Что имеем, не храним, потерявши – плачем

*

Он, когда шел в редакцию, конечно, думал об отношениях с нею. Он только, одного не понимал, что это у него с нею? Любовь? Как в книгах пишут. Или, просто время провождение? Конечно, как всякому молодому парню, его радовало, что его любит женщина, но он не понимал все же, долго это у него может продолжиться? Фактически ведь, он понимал. Он был никто, особенно для нее. Просто, молодой парень, каких тысячи, его подобных. А в другом, он никого не представлял, судя, по сегодняшнему дню. Он не олигарх, да и не предприниматель, как её муж, имеющий в городе большие магазины. И учится ему, еще о- г – о сколько. Ну, и что, работает в газете? Он ведь там, не гребет большие деньги, а эти, которые у него лежат в кармане, чуть больше триста тысяч, это сегодня мало для полноценной жизни. Он на них, даже счастье не сможет купить. А для счастья, он понимал, надо собственный угол, куда он мог привести после девушку, которая станет его верной женою на всю оставшуюся жизнь. Но и, на что же он, купить этот угол? Не пойдет же он, жить к ней, как тот сутенер, на всем готовеньком? Он твердо знает, этому никогда не бывать. Даже если, когда – либо продаст этот каменный дом в деревне, чтобы купить здесь в городе, себе сносную квартиру, он на эти деньги, никогда не купит полноценную квартиру. На то, что у него дом в деревне, ему даже три метра в квадрате, здесь в городе, не купить. Вон, как сейчас полезли цены на квартиры. Немного еще назад, квартиры эти еще, можно было обменять на «копейку» – Жигули. Теперь, когда цены полезли на них, стали почти, как московские, на окраинах. А у него теперь, поддержки нет. Мамы нет, а отец, он сейчас, запутался в своих жизненных пространствах. Хотя и работа у него есть теперь, но он для него, можно сказать, почти стал чужим, связавшись с этой «Людой». Но он еще, с нею разберется, что она наговорила его маме, накануне её смерти. Вот, летом, в каникулы, он точно съездит в свою деревню. Пусть даже на неделю, но выяснит, наконец, что же там произошло? Хотя и понимал, от этого разговора, он ничего от неё не добьется. Просто посмешищем окажется, и больше ничего. Да и отца, понапрасну дергать, как резинку, тоже ему не хочется. «Пусть живет», – говорит он, открывая дверь редакции.

А статью его, редактор после прочтения, одобрил. И даже похвалил, а в конце разговора, упрекнул только – не сдержался по привычке. Это ему не понравилось, что он расписал шариковой ручкой статью.

– Что, средства нет, чтобы купить себе ноутбук простенький. Стоит – то он небольшие деньги. Ладно, – говорит он, после, отпуская его. – Иди, беги в университет свой. Заработаешь, купим тебе ноутбук. А пока бери мой. Временно. Ты смотри у меня. Аккуратно там с ним.

*

На завтра уже, была опубликована его статья, в газете. Конечно, радости не скроет он, было. Позже, узнал, редактора областное начальство, крепко упрекнули за эту статью. Говорили ему там всякое. И новую «веху», не забыли, напомнили, что он недовольный от этой статьи. Что, не надо было расписать так эту аварию, что люди не так поймут, после прочтения этой статьи. Короче, чушь болотную наговорили ему. А сам редактор, чтобы обезопасить самого автора, временно перестал ему давать, такое подобное задание. «Пусть учиться, – говорил он себе,– в репортажах. Это ему, на пользу». Не хотелось ему, терять такого смышленого, талантливого парня. «Много ли надо, сломать его», – говорил он, боясь за судьбу его. Редактор, понимал и тех, кто рьяно защищал устои размеренной жизни города, области. Им, конечно, было невыгодно, в глазах у этого «электората», выглядеть плохими руководителями. Не зря же они, в свое время, «съели» с потрохами, этого дерзкого редактора, из независимой газеты. До этого допустить его, редактору было просто жалко парня.

*

А сам он, этого страха, нависшего на его голову, даже не заметил.

