поза, мягкий голос, ремень на вытянутых руках – все это доставляло мне такое удовольствие, что я сбивал дыхание. Ну, ведь умела же отыграть, когда хотела – так почему не делать это почаще, зная, как мне нравится такое ее поведение?

Но это была Машка, которая почти всегда делала то, что хотела сама, и, если сегодня она ведет себя именно так, значит, в ее голове есть картинка, которой она следует. К счастью, эта картинка полностью совпадала с моей, что случалось довольно редко. Видимо, долгое отсутствие полноценной Темы и даже ванили заставило ее соскучиться и захотеть чего-то вот такого, как сейчас.

Я взял ремень, пару раз махнул им в воздухе, прислушиваясь к звуку и наблюдая при этом за Машкой, все еще стоявшей на коленях – она прикрыла глаза и закусила нижнюю губу, я хорошо знал, что это значит. Она ждет удара, а его нет, и ее это злит и заводит одновременно.

– Спиной ко мне.

Она развернулась, сложила руки на коленях, опустила голову, и упавшие вперед волосы открыли шею. Я сглотнул и зажмурился на секунду, прогоняя тут же возникшую перед глазами картинку. Нет, сперва не это…

Ремень лег на Машкину спину сперва мягко, с запястья, еще раз, еще – для того, чтобы слегка разогреть кожу. Обычно я делал это флоггером, но сегодня почему-то вот захотелось именно ремня.

Незаметно я вошел в ритм, привычно поймал ту скорость и силу удара, что устраивала и меня самого, и Машку, скользившую за ремнем влево-вправо. Спина ее постепенно краснела, кое-где появлялись чуть более интенсивно окрашенные полосы, и я подумал, что пора сменить девайс, потому что ощущение должно нарастать.

– К стене, – велел я негромко, бросая ремень на пол и беря «кошку».

Машка встала, покачнувшись, подошла к стене и положила на нее руки, но я решил, что надо все-таки ее зафиксировать, потому, повесив плеть на плечо, подошел и сам просунул ее руки в болтавшиеся на крюках кожаные наручи, застегнул ремни, проверил, не вывернется ли из них тонкое Машкино запястье. Попутно прошелся рукой по спине – кожа была горячей.

– Продолжаем, – я отошел назад, снял с плеча «кошку», размахнулся с кисти и нанес удар вдоль позвоночника.

Машка вжалась в стену, уперлась в нее лбом, и я невольно зажмурился, снова увидев ее шею. Так, с закрытыми глазами, нанес еще несколько ударов, потом сменил девайс и посмотрел на Машку – она стояла по-прежнему ровно, только обычно сжатые в такие моменты в кулаки руки разжались, расслабились. Я вдруг понял, что сейчас хочу совсем другого, не продолжения флагелляционной сессии, а совсем другого.

Бросив так и не пригодившийся девайс на пол, я отстегнул Машкины руки и, подхватив ее, чтобы не упала, уложил на пол лицом вниз и пошел к шкафу. Там на верхней полке хранились свечи – толстые красные свечи, удобно ложившиеся в руку, почти как рукояти плетей. Взяв одну из них, я щелкнул зажигалкой и поджег фитиль. Парафин начал медленно плавиться, образуя озерцо, и я, вернувшись к лежавшей ничком Машке, вытянул руку и наклонил свечу так, чтобы парафин капал на иссеченную спину.

В первый момент она вздрогнула, повернула голову, но сразу успокоилась и расслабилась, вытянулась всем телом и закрыла глаза. Парафин застывал красными каплями на ее спине, я перемещал руку, чтобы получить подобие рисунка, и чувствовал, как с каждой падающей на Машкину спину красной каплей во мне поднимается желание. Затушив свечу пальцами, я поставил ее и, расстегнув рубаху, лег на Машку сверху, придавив ее к полу и дыша в шею:

– Раздвинь ноги.

Она подчинилась, и я, опустив вниз руку, коснулся ее, влажной и горячей от желания. Чуть приподняв ее под живот, я вошел и застонал. Не знаю, почему, но всякий раз наша близость казалась мне чем-то потрясающим, делавшим меня счастливым. Наверное, я просто любил ее.

– Где ты… этого… набираешься всегда? – выдохнула Машка, когда я откатился от нее и растянулся на ковре, тяжело дыша.

– Интуитивно… – пошутил я, совершенно не желая посвящать ее в то, где и у кого на самом деле учусь разным приемам и техникам. – Что, не понравилось?

– Почему? Вполне… только как теперь снимать это все… – она завернула руку и попыталась ногтями снять парафиновое пятно, застывшее на коже.

– Полежи пять минут, я сам все сделаю, – пробормотал я, закрывая глаза.

– Тянет кожу, – пожаловалась Машка.

– Потерпи, – отрезал я, не желая расставаться с охватившим меня блаженным чувством опустошенности.

Рядом послышался легкий вздох, но Машка затихла, прекратив попытки освободиться от парафиновой корки, покрывавшей ее спину неровными островками.

И все бы ничего, но… По неопытности и незнанию кое-каких нюансов я использовал свечу с окрашенным парафином, на который у Машки оказалась жуткая аллергия, потому вся спина ее покрылась красными вспухшими пятнами. Я, признаться, испугался – мы договаривались об отсутствии видимых следов, а, кроме того, выходило, что сейчас я своими действиями еще и здоровье ее поставил под угрозу.