Что имеем, не храним, потерявши – плачем

А пока он, смирненько застыл на этом крыльце, ждет свою ли девушку? Небесную красавицу.

Но она, почему – то опаздывала. Время у него на часах уже, перевалило на пять минут, назначенного времени. Поэтому, невольно ощутил беспокойство. Глазки у него забегали. И даже повлажнели. Обидно же. Но сигарета у него на руке еще дымил. И он его, жадно, нервно втягивал в легкие, и от этого у него, слабо еще кружился голова. Да ведь и уходить ему из этого места нельзя, да и стоять на виду у всех, как – то было ему неудобно. Он же не слепой, как незнакомые ему люди, проходя мимо от этого крыльца, понятливо улыбались, а некоторые даже, из тех, молоденькие, пыхтя в зубах сигаретами, покрикивали ему нарочно. «Тоскуешь! А давай с нами?». В эти секунды, он от них отворачивался, или задирал глаза к небу. Ранимый он, конечно, был, как все мальчишки деревенские. Злился, недовольно дергался губами, на этих окрикивающих. Но упорно продолжал стоять. Он не верил, что его так подло может обмануть эта «роза». Вскоре, аллилуйя! Действительно, он услышал, совсем с другой стороны, со стороны рынка, топот ног, и заливистый выкрик.

– Володя! Я тут! Тут! Извини! Я опоздала.

К всеобщему удивлению, запоминающий, просто кадр. Какое это счастье. Он дождался, все тки же, свою «розу». Отлегло душа его. Ура! Не отошел никуда, выстоял. Упорно стоял, ждал её, казалось бы, единственную. Самому ему смешно. Действительно ли это, было правдой? Когда он мысленно обратился к ней, подбегающей.

«Единственная. Роза моя».

И слова такие отыскал в своем багаже. Просто удивительно, когда у человека голова набагрен, и это его первое в жизни свидание.

Она даже за свое опоздание – чудеса! Чмокнула в щечку ему, взяла из рук его эти три розы, поднесла её к своим алым, влажным губам. То ли, понюхала, то ли – наслаждалась с той проделанной работой его. Подняла на него, свои большие невинные глаза, утонуть ему в нем можно, бережно, как и розы в руке держал он, прижалась к нему, затем жарко прошептала.

– Володька – а… Я так счастлива. Это чудесно же. Спасибо тебе.

А он ведь этого от нее, а и правда, не ожидал. Да и конкретно, мысленно этого даже, представить наяву он не мог. Она, вот, взяла, сделала. Сама, никто ей об этом не просил. Прижалась губами к его губам. При этом стыдливо зажмурила глаза.

– Вот, – затем она сказала. – Я так представляла свое первое свидание, Володя. Мне скоро двадцать будет, а ни разу не целовалась с парнями. Удивительно, да? До этого… – как она торопилась сейчас. Говорила, говорила, боялась, что её перебьют. – Сколько в своих снах я грезилась, какая она будет, это мое первое в жизни свидание. Понимаешь, Володя. Я представить не могла, какой – то грубости будет со стороны тебя. Бежала, бежала, чтобы не опоздать. И опоздала. – И звонко рассмеялась, снова прижавшись к нему.