Он все так же выполнял свою работу, и учебу. Утром, спешил на летучку, и в редакцию, а после, учился в университете. Теперь, он с Моно Лизой, встречался один раз только, по воскресным дням. Это ей не нравилось. Ворчала на него, злилась, а он, оправдываясь от её упреков, вздыхая, только бубнил ей. «Устаю, Лариса. Как не понимаешь. Почти нет ни одной минуты свободных». «Переезжай совсем ко мне. Тогда время, у тебя будет очень много», – кидалась она на него, с упреками. Но на это он, конечно, позволить не мог. «Как это так, жить у нее? Я ведь не сутенер», – говорил он себе. Поэтому пока, она и терпела. Но, а что дальше будет, он, если уж совсем откровенно, больно, а и правда, не очень и задумывался, в силу своей молодости и опыта. Ну и, с Мариной, у него ничего не получался. Сказать ей прямо: «Отстань», но как же он это ей может? Да и язык у него бы не слушался, так ей сказать. А водить её за нос все время, тоже не дело было. Так, иногда, сталкивались в университете, болтали всякую – всячину о студенческой жизни. Сходили, правда, несколько раз пообедать кафе. Маринка тогда, с упреком жаловалась ему. «Соскучилась я, Володька, по тебе». А он, после её слов, вздыхая, только разводил руки. «Марина, сама видишь. Запарился я совсем. Не успеваю даже высыпаться. Учебу мою, ты сама знаешь, никто не отменял».

Да, это было, правда. Он всегда теперь ходил сонный. Поэтому и, Моно Лиза, часто упрекала его. «Ну, что ты бегаешь? Оставайся, живи у меня».

К Новому году, они договорились посидеть вдвоем. Но ему, позвонил тогда отец, из деревни. Потребовал зачем – то, чтобы он, «не мешкая», так он и сказал ему по телефону, приехал срочно к нему в деревню. Теряясь в догадках, что там могло у него произойти, даже на этот раз, Моно Лизе не предупредил, что уезжает в деревню. Вечером, почти за неделю Нового года, отправился на поезде, на встречу с отцом.

Побыть в своей деревне, в ближайшие месяцы, до этого, в планах у него, а и правда, не было. Да особенно еще, в Новом году. Но от просьбы отца, отнекиваться он не мог. По сути ведь, у него кроме него, на этом белом свете, никого и не было из родных. А эти знакомые: девушки, женщины, не могли его полностью заменить, а и правда, с родным его отцом. Каким он и не был: хорошим или плохим.

Вечером он, как и планировал, отправился на поезде к отцу. Билет он взял свободно. И деньги у него были. И опасаться, что он на станции застрянет, конечно, у него в мыслях не было. Хотя, опасение у него были. Двадцать километров по зимней дороге, да еще, как еще он доедет до своей деревни – он просто понятие не имел. В поезде, то есть в купе, ехали, кроме него еще, и челноки за товарами, в другой город. В поездах теперь, мало кто ездил, праздно: в гости, к друзьям. Цены на билеты были, конечно, «заоблачные», по сравнению советскими периодами. Или это, а и правда, Москва так расстарался, чтобы в сообществе люди, поменьше с другими регионами общались друг другом. Поэтому, были только случайные попутчики, которые ехали на работу в другой город, и эти, измученные поездками челноки.

