Елизавета I

Сейчас, глядя в улыбающееся лицо Энтони Брауна, я задавалась вопросом, знает ли он, что по ночам происходит в его храме. Возможно, ему предпочитали об этом не говорить, чтобы не подвергать опасности.

Легкий ветерок колыхал листья фруктовых деревьев, и повсюду вокруг слышался стук переспелых яблок о землю. На фоне бесплодного пейзажа Каудрей выглядел оазисом плодородия и зелени, однако, когда подали еду – блюда с отборными гусями с ярмарки, а также местную дичь, рыбу, сыры, груши, оладьи с яблоками, кувшины с пивом и элем, – я задалась вопросом, чего Энтони стоило всех нас накормить.

Длина столов, как сказал мне Энтони, составляла без малого пятьдесят ярдов. Их застелили красивой льняной скатертью, а благодаря деревянным блюдам и кубкам мы чувствовали себя настолько непринужденно, насколько это возможно для путешествующего королевского двора. Я полной грудью вдыхала воздух, пропитанный густым запахом паданцев. В такие мгновения легко было представить, что меня окружают простые честные люди. Но хотя мои придворные и избавились от своих накрахмаленных воротников и подбитых ватой бриджей, они были хищными, как волки.

По одну руку от меня сидел наш хозяин, а прямо напротив него, через стол, – Джон Уитгифт. Забавное соседство. Старый Бёрли и старый Хансдон остались дома, зато их сыновья, Роберт и Джордж, сидели чуть поодаль от нас, блестя глазами. Мои фрейлины, все до единой в соломенных шляпках для защиты кожи от солнца, как обычно, устроились вместе. Под деревом музыканты играли незатейливые деревенские мелодии, в которых не было намека ни на аллегорию, ни на классическую аллюзию. Девушка в них была пригожей, а не наперсницей Афродиты, а мужчина – храбрым, а не подобным Гектору. Люди, которые знали и любили эти песни и подпевали им, сидели в дальнем конце стола.

– А у вас преданные соратники, сэр Энтони, – сказала я, кивнув в их сторону, и сделала глоток свежеотжатого сидра, который не успел еще утратить сладость и набрать крепость.

– Как прекрасно известно вашему величеству, – произнес он медленно, – преданность – самое ценное качество в тех, с кем мы имеем дело.

Так он знал о тайной церемонии в капелле? Или кто-то, в чьей преданности он был уверен, злоупотреблял его доверием?

– И его труднее всего завоевать, – заметила я.

Если он все-таки знал, то с его стороны это крайне опасная игра.

– Сегодня утром я отыскал молельню, – ни с того ни с сего сообщил Уитгифт, наклоняясь вперед.

– Я как раз собирался показать вам ее после завтрака, – сказал Энтони. – Боюсь, хозяин из меня не слишком расторопный.

Мне померещилось или он встревожился, услышав, что Уитгифт уже успел побывать в капелле?

– Этот старый нос, – произнес Уитгифт, многозначительно постучав пальцем по тонкой длинной спинке, – слишком часто в своей жизни чуял запах ладана, чтобы с чем-то его перепутать. Сэр, сегодня утром ваш молельный зал им просто разил.

– Возможно, ваш нос утратил чутье, – отвечал Энтони. – С возрастом такое случается. Это я вам говорю как человек, несущий груз прожитых лет с вами наравне. В молодости даже паданцы на исходе лета пахли сильнее!

– Ну, хорька я учуять в состоянии до сих пор, а ладан пахнет почти так же сильно.

Уитгифт явно провоцировал нашего хозяина, что подтверждало мои подозрения. Следовало его приструнить.

– В ладане нет ничего противозаконного, – громко произнесла я. – Разве мы не жжем ладан, чтобы отогнать моль и замаскировать запахи тяжелой болезни? Ну же, сэр, не будьте таким брюзгой. Наслаждайтесь свежим деревенским воздухом и радуйтесь возможности побыть на солнышке. Нет, только церковник может искать темную и холодную капеллу в такой погожий день.

– Мадам, я и есть церковник, к тому же самый главный в стране.

– И этого невозможно не заметить, Джон, невозможно не заметить. – Я взмахнула рукой. – Танцоры! А вот и танцоры!

