Симулякр

Если я его увижу, подпишу себе смертный приговор. Он не даст мне уйти.

Он и сейчас не торопится, но пока есть крошечный шанс. Мне до сих пор неизвестно, не являюсь ли я первой и единственной жертвой. Вдруг он испугается того, что натворил, и попытается сдать назад. Никому не хочется в тюрьму. Обладание Зои не стоит того, тем более – ее подругой, сцапанной по нелепой случайности. Быть утешительным призом – по-своему унизительно, но я привыкла. Вероятно, для Брэда я тоже была чем-то подобным. Теперь место взбалмошного парня-наркомана Зои занял ее преследователь.

Но всем им нужна только она. Не я.

Я молчу, пока мы идем до двери. Я набираюсь храбрости. Посещение уборной и водные процедуры вернули мне прежний боевой настрой, а злые мысли придали нужный импульс.

Если ему нужна Зои – пусть пойдет и заберет ее. Я хочу на свободу. Меня мутит от мысли, что я снова окажусь запертой в этой ужасной комнате.

Я притормаживаю у двери, и, поражаясь тому, откуда во мне вдруг взялось только сил, толкаю преследователя в полумрак своей темницы. Мне не удается сбить его с ног, все же я значительно уступаю ему в массе, но мне достаточно и мгновения его замешательства. Я захлопываю за ним дверь, разворачиваюсь и бросаюсь бежать. Дергаю ручки других комнат, но они заперты.

Он предполагал, что я снова пытаюсь сбежать.

Я рычу от злости. Шаги настигают меня у дальней двери – конечно, он легко освободился, ведь знает код. Пистолет утыкается мне между лопаток, но из-за адреналина, бушующего в моей крови, я не чувствую страха. Обиду – да, но не страх.

Это было наивно.

– Пристрели меня и покончим с этим! – кричу я, а потом прибегаю к тому, что лишено смысла и явно ниже моего достоинства. Я зову на помощь. Стены в комнате обиты звуконепроницаемым материалом, но в коридоре – нет. Или я просто убеждаю себя в этом. – Помогите! Кто-нибудь! Пожалуйста! Я здесь!

Рука в перчатке зажимает мне рот. Я неистово мычу в резину, задыхаясь от исходящего от нее специфического запаха и собственного гнева. Похититель давит сильнее, практически впечатывая меня спиной в свою грудную клетку. Майка тонкая и все еще мокрая, я чувствую через ткань жесткость его грудных мышц. Мне не повезло. Чокнутый поклонник Зои ведь мог оказаться хилым доходягой! Но в схватке с чертовым шестифутовым качком мне не помог бы даже черный пояс по карате.

Я все равно сопротивляюсь, пока он тащит меня обратно в комнату. Мои руки связаны, но я дергаю локтями, силясь ударить его, упираюсь ногами в пол. Его терпение не безгранично. Он вздергивает меня вверх, легко, будто я какой-то разыгравшийся щенок, и швыряет в полумрак.

Дверь хлопает у меня за спиной. Он даже не снял наручники! Из-за моей возни они натерли запястья, и кожа уже начинает покрываться крошечными гематомами в местах контакта с металлом.

– Сука, – шепчу я. Во мне еще полыхает ярость, которой нужно срочно дать выход, иначе моя голова попросту взорвется и забрызгает все вокруг ошметками мозгов. Пусть и было бы куда разумнее успокоиться и приберечь силы для новых попыток бегства.

Я подхватываю с пола поднос и швыряю в стекло. Этого мало. Я поднимаю его и проделываю это снова. Поднос пластиковый, но куда крепче ведра, я смогу развлекаться с ним очень долго. Я кидаюсь им, пока не устаю.

Я сползаю на пол и порыве бессильного гнева кусаю зубами цепь наручников. Я тщательно взмешиваю, так ли мне нужны мои зубы или большие пальцы. Я видела много фильмов, где их ломают, чтобы выбраться.

Думай – приказываю я себе, – думай, Грейс.