Не праздно было и настроение, у этих челноков. В пути они всю дорогу, о чем – то спорили, пили, ели, будто как последний день, в их жизни. Он их, не специально, конечно, подслушивал, что они там говорят. Сидел рядом с ними, да тихо помалкивал, представляя себя на их месте. Ведь он сам знает, какая эта тяжелая работа челночника, в поездках, особенно в Польшу. Это, вести товар, затем, всем еще дать «на лапу», в таможнях. Иначе, никак не довезти этого товара. И когда везешь этот товар, приходится, иначе нельзя было, проклинал всех. Даже этого несменяемого гаранта, сквозь зубы, что его сановные чиновники довели народ, до цыган последних. А тут они еще, после чаепития и водка пития, разругались вовсе, проклиная эту жизнь. Обидно, конечно им, такую жизнь терпеть. Но, а что он мог для них сделать? Он сам был такой, ничем от них не отличался. Ну, разве, что он еще учиться. Да еще бесплатно, на бюджетные деньги. Придет же день, и ему тоже тогда, придется надеть на шею, этот «колхозный» хомут. Не будет же он, вечно жить по съемным углам. Когда – то и ему надо будет квартира, куда он мог привести свою будущую жену. А куда, если её у него нет. Сейчас этот «угол», честным трудом, едва ли его заработаешь. А эту ипотеку сунуться, считай, в каторге ты, на всю оставшуюся жизнь. Это раньше, кооперативы были. Возможности были у народа, иметь эти углы. «Получается, – бормочет про себя Куренков, – на кого нарвались, того и получили. Хотели лучше жить при капитализме, получили волну «говна». Грустно ему, от таких дум. Да если бы рядом сейчас не сидели эти челноки, он бы сейчас, не задумывался о грядущем своем судьбе. А скоро ведь, ему сходить. За окном уже, брезжит рассвет. Низкие, темные облака, с наплывом двигаются на него, за которыми он из окна наблюдает. И эти тоже, перелески мелькают, затемняя временами, в его окно. Сна у него нет. Да это и невозможно было. Так как челноки, «с горя», вовсе разгулялись. Проводница вагона, даже не успевала таскать им чая, да и водку. Находила ведь она, водочки для этих, «денежных» челноков. «Вот, нищета, что делает с людьми», – бормочет Куренков, не зная, чем еще занять себя. Газеты, которые он еще купил в своем городе, все уже просмотрены, а присоединяться к челнокам, – он им сразу сказал. «Не – е…» Да и они, больно – сильно, не настаивали. А вникать непосредственно в их проблемы, он не хотел. Он знал не понаслышке их судьбы. Каждый второй, из их среды, при советах, то ли педагогом был, то ли заводским инженером. Ну, и, конечно, работая на такой работе, они загрубели, потеряли навыки интеллигента. Речь у них теперь, как всякого обывателя: маты – перематы, через каждое слово. Выпестовал их, этот махровый капитализм – «царя Бориса», образ неуверенности о завтрашнем дне. «Чего хотели они, того и получили», – снова бормочет, про себя Куренков, теперь уже серьезно готовясь, к предстоящей высадке. Скоро уже. Немного ему осталось, подслушивать разговор – ругань челноков. Еще десяток минут, если поезд не опаздывает.

Белый снег лежит за окном вагона, искрит глаза, от лучей ламп на столбах. Хотя, ему опасаться нечего. Одет он прилично, тепло. Шуба на нём у него – мамин подарок. А на ногах, теплые ботинки. На голове, хотя и, вязаная шапочка, в них ему тепло. Главное, ему бы транспорт найти теперь, на своей станции. А то, как бы, не пришлось ему, вновь топать ножками, как однажды он топал вместе со своей мамой, когда его мама, после восьмилетки, специально повезла его, Москву посмотреть.

Тогда в Москве, они побыли два дня. А ночевали они, на вокзале. Все так, видимо, приезжие провинциалы делали. Так как на вокзале, Казанском, где они дремали на скамейке, народу было битком. Как на муравейнике. На второй день, они уехали из Москвы, а, вот, на своей станции, неимением постоянного транспорта, пришлось им топать все двадцать километров, до своей деревни. Хорошо еще, это было летом. Тепло было. Трава рослая, щекотал только голые пятки. А теперь, на улице зима. О голых пятках надо ему забыть. Думать только, где транспорт ему взять. В прошлый приезд ему повезло. Мужик со станции, довез его до самого кладбища. А на этот раз, будет он стоять? Зима же. Но, что поделаешь, и на этот раз ему повезло. Как только он сошел из поезда, он тут же увидел того Ивана, который осенью подвез его, до своего деревенского кладбища. И теперь, как хорошо знакомый, Иван вышел из кабины, поздоровался за руку с ним.