В сад, одетые в широкие юбки с оборками и домотканые штаны, вступили деревенские девушки и юноши. Они преподнесли мне букет и произнесли приветственную речь, после чего захлопали в ладоши, подавая музыкантам знак начинать. Под звуки дудок и тамбуринов танцоры выстраивались под деревьями, сперва степенно, затем их движения стали быстрее. Энтони с женой поднялись со своих мест и присоединились к танцующим, затем их примеру последовал Джордж Кэри с одной из моих фрейлин, и вскоре уже в тени под деревьями было не протолкнуться от кружащихся в танце пар. Я огляделась по сторонам; сидеть оставались только мы с Уитгифтом да Роберт Сесил. Причина была совершенно очевидна: каждому из нас препятствовало либо монаршее достоинство, либо сан, либо физические изъяны.

Эти танцоры под деревьями… Эх, а ведь были же времена, когда Лестер брал меня за руку, мы поднимались и танцевали до упаду.

– С вашего позволения, – раздался неожиданно чей-то голос.

Передо мной с протянутой рукой стоял молодой мужчина:

– Как сказал мой учитель, все церемонии в сторону. Примерно как господин беспорядка на Двенадцатую ночь рождественских увеселений. Я отважился пригласить вас на танец.

Он был высок и хорошо сложен, с рыжевато-каштановыми волосами. Выговор безошибочно выдавал в нем уроженца Йоркшира.

Я поднялась и протянула ему руку, и он повел меня на площадку, чуть поодаль от остальных. Времени он терять не стал и тут же пустился в пляс. Танец был простой, деревенский, ничем не напоминавший замысловатые придворные танцы, которыми так превосходно владел Лестер. Он требовал скорости и выносливости, но никак не утонченности.

Темные глаза незнакомца изучающе смотрели на меня, и я понадеялась, что ничем не выказала, как рада тому, что его не напугает мое королевское достоинство.

– Все знают, что в танцах вам нет равных, – сказал он. – Я надеялся увидеть это собственными глазами.

Он кивнул и снова распрямился, как того требовал танец. Его невозможно было не заметить.

– Кто вы такой, сэр? – спросила я.

– Когда никакие правила не действуют, неужто мы обязаны называть свои подлинные имена?

– Когда вас спрашивает королева – да.

Он знал, что я королева; почему бы и мне не знать, кто он такой?

– Хотел бы я зваться Гавейном или Ричардом Львиное Сердце, но я всего лишь Гай Фокс из Фарнли, егерь сэра Энтони Брауна. Даже не сэр.

– А вы далеко забрались от своего дома на севере, – заметила я.

– И намерен забраться еще дальше, – отвечал он. – Я только что достиг совершеннолетия и теперь сам себе хозяин. Я намерен отправиться на континент и там научиться воевать.

Какая же муха кусала этих юнцов, что их всех тянуло на континент воевать?!

– Приезжайте лучше ко двору, – сказала я.

Он мог бы стать членом Королевской гвардии.

– Я чувствую в себе иное призвание, – отвечал он. – Но я благодарю ваше величество.

Йоркшир… север, оплот католицизма… на службе у сэра Энтони…

– На чьей стороне вы намерены сражаться? – спросила я внезапно.

– Я… я… на стороне англичан, разумеется.

Да, но англичане сражались с обеих сторон.

– Очень советую вам выбирать правильных англичан. Сейчас во Франции находятся мои войска под командованием сэра Джона Норриса и графа Эссекса. Я могу замолвить за вас словечко.

– Вы чрезвычайно добры, ваше величество, – с поклоном произнес он, однако рекомендацию просить не стал.

– Завтра мы будем обедать в Избурне, – сказала я. – Приезжайте ко мне туда, я распоряжусь, чтобы для вас подготовили рекомендательные письма.

– В Избурне? – переспросил он медленно. – Я бы держался от тех краев подальше.

– Почему же?

– Это про́клятое место. И Каудрей тоже. Я рад покинуть его, прежде чем проклятие возымеет действие. В Избурне когда-то было небольшое приорство, освященная земля. Когда монастыри распустили, а имущество раздали придворным, их сила и святость никуда не делись. Один монах наложил на разорителей проклятие огня и воды. Это место, – он махнул рукой в направлении мирных стен Каудрея (его северный акцент стал сильнее), – погибнет от огня, а его хозяева – от воды. Здания сгорят, а владельцы утонут. Мы не знаем когда. Может, завтра, а может, несколько поколений спустя.