Я вспоминаю коридор и цепляюсь за мысль, что он не похож на коридор бункера или подвала, нет. Но мне никак не удается выудить из памяти подходящий образ. Я ведь уже бывала в таком месте. Потолочные панели, серые стены, одинаковые двери, равноудаленные друг от друга. Пол… какой там был пол? Мне показалось, или это был линолеум? Кто, во имя всего святого, выкладывает полы в бункере линолеумом? А вот в офисных зданиях, госучреждениях, школах… Нет. Стоп.

Вероятно, у моего похитителя очень странные представления о том, как должна выглядеть его берлога маньяка.

Что еще я знаю, что еще я успела увидеть, пока была вне этой комнаты? Санузел, но воспоминания о нем не дают подсказки. У меня слишком мало информации, чтобы прийти к каким-то выводам, но строить предположения лучше, чем отыгрываться на подносе или биться, словно попавшая в силки птица.

Я поднимаюсь на ноги, подхожу поближе, и, задрав голову до хруста в шейных позвонках, гляжу на колонку. Из-за полумрака трудно разобрать название фирмы, но что-то подсказывает мне, что она довольно старая. Я давно таких не видела. Жаль, что я не могу туда добраться, оборвать провода и попробовать устроить короткое замыкание. Если это какое-то офисное здание, в нем может быть пожарная сигнализация. Но я не уверена, что нахожусь в офисном здании. Это лишь теория.

Я разминаю затекшие из-за наушников кисти и снова подбираю поднос. Ярость иссякла. Мне уже не хочется швырять им о стену, но нужно чем-то себя занять. Я провожу пальцами по крошечным царапинам на пластике, оставшимся после столкновений со стеклом.

– Если ты прекратишь беситься, я приду и сниму с тебя наручники, – вдруг раздается из колонок. Ублюдок! Все это время он наблюдал за мной, и, должно быть, потешался над моей беспомощностью.

– Нет, спасибо, – бурчу я, отхожу в дальний от стекла угол и сажусь спиной к нему. Я напоминаю себе животное в зоопарке, которое не желает развлекать публику какими-то милыми выходками, а мечтает, чтобы его наконец-то оставили в покое. Или отпустили на волю.

– Как хочешь.

Конечно, я взрываюсь. Любой человек на моем месте, имей он хоть железобетонную выдержку и самообладание буддийского монаха, вышел бы из себя. Это просто издевательство!

– Да пошел ты, суки сын, – рявкаю я, не оборачиваясь, – я хочу, чтобы ты выпустил меня отсюда.

Молчание. Он успешно прикидывается глухонемым, когда ему это выгодно.

– Что тебе от меня нужно? – прямо спрашиваю я.

Колонки потрескивают. Я успокаиваю дыхание, чтобы прислушаться, когда он снова начнет говорить и не пропустить не единой детали. Я все еще пытаюсь понять – это человеческий голос, пропущенный через фильтры или искусственно сгенерированный какой-то программой.

Мне это ничего не даст, но других развлечений тут нет.

– За тобой интересно наблюдать.

Блеск!

– Купи себе телевизор, говнюк! – огрызаюсь я, – или возьми свой сраный бинокль и иди подсматривать за Зои! А то ей надоест торчать в глуши, она вернется в Нью-Йорк, и там ты до нее не доберешься!

Я зажимаю себе рот руками и трясу головой. Я только что дала этому мутному типу прямое указание пойти и сцапать мою лучшую подругу, и не важно, бывшая она лучшая подруга или нет. Какая бы кошка между нами не пробежала, я не имею права предлагать какому-то психопату забрать Зои вместо меня.

Да и будто ему нужны мои рекомендации! В коридоре много дверей, не стоит исключать, что Зои уже томится в соседней комнате.

– Ты зациклилась на ней, – подмечает похититель. Голос звучит ровно, спокойно, будто я не заперта в клетке, а сижу на приеме у психотерапевта.

