Симулякр

Рита Лурье

Симулякр

Акт

I

. Генератор.

0

Я вижу впереди эпилептическую дискотеку красно-синих проблесковых маячков.

Картинка из фильма ужасов: идет снег, одинокое шоссе, со всех сторон окруженное сплошными рядами деревьев, у меня в салоне темно, светятся только приборная панель и магнитола, крутят какой-то монотонный джаз.

Ночь. Патрульная машина. Скорая.

Первая моя мысль «что-то случилось». Вторая – «с ней». Третья – «сдохни, сучка!». И только потом я молюсь всем известным богам, чтобы беда обошла ее стороной. Я оперативно успокаиваю свой короткий панический приступ – ее попросту не может здесь быть. И в тоже время я понимаю, что она вполне могла оказаться здесь, так что не стоит до конца исключать такую вероятность. Например, как это у нее уже бывало, села за руль пьяной или обожравшейся наркоты – и вот, пожалуйста. Тачка в огне, масло капает на асфальт, спасатели режут металл, смятый, как банка из-под «кока-колы».

Я прекрасно помню срывающийся голос Зои, когда она звонила мне среди ночи, если он ее доводил. Если у них происходила очередная размолвка, она всегда – всегда! – тянулась к бутылке или к чему-то покрепче, чем чудовищно напоминала мне мою мать. Она тоже не знала иного способа решения проблем, кроме бегства.

Мне хочется самой набрать Зои, но я этого не делаю. Я сбавляю скорость, на случай, если патрульный попросит меня остановиться, хотя мне это не на руку. Проблемы будут уже у меня – я примчалась сюда из другого штата, и меньше всего на свете мне хочется сооружать вменяемое оправдание тому, что я делаю здесь среди ночи. Но инспектор лишь машет мне, указывая, чтобы проезжала дальше. Я киваю, хоть ему и не видно моего кивка, а сама приглядываюсь. Здесь только патрульная машина и скорая. Никаких признаков дорогущей тачки Зои, впечатавшейся в дерево или торчащей задницей из кювета. Дым не валит, дорога не покрыта кровью или мозгами моей лучшей подруги. Но медики все же погружают что-то в карету. Не Зои.

Сегодня умер кто-то другой.

А она… Пусть еще поживет. Как минимум, мы должны поговорить.

Проехав чуть дальше, я сворачиваю на обочину, потому что вижу свежее сообщение на экране смартфона. Замерзшими пальцами – в салоне не только темно, но и холодно – в моей колымаге не работает печь – я тянусь, чтобы разблокировать экран.

Мне пишет она:

«Грейс, я скучаю».

***

Вот и причина, почему я стою по щиколотку в рыхлом, свежем снегу. Подошва моих кроссовок такая старая и дырявая, что с тем же успехом я могла выйти сюда босиком. Носки промокли, в обуви неприятно хлюпает. Я подавляю малодушное желание вернуться к тачке, стащить кроссовки и растирать ступни руками, чтобы немного согреться. Сначала дело. Сначала… Я должна хотя бы ее увидеть.

И я вижу.

Дом такой же красивый, как и на картинке на сайте недвижимости. Словно его каким-то образом и в жизни пропустили через все фильтры «инстаграма», чтобы придать лоска. Он идеален. Он идеально подходит Зои, такой же идеальной. Современная конструкция из стекла, дерева и природного камня – не вычурная, не уродливая, а экологично вписанная в пейзаж. В панорамных окнах гостиной отражаются верхушки деревьев, оттененные золотым сиянием гирлянды на раме. В гостиной светло, горит пламя в массивном камине. Зои пересекает периметр – в одной ее руке телефон, в другой – массивная белая кружка. Никаких надписей или украшений. Органичный дизайн.