– Через несколько поколений всему приходит конец, – сказала я. – Даже тому, что мы так усердно стараемся сохранить. Чтобы это объяснить, не нужно никаких разговоров о проклятиях.

– Как вам будет угодно, мадам.

Он быстро поклонился и исчез.

После завершения пикника сэр Энтони с женой настояли на том, чтобы показать мне сад c променадом. У него был традиционный сад с клумбами, довольно замысловато устроенный, с несколькими фонтанами и огибающими их дорожками, усыпанными гравием; увитыми плющом беседками и цветником, где произрастали желтоцветы, розмарин, лаванда и, разумеется, алые и белые розы.

– Мои садовники пытаются вывести настоящую розу Тюдоров, – сказал он. – С алыми и розовыми лепестками. Пока что нам удалось добиться только того, что все лепестки получились в полосочку.

– Мы, Тюдоры, сами в полосочку, – подбодрила я его. – И думаю, самая полосатая из всех я, потому что стараюсь принимать во внимание все взгляды, какие могу, – за исключением изменнических. Но и мои воззрения на измену мягче, чем у большинства.

Я хотела было упомянуть о церкви и обряде, свидетельницей которого стала, но потом вспомнила слова, которые сама же выбрала в качестве девиза: «Video et taceo» – «Вижу, но храню молчание».

– В нашем поместье имеются обширные рыбные пруды, – сказал он, когда мы приблизились к одному из них.

Поперек было натянуто несколько сетей, и c одной стороны сидел удильщик. Когда мы подошли ближе, сэр Энтони затянул явно отрепетированную заранее речь о предательстве. Перечислив все его пагубные стороны, он завершил ее следующей сентенцией:

– Помыслы некоторых нечисты настолько, что они не могут жить в прозрачной воде. Как верблюды не станут пить, не замутив воды копытами, так и они не способны утолить жажду, не взбаламутив государства своими предательствами.

Чтобы я уж наверняка не пропустила последние слова, он почти прокричал их, что было крайне странно для мыслей вслух.

– Переизбыток ладана тоже способен замутить воздух, – предостерегла я сэра Энтони. – Берегитесь, дорогой друг. Verbum sapienti sat est[9].

Он наверняка понимал латынь.

20

От соленого ветра с Ла-Манша саднили губы. Я стояла на пристани в Портсмуте, проделав по суше неблизкий путь из Каудрея. На той стороне, в нескольких сотнях миль отсюда, лежал северный берег Франции. Король Генрих IV мог с легкостью преодолеть это расстояние, чтобы встретиться со мной. Я передала ему недвусмысленное – на мой взгляд – приглашение. Один правитель может только пригласить другого, но не приказать ему. Однако же в его интересах было принять мое приглашение. Я была уверена, что он его примет.

Не приходило никаких вестей о том, как обстоят дела у моей армии. Эссексу и его людям было дано распоряжение ждать в Дьепе и присоединиться к королю Генриху, когда тот будет отбивать у испанцев Руан. Дыхание Господне, если французскому королю дорога его корона, он должен мчаться сюда на всех парусах!

– Мадам, давайте воздадим должное гостеприимству мэра, – подал голос Роберт Сесил, стоявший рядом.

Я кивнула, и он глазами показал, что понял. Мы оба знали, что стоит на кону. Роберт был столь же проницателен, как и его отец, но более склонен проворачивать дела тайным или – пожалуй, точнее было бы сказать – келейным образом. Мы должны были делать вид, что прибыли сюда исключительно ради того, чтобы в очередной раз прослушать торжественные речи в честь годовщины разгрома армады и стать зрителями в инсценировке битвы, которая разыгралась совсем недалеко от Портсмута, при острове Уайт.

Мэр подготовил праздничное представление в честь того славного летнего дня, когда состоялась третья битва за время вторжения армады. Испанцы попытались высадиться на остров Уайт, чтобы обеспечить себе надежную базу всего в двух милях от берега.

На воде перед причалом появились небольшие лодки; на мачтах одних развевались английские флаги, в то время как на других – испанские. Они должны были продемонстрировать некоторые элементы тактики морского боя, использованные в этой битве.

Для почетных зрителей принесли бархатные кресла, и мы уселись, ожидая начала представления.