– Ничего подобного, – принимаюсь спорить я, – это ты зациклился на ней. Ты ведь собирался похитить ее, верно? А я тебе помешала. Ты испугался, что я вызову копов – и вот я здесь, веду с тобой тупые, бессмысленные беседы.

– Можешь вести умные и осмысленные, – он смеется. Колонки хрипят.

Я, конечно, бесконечно зла и могу думать лишь об одном – как добраться до этого подонка и открутить ему голову, но все же обращаю на это внимание. Выходит, он использует программу, искажающую голос. В ином случае, ему пришлось бы написать после своей реплики в запросе «ха-ха-ха», а это слишком безумно и глупо даже для маньяка. И интервалы между помехами были бы равные.

– В чем заключался твой план? – наступаю я, – ты похитил бы ее, запер здесь… а дальше? Держал взаперти, пока у нее не разовьется «стокгольмский синдром»?

– Любопытная теория.

– Это так? – давлю я, – дай угадаю: ты какой-то закомплексованный придурок, которому все же хватило ума понять, что такая, как она, не даст тебе даже из жалости? Но дело не в сексе, иначе ты просто вломился бы к Зои в дом, и взял то, что тебе нужно. Ты хочешь, чтобы тебя любили. Наверное, тебя не любила мать. Или любила слишком сильно. Или бросила. Не важно. В результате ты понятия не имеешь, как нормально общаться с женщинами. Но, к твоему сведению, можно было бы попробовать там… не знаю. Написать ей. Сводить ее куда-нибудь… Так делают обычные люди. Иногда это работает.

Я сама поражаюсь выданной многословной речи. И мне впервые за все это время делается по-настоящему страшно: я чувствую, что перегнула палку. Мне некого будет обвинить, если он рассердится и явится, чтобы все-таки меня прикончить. Вполне заслуженно. Никому не нравится, когда лезут в душу. Я сама это ненавижу.

Но я просто не сдамся. А он не идет. Он говорит:

– Дай угадаю: из-за отца-маньяка ты наблюдалась у психолога? У него понабралась всех этих приемчиков? Думаешь, я разозлюсь? Или чего ты добиваешься?

– Я хочу найти в этом хоть крупицу смысла, – откликаюсь я, мягче, спокойнее, – понять, зачем ты это делаешь. Если тебе так нужна Зои, почему было не пойти нормальным путем?

Тишина. Я напрягаю слух, чтобы быть готовой, если услышу звук открываемого дверного замка, но ничего не происходит. Меня охватывает нервозность, становится сложно усидеть на месте. Я поднимаюсь на ноги и меряю комнату шагами, пока не замечаю дырку на носке. Она полностью завладевает моим вниманием, я нагибаюсь и ковыряю ее пальцем, раздосадованная тем, что, скорее всего, умру в рваных носках.

Я представляю себе, как мой посиневший трупик всплывает из озера или прибивается к берегу реки, а явившиеся на место полицейские и коронеры фотографируют его со всех сторон. Им важны все детали, так что ступни в этих дурацких носках тоже попадут в дело, как неоспоримое доказательство того, какой жалкой была моя жизнь.

– Придется тебя расстроить, – говорю я с искренним сожалением, – ты ошибся. Тебе нужно было похищать не меня. Не Зои. А Брэда.

– Что еще за Брэд?

– О! Как же ты не знаешь Брэда! – смеюсь я, – его знают все, он же гениальный музыкант. А по совместительству – любовь всей жизни Зои. Она много лет по нему сохнет, а он обращается с ней, как с мусором, изменяет ей, обманывает ее, все время вытворяет какую-то дичь, из-за которой она страшно страдает. И она все равно его прощает. Если бы ты его грохнул, мир стал бы чуточку лучше. Я бы сама его убила, но не хочу марать руки.

Мне не удается заинтересовать похитителя этой темой. Ему плевать на Брэда, и, честно говоря, я сама толком не понимаю, почему мне не плевать. Любое напоминание о нем – напоминание о моих унижении и моральном падении. О предательстве и ненависти к себе. Ничего хорошего. Мне и без такого багажа не очень комфортно в этой комнате.