Зои останавливается у окна, и я прячусь за дерево, чтобы она меня не увидела. Зои делает снимок и отходит. На ней длинный бежевый свитер крупной вязки, из-под которого видны ее стройные голые ноги. Ее волосы пребывают в творческом беспорядке, но меня не обмануть, я знаю, сколько времени уходит на придание прическе такой нарочитой небрежности, при том, чтобы это не выглядело, как воронье гнездо или номинация на бомжиный конкурс красоты. Я наблюдала этот процесс.

Зои прихлебывает из кружки, не выпуская айфон из рук.

У меня в кармане вибрирует телефон, я извлекаю его и щурюсь в экран. Шустро! Она только что выложила новый пост в инстаграм – кружка с горкой маршмеллоу на фоне леса и гирлянд. В кадр попали и пальчики Зои с аккуратным, французским маникюром.

Ниже подпись:

«Холодными вечерами я буду топить камин и печь там яблоки. Я заведу много белых кошек и сошью на окна белые занавески. Иногда я буду неспешно прогуливаться в лавочку, покупать там чай, корицу и нитки. Люди станут приходить ко мне за предсказаниями судьбы; я буду варить любовное зелье для несчастливых девушек и держать в клетке щегла…

Шерли Джексон».

Я стискиваю телефон до скрипа. Моим замерзшим пальцам в тонких перчатках чертовски холодно, но мне плевать. Меня душит гнев. Сволочь! Какая же ты стерва, Зои! И почему меня только так бесит, что у тебя есть всё, но ты все равно предпочитаешь красть у меня? Ведь это моя любимая писательница, любимая книга. Ты, должно быть, даже не знаешь, откуда эта цитата, а загуглила и выбрала первую, попавшуюся тебе на глаза. Ты хочешь казаться загадочной и печальной, чтобы никто не заметил, что ты пустая внутри. Но кое в чем ты права: пустота – вот, что действительно грустно, так что опустим. Оставим за тобой право на меланхолию, даже если у нее другие причины. Одна причина.

Имя, которое нельзя называть.

Было нельзя до недавнего времени, а теперь, скорее всего, снова можно. Я запуталась. Это происходит, сколько я себя помню. Но я не дура, я вижу Зои насквозь. Этот дом – не для нее, не для всех ее подписчиков в инстаграме и других социальных сетях. Для него. Она сама мне это сказала. Еще в Нью-Йорке, капая слезами в бокал с любимым «пино грижио». Во время одного из девчачьих разговорчиков на кожаном диване, что при каждом движении издает комичный звук.

«Я просто хочу быть счастливой».

Она, конечно, во всех красках расписала мне все переменные в уравнении, в сумме дающие это самое пресловутое «счастье». Дом (именно этот, вот тогда я и увидела его фото впервые), обручальное кольцо на пальце, парочка детишек, семейные праздники и путешествия. И он. Принц на белом коне, заправленный белым порошком. Этого она не говорила, но я мысленно добавила от себя.

Я выслушала Зои, и, как и подобает, хорошей подруге, заверила, что все так и будет. Наверное, это ее вдохновило – настолько, что она ринулась сюда – в глушь, вить гнездышко для своей будущей семьи. Семьи, в которой мне не будет места. Пока он просто посылает Зои цветы – попсовые, но такие фотогеничные пионы, бледно-розовые, почти белые, которые она каждый день снимает со всех возможных ракурсов и выкладывает в «сториз». Но однажды он явится на ее порог собственной персоной. Я больше не буду ей нужна.

Я сбежала до того, как это случилось. Я решила предвосхитить события и пойти на опережение.

Видит бог, я старалась! Я нашла себе психотерапевта, но в последнюю минуту испугалась задуманного, ведь не посещала специалистов со школы. Я отменила прием, но мы побеседовали по мессенджеру. Она похвалила меня, сказала, что мое желание сепарироваться от Зои, и жить своей, а не ее жизнью, хорошее начало. В первое время будет трудно, но все получится. Она обещала меня поддержать, разумеется, за полсотни долларов в час. Да пошла она. Я отлично справляюсь. Ночью у дома Зои стоит кто-то другой, а не я.