А ему, надо ли отвечать, этой небесной «розе?» Но он обмер, заглох, от её смелого поступка. И поверить к её поступку, ему было трудно. Он еще не осознавал, да не пришел еще в себя, что вообще приобрел. Он, как все мальчишки из деревни, считал, и даже в спорах иногда доказывал, само уверившись, что нет таких теперь девушек, невинных, как они говорили между собою, «овечек», в связи с этой переменой в стране. Они, эти мальчишки из деревни, видели, как люди, окружающие их, в этой «тумане» изобилии, обещанным московским начальством, из телевизора, ломается нравственный уклад жизни, этого сообщества. Этой грязи, они видели сейчас, на каждом кадре из телевизора. В университете, на улице, на экранах телевизоров, особенно, видели эту пошлость. А эта, не укладывалось в голове его. «Где она была?» – спрашивал он с себя сейчас, когда это сообщество «плевалась» от этой повседневной пошлости. Быть может в лесу? Пряталась вдали, от этой пошлой грязи, захлестнувшей все города и села, деревень, этого сообщества». Поверить этого, ему невозможно. Не дорос он, видимо, до этого понимания. Потому он и растерян. Не знает, что и предложить ей сейчас, этой «розе». Или им, правда, чтобы разрядить обстановку, надо, видимо, пройтись вдоль по территорию университета, или все же забежать «кафе», и там чуть подзакусить. Раз он просит. Благо, денег в кармане есть у него. В редакции ему выдали за статью немного денег. Конечно, квартиру на них не купишь, но жить сносно ему теперь, как бы сказать, с ужимками хватало. Да и мамины деньги почти все еще у него лежали в сохранности. В сбербанк он так и не отнес, побоялся повтора. Да, повтора. Как со старыми вкладами. Тогда все отцовские деньги, которые лежали у него в сберкассе, все до копейки обесценились, в связи с этими «глупо – воровскими» реформами, происшедшее в стране, в Ельцинском правлении. Парторг, не сообразил, вернее, не поверил, что так они поступят со своим народом, а мама, «глупая училка» по отцу, выходит, сообразила, вовремя, заранее поняла, куда катиться страна, во главе самопровозглашенным «царём» Ельциным, цепляющихся за советниками США. Выстояла в очереди в сбербанке, вовремя превратила деньги, на эти доллары. Тогда эти, американские доллары, стоили почти один к одному, со старыми вкладами. Этим самым, оказалась всех умней, что ли она. Помнит же и он. Недавно только это было. Школьником еще был, видел, как люди в деревне рыдали крокодиловыми слезами, с потерей «смертных» денег, или, все же правильнее сказать, не стесняясь, обокрала у них эти деньги «родное» государство, без зазрения совести.

Ради чего, это было затеяно? Ради, чтобы этой кучки сегодняшних миллионеров, или, миллиардеров? Или коммунистов все же убрать совсем от этой исполнительной власти.

Кто еще обогатился тогда от этого распада?

Все молчат теперь. Видимо, стыдно, что их тоже обманули эти «либералы – рыжики», во власть пришедшие, во главе с этим беспалым, Борисом Ельциным.

Потому он доллары мамины, которые она дала ему, побоялся положить в сбербанк. Решил, в матрасе лучше. Лежат, никто не знает, и что интересно еще, никто не грабит, несмотря на плавающие цены за товары, в магазинах

– Ну, – говорит он ей, как бы очнувшись. – Куда пойдем? Может прогуляемся чуть пока, а затем… по пути же, забежим в «кафе», а, Марина? Я что – то кушать захотел.

– Хорошо, Володя, – отвечает она, как примерная школьница, отдавая ему честь, прикладывая к голове левую руку, а сама при этом счастливо смеется. – Я слушаю. Как? Теперь надо отдавать команду? Тогда, шагом марш, Володя…

И они пошли, две невинные души, спрыгивая играючи, по мраморным ступенькам вниз, университетского крыльца. Затем пошли, не сговариваясь, взявши за руки, в сторону противоположному рынку. Хотя, он и знал, там забегаловок нет. А если бы они, сразу пошли в сторону рынка, там, в нескольких шагах, через дорогу, находился неплохое «кафе». Студенты из университета там иногда обедали. Да и он там, сам изредка бывал. Не очень и дорого там было, судя по сегодняшним плавающим ценам.

Однажды, помнит он, ну, точно, он знал цену стакана кофе, салата и рагу с котлеткой. Пришел на другой день, набрал тот же меню, а цена была уже другая. И ведь разорался от обиды, а ему эта обслуживающая, молча ткнула пальцем в ценник.