– Ты убивала кого-нибудь?

– Конечно, – заверяю я, – я же дочь серийного убийцы. Это у меня в крови. Убивать – мое хобби. Каждый месяц убиваю кого-нибудь нового, чтобы не потерять навык. Главное в этом деле – вовремя и грамотно избавляться от тел. И не попасться на какой-то мелочи. Многие совершают нелепые ошибки, тогда сразу видно дилетанта…

Я умолкаю и прячу лицо в ладонях, пытаюсь остудить пылающий лоб металлом наручников.

Боже! Что я несу! Да я действительно в отчаянии. Я выгляжу жалко. Я могу понадеяться лишь на то, что вдохновившись моими разглагольствованиями, похититель прикончит меня поскорее. Чтобы и дальше не слушать эти безумные бредни.

Он молчит. А я вбиваю новый гвоздь в крышку своего гроба.

– В общем… к чему я это, – продолжаю я, – Зои обожает Брэда. Пока он жив – тебе ничего не светит. Но если ты меня выпустишь, я убью его для тебя.

Он еще здесь? Я поглядываю в сторону стекла, стараясь, чтобы при этом волосы скрывали мое лицо, и похититель не мог видеть всей гаммы чувств, написанной на нем. Что-то падает мне за шиворот, и, опустив взгляд, я замечаю мокрое пятнышко на подсохшей футболке. Я ощупываю свое лицо – это просто одна-единственная слезинка.

– По рукам, – вдруг говорит похититель.

Тогда

Я натягиваю капюшон спального мешка на голову и включаю фонарик. Яркий свет режет глаза, а во рту даже после чистки зубов остался противный кисло-сладкий привкус маршмелоу. Мы готовили его прямо под дождем, накрыв костер тентом, но огонь все время гас, не желая пожирать мокрый хворост.

Маршмелоу обгорели снаружи и покрылись черной, хрустящей корочкой. Я отковыривала ее, и на пальцах сохранилось неприятное ощущение липкости. Зои ела прямо так и испачкала щеку. Я не стала говорить ей, потешаясь с того, как нелепо это выглядит, а она все недоумевала, что меня забавляет.

Она тоже не спит. Я знаю. Я лежу и глупо улыбаюсь, слушая ее дыхание, пока она лишь прикидывается спящей.

В лагере тихо – остальные участники похода уже разбрелись по своим палаткам. Дождь стучит по брезенту. Где-то далеко в лесу кричит ночная птица, может быть сова. Совы меня пугают. В тайне от родителей я смотрела «Твин Пикс» и теперь не жду от этих птиц ничего хорошего. Честно говоря, я мало, что поняла, но в целом мне понравилось. Я люблю всякие жуткие вещи. Люблю, чтобы по спине бежали мурашки.

– Эй, – говорю я шепотом, – спишь?

– Не-а, – откликается Зои. Она шуршит пенкой, пододвигаясь поближе. Я вижу ее лицо в пещерке из спальника. След от горелого маршмелоу пропал, видимо, стерся сам собой, пока она ворочалась. Тусклый свет фонарика делает ее бледной, как привидение.

– Тупой дождь, – сокрушаюсь я, – обычно ночами мы рассказываем страшилки у костра, но он все испортил. Бесит.

– Ничего, – утешает меня Зои, – мы же еще пойдем с тобой в поход, да? Но я послушала бы страшную историю. Расскажешь? Для меня.

– Конечно, – самодовольно заявляю я, хотя, честно говоря, обычно больше слушаю, чем участвую во всеобщем обсуждении.

Ребята заверяют, что истории реальные, но ежу понятно, что все это выдумки. У меня богатая фантазия, я могла бы напридумывать чего-то экстраординарного, если бы хотела. Но мне не нравится быть в центре внимания. Я предпочитаю оставаться в тени. Наблюдать. Подмечать интересные детали. Иногда я делаю заметки в блокноте, если удается найти стоящий материал. У меня специальная коробка для этих блокнотов. И для писем.

