Елизавета I

– Идемте в мои покои, и я все вам расскажу.

Очутившись наконец за закрытыми дверями, где нас не могли слышать ничьи уши, я поведала ему о возвращении пугающих симптомов. Он лишь кивал и слушал. Когда я закончила, он еще некоторое время молчал.

– Неужто нет совсем никакого средства? – воскликнула я. – Вы же меня знаете, вы знаете обо мне все.

Это была чистая правда: он бежал из родной Португалии в самом начале моего правления, спасаясь от инквизиции, и с тех самых пор был моим личным врачом. Он лечил и молодую Елизавету, и повзрослевшую. Он спас меня от оспы, язвы на ноге, головных болей и бессонницы. Он был в числе именитых врачей, которые осматривали меня перед сватовством Месье, чтобы дать ответ на вопрос, сколько лет еще я буду способна к деторождению. У меня не было секретов от Родриго Лопеса.

– Время – вот главное средство, – произнес он наконец.

– Время! Я уже пять лет жду, когда это закончится! Несколько месяцев у меня была передышка, а теперь эта напасть вернулась снова, как… как армада!

Доходили вести, что в Испании строят новую армаду с намерением отправить ее к нашим берегам и довершить то, что не удалось сделать первой. Клянусь Богом, с армадой иметь дело было проще!

– Есть определенные травы, произрастающие на наших добрых английских полях, – сказал он. – Они помогают – при условии, что вы обладаете силой воли и богатым воображением. Есть и другие, из Турции. Они сильнее.

– Они мне нужны.

– Их не так-то легко раздобыть, но я знаю способ. Нужны щеточный корень, каперсы и арча. Южное солнце усиливает целительные свойства.

Что-то в его тоне царапнуло меня.

– Вы все еще скучаете по родине, Родриго? – спросила я, задавшись вопросом, что чувствовала бы, если была бы вынуждена покинуть Англию и жить где-нибудь в чужом краю.

– Родина есть родина, – отозвался он. – Но Англия была добра ко мне. Я занимал ответственные должности в Лондоне, был врачом в больнице Святого Варфоломея, лечил первых людей королевства, к примеру Уолсингема и Лестера.

Учитывая, что оба теперь лежали в могиле, пример был выбран не слишком удачно.

Он был еврей, хотя и крещеный, и пусть это и не спасло его от преследования инквизиции, зато дало возможность спокойно жить здесь.

– Потеря для Португалии – находка для Англии, – сказала я. – Что касается этих ваших трав… Как скоро они будут у меня?

Он заверил, что ждать придется не более месяца.

– Сколько еще мне это терпеть?

– Тут сказать ничего невозможно, – признался лекарь. – У всех женщин по-разному. И потом, до такого возраста доживают далеко не все – многие умирают родами, не испытав всего того, что происходит с телом, утрачивающим способность к деторождению. Взгляните на могилы, на даты на надгробиях. Вспомните о мужчинах, которые ведут под венец третью жену, в то время как первая и вторая, родившие им детей, спят вечным сном в земле.

Я поежилась:

– Мужчины умирают на полях сражений, а женщины – производя на свет детей. В любом случае жизнь коротка. – (Признаться ему или нет?) – Мне теперь пятьдесят девять. Я чувствую себя не слабее, чем в двадцать пять.

И тем не менее я забывала то одно, то другое, не могла вспомнить, куда положила ту или иную вещь. Сколько их еще, этих вещей, которые можно положить не туда? Сколько людей, сколько имен. Между тем старые имена прочно сидели у меня в голове. Для новых попросту не было места.

Нет, не стану ничего говорить. Разве что мимоходом, будто бы случайно.

– А нет ли какого-нибудь средства для старых перечниц и перечников, которые не в состоянии вспомнить, куда задевали свою шляпу?

– Есть, – рассмеялся он. – Такое средство это сын или дочь, которые жили бы с ними и следили за их вещами.

Я тоже рассмеялась. И смеялась до тех пор, пока он не ушел, и можно было уже не притворяться.

В моих покоях постоянно звучал смех. Это меня раздражало. Всякий раз, когда входила в комнату, я видела стайку девушек, которые склонялись над чем-то, выставив зад в облаках юбок, словно демонстрировали узоры на тонком атласе. Я сама отказалась от пышных многослойных платьев под тем предлогом, что летом хочу выглядеть менее формально. Хорошо, что можно было сослаться на жаркое летнее солнце. Зимой изобрести предлог было бы сложнее. Впрочем, к тому времени должны уже доставить травы доктора Лопеса.