– Глянь. Вчера так была, а сегодня этак. Ори на сообщества, что позволили себя задурить, всяким там вшивым проходимцам. Я что ли виноватая? Для меня все равно: студент, не студент. Плати только.

Ему пришлось тогда, извинятся перед хозяйкой «кафе». Теперь – то он, как только они изменят направление к этому кафе, точно, не сглупит, научен с прошлой ссорой хозяйкой «кафе», не сделает перед этой «розой» ошибку. Главное им там, не скучно было.

По дороге они говорили, о всякой всячине, происходящее в сообществе сегодня.

– Видишь, – говорил он Марине, – кивая головою на рынок. – Видишь сколько там будочек, как у бабы Яги, выстроились рядно, вдоль стены рынка. А ведь из этих будочек люди, были, когда – то инженерами, врачами, педагогами. А теперь, кто они? Спекулянты, или как теперь в сообществе их именуют – бизнесменами.

– Но, Володя, – перебивая его, невольно втягивается в беседу и Марина. – Люди же нормально жить хотят. Не их вина, что они на рынке работают?

– Совершенно с тобою Марина согласен, – говорит тогда ей Куренков. – Согласен. Люди, Марина, не ангелы с крылышками. Понимаю, они хотят жить нормальной жизнью.

Но не до такого же уродства, надо было довести людей и страну. Они, когда – то, как и мы сейчас, мечтали об университетах, институтах. Теперь, зачем им учиться, когда они теперь не учат детей, не лечат людей, не строят станки, самолеты. Заграничными товарами долго не проживешь. Да и несменяемый гарант так говорит. Ну этот, ну, преемник, так называемый, этого «царя» Ельцина. Я с ним тоже согласен в этом пункте: не будет развитие в промышленности, мы даже можем потерять страну. К чему это все? Жить одним днем. Или мы, действительно, не до развитый, а и правда, народ? В свое, стыдно Марина, до сих пор отстоять не можем. Молчим все время. Мы же не немые. Не понимаю, не понимаю, Марина. Строили, строили столько лет наши предки, и на – те… раз… и нет страны – СССР.

– Тебе еще не говорили? – осторожно замечает ему Марина. – Тебе надо, Володя, срочно надо менять профессию. Ты очень, очень ранимо воспринимаешь эту нашу сегодняшнюю жизнь. Как моя мама мне говорит. «Доченька, живи в свое удовольствие, не обращай на происходящее. Уже ничем её не изменишь. Учись, и не думай ни о чем. Мы у тебя есть». Права, она, наверное. Я вот сама… мечтаю по окончании университета, пойти дальше учиться. Поступлю в аспирантуру, потом, если доведется, выйду замуж, рожу ребенка. Не это ли счастье, Володя. А ты… пиши, пиши. У тебя и стиль хороший. Мягкий, деревенский. Ненавязчивый. Правда, правда. Ты, я чувствую, далеко пойдешь. У тебя дар, Володя. Ты умеешь в людях видеть такое, такое… Мне даже как – то страшно. Боюсь я за тебя. Сегодня, правда, как сказать – то… за это ругают… правду писать. Хотя 29 статью из Конституции Р.Ф. никто не отменял. Вот, что удивительно, Володя.

Он, конечно, растерян от таких её слов в его адрес, потому, смущенно приумолк, с волнения стал тереть пальцем кончик своего носа. Затем, все же, сказал, что до этого думал о Марине.

– Ты простишь, Марина, если я спрошу у тебя? Ты, – он сжал кулаки от волнения. Хотя и волноваться, что было. Ну, задаст он свое предположение, о чем он думал, в ожидании её, когда стоял с розами в руке, на крыльце университета.

– Ты, Марина, никогда не жила раньше в лесу?

– Не поняла тебя, Володя. Что за глупость ты говоришь. Это почему я должна жить в лесу?