На воде лодки с длинными стягами, символизирующими отведенные им роли, разыгрывали ход битвы. На борту «испанского» корабля «Дукеса Санта-Ана» актер принялся охапками вышвыривать за борт пергаментные свитки с криками:

– Булла! Булла! Его святейшество прислал полный трюм булл!

Да, кстати, злокозненный папа Сикст годом ранее отправился в мир иной и сейчас, наверное, наслаждался нашим маленьким представлением, глядя на нас сверху… Или, может, снизу? Не стану делать вид, что мне известно, где человек оказывается после смерти. Мир праху его.

Мимо проплыл еще один «испанский» корабль. Этот олицетворял собой флагман верховного командующего Медины-Сидонии собственной персоной, «Сан-Мартин». По палубе важно расхаживали туда-сюда люди в шляпах, увенчанных раскрашенными в кричащие цвета перьями, которые полоскались и хлопали на ветру.

– Скоро мы пройдемся парадом по Лондону! – кричали они.

Мы все смеялись до колик. Самоуверенный герцог Пармский, как утверждали злые языки, заказал для триумфального въезда в Лондон несколько бархатных костюмов. Теперь, если эти костюмы вообще уцелели, они, должно быть, висели где-нибудь в его дворце, напоминая хозяину о его необоснованной гордыне. Но скорее всего, их попросту разорвали на бинты для перевязки ран.

Во время настоящей битвы ветер – со временем мы стали называть его «английским ветром» – окреп и начал благоприятствовать нам. Эту часть истории все знали наизусть. Наши корабли больше не зависели от баркасов, тянувших их за собой, а могли маневрировать самостоятельно. «Триумф» Фробишера, самый большой корабль нашего флота, оказался в ловушке, но сумел поднять паруса, и, хотя «Сан-Хуан де Португал», самый быстрый галеон испанцев, пустился за ним в погоню, в сравнении с «Триумфом» он еле шевелился. С другой стороны адмирал Говард с Дрейком атаковали дальнее от берега крыло, тесня испанцев в направлении коварной подводной банки Оуэрс – цепи скалистых отмелей, которые тянулись в направлении входа в Ла-Манш до самого острова Уайт и далее, к Портсмуту и Саутгемптону. Если бы только их удалось туда заманить! В инсценировке, которую мы смотрели, «испанские» корабли сели на мель и затонули, в жизни же они вовремя заметили опасность и ушли в сторону, однако за всеми этими маневрами проскочили мимо планируемого места высадки. Теперь встать на якорь им было негде, и они вынуждены были дальше идти вдоль Ла-Манша.

– Мы не смыкали глаз всю ночь, пытаясь различить плеск весел, который означал бы, что испанцы высаживаются на остров, – сказал Джордж Кэри. – Ни одному зрелищу в своей жизни я не радовался так, как виду их позолоченных ютов, удаляющихся прочь в лучах послеполуденного солнца!

– Удаляющихся прочь в направлении Лондона, – напомнила я ему.

Оборонительную цепь, которую натянули поперек Темзы, смыло первым же высоким приливом, а фортификационные сооружения на подступах к городу не были достроены. А это означало, что, когда в холмах запылали костры, призванные предупредить нас о приближении армады, Лондон оказался практически беззащитен.

– «Спасайтесь за деревянными стенами», как некогда сказал Дельфийский оракул афинянам. И в их случае, и в нашем это были корабли, – произнес Джордж.

Представление закончилось, и лодки, отсалютовав нам веслами, двинулись к берегу. Они дали великолепный спектакль, и я помахала им платком.

К нам, широко улыбаясь, подошел мэр.

– Вы славно нас потешили, – сказала я.

– Это еще не все. Я привел вам два живых напоминания об этом героическом сражении.

За спиной у него взревели трубы.

– Первое из них – это человек, который оповестил нас всех о вторжении. – Он сделал сутулому оборванцу знак выйти вперед и подвел его ко мне. – Это отшельник, который живет на развалинах церкви Святого Михаила на косе Рейм-Хед, в окрестностях Плимута. Он первым зажег сигнальный огонь.

– Это так?

Я наклонилась вперед, чтобы получше разглядеть его. Грязные всклокоченные волосы, рваный плащ, пыльные босые ноги. Кто он? Бывший монах, упрямо остававшийся на развалинах своей прежней обители после того, как монастыри запретили? Или просто полоумный старик?