Не я сорвалась с места и провела шесть часов за рулем, просто потому, что в очередном посте Зои мне померещился скрытый смысл. Послание, адресованное именно мне. Не тому, кто присылает ей цветы. Не ее матери, не ее друзьям или подписчиком. Она звала меня. Через ночь, метель и расстояния.

Я не буду звонить ей, чтобы сказать, что приехала. Она не узнает. Все кончено. Я сейчас… вернусь к тачке и поеду домой. Жить своей жизнью. Своей дрянной жизнью.

Я просматриваю комментарии и реакции под последней публикацией Зои. Ничего примечательного, но мне все равно интересно. Мои пальцы совсем замерзли и нажать на иконку, чтобы посмотреть, кто оценил запись лайком – целое приключение. Даже если я случайно отмечусь, не беда – это фейковый аккаунт, я завела его специально, чтобы приглядывать за Зои, не выдавая себя. У нее таких незнакомцев – целая армия. Она ни за что не догадается, что это я, что я была здесь.

Но это сообщение…

Я трясу головой и бью себя телефоном по щекам. Заканчивай. Снова смотрю на экран, отряхиваю его от налипших снежинок, и, наконец, замечаю кое-что любопытное. Кто-то пишет под фоткой с цитатой Шерли Джексон:

«Тебе не страшно одной жить в лесу?»

Зои тут же отвечает: «Я не одна».

И хоть я знаю, что она врет, но мне делается не по себе. Что я упустила? Он там? Но возле дома не припарковано ни одной машины, а гаража здесь, судя по информации на сайте риэлторского агенства, нет. Не пешком же он пришел? Или загнал таксиста в такую дыру? Мне не хотелось бы с ним встречаться.

Я принимаюсь успокаивать себя, что Зои просто блефует, разыгрывает спектакль, в том числе и для своего прекрасного принца. Пусть поревнует. Зои хочет верить, что он ревнует, что ему есть до нее дело. Но это наивно: если он и изучает проявления Зои в социальных сетях с такой же скрупулезностью, как я, то, скорее всего, решит, что она здесь со мной. Со своей верной тенью. В конце-концов, не одними же селфи жив человек? Как минимум, Зои нужен кто-то, чтобы ее фотографировать. Я – лучшая кандидатура. За годы я досконально изучила все ее «рабочие» и «нерабочие» стороны. Я так преуспела в этом, что могла бы начать карьеру фотографа. Увы, в каждой девушке мне будет мерещиться она.

Эти мысли пугают меня. Именно сейчас, стоя под снегом в ночном лесу, я понимаю, как глубоко она пустила в меня корни. Понадобится все время мира, чтобы освободиться.

Мне пора уходить. Мне стоит еще раз связаться с той женщиной-терапевтом. Мне…

Я отворачиваюсь от ярко освещенного дома и замираю: я здесь не одна. Шагах в двадцати от меня кто-то стоит, кажется, мужчина. Он высокий, на нем глухое черное пальто, а лицо скрывает капюшон. Он почти полностью слился с самой чернотой ночи, но белизна снега, выпавшего за последний час, его выдает. Его руки в перчатках держат что-то, смутно напоминающее бинокль. Он меня не видит – он весь обращен к дому, к Зои, которая беспечно сидит на диване, таком огромном, что на нем запросто с комфортом разместилась бы целая семья нищих эмигрантов, а не одна богатая белая девица.

Я вспоминаю патрульную машину и жалею, что слушала музыку, а не новостной канал. Что там стряслось? Он уже кого-то убил? Кто он? Грабитель? Насильник? Недружелюбный сосед? Маньяк? Тайный поклонник Зои? Орнитолог-любитель, отправившийся в конце ноября наблюдать за жизнью птиц?