– Когда я тебя впервые увидел, услышал твой голос, глаза твои, мне показалось, что ты жила раньше, вдали от злых сегодняшних людей. Нет, подожди, Марина. Ничего тут смешного. Дай закончу. А то я совсем запутаюсь.

– Хорошо, Володя. Продолжай, – говорит ему Марина, насторожившись почему – то.

– Ведь тебя, когда увидел впервые, ты, Марина, мне показался не от мира всего. Ты такая, такая чистая, милая. Таких теперь, вряд ли где еще сохранились. Даже в деревнях. Чистых, нравственно еще не избалованных. Взять даже нашу группу. Там всего из парней я один из деревенских, а остальные, барышни – городские. Ты уж извини. Если скажу. Все они истасканные. Да и, покажи им деньги, с любыми куда пойдут. А ты, другая…

– До чего пошло, Володя, – смеется через силу Марина. – Пусть живут. Это их жизнь, Володя. А я, – если хочешь знать, – кусает губы Марина, думает, сказать ему, или не сказать. Затем решается. – Я ни в каком лесу не жила. Лесом, Володя, была моя квартира, или наша пригородная дача, где мама меня до сегодняшнего дня держала взаперти. Я не могла без её спроса, никуда не уходить из дома. Поэтому, в университет она меня провожала. И сегодня она встречала меня. Почему я опоздала на наше свидание. Мама не отпускала. А когда она удалилась в ванную, я быстро оделась, и бегом сюда.

В замешательстве, он позабыл даже, что при девушке нельзя курить, забыл об этом, с волнения чиркнул спичкой, прикуривая сигарету. Они уже почти дошли до «кафе». Осталось им перейти только дорогу. Впереди их, ярко кричал рекламами городской центральный рынок. Было много народа. Машины, городской транспорт, шумно высаживали очередных пассажиров, выплевывая их, из толстой кишки автобусов. Там действительно кипела жизнь: несчастных и счастливых, калек, и беспризорников, цыган и цыганят, бомжей и безработных. Ну, все герои сегодняшней городской жизни. А тут, они, на небольшом, на продуваемом ветром пятачке, перед дорогой, застыли напротив «кафе», выжидая, когда освободится дорога от проезжающей машины, два молодых человека: парень, двадцатилетний, да и девушка, не земной красоты, с большими небесными глазами. Стоят в раздумье, как и страна сегодня, ожиданием правильного курса в будущем, свое правление преемником Ельцина. Кого он выберет в дальнейшем, помощь себе: олигархов этих, расплодившихся при нём, которые» хитрой» приватизацией, обокрали страну.

Он все же выкурил сигарету, затем переглянулся незаметно вокруг себя, не решаясь, куда свой окурок бросить. Марина, все же, пересилила себя, взяла смело его за руку, дорога освободилась от транспорта, потянула его через дорогу в сторону кафе. Следуя за Мариной, он незаметно от девушки, уронил под ноги, на дорогу, свой окурок.

– Все, – вздохнула полной грудью Марина, перейдя дорогу. – Дошли. Что, идем?

– Идем, – улыбается ей Куренков. – Посидим, да? Марина.

– Скажу тебе, Володя. Может это тебе и странно слышать. Я не первый день тебя в университете вижу. Ты давно мне нравишься. Раз я пришла на это свидание, значит так и будет.

– Ты, как вижу, – засмеялся Куренков, – решительная.

– Я маме так и сказала, когда она меня заперла в квартире, после университета. Сказала я ей, что все равно убегу на это свидание. И убежала.

– Боялась, чего она?

– Ты же сказал только, что об этом, сам, Володя. В группе вашей, девушки балуются с парнями. Боится, чтобы меня до замужества, парни не изнасиловали.