*

– Деревню? Это мы быстро. Но плата теперь, прости, – кисло улыбается он Куренкову. – С условием зимы, будет чуть по дороже. Согласен? Давай садись тогда. Дорогу почистили уже до монастыря бульдозером. Ездил я уже твою деревню. Все куришь? Кури, – вздыхает он, трогаясь с места.

«Бомбила», вел себя не так адекватно, как в прошлый раз. Теперь он был, как бы, не сказать крепко, взвинченный что ли. В пути он, всю дорогу крыл матом, кого – то неизвестного из Кремля, который, якобы, разрушил весь уклад его семьи.

– Случилось, что, – не выдержав его маты, обращается к нему Куренков, вновь закуривая сигарету.

– От такой жизни, скоро ковырнешься, – бросает он, злобно. – Посуди сам, что у меня за жизнь такая. Не спавши, ночь в депо работал. Ночная смена у меня была. Пришел домой, а там, шаром покати. Ну, не выдают суки, зарплату. А есть хочется в каждый день. А ртов, кроме меня, там еще трое. Жена, и двое еще ребятишек. Сказали вновь опять, потерпите чуток. А сколько ждать? Вот, знакомый шофер, подлил мне взаймы бензина. На сколько хватит, не знаю. Спасибо тебе, выручил. Скажи, если ты такой умный. Учишься, говоришь. Кто придумал эту перестройку, да и … зачем нам этот капитализм, когда кушать нечего.

– Уйди. Другую работу поищи. – Зря он, видимо, так сказал.

– И ты тоже… туда же. С телевизора заливают о жирном коте, дома жена пиликает. Куда тогда мне деться от ваших советов. Ладно. Ты на кладбище снова заедешь?

– Надо бы, – осторожно замечает Куренков ему.

Какое – то время ехали молча. Дорога, как он и похвастался, была подчищена бульдозерами, до самого монастыря. Снег был, вдоль дорог только, а на полях, как перекати поле, голая мерзлая земля, с култышками бурьяна. Да и холод этот чувствовался. Хотя, в кабине вовсе хрипела печка, но тепла в его кабине, так и не было. Ну, конечно, его затрепанный «Жигули», первого выпуска, давно надо бы сдать на металлом. Но опять же, сдаст он свою машину на металлом, кто ж тогда, кормить его семью будет? Гарант, что ли? Да и ему, выходит, сегодня некогда. У него ведь друзья. Не будет он их поддерживать, его ведь, мы ведь в России живем, быстро скинут его с «трона». Такая уж его должность. В одиночку он, как говорится, у нас в стране, никак ему не у сидеться… Да и у страны, на его зарплату, денег нет, еще говорят. Разворовали, выходит, «упыри» – буржуа – начальники, с миллионными окладами. С талонными на водку теперь рассчитываются, спаивая электорат. А сдаст он машину на металлом, мужику надо тогда, вовсе петлю готовить. «Хорошо, если у него огород есть. Продержаться еще может, до лучших времен, – думает Куренков, с жалостью присматриваясь к нему.

А у ворот кладбища, когда его высаживал этот Иван, из своей старой машины, Куренков даже, как следует, не подумал, наверное, жалко все же ему стало Ивана. Вытащил из кармана, две тысячи рублей, сунул ему в руку, дополнительно, к тем шестистам. Затем, пошел, не оглядываясь. А у ворот кладбища, не оборачиваясь, выкрикнул.

– Поезжай назад! Спасибо. А о деньгах, не думай!

Удивительно, дорогу до кладбища, тоже было почищено. А на самом кладбище, было много свежих крестов. Где его мама была похоронена, рядом с нею, было уже десяток свежих могил. Поэтому, страшно стало даже ему от этого. Не сдержанно, забормотал, оттирая рукавом с глаз, выступившие слезы. «Вымирает народ, суки! Что же они делают с народом?» Медленно подошел к могиле мамы. Встал, забормотал. «Здравствуй, мама. Вот я снова приехал. Прости нас, что мы такие…» Произнеся эти слова, Куренкову, а и правда, стало плохо. Чтобы не смотреть на крест мамы, задрал голову, к серому бледному небу, сжал до скрежета зубы. Из его глаз, брызнули слезы. «Не могу!..» – выкрикнул он, опускаясь на корточки. Руки уже, суетливо перебирали из пачки сигареты. Закурил, слился, морозным воздухом и дымом. А из его глаз, все лились, лились слезы. Он даже не ощущал, как мороз леденит его щеки. Затем приподнялся, подправил на плече сумку, зло утер холодные слезы рукавом, повернулся, пошел к выходу.