В моей голове роятся самые немыслимые предположения. Дом стоит на отшибе – до ближайшего поселка десятки миль, кругом сплошной глухой лес. Здесь только мы трое – я, Зои и он. И его возможные сообщники, таящиеся в темноте или каком-нибудь жутком фургоне для похищений, припаркованном в укромном месте.

Я сильно сомневаюсь, что у Зои есть сигнализация или какая-то охранная система. Она всю жизнь провела в сытости, достатке и комфорте. Она и не представляет себе, как опасен этот мир. Она никогда не держала в руках оружия. Она никогда не сталкивалась с насилием, жестокостью и тьмой.

Кроме меня. Я была ее тьмой – ее ручным островком тьмы. Но я никогда не желала ей зла. Я лишь создавала рядом тень, чтобы она ярче сияла. Теперь она одна. Беспомощная. Неподготовленная к тем вещам, о которых я не успела ей рассказать.

Очевидно, я должна ей помочь. Я должна спасти Зои: за этим я и здесь. Она же спасала меня.

Мне некогда пускаться в размышления, но будь у меня время, я бы проследила причинно-следственную связь – она написала мне, потому что испугалась. Может она видела этого типа? Может ее пост, ее прогулки перед окном в свитере на голое тело, ее посиделки с кружкой какао – лишь спектакль, чтобы усыпить бдительность преследователя, пока она не позвонит в полицию? Зои не глупа.

Но где же тогда, черт возьми, полиция? Почему они еще не приехали сюда, а ошиваются на шоссе?

Я решаю вернуться к машине и набрать им. Здесь слишком тихо – этот стремный мужик мигом заметит мое присутствие, если я сделаю звонок. Я крадусь через лес, крепко сжимая телефон, аккуратно обходя коряги и колючие ветки. Я жалею, что у меня нет ни оружия, ни разрешения на его ношение, но в багажнике запросто найдется что-то пригодное для самообороны. В сумке с инструментами есть старый разводной ключ – только им и можно развинтить ржавые болты в моей колымаге. А мне частенько приходится заглядывать под капот, чтобы хоть немного продлить ее – не жизнь, но посмертие.

Увы, моя обувь не предназначена для таких прогулок. Кроссовки очень старые, их подошва стертая и скользкая. Еще в Нью-Йорке они частенько становились причиной моих конфузов и нелепых падений на асфальт. Когда я ступаю на каменистую породу, чуть припорошенную снегом, у меня нет шансов устоять на ногах. Я взмахиваю руками, обламываю ближайшие ветки с оглушительным треском и падаю. Я не могу встать и барахтаюсь в сугробе, и все, на что меня хватает – это проехаться грудью вперед по склону, чтобы подобрать упавший телефон.

От него мало толку. Я слышу шаги за спиной – тяжелые, быстрые и угрожающие. Снег трещит под подошвами ботинок, и не надо быть гением, чтобы догадаться, что это не Зои, а тот маньяк с биноклем. Я переворачиваюсь на спину и вижу его над собой: он настоящий дьявол. Я не сразу понимаю, что не так с его лицом.

Трудно думать, когда ты угодил в такую ситуацию, но мне все же удается собрать воедино концы разрозненных нитей.

Это не лицо. Это противогаз с затонированными стеклами. Трубка уходит куда-то под одежду, и оттуда раздается едва слышное, свистящее дыхание, напоминающее мне жуткого персонажа из небезызвестной киношной саги.

– Твою мать, – бормочу я.

Он замахивается продолговатым предметом, но я не успеваю толком рассмотреть, что это. Меня оглушает боль и все погружается в темноту.

***

Я прихожу в себя, и хоть голова раскалывается после удара, тут же вскакиваю на ноги. Я провожу беглую оценку обстановки, все еще готовая героически мчаться на помощь Зои, и сразу понимаю, что в этом больше нет необходимости. Не знаю, как дела у Зои, но мои в крайне паршивом состоянии.