Мои фрейлины представляли собой впечатляющий цветник. Там была Элизабет Кавендиш, та самая, с которой незаконнорожденный сын Дадли целовался на турнире. Высокая и порывистая, она напоминала нервную кобылку. Была еще одна Элизабет, Вернон, с рыжеватыми волосами и томным взглядом из-под тяжелых век, сулившим множество самых разнообразных вещей (она была чересчур надушена). Еще две Элизабет, противоположные друг другу по колориту, – Саутвелл, белокурая и круглолицая, с пухлыми губками; и Бриджес, смуглая, с презрительным выражением лица. Потом была еще Фрэнсис Вавасур, миниатюрная и бойкая (любительница попеть с утра пораньше). Далее Мэри Фиттон, с продолговатым личиком, черными волосами и глазами, которые взирали на людей с неподдельным восторгом, что большинство окружающих находили очаровательным. Ее пожилой «покровитель» сэр Уильям Ноллис, по всей очевидности, относился именно к этому разряду. Он был женат, но в ее присутствии явно очень старался об этом забыть.

Далее – Мэри Говард, которую я находила глупой и утомительной, но ее (крашеные?) светлые волосы и огромные карие глаза делали ее привлекательной для тех, кто не видел ценности в беседе. (Она любила «одалживать» туалеты у других девушек. Как-то даже попыталась «одолжить» кое-какие из моих вещей, заявив, что подумала, будто я их выкинула.) И наконец, пышногрудая, с каштановыми волосами, Бесс Трокмортон, заводила. В свои двадцать восемь она была старшей из всех, и они, похоже, считали ее образцом для подражания.

Разумеется, они сгрудились вокруг Бесс и о чем-то шептались. Я остановилась позади и громко хлопнула в ладоши. Они стремительно обернулись, не прекращая щебетать.

– Как однажды сказал фараон, кто стоит праздно, тому следует поручить больше работы, – заметила я. – Но не беспокойтесь, я вовсе не намерена занимать вас лишь бы чем. Нужно перетряхнуть и отгладить мои платья. Плотные зимние, раз уж я сейчас их не ношу. Кроме того, необходимо заменить оторвавшиеся жемчужины и драгоценные камни; недостающие можете получить у хранительницы драгоценностей.

Девушки немедля поклонились, ни дать ни взять покорные овечки. Бесс последовала их примеру самой последней, лишь слегка склонив голову. Я пристально поглядела на нее. После возвращения ко двору с ней произошла некая перемена. Она определенно похудела. За зиму она заметно поправилась, и теперь эта полнота ушла, а щеки утратили свою пухлость.

Все, казалось, затаили дыхание. Элизабет Кавендиш нервно хихикнула, а Мэри Говард, опустив карие навыкате глаза, внимательно разглядывала свои туфли. Мэри Фиттон поправляла манжеты.

– В чем дело? – осведомилась я. – Я что, превратилась в обезьяну?

Бесс невозмутимо посмотрела на меня.

– Уверяю вас, ваше величество, я не вижу тут никакой обезьяны, – успокаивающим тоном произнесла она.

Теперь остальные пронзительно захихикали.

– А мне кажется, вы пытаетесь ее из меня сделать, – отчеканила я. – Но у вас не получится меня одурачить.

Ибо внезапно я все поняла.

– На непродолжительное время вам это все же удалось, и это трудно простить. Я выбрала вас, чтобы вы служили мне в моих покоях, – на должность, которой позавидовали бы многие девушки в государстве, – не для того, чтобы вы водили меня за нос. Так где он? Где отец вашего ублюдка?

Пусть знают, пусть дрожат – королева по-прежнему все видит, все замечает, даже если ей приходится писать самой себе записки. Стыд за то, что моя тайна могла выплыть наружу, лишь подогрел мой гнев.

– В море, ваше величество.

Казалось, она испытала даже какое-то облегчение, во всем признавшись.

– Рэли?

Он отправился к берегам Панамы нападать на испанские корабли.

– Да, ваше величество, – не стала отпираться она.