– Воистину так, – отозвался тот дребезжащим голосом. – Я несу дозор круглый год. Но когда я увидел на горизонте эти корабли, такие черные и пузатые, плывшие огромным полумесяцем, я сразу понял, что это враг. Я поспешил развести костер.

Он не был полоумным, этот старик, разве что повредился в уме от долгого одиночества.

– Ты отлично справился, – заверила я.

Потом, повинуясь какому-то порыву, я порылась в кошельке и извлекла оттуда реликвию, символ нашей победы – квадратик ткани, вырезанный из одного из захваченных на кораблях армады знамен. Им поклонялись едва ли не как мощам святых.

– Это с одного из этих гордых кораблей. Теперь вся их гордость покоится вместе с ними на дне Ла-Манша!

– Тогда я с гордостью буду носить его на плече! – произнес старик.

Его растрескавшиеся губы дрогнули в улыбке, обнажая пожелтевшие зубы.

– А это еще один наш доблестный защитник! – провозгласил мэр. – Сэр Джордж Бистон, отважный капитан «Неустрашимого» и участник великой битвы, инсценировку которой вы только что видели.

Он сделал знак высокому мужчине, который стоял рядом с трубачами. Его плащ величественно развевался на ветру, а сам он держался как человек, не привыкший склоняться под ударами судьбы. Лишь когда он приблизился, я обратила внимание на то, что борода у него совершенно белая, а обветренное лицо все в морщинах, как поношенный кошель.

Древний старик! Он встал на одно колено – я отметила, что движения его вовсе не были по-стариковски скованными, – и произнес:

– Ваш благородный супруг, миледи, – он устремил взгляд на Кэтрин, – произвел меня в рыцари на палубе корабля сразу же после битвы. Это меня-то, в мои восемьдесят девять лет.

Меня очень сложно растрогать, но тут я почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы. Благодаря этому старику, вставшему на защиту нашей страны, я испытала такую гордость за то, что я королева англичан, какой не испытывала никогда прежде.

– Мы слышали о вас, сэр. Позвольте преподнести вам кое-что в знак признания ваших заслуг в той битве. – Я отколола от лифа брошь: мой миниатюрный портрет с изображенными на фоне кораблями армады в обрамлении жемчужин. – Ваша правительница благодарна за таких подданных.

Многие другие на его месте начали бы скромничать или картинно отнекиваться, но сэр Бистон принял дар и произнес лишь:

– Я буду как зеницу ока хранить это сокровище, полученное из ваших рук.

Он не стал задерживаться, заискивающе глядя на меня, как мог бы поступить мужчина помоложе, но проворно поднялся и откланялся, отчего мне немедленно захотелось, чтобы он вернулся. Ну почему то, что доставляет больше всего удовольствия, так быстро исчезает?

На следующее утро я проснулась, не очень понимая, где нахожусь – вернее, в каком времени. Вчерашнее представление настолько правдоподобно перенесло меня в прошлое, что потрясением было осознать: война с Испанией идет до сих пор.

А ведь я приехала в Портсмут вовсе не ради того, чтобы предаваться сладостным воспоминаниям о давней победе, а чтобы определить наше место в новой конфронтации. Король Генрих IV просто обязан прибыть на встречу со мной. Нам совершенно необходимо поговорить лично. Он, как человек умный, не мог этого не понимать. Я достаточно долго финансировала его, чтобы он не отдавал себе отчета в том, насколько важно для него показаться при моем дворе.

Роберт Сесил прекрасно понимал всю важность этого и превзошел самого себя, составляя письма с намеками, которые посылал французскому королю. Я просто не представляла, что бы делала без него, без его уверенности и здравого смысла. Отец вырастил себе достойную смену.

Миновало уже две недели с тех пор, как Генрих получил наш завуалированный призыв. Он знал даты нашего пребывания в Портсмуте. Его корабль вот-вот должен был показаться на горизонте. Я знала, что это случится сегодня.

С самого утра я не отходила от окна.

– Есть одна старая поговорка, – покачал головой Сесил, глядя на это. – Если следить за горшком, он никогда не закипит.

– А если следить за горизонтом, на нем никогда никто не появится, – подхватила я, рассмеявшись. – Это чистая правда.