Я в комнате. Ее вид не сулит абсолютно ничего хорошего: стены обиты каким-то плотным материалом, полы мягкие. Под потолком тускло горят несколько ламп, свет приглушен. Я различаю дверь и большой темный прямоугольник рядом с ней. Он может быть чем угодно – как телевизором, так и зеркалом Гезелла. Мне не нравится это предположение, не нравится заключение, что за мной наблюдают. Я прохожу от стены до стены, чтобы размять ноги и собрать побольше информации, но здесь толком нечем себя занять. Из предметов: матрас, на котором я лежала, омерзительное ведро в углу. Все. Но мой мозг примечает кое-что еще и концентрируется на этой детали, чтобы не скатиться в пучину отчаяния.

Запах. Сильно пахнет дезинфицирующим средством. И в помещении, и от моих волос и одежды, которая, к счастью, все еще на мне. Я тру ладонями друг о друга и получаю подтверждение своей догадке – кожа сухая, как после обработки антисептиком. Я запомнила это ощущение с пандемии, когда из-за постоянных мер безопасности, изводила тонны увлажняющего крема. Меня будто выкупали в антисептике – кончики волос все еще влажные, от них пахнет сильнее всего.

Я смеюсь. Потрясающе – я «в гостях» у маньяка, помешанного на чистоте. Смех нервный, ведь я толком еще не решила, радоваться этому открытию или бояться. Я не знаю, какая мне удача от такого заключения и смогу ли я использовать его себе на пользу, чтобы выбраться. А я выберусь, ведь, очевидно, не я была его целью, а Зои. Он вернется за ней. Он пришел за ней, а я лишь спутала его карты, явившись, чтобы посталкерить за своей бывшей лучшей подругой. Он то думал, что он такой один, со своим дурацким биноклем. Зачем вообще бинокль, когда изобрели интернет? Глупый маньяк!

Как ему, должно быть, досадно! Пришлось переводить антисептик не на ту пленницу. Ничего. Он еще пожалеет. Пожалеет, что преследовал мою Зои, что похитил меня, что ударил по голове, что отобрал мой телефон, ключи от машины, парку и старые кеды. Он понятия не имеет, с кем связался. Ему… не повезло.

Меня охватывает странный азарт. Я стаскиваю провонявшую антисептиком толстовку через голову, и делаю еще круг, потирая свежую шишку на голове. Я останавливаюсь у стекла, чтобы вмазать в него кулак. Ожидаемо, оно не трескается.

– Эй! – кричу я, что есть сил, – эй! Есть там кто?! Эй!

Никто не отвечает, но я догадывалась, что так будет. Запереть жертву – мало, она не станет жертвой, пока ты не сломишь ее волю. Существует приличное количество способов добиться покорности и смирения, мне они известны. Раньше это причиняло мне боль, теперь я этим горжусь. Мне хочется верить, что я сильнее любой другой девушки, когда-либо оказавшейся на моем месте. Я другая. Я из тех, которые выживают. Надеюсь.

– Эй! – снова кричу я, сопровождая вопли ударами в стекло, – эй! Кто вы? Что вам от меня нужно?

Сбавь обороты – говорю я себе. Ты должна быть напугана. Покажи это. Но у меня не выходит. Я паршивая актриса. Во мне только ярость. Впрочем, мне все-таки удается откопать в себе кое-что подходящее. Смущение. Я беру в руки ведро.

– Эй! – повторяю я, – мне нужно в туалет.

Я подпрыгиваю на месте от внезапного звука. Осматривая помещение, я не заметила колонки под потолком. Они оживают, из них раздается шершавый, зубодробильный скрежет помех, а потом голос – искаженный с помощью какой-то программы, отчужденный, нечеловеческий. Он лишен эмоций, но мне все равно мерещится в нем насмешка садиста.

– А это тебе на что? – должно быть, он имеет в виду ведро.

– Я не могу ходить в… ведро! – возмущенно откликаюсь я, – тем более, когда кто-то смотрит, – добавляю уже тише, мягче, – пожалуйста.