– Капитан Королевской гвардии, в чьи обязанности входит охранять добродетель моих придворных дам и у кого хранится ключ от спальни фрейлин, воспользовался этим ключом в своекорыстных целях?

От такой наглости я едва не лишилась дара речи. Он оказался не только соблазнителем, но и лжецом. Прежде чем отправиться в плавание, когда про него и Бесс пошли разговоры, он в письме поклялся Роберту Сесилу: «На всей земле не найдется никого, к кому я был бы привязан» – и опроверг слухи, назвав их «досужими сплетнями».

– Да, ваше величество.

Вид у нее внезапно сделался пристыженный. И поделом.

– Он известный обольститель, – сказала я, – но я никогда не думала, что он окажется тем самым лисом в курятнике, ведь все происходило буквально у меня под носом. Мужайтесь, Бесс. Не вы первая пали жертвой подобного мужчины.

Мне вспомнилось, какие стихи он писал, посвящая их моим прелестям и его неземной любви ко мне, как называл меня своей Цинтией, своей богиней луны. Меня передернуло от отвращения.

– Он мой муж.

Двойное предательство!

– И с каких же пор?

– С прошлой осени.

Когда он клялся, что ни к кому не привязан.

– Что ж, – произнесла я, – вам следует оставить двор и посвятить себя заботам о ребенке, где бы он – или она – ни находился.

– Он, ваше величество. Его зовут Дамерей.

– Странное имя. Пожалуй, я передумала. Вы будете дожидаться возращения вашего своевольного мужа в Тауэре. Я прикажу, чтобы он немедленно возвращался. Он совершил тройное преступление: обманул доверие своей государыни, соблазнил вверенную его попечению девственницу и женился без высочайшего дозволения. К этому следовало бы добавить еще и ложь, когда его в открытую спросили о браке.

Самообладание покинуло Бесс, и она произнесла:

– Как вам будет угодно, ваше величество. Мы сочетались тайным браком не по злому умыслу, а единственно по необходимости. Всем прекрасно известно, что ваше величество относится к подобным просьбам крайне неодобрительно и не спешит даровать свое разрешение, а нам нельзя было терять времени.

– Какое благородство со стороны Рэли! – фыркнула я. – Так рвался сделать из вас честную женщину.

Она с поклоном вышла из покоев. Я обернулась и увидела, что онемевшие от неожиданности девушки по-прежнему стоят кругом.

– Хватит глазеть! Надеюсь, каждая из вас вынесет из этого важный урок!

– Какой урок мы должны вынести, ваше величество? – спросила Фрэнсис Вавасур.

Будь на ее месте кто угодно другой, я решила бы, что она насмехается, эта же задавала вопрос от чистого сердца.

– Их несколько, – отвечала я. – Первый и самый главный: не позволяйте записным сердцеедам задурить вам голову. А уж если, не приведи Господь, все-таки позволили, не вздумайте скрывать это от меня!

Рэли. Я сидела в своем кабинете, вглядываясь в его миниатюрный портрет, на котором так точно было схвачено его высокомерное обаяние. Эта его кипучая натура, которой всегда было тесно при дворе и которая всегда жаждала чего-то большего. Его бесконечно завораживали загадка и потенциал Нового Света, ибо Старый для него был слишком скучным и затхлым, слишком маленьким, чтобы удовлетворить ненасытную жажду приключений.

Его ненасытность… В том, что касалось желаний плоти, таковая ни для кого не была секретом. В разговоре с Бесс я не сказала ни слова неправды: он был известным обольстителем и гордился этим. При дворе широко разошлась история (которую пересказал мне мой непутевый крестник Харингтон) о том, как он прижал одну из придворных дам к дереву в лесу и, презрев все ее попытки возражать («Не надо, славный сэр Уолтер! Что вы делаете, славный сэр Уолтер?»), продолжил делать свое дело до тех пор, пока ее крики не переросли в «Славсер Солтер! Славсер Солтер!». История была забавная, и даже если она и не произошла на самом деле, то, как говорится, ее стоило бы выдумать. Истории бывают двух типов: одни точные, но не правдивые, другие правдивые, но не точные. «Славсер Солтер», скорее всего, относился ко вторым.