И все равно мне казалось, что я силой мысли заставлю его возникнуть из ниоткуда.

Прошло четыре дня, дольше ждать было невозможно. Делать в Портсмуте было нечего, и, задержись мы тут еще на день, стало бы совершенно очевидно, что мы чего-то ждем. Я была до глубины души благодарна за морское представление и очень надеялась, что в достаточной мере выразила свою признательность, однако все время, пока мэр вел прощальную церемонию, простояла, c надеждой глядя на море. Я чувствовала себя покинутой неверным возлюбленным.

Вскоре мне стало известно, что происходило во Франции. Неудивительно, что король не захотел предстать передо мной. Распорядиться с толком войсками, которые я послала ему, он не сумел, так что жизни солдат и мои деньги были растрачены попусту. Из четырех тысяч человек, отправленных на континент под началом Эссекса, в живых осталось от силы полторы. Остальные две с половиной скосили самые разнообразные болезни, пока они тщетно ожидали встречи с неуловимыми французами. Легковерный Эссекс водил их туда-сюда по горам и долам Франции без какой-либо цели, просто потому, что ему нравилось щеголять в своем роскошном мундире и командовать войсками. В награду за эту глупость он произвел в рыцари двадцать четыре человека – ни за что. Я была в бешенстве. Я отозвала Эссекса и опубликовала призыв – жирным шрифтом, чтобы даже французский король в состоянии был его прочесть, – вернуть войска домой.

21. Летиция

Март 1592 года

Я снова носила траур и на этот раз переживала его всем сердцем. Женщина может заслужить прозвище Веселая Вдова, если рассматривает смерть мужа скорее как избавление, нежели как утрату. Это общее чувство, хотя одни женщины скрывают его лучше других. Но ни одна мать не радуется смерти ребенка, пусть даже самого непутевого.

Мой младший сын Уолтер, мой дорогой мальчик, был мертв. А мертв он был из-за безответственности его брата Роберта и из-за нашего безоглядного честолюбия. Из четверых моих детей один только Уолтер никогда не доставлял мне никаких неприятностей. Ему было всего двадцать два, когда он погиб на этой бездарной войне с испанцами во Франции под началом Роберта.

Как радовался он, когда Роберт получил назначение! Как гордился тем, что королева доверила Роберту командовать целой армией! Его брату представилась возможность проявить себя на поле боя и тем самым возвыситься над остальными придворными, которые предпочитали проводить время в пирах и забавах!

Выбор у нее, впрочем, был не так чтобы богатый. Людей, способных командовать сухопутными войсками, было раз-два и обчелся. Черный Джек Норрис… и на этом все. Те, кто хорошо зарекомендовал себя в морских сражениях, были теперь кто где: Фрэнсис Дрейк и его кузен Джон Хокинс в опале после неудачного Португальского похода, Ричард Гренвилл погиб в героическом, но самоубийственном поединке на своем галеоне «Отмщение» против пятидесяти трех испанских кораблей, Мартин Фробишер удалился на покой к себе в деревню, в Йоркшир.

В былые дни за возможность повести за собой войско соперничало бы множество горячих голов. Теперь же остался один Роберт.

О, как он радовался своему возвышению! Как торжествовал победу над хилым крючкотвором Сесилом! Напрасно его друг Фрэнсис Бэкон напоминал нам, что при дворе Тюдоров добиться влияния посредством воинских заслуг невозможно, что это было невозможно даже во времена правления Генриха VIII.

– А уж тем более невозможно, когда страной правит женщина, – предостерегал он. – Она лишь почует угрозу своей власти. Какой бы властью ни обладала королева, она не способна повести войска в бой, и любой мужчина, которому она поручит командование, скорее заслужит ее неприязнь, нежели благодарность. Она не станет восхищаться тем, кто будет напоминать ей о ее собственной неполноценности.

Я терпеть не могла, когда Фрэнсис начинал высказывать эти свои самодовольные замечания. Как знать еще, не оказывает ли он дурного влияния на Роберта.

– Как она может испытывать неприязнь к тому, кто верно ей служит? – спросил Роберт, примеряя по очереди разные части доспеха, чтобы их подогнали по фигуре.

Потом подвигал рукой, сгибая локоть, – сочленения заскрипели.

– Интересно, если их смазать, они перестанут скрипеть или придется менять части? – задумчиво произнес он.