*

После кафе, проводил он Марину до её дома. Ночная прохлада была, словно необычная. На затемненном небе, проклюнулись отдельные звезды. Луна выбежала из бесформенных, рваных облаков, плешиво высветила их на своем пути. У рынка, вдоль стен, светились хаотично, прибитые к этим будкам «Яги», рекламные кричащие призывы. Бегали по дороге машины, автобусы, загруженные поздними пассажирами. Где – то, играла музыка из высотной квартиры. Они шли по тротуару, взявшись за руки. Оба молодые, оба статные, высокие. У Марины, длинные, светлые волосы, под дуновением легкого ветра, сопровождающих их, легли на её напряженные плечи, а у него, наоборот, от этого ветра, волосы лезли ему на глаза. И он их то и дело, отбрасывал, шевелением головы в сторону.

Но не одни они были в этот час. Народ вечерний, также тут прогуливался. Они их, не нарочно, конечно, иногда задевали, то плечами своим, то даже, приходилось их обходить. Но они сейчас, в этот час, граждан, не видели перед собою никого. Они были счастливы этой встречей. И что интересно, Марина ему полностью доверилась. Это же их первая встреча, и такое отношение у нее к нему. А ему, думающему, мыслящему, это было странно, но он намеренно помалкивал. Достаточно и того, что он наговорил первые минуты встречи с нею. Теперь он мысленно ругал себя, за те поспешные слова. Понимал теперь, этого ему ей не надо было говорить. Что она, слепая? Она же была тоже мыслящим человеком, видела, как сегодня развивается в стране человек. Раньше, это, при коммунистах, чуть было скрытно. Говорили же, даже открыто, с достоинством.

«В советском обществе, нет проституции».

А сегодня она видела, да и особенно по телевидению, открыто показывали, всю эту накопленную демократией пошлость. Она же будущий филолог, начитанная была барышня. Видела, как её подруги по университету, чтобы красиво и сытно жить сегодня, делали постыдное действие. Из газет местных, читать было противно, где открыто в объявлениях, с умыслом, созывали красивых девушек на проституцию. Потому и мама её в каждый день дрожала за нее, провожая её по утрам на учебу в университет. Понять и её можно было. Единственная дочь в семье. Отец, он вечно занят был своей работой, да и когда она говорила ему о дочери, всегда возмущенно, с досадой, отмахивался от её страхов рукою. «Да успокойся ты! У нее самой голова на плечах. Не держи её дома, если не хочешь её калечить. Девушка с головой. Знает, как себя защищать».

А что до защиты, это он так просто говорил, для успокоения жены. Видел, хотя и выросла, вон, до какого роста, фигура красивая. Но он, в то же время, понимал, девочка хрупка, постоять за себя она не сможет. Поэтому он, настоятельно всегда просил жену, чтобы она не следила за нею, а дала ей, самой познакомится с парнем. Он не понимал, даже терял дар речи временами, когда жена кричала на него. «Будущий у нашей дочери муж, должен быть богатым человеком. И заметь, из хорошей еще семьи. Зря, что ли я её рожала, чтобы отдать какому – то сегодняшнему «совку» – из улицы». Страшно она, конечно, боялась, что эта нынешняя уличная молодежь, её совратит. Ничего поделать собою она не могла. Да и с мужем она, от страха только кричала, а так, она и так понимала, дочь у нее уже не маленькая, двадцать ей уже. Взрослая уже девушка. Ей тоже хочется внимания, ласки от любимого. Что она, сама была не такая? Давно ли ей было столько же лет, дрожала за нынешнего мужа, познакомившись с ним. Бегала за ним по пятам. Тогда он был комсоргом, в этом же университете. Гордилась, и даже светилась, какая она удачная, что отхватила такого видного, завидного парня. Теперь – то, он у нее, крупный предприниматель, занят строительством домов в городе. У него бизнес. Много людей работает, на его строительных объектах. Конечно же, первым делом, она все же – мама. Боялась, что дочь упустит от присмотра, и она незаметно также, станет как все, сегодняшние, загруженными проблемами сегодняшней жизни. А сегодня, как же тяжело было жить простому люду. Она видела, когда проезжала по городу на машине мужа, в каком состоянии, так называемый глубинный народ, сегодня живет. Лица у всех мрачные, нет улыбки на их лицах, а злоба, исходящая от них, ей даже временами пугала, ставила её в стопор. Вот и сейчас, чуть замешкалась, на минутку только отвлеклась ванную, освежиться от тревог, вышла из ванны, уже нет дочери. Чуть ведь концы не отдала от страха.