Я послала за Робертом Сесилом, зная, что его всегда можно застать дома. Увеселительные прогулки по реке на барке, послеполуденные игры на теннисной площадке, долгие загородные поездки верхом были не для него. Некий остроумец однажды описал его как человека, у которого «руки всегда полны бумаг, а голова – государственных дум», и меня это более чем устраивало.

Вскоре Сесил уже стучал в дверь. Я впустила его и в двух словах рассказала про Рэли. Он покачал головой:

– Я спрашивал его об этом самом деле. Вы видели мой отчет. Этот человек солгал где только можно. Если позволите высказать мое мнение, ваше величество, именно поэтому его так и не любят, при всем его уме и внешности. Непорядочность перечеркивает все прочие его достоинства. – Он засмеялся, так что его узкие сутулые плечи задрожали. – Ну вот, теперь все встало на свои места. Я имею в виду некоторые разговоры из тех, что я слышал. Например, что он слишком уж хорошо изучил внутренний мир одной из фрейлин вашего величества.

– Неуклюжая шутка, – поморщилась я.

– А другая – что кое-кто с удовольствием променял титул первооткрывателя новых земель на первооткрывателя дверей в опочивальни новых девиц.

Тут уж я не удержалась от смеха.

– Остроумно, – признала я, все еще негодуя, но уже не так сильно. – Придется Славсеру Солтеру поучиться держать себя в руках в Тауэре.

– Вы об этом слышали? – фыркнул Роберт.

– У меня есть глаза и уши повсюду, – напомнила я.

Однако я больше не была той всеведущей государыней, какой они привыкли меня знать. Придется мне лучше стараться. Любовные похождения славного сэра Уолтера по большому счету не имели никакого значения. Но вдруг от моего внимания укрывалось и то, что имело?

Был поздний вечер. В моих покоях, по обыкновению, собрались картежники и сплетники; из своей опочивальни я слышала их болтовню, но сама выходить к ним не хотела. Все они, без сомнения, обсуждали внезапный отъезд Бесс. О ее тайном замужестве и его причине наверняка было известно очень многим, и мне оставалось лишь гадать, сколько еще могла продолжаться эта дерзкая игра, прежде чем мне стало бы обо всем известно.

Кэтрин подтащила ко мне по полу маленький сундучок. Остальные мои фрейлины уже улеглись, и в их комнате мерцало лишь несколько свечей.

– В спешке она кое-что забыла, – сказала Кэтрин.

Она провела ладонью по округлой резной крышке. Под ручкой блестели инкрустированные золотом буквы «ЕТ».

ЕТ. Мои инициалы. Любопытно. Сказав себе, что я имею полное право открыть сундучок – в конце концов, негодяйка Бесс его бросила, – я приподняла крышку и заглянула внутрь. Моим глазам предстала мешанина лент, помад и носовых платков. Ничего ценного среди них, к облегчению моему, не обнаружилось. Я вытащила обшитый кружевом платок и едва не задохнулась от ударившего в нос аромата духов. Лилия. Запах этот я терпеть не могла, потому что он напоминал мне о смерти, несмотря на то что лилия традиционно символизировала Пасху.

Кэтрин удалилась, оставив меня перебирать содержимое сундучка без посторонних глаз. До чего же хорошо она меня знала. Какое благо иметь подругу, которая закрывала глаза на мои недостатки и видела во мне лишь хорошее.

Я запустила руку на самое дно и обнаружила там несколько сложенных листков. Зная, что не следует читать их, но не в силах удержаться, я откинулась на спинку кресла и поднесла первый к скудному свету.

Это было стихотворение. Уолтер, как и все остальные при моем дворе, баловался стихосложением. Немалое количество его стихов, обыкновенно густо уснащенных аллегориями и классическими аллюзиями, было посвящено мне. Я была и Диана, целомудренная охотница, и Цинтия, лучезарная богиня луны, которой поклонялись пастухи. Как там он еще меня называл? Афиной, мудрейшей среди смертных, неколебимой защитницей государства. Этими тремя перечень девственных богинь исчерпывался. Была, конечно, еще Гестия, но образ покровительницы семейного очага не слишком со мной вязался.

Чернила были достаточно темными, чтобы я могла разобрать слова даже в тусклом свете свечи.

Он попросил, чтобы ее глазаВсегда лучистый день в себе таили,Уста из меда сделать наказал,Плоть нежную из пуха, роз и лилий[13].