– Здесь тебе не пятизвездочный отель, – подмечает похититель. И не разберешь – толи это новая волна звуковых помех, толи он давит смешок.

– Да пошел ты, сукин сын! – взрываюсь я и швыряю ведро в стекло. Оно пластиковое, я сразу обратила на это внимание и расценила его, если не как гипотетическое оружие, то реквизит для перформанса. Ведро разлетается на осколки – пластик дерьмовый, дешевый, но возле дна плотнее. Я подбираю большой, острый кусок и сжимаю в пальцах.

Мне бы не помешало заплакать для усиления драматического эффекта, но я не могу. Вся я сейчас – туго натянутая струна, занесенный клинок, каждый мускул в теле звенит от напряжения.

Я прижимаю осколок к своему горлу, к сонной артерии.

– Отпустите меня! – требую я, – или я убью себя!

Тишина. Мое дыхание очень громкое в этой тишине. Я смотрю на колонку и жду. Я обращаюсь мысленно, толи к ней, толи к тому, кто прячется за стеклом:

Давай-давай.

Одно из двух. Если я его первая жертва, он может струсить. Положим, он – чокнутый поклонник Зои, который планировал похитить ее и трахнуть, вовсе не убить. Тем более в его планы не входила ее бешеная подруга, угрожающая вспороть себе глотку изделием китайской промышленности. Ему не захочется оттирать кровь, а ее будет много, уж я постараюсь перемазать ей всю эту стерильную клетку.

При худшем раскладе я имею дело с опытным, бывалым маньяком, но и он не захочет так быстро лишаться своей игрушки. Пусть я не Зои, но вполне себе утешительный приз. Он бы убил меня еще в лесу, но захотел поиграть. Слишком короткая игра выйдет игра…

Сыграем?

В двери щелкает замок. Я пячусь, чтобы пяткой нащупать брошенную на пол толстовку. Это – мой путь к отступлению на случай, если затея с осколком себя не оправдает. Я тощая, но жилистая. А еще очень злая. Пусть подойдет поближе. Посмотрим, смогу ли я задушить его рукавами. Как минимум, оглушить, чтобы запереть здесь и сбежать. Словом, я полна решимости.

К несчастью, я не учла, что он может быть вооружен. Мой взгляд утыкается в дуло пистолета, смотрящего в мою сторону. Даже если он не заряжен, сам вид оружия пагубно сказывается на моем боевом духе. Да и сам похититель… внушает трепет своим исполинским ростом и странной внешностью. На нем все еще противогаз, а сверху накинут капюшон худи. Черные стекла недружелюбно впериваются в меня. Это выглядит опасно, как и то, что нигде не видно и полоски кожи – так глухо он затянут в ткань и резину. Перчатки тоже резиновые. Он явно не в себе, раз даже в своем логове разгуливает в полном обмундировании на случай ядерной войны.

Он молчит. Мне не нравится это молчание. Мне вообще не нравится эта ситуация. Я привыкла иметь дело с людьми, а из-за противогаза этот тип кажется чудовищем из глупого фильма ужасов. Я бы не выиграла схватку с Кожаным лицом. С резиновым… сомнительно. Но сейчас не подходящий момент, чтобы смеяться над собой и каламбурить.

Я обязана хотя бы попробовать.

С воплем берсерка я бросаюсь вперед, надеясь, что успею всадить свое импровизированное оружие в черное зеркало, отражающее мое перекошенное гневом и ужасом лицо. До того, как получу порцию свинца. До того, как… Поздно. Предохранитель пистолета щелкает.

Но стоит откатиться назад и рассказать историю с самого начала.

1.