Позвонила трясущими руками к мужу на работу, а тот, как всегда, обозвал её не умной бабой. «Придет, никуда она не денется! – выкрикнул он ей, с досады. – Успокойся и жди. Придет. Когда приду? Да, мать! – разразился он чуть не матерными словами. – Я работаю. Сколько раз говорить тебе. Сиди дома. Жди. Придет».

После она, как бывает с такими истеричными женщинами, немного на кухне поревела, уткнувшись к стенке кухни. Конечно, она еще не совсем стара. Как говорят в народе, о таких женщинах, баба еще ягодка. Сорок пять, это что, много? Ладно. С климаксом она смирилась. Природа, что ж уж там. Но ей все равно, как женщине, тоже иногда хочется ласки, как раньше, в её молодости. Теперь муж её, хотя иногда и заглядывал к ней, но все же реже стало его посещение, к этим интимным делам.

Да и дочь была рядом. Пусть даже в дальнем комнате. Все слышно. Хочется ей и покряхтеть, как раньше, во времена интима с мужем, но приходится ей сдерживать себя, чтобы не смущать уже взрослую дочь. Еще чуть – чуть, станет ведь совсем стара. Зачем ей это тогда богатство: три норковых шуб. Выбирай любую, не хочу. Дача, трехэтажная. На природном месте. Речка там. Квартира из четырех комнат. Еще сколько добра. О деньгах, она и не думала.

Когда – то, тоже жила, как все советские простолюдины, на восемьдесят рублей. Это её зарплата была – в школе работала.

Считала в каждую копейку, несмотря у мужа тогда зарплата, три раза превышала её оклад учительницы в школе. Теперь ей, что считать. Денег муж хорошо получает. Не зарабатывает, а получает. За свои строительные объекты. Рабочих сколько только у него работают. Однажды она была у мужа на работе. Это жуть! Ногу негде ставить. Везде строительные материалы, и эта еще, непролазная грязь. Даже пожалела, что вырвалась на объект мужа. А он, за место того обрадоваться, выбежал откуда – то, весь красный, начал на нее кричать.

– Ты что! Зачем?! Что тебе тут надо?

А ведь она, хотела застать мужа врасплох. В последние дни, она стала замечать, он от нее отдаляется, перестал приставать ей по ночам. Приходил, даже не приняв, как следует душ, мертвенно засыпал. А она, в это время, от обиды, лежала, затыкав рот кулаком, роняла слезы на подушку. Конечно же, ей было обидно, от его невнимания к ней. Да и эта тоска и одиночество, которую она добровольно влачила, в своей повседневной жизни теперь, не лучше было, по сравнению тех рабочих, на строительных объектах мужа. И что она увидела там, у мужа, у строящего дома? Грязных, чумазых рабочих, с опухшими не высыпавшимися глазами. Все поголовно курят, эту сигарету, как это – «Приму». Зубы у всех желтые, глаза, хотя и, на первый взгляд спокойные, но до слез, они были грустные, печальные. Чуть она тогда не расплакалась, от их вида. Ведь она знала и до этого, и раньше, так было и при советах. То ли тогда, не особо придавала этого значения? Или все тогда были советскими людьми, и мысли плохие в сравнениях, не лезли в их голову, и не очень и отличались друг от друга, как сейчас, сегодня. Но они тогда знали. С работы их не уволят, и зарплату выдадут вовремя. А не водками и порошками стиральными сегодня. А затем еще, выстояв с годами в живую очередь, надежда какая – та была у них, когда – то получить свою законом предписанную бесплатную квартиру. По малому, все необходимое было у них тогда. На праздники, семьями сходились на главную площадь города, кричали «УРА!» руководству, стоящему на трибуне.