Листок задрожал у меня в руках. Я продолжала читать слова, не в состоянии поверить своим глазам. Уста из меда. Надо же было додуматься! Что же до плоти… меня передернуло. Какая вульгарность!

Мне никто ничего подобного никогда не писал – и не напишет. Во-первых, потому, что мое королевское достоинство не позволяло подобной развязности; во-вторых, потому, что я как женщина не вызывала ни у кого подобных побуждений.

Я достала последнее письмо Лестера ко мне и перечитала его уютные знакомые обращения. «Простите Вашего бедного старого слугу… моя великодушная госпожа… облегчение ее недавних болестей… счастливое избавление… смиреннейше целую Ваши ступни…»

Ступни. Не уста.

Я вернула листки обратно: ее – в сундучок с лентами, свой – в маленькую шкатулку у кровати. Потом опустила глаза на тонкие, но теперь увитые набухшими венами пальцы. Коронационный перстень, который я надела в день вступления на престол, выглядел в точности так же, как тогда. С годами золото совершенно не потускнело, а изящный рисунок лишь слегка сгладился. Я ни разу не снимала его, он был со мной на протяжении всего моего правления, каждый день. Он защищал меня, делал непохожей на всех остальных женщин. Не будь его, какие стихи мне посвящали бы, какие клятвы жарким шепотом давали бы в темноте опочивальни? Чьей женой я могла бы быть?

Вместо этого я была замужем за Англией. Единственным мужем, который никогда не постареет, не предаст и не покинет меня.

23

Февраль 1593

Я нерешительно погладила инкрустированный драгоценными камнями миниатюрный череп на золотой цепочке. Надеть его или не надевать? Отгонит ли он чуму? Мне предстояло присутствовать на церемонии открытия парламента; торжественную процессию отменили из-за распространения в Лондоне чумы, и я намеревалась прибыть прямо к зданию по реке, на барке. И тем не менее перед входом будут толпы, не говоря уже о толпе в самом парламенте. Нет, не стоит. Не хочу выглядеть суеверной паписткой. Я оставила череп лежать в шкатулке.

Его подарил мне Эссекс после того, как я назначила его членом Тайного совета. Он рассыпался в благодарностях и клялся служить мне верой и правдой. По правде говоря, я уступила его просьбам и назначила советником, несмотря на его позорное поведение во Франции; после возвращения он поразил меня своей неутомимой командой собирателей сведений в Эссекс-хаусе, возглавляли которую братья Бэкон. Фрэнсиса я знала раньше, человека умнее не было во всей Англии. Энтони, по слухам, интеллектом не уступал брату, но отличался слабым здоровьем – страдал подагрой, камнями и плохим зрением. «Джентльмен с никуда не годными ногами и светлой головой», как охарактеризовал его кто-то.

Эссекс, сменивший заграничные поля сражений на поприще внутренней политики, пропихнул по меньшей мере восьмерых своих сторонников в палату общин. Кроме Фрэнсиса Бэкона, от графства Стаффордшир там заседал и отчим Эссекса, сэр Кристофер Блаунт. Кажется, он намеревался сколотить партию.

Моя барка скользила по тускло-оловянной поверхности воды, направляясь в парламент. Великий пост еще не начался; в этом году Пасха была поздней. Но промозглая безрадостная погода наводила на мысли о смирении плоти и грубых власяницах. Поскольку я намеревалась просить у парламента денег, одета я была просто и скромно, под стать настроению.

На пристани уже толпились люди, на их изможденных лицах и покрытых пятнами шелушащихся щеках лежала печать зимних тягот. Как же мы все ждали конца зимы! Я улыбнулась и помахала, приняла от них записочки и подарки и поспешила внутрь. Чума не дремлет.

Спикер проводил меня в зал. Я не собирала парламент четыре года. Субсидия, которую выделил мне тот, что был созван в 1589 году, только-только подошла к концу. Королевская казна отчаянно нуждалась в деньгах. Они должны одобрить новую сумму.

Члены парламента почтительно поднялись, и лорд – хранитель королевской печати попросил их садиться, прежде чем приступить к торжественной речи. Я уселась на трон подле него и стала слушать.

Он быстро перечислил наши насущные заботы. Все их можно было коротко суммировать одним словом: Испания.