Тогда

Зои пропускает меня в квартиру. Не дожидаясь, пока я разуюсь и сниму верхнюю одежду, она уходит. Я слышу характерный хлопок, с которым пробка выскакивает из бутылки, а потом – многообещающее «буль-буль-буль». Зои разливает вино. Красное. Бордо. Она разбирается в энологии, щепетильна в вопросах подачи и всегда использует соответствующую посуду. Большие пухлые бокалы звучат по-особому. Хотя обычно она предпочитает белое. Недобрый знак. Красное вино – как кровь из разбитого сердца. Белое… просто слезы. Они не смертельны.

Я вхожу гостиную, а вино и менажница с сырами уже на журнальном столике. Ненавижу этот столик – он из стекла, я постоянно боюсь разбить его неаккуратным маневром и получить от подруги счет, равнозначный арендной плате за мою крысиную нору. Не Уиллес-Поинт, конечно, но и не Манхеттен. В Нью-Йорке неприлично дорогая недвижимость, зато самостоятельность. Ютиться у Зои на коврике ниже моего достоинства, хотя я часто у нее ночую, а в колледже мы делили одну спальню.

На Зои длинная футболка и шорты; косметики лишь прожиточный минимум – она в дурном настроении. Опережая все мои вопросы, она делает щедрый глоток, даже не дав вину основательно насытиться кислородом, и облизывает искусанные губы. Пока она собирается с силами, чтобы начать говорить, я осматриваюсь.

У панорамного окна стоит массивное, очень удобное кресло, в нем клетчатый брендовый плед и макбук Зои в розовом пушистом чехле. Дожидаясь меня, она, должно быть, сидела там, смотрела на город, и делала вид, что печатает. На деле – переписывалась с другими подружками. Я знаю, что они есть, но не ревную. Я – главная фрейлина ее Величества. Лишь мне предназначены самые сокровенные чертоги ее души, пьяные сопли и ночные звонки. Это честь.

– Что случилось? – тороплю я и тоже делаю глоток. Безусловный бонус дружбы с Зои – возможность пить хороший алкоголь и лакомиться изысканными закусками. Зои не принцесса из богатой семьи, она сама поднялась на вершину и любит наслаждаться благами красивой, элитарной жизни, которой не знала, будучи обычной девчонкой со Среднего Запада.

– Я… я думаю, что он мне изменяет, – выпаливает Зои. Ее губы кривятся и надуваются, как у обиженного ребенка. Она начинает плакать. Я притягиваю ее к себе и глажу по волосам, хотя мне тревожно. Я должна узнать больше.

– Да-а-а?

– Посмотри! – Зои отстраняется, хватает со стеклянной столешницы телефон, лязгнув по ней длинными ногтями, и показывает мне экран, – он подписался на эту суку в инстаграме! Лайкнул все ее последние посты, а вот тут оставил комментарий. Пусть это всего лишь смайлик, но… Когда он в последний раз лайкал мои публикации и тем более комментировал, Грейс?

Я тупо пялюсь на фотографии какой-то грудастой брюнетки. Фитнес-топик и леггинсы обтягивают ее тело так плотно, что будто вот-вот выдавит из нее жизнь. Она явно делала пластику – характерный нос и линия челюсти. Меня всегда подмывало сходить в клинику и спросить каталог, чтобы убедиться – их и правда штампуют по одним лекалам или это мои домыслы. Зои куда лучше. Она не накачивала губы (разве что чуть-чуть), и в целом ее красота естественная.

Она и поразила меня в первую встречу, хотя тогда мы были совсем мелкими девчонками. Она выделялась на фоне всех наших сверстниц. Никаких прыщей, угрей и прочей мерзости. Кожа, не как у резинового пупса, а бархатная, словно спелый абрикос. Мягкие, густые волосы. Яркие глаза. Я, конечно, подумала, что она, наверное, беспросветная тупица с такой внешностью или какая-нибудь самовлюбленная дрянь. Она только пришла в нашу школу и была отличной кандидатурой для вступления в местный клуб пустоголовых тетерь. Но они ее не интересовали. Она подошла ко мне. Спросила, можно ли сесть рядом на свободное место. Так все и завертелось.