А шагать по этой вычищенной от снега бульдозером дороге, ему еще метров пятьсот. Это только до околицы деревни. А там ему еще топать по этой, снежной дороге, до своего дома, еще столько. Дом его стоял, почти в центре деревни. Утро было, действительно, сильно морозным.

Да и рано еще было, по времени, но в домах у некоторых, из дымовых печных труб, уже вовсе валил сизый дым. И дым этот, не поднимаясь к небу, стелился по карнизам шиферных крыш. Вскоре он увидел, и у своего дома, из нового дома, из трубы серый дым. Вначале, он даже удивился, потому, растерянно встал посреди улицы, напротив своего бревенчатого дома. «Что, живут, что ли там?» – процедил он, сквозь зубы. Получилось у него так, не произвольно. Видимо, от неожиданности. Поэтому, сразу войти в дом, ему почему – то вдруг, стало страшно. Потому, поднявшись, на снегом засыпанное крыльцо, повернулся лицом к улице. У соседки, Марии Петровны, в доме горел свет, и шел дым из трубы, стелясь на крышу шифера. В окне, заледеневшей, еще мелькала её тень. «Вот я дома, но почему мне грустно», – шепчет он, холодными губами. Как не хочется ему плакать, невольно в глазах у него наворачиваются слезы. А еще у него, ни с того, ни с чего, задрожали все конечности. Вроде он, одет тепло? И откуда тогда дрожь у него тогда? Чтобы унять этот дрожь, он закуривает. Неожиданно, появляется у себя на крыльце, Мария Петровна. В фуфайке, на голове, мужа малахай – шапка, с опушенными ушами и тесемками, а на ногах, как всегда татарские галоши.

– Володька, ты что ли! – кричит она. – Что стоишь – та? А ну, сейчас, я сама подойду. Приехал?

– Приехал, – хрипит он, раскашливаясь. – Вот, стою. Боюсь заходить.

– Тебе не надо туда заходить. Там никто теперь не живет. Отец твой теперь, живет в каменном доме. С ворот надо заходить к ним. А что приехал – та? – переспрашивает она снова. – К Новому году, что ли?

– Папа вызвал. Не знаете, случилось что?

– Что случится с ними, – машет рукою она. – Здоровы они. Живут теперь в каменном доме. Доделал он дом этот. Трубы провел, газа. Иди. А я пойду. В галошах вышла. Холодно.

Она уходит, все еще оборачиваясь, а он, сойдя с крыльца и отбросив в сторону на снег сигарету, проходит во двор, через большие ворота. И оказывается, во дворе небольшом, заваленным снегом. Тропочка только, проглядывала к направлению каменному дому. Свет на окне, не горел. Пришлось ему постучать дверь.

Долго никто на его стук не отзывался. Видимо, живущие в нем люди, еще спали. Собственно, ведь по времени, рано еще было. Седьмой только было час. Хотя, он всегда знал, сельские жители, всегда рано вставали. Потому он сейчас, крайне был удивлен. Он сам, когда жил в деревне, всегда просыпался рано. Мама его, за светло еще, затопляла главную русскую печь, и от жары этой печи, в ожидании, жмурясь, от белого языка огня, ждал, когда мама начнет печь блины. Было им весело тогда. Мама его, отрываясь от работы, притягивала его к себе, целовала ему темечко, говорила.

– Скоро, скоро, сынок. Ты чуть потерпи уж.

Ах! Какие же были времена, тогда. Где они сейчас? Поэтому грустно ему от этого воспоминания.

Наконец, слышно в сенях, шаги. Затем и голос женский.

– Кто?

– Это я, Володя. Открывайте, – хрипит он, то ли от холода, то ли, дрожь все еще не прошла у него? – Замерз. Долго еще?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.