Я пересказываю Зои сюжет фильма ужасов, который недавно смотрела на ночевке у другой своей подружки. Зои туда не позвали, она новенькая и не успела влиться в коллектив, да и не внушает доверия. Она слишком красивая. Других девочек это бесит. Только я дала ей шанс. И она благодарна за это.

Она слушает, раскрыв рот. В конце я заявляю, что эта история произошла в нашем районе. Зои охотно верит – она видела тот жуткий старый дом. На мою удачу, наверное, в каждом небольшом городке есть свой жуткий старый дом, окутанный массой легенд и суеверий. Это убеждает Зои в правдивости моих слов.

– А ты? – спрашиваю я, – знаешь какие-нибудь истории?

Зои мотает головой и поправляет кофту, свернутую рулончиком, которую использует вместо подушки. Эту кофту дала ей я. Зои не догадалась взять теплые вещи и запасные носки.

– Нет… – говорит она, – но я могу рассказать тебе кое-что. Тайну. Только поклянись, что никогда никому не скажешь.

– Клянусь.

– Нет, этого мало, – фыркает Зои, – это действительно серьезная тайна. Страшная тайна. Поклянись своей мамой.

– Да блин, – ворчливо тяну я, – ладно, твоя взяла. Клянусь мамой, что никому никогда не скажу. Что там у тебя? Но если какая-то хрень, то я измажу тебя зубной пастой, пока ты будешь спать.

– Это не хрень, – обиженно говорит Зои.

Она выдерживает паузу. Дождь барабанит по скату палатки. Я переворачиваюсь на спину и вожу лучом фонарика по потолку, чтобы убедиться – это дождь, а не вездесущие совы. Мало ли, вдруг им зачем-то вздумается усесться на крышу палатки и нас напугать. В темноте, с этим одиноким лучом, мне кажется, что мы в Черном Вигваме. И в этих местах есть свои старые индейские легенды. Они куда страшнее и увлекательнее, чем глупости, что мои сверстники пересказывают друг другу в походах.

Я не жду ничего особенного и от Зои, но ей удается меня удивить.

– Только никому не рассказывай, – еще раз повторяет она, прежде чем начать, – моя мама всем говорит, что она в разводе, но это неправда. Она и не была замужем. Мой папа – серийный убийца, он сидит в тюрьме. Она восхищалась им, писала ему письма и приезжала в тюрьму… Я никогда его не видела, но нашла статью в газете. Он убил много людей. Много девушек. Он снимал с них кожу и подвешивал на крюках в сарае.

Я взволнованно ерзаю.

– Ого, – вырывается у меня, – правда, что ли?

Зои какое-то время молчит, а потом смеется.

– Нет, – заявляет она, – я это выдумала. Но видела бы ты свое лицо, Грейс!

– Коза, – я пинаю ее кулаком в плечо, – а я то думала! Еще заставила меня клясться. Я с тобой не разговариваю.

Я демонстративно отворачиваюсь к противоположной стенке и гашу фонарик. Мы лежим в темноте. Сова кричит совсем близко и мне хочется выйти наружу и посмотреть на нее. Но это не стоит того, чтобы покидать теплый спальный мешок, натягивать мокрую обувь и тащиться под дождь.

– Я не знаю, кто мой папа, – тихо, доверительно говорит Зои, – мама никогда о нем не рассказывала. А мне… всегда так хотелось знать, кто он. Или чтобы он вдруг появился, и у меня была нормальная семья. Такая, как у тебя. Спасибо, что вы добры к нам с мамой.

– Угу, – я все еще обижена, но сложно остаться равнодушной после таких слов. Мое «угу» звучит не злым, а скорее сонным.

– Здорово, если бы мы были одной семьей, – продолжает Зои, – я хотела бы такую сестру, как ты.