Вместо того чтобы с позором уползти обратно в конуру после бесславного поражения армады, Филипп еще больше расхрабрился. Он быстро восстановил флот, построив новые корабли по образу и подобию наших, так что теперь их число вдвое превышало то, каким они располагали в 1588 году, а конструкция стала более совершенной, – и напрямую пошел походом против протестантского мира Франции и Нидерландов. Он вступил в сношения с некоторыми лордами в Шотландии, намереваясь грядущим летом высадить там войско в двадцать пять тысяч человек и то же самое проделать в Ирландии, чтобы потом оттуда напасть на нас. Вдобавок он мутил воду в Германии и Польше, пытаясь вынудить их прекратить с нами торговлю. Нам необходимы были средства, чтобы воспрепятствовать его планам захватить Францию, Англию и Ирландию.

– Поразительно, что на свои доходы Англия сейчас защищает пять стран! – воскликнул лорд-хранитель.

Он напомнил членам парламента, что мне пришлось продать принадлежащие казне земли, чтобы покрыть расходы, несмотря на мою всегдашнюю экономность.

– На строительство наша королева потратила очень мало или вообще ничего, – сказал он. – На свои удовольствия не слишком много. Что же касается ее нарядов, они пышны и величественны, как и подобает монаршей особе, но не чрезмерно. Ее домашние расходы в силу того, что у нее нет семьи, невелики, да, – скромнее, чем во времена правления любого другого короля. В прошлом ее величество, несмотря на денежные затруднения, всегда вовремя выплачивала свои долги.

Это была правда. Я не строила дворцов и не могла позволить себе даже переоборудовать временный пиршественный домик в Уайтхолле в постоянный павильон, что неоднократно отмечали вслух иностранные гости. У меня не было ни супруга, ни детей на содержании.

– Но это еще не все! – перечислял между тем лорд-хранитель. – Когда ее величество взошла на престол, страна уже погрязла в долгах. Флот сгнил. Но она рассчиталась с долгами и теперь не уступит на море ни одному правителю Европы, что испанцы выяснили, когда попытались напасть на нас.

По залу прокатился горделивый гул.

– Ее корабли можно встретить во всех уголках мира, благодаря чему слава нашей страны растет и ширится!

Гул стал громче.

– Полагаю, каждый хороший подданный, видя, что это касается его же собственного блага и служит процветанию страны, одобрит щедрую субсидию. Она составляет менее половины от той суммы, каковая была выделена ее отцу, королю Генриху Восьмому.

Еще некоторое время он рассуждал о прочих делах, затем спросил, есть ли желающие высказаться. Внезапно в задних рядах поднялся мужчина в возрасте:

– Я Питер Вентворт, представитель Барнстейбла.

Только не он! Не этот пламенный пуританин, который последовательно выступал против меня в вопросах религии, пытаясь склонить англиканскую церковь к запрету священников, богослужебных риз и музыки. Но не дать ему слово было уже нельзя. Лорд-хранитель кивнул.

– Кроме испанцев, есть еще один враг, с которым мы в парламенте должны разделаться раз и навсегда. Я имею в виду хаос, который наступит в государстве, если ее величество не назначит престолонаследника. Мы должны оформить это в виде закона и потребовать назвать имя того, кто станет править после нее.

Это была запретная тема, которую мне успешно удавалось заминать на протяжении многих лет с тех пор, как парламент приказал мне выйти замуж. Как он посмел?

– Сэр… – заговорил было лорд-хранитель.

– Я изложил все эти соображения в своем памфлете под названием «Нижайший призыв к Ее Величеству назначить наследника престола». – Он помахал темной книжечкой в кожаном переплете, которую держал в правой руке. – Я представил его ее величеству, но до сих пор не получил никакого ответа!

– Сэр, мы собрались не для то…

– У нас в палате общин каждый может высказываться свободно! Я должен представить…

– Сейчас неподходящее время; мы не обсуждаем закон.

Я впилась в него взглядом, надеясь, что от этого он умолкнет. Но заставить пуританина умолкнуть взглядом невозможно, даже если это взгляд его королевы. Что ж, ладно, пусть надоеда говорит.

– Воспользуйтесь же правом на свободное высказывание, сэр, – приказала я ему. – Можете продолжать.

Вид у него сделался изумленный; теперь, когда ему велено было говорить, он начал запинаться:

– Я… я…

Он принялся листать свою книжицу.