А сейчас…у мужа…Он иногда рассказывал ей, о работе своем. Рабочие проработают два – три месяца на его объектах, уходили на другие высоко оплачиваемые места. А то и вовсе удирали, до самой сытой, безразмерной Москвы, чтобы там, в нечеловеческих условиях, «поголовного милицейского надзора», – поголовной проверки, (будто, наяву, неприятель занял город Москву), подзаработать какую – то приличную сумму, чтобы на них потом содержать свою семью. Эту жизнь она теперь уже не знала, или не хотела по напрасно тревожить себя.

На кухне у нее, на часах, ударили куранты. Ровно девять раз. А дочери все нет. Тревожась, она, и в окно заглядывала, прижимаясь лицом к холодному стеклу, всматривалась тревоженными глазами, отыскивая, среди редкой толпы, еще гуляющей на улице, свою приметную дочь.

В её комнате сейчас, свет был погашен. Это она сделала, чтобы не маячить у светлого окна, в этот поздний час. Муж её, как всегда, все еще задерживался на работе. Или, любовницу моложе её завел? Скрытен, он стал, а и правда, для нее, последнее время. С раннего утра уходил, домой приходил, то в девять вечера, а то и вообще где – то пропадал, затем оправдываясь, мямлил ей, что на работе много было дел. Как уследить за ним? Она терялась в догадках. Что интересно, ничего с ним поделать не могла. Он же был в доме хозяин. А без него она была, просто ноль без палочки. Этого она хорошо понимала. Теперь ей дочь бы не упустить из вида. Вот будет тогда. Полная пустота в её жизни.

Услышав шаги по лестнице, она насторожилась, подбежала входной двери, заглянула в глазок. Точно, её Марина. Чуть не обмерла.

Поднималась она по лестнице не одна, а с каким – то рослым парнем, взявшись за руки.

Бывает же так. Человек напряжен. Нервы до предела натянуты, с ожиданием родного человека. Увидел. Слабеют почему – то ноги. Хочется куда – то присесть, чтобы не упасть. При этом еще, обильно без причин, катятся по щекам слезы. Появляется напряженная противная дрожь, во всем теле.

Вот, в таком состоянии она и была сейчас, увидев в глазке двери, родную дочь с незнакомым парнем.

Дверь открыла сама дочь, своим ключом. А она, испуганно попятилась, задом прислонилась обессилено к тумбочке, на котором стоял у нее домашний телефон. Вроде она еще, изумленно прикрыла ладонью кричащий рот.

– Мама, вот, – говорит дочь, подталкивая Куренкова вперед себя. – Эта Володя. Рассказывала о нем тебе. Познакомься. Не беспокойся. Он не причинил мне вреда. Ну, мама?

– Слышу дочь, слышу, – говорит она нервным дрожащим голосом. – Ты где была – та?

– На свидании, мама, – улыбается ей дочь. – Мама, я уже взрослая девушка. Я, вот, познакомилась с Володей. Он тоже у нас в университете учиться. Как тебе он? Ну, мама?! Приди же, наконец. Это я. Твоя дочь. Никто на меня не приставал. Я чистая, как небо ночное. Как мне Володя сейчас только сказал, посмотрев на ночное небо.

– Ну, тогда, пусть проходит, – говорит она, нерешительно, все еще дрожа. – Ты дочь сказала ему, как меня зовут?

– Нет, мама. Скажи сама. Володя. Скидывай туфли, проходи. Чай будем пить на кухне. А за одной, пусть тебя моя мама рассмотрит. Хорошо, Володя? – И счастливо, тихо смеется, убегая, видимо, в туалет.