Я задерживаю дыхание. У меня есть подружки, я не какой-то там изгой, не дикарка, избегающая общества, но подобных вещей ни от кого не слышала. Это впечатляет. Это – как признание в любви, только в дружбе. Я всегда украдкой мечтала иметь, если не сестру, то лучшую подругу. Я взволнована и польщена, но не собираюсь этого показывать.

– Не подлизывайся, – говорю я. Зои подползает поближе, и, сопя, утыкается носом мне в затылок.

– Спокойной ночи, Грейс, – шепчет она, и мне кажется, что она улыбается.

3.

Сейчас.

У меня ломит все тело. Болят: шея, спина, голова, руки, ноги, даже, кажется, десны. Каждая клеточка посылает болевой сигнал в мозг, и его коротит от обилия этих импульсов. А еще я жутко замерзла – те части моего тела, что не подвержены адской агонии, просто никак не ощущаются. Наверное, их придется ампутировать из-за обморожения.

Я со стоном разлепляю веки и снова смыкаю.

Свет бьет по глазам. Я часто моргаю, пока картинка не становится четкой, но все расплывается от выступивших слез.

Я не сразу понимаю, где я. Но как только до меня доходит, слезы иссякают сами-собой, а я исторгаю из пересохшего горла поток непечатной ругани.

Ладно, не все так плохо.

Я в своей старой колымаге, втиснута в водительское сидение. Ноги упираются в руль, подошвы кроссовок лежат рядом с педалями. Машина припаркована на обочине шоссе, мимо со свистом проносятся другие автомобили. От движения воздуха моя старушка слегка покачивается.

Черная лента шоссе тонет в легкой дымке. Заснеженные верхушки деревьев смыкаются над головой, образуя плотный коридор.

На пассажирском сидении мой телефон, бумажник и бутылка воды. И будь я проклята, если эта бутылка не похожа на ту, что приносил похититель. Она, как и боль во всем теле, доказывает, что мне это не приснилось. И пусть я в своей машине, обувь, парка и толстовка снова на мне, но я таки побывала узницей того психопата.

И он зачем-то меня отпустил.

Я пока не готова размышлять о мотивах его поступка. Не в этот момент. Я предпочитаю радоваться, что снова оказалась на воле.

Как долго я там пробыла? Сколько времени? Какой сейчас день? Какой сейчас, черт возьми, год?

Я хватаю телефон, но он, конечно, разряжен. На холоде батарея совсем не держит заряд. Я желчно думаю, что со стороны ублюдка в противогазе, раз уж он взялся обо мне позаботиться, было бы мило подзарядить мой сотовый или оставить повербанк в качестве моральной компенсации. Не только воду.

Я судорожно переворачиваю бардачок верх дном, вытряхивая все его содержимое на пол в поисках зарядки. Она находится на самом дне – под коллекцией самых непостижимых и неожиданных вещей. Бардачок не просто так получил свое название. Я использую его по назначению. Кто я, чтобы спорить с теми, кто дал ему такое имя? Я достигла успеха. Аккуратной меня не назовешь.

Ключ вставлен в зажигание, не с первой попытки, но двигатель заводится. На телефоне загорается индикатор зарядки. Я разминаю затекшую шею и осматриваю свои запястья – на них остались синяки от наручников. Я не выдумала свое похищение. У меня есть доказательство.

Я не сошла с ума.

Я долго сижу, уставившись перед собой, и наблюдаю за проезжающими мимо машинами. Вероятно, у меня шок. Или что-то подобное. По крайней мере, собраться с мыслями мне удается не сразу. Произошедшее настолько выбило меня из колеи, что я чувствую себя полностью дезориентированной. Мне хочется плакать и смеяться одновременно, но я этого не делаю.

Я просовываю руку под одежду, расстегиваю пуговицу на джинсах и ощупываю свое белье. Вроде как, оно сухое, а промежность не саднит. Если бы меня изнасиловали, я бы это заметила. Или нет? Я не уверена. Я уже ни в чем не уверена.

Телефон достаточно заряжается, включается и вибрирует. Я нагибаюсь, ложусь грудью на руль и вижу уведомления, одно за другим возникающее на экране. Мне звонила Зои. Мне писала Зои. Она оставила мне тысячу сообщений на голосовую почту. Я могу только догадываться, с чего вдруг подруга загорелась таким интересом к моей убогой персоне.

«Грейс, пожалуйста, ответь».

Возможно, Зои звала меня на помощь, потому что мой приятель в противогазе явился за ней. И сейчас она томится в той самой комнате, пока я сижу в машине и с нервной улыбкой копошусь в своих трусах, пытаясь убедить себя, что, пока я была в отключке, в меня не засунули член или что похуже.

Ну, как минимум, при помешательстве моего похитителя на чистоте, можно не беспокоиться о риске обзавестись каким-нибудь постыдным заболеванием. Не сомневаюсь, что предварительная ванна из антисептика была обязательным пунктом программы.

Мерзость.

– Прекрати, – говорю я себе. Это нездорóво.

Я стыдливо выдергиваю руку и зачем-то обнюхиваю пальцы. Мне жизненно необходимо принять душ. А еще нужны туалет и горячий кофе. За кофе я готова убить. Да, я многого хочу. Но после того, что я пережила, я имею на это право.

Я выруливаю с обочины, и, двигаясь с небольшой скоростью в правом ряду, выискиваю взглядом заправку. К счастью, она быстро находится, чуть дальше по шоссе. В дороге я слушаю сообщения, оставленные Зои. С ней все в порядке. Она говорит, что ей одиноко в этом доме и она страшно скучает. Она простит прощения, хотя я не понимаю за что. Она снова повторяет «скучаю» и многословно объясняет, что просто не может вернуться в Нью-Йорк, чтобы встретиться со мной. Там Брэд. Ей нужно держаться от него подальше.

Я изумленно поднимаю брови: а мне казалось, что они помирились.

После очередного неотвеченного послания, тон Зои делается обвиняющим, а фразы короткими. «Я волнуюсь. Да, ты обижена, но могла бы ответить» – это я слушаю, уже паркуясь возле заправки. Я швыряю телефон в бардачок, словно Зои заключена в нем, и таким способом я могу заставить ее замолчать. Но ее голос уже просочился мне в голову. Ее зов, как песня сирен. Он подавляет волю. Это сильнее меня.

Я беру кофе и хот-дог и забиваюсь в дальний угол пустующего зала.

Обычно меня раздражают посторонние, но после заточения наедине с тем зловещим чучелом, я нуждаюсь в нормальных людях вокруг. Мне жаль, что в такой час здесь никого. Мне нужно напоминание, что мир не сошел с ума, что он не сводится к одной точке, к злости, ужасу и неопределенности. К матрасу, колонкам и черному стеклу.

Я хочу снова оказаться в Нью-Йорке, раствориться среди толпы, обилия звуков, красок и запахов. Здесь слишком тихо. Слишком пусто. Слишком стерильно. Будто я все еще взаперти, просто клетка стала чуточку больше.

Я залпом допиваю кофе, чтобы протолкнуть застрявший в горле хот-дог, и мчусь к машине.

Каких-то шесть часов и я буду в безопасности. Я буду дома, хотя прежде мне никогда не приходило в голову использовать это слово по отношению к шумному, раздражающему городу. Я переехала туда вслед за Зои. Это была ее мечта, не моя. Мне было все равно. Я следовала за ней, как тень. Как чокнутый сталкер.

Машина словно чувствует мое состояние и не хочет заводиться. Я снова и снова поворачиваю ключ, но приборная панель мигает и гаснет. Или моя старушка не хочет, чтобы я вмазалась в дерево, если в дороге меня накроет паническая атака, или попросту сел аккумулятор. Такое бывает от холода, а автомобили пока не развили в себе склонностей к эмпатии.