Паромщик

– А теперь займемся настоящим плаванием, – сказал я.

Час или даже больше я учил ее основам плавания вольным стилем. Поначалу она делала это неуклюже: высовывала голову, чтобы набрать воздуха, переставала двигаться и, естественно, камнем шла на дно. Но мало-помалу она освоилась.

Когда мы решили сделать перерыв, был почти полдень. Солнце стояло высоко в небе, а мы – парочка веселых заговорщиков – подрывали основы мироустройства, постаравшись забыть о том, чем каждый из нас должен был заниматься в этот день.

– Спасибо, что учите меня плавать, – сказала Кэли.

Мы сидели на полотенцах, прислонившись спиной к скалам. Кожа стала липкой от морской соли. Тело испытывало приятную усталость.

– Вообще-то, это я должен тебя благодарить, – сказал я.

– За что?

– Вчера ты спросила, бывает ли мне грустно. Твой вопрос заставил меня задуматься. Ты оказалось права: бывает. Или бывало, – пожав плечами, добавил я.

– Что значит «бывало»?

Это утро настроило меня на откровенность.

– Вчера у меня на работе кое-что произошло. Не стану вдаваться в подробности, история слишком долгая. Но после этого я решил сменить род занятий.

Кэли недоверчиво посмотрела на меня:

– И вы теперь больше не паромщик?

– Нет, какое-то время я еще побуду паромщиком. Это не делается за один день. Но потом сменю род занятий. Можешь что-нибудь посоветовать?

Кэли задумалась.

– Из вас получился бы отличный учитель плавания. Интересно, за это хорошо платят? – (Я усмехнулся.) – Но вы же не пробовали. – (Я вдруг вспомнил, что сказал Элизе: «Почему бы не попробовать себя в преподавании?» Может, подсознательно я имел в виду Кэли и сегодняшний урок.) – Одного не пойму: если работа нагоняла на вас грусть, зачем вы стали паромщиком?

Ну и въедливая девчонка!

– Во-первых, работа не всегда нагоняла на меня грусть. Я помог многим пожилым людям. У меня это хорошо получалось. Кстати, ты знаешь, что такое А-линии?

Кэли прищурилась:

– Какие-то тесты?

– Совершенно верно. На первом курсе их полным-полно. В зависимости от того, как ты с ними справляешься, наставник помогает тебе выбрать работу, в которой ты достигнешь наилучших результатов. Проверяют не столько знания, сколько твое отношение к ним. Наставников интересовало, как я воспринимаю, например, «формы и пространства» или «знаки и семиотику». Должен признаться, воспринимал я их прескверно.

– Если серьезно, я не въезжаю.

– Вот и я тогда не въезжал, – засмеявшись, признался я. – Но нашлось то, что вызывало во мне отклик. Это называлось «эмоциональным восприятием». Если в двух словах, речь о способности понимать чувства других людей. Там я всегда получал самые высокие оценки.

– Значит, наставник посоветовал вам стать паромщиком?

– Представь себе, нет. Он посоветовал мне стать юристом. А я меньше всего хотел погружаться в дебри юриспруденции.

Взглянув на Кэли, я увидел, что она зевает, не стараясь скрыть это.

– Извините, – спохватилась она. – Рассказывайте дальше.

– Скучная история, правда?

– Ну… есть такое. Напрасно я спросила. Хотя про способность понимать чувства других людей мне понравилось.

Разумеется, не все было так просто. На меня сильно повлияла мама, но я тогда был слишком молод и не понимал этого. До трагического происшествия с ней оставалось еще много лет, однако я укрепился в мысли, что уже тогда увидел признаки грядущей беды и что решение стать паромщиком было символической попыткой предотвратить ее; попыткой взломать код таинственной внутренней жизни мамы, дабы разделить с ней ее тайну.

– Можно задать еще один вопрос? – проговорила она; я кивнул, глядя в сторону моря. – Почему вы ни разу не спросили про мой шрам?

Вопрос застал меня врасплох. Я давно перестал думать о Кэли как о «девочке со шрамом».

– По правде говоря, я вообще забыл о нем.

– Да будет вам, – недоверчиво усмехнулась она и выпучила глаза.

– Честное слово, мне он не кажется таким уж заметным.

– Значит, вы – первый, кто так думает.

– Кэли, шрамы есть у многих. Иногда – внутренние, невидимые. Но от этого они не перестают быть шрамами.

– И у вас тоже есть?

– Есть. Моя мать покончила с собой.

Слова выпорхнули из меня, миновав контроль со стороны разума. Трагедия превратилась в фигуру умолчания; я никогда и ни с кем не говорил на эту тему. Но случившееся продолжало будоражить меня, и было бы ложью отрицать, что после спонтанного признания мне стало легче. Когда делишься своей давней болью с кем-нибудь, это приносит утешение. Вот только кому я признался? Зеленой девчонке с неустойчивой психикой? Не зря она назвала меня придурком.

– Ничего себе, – удивленно пробормотала Кэли. – Выигрыш за вами.

– Только я играл нечестно. Приношу свои извинения.

– Но вопрос-то задала я. А как по-вашему, почему она это сделала?

– Сам хотел бы знать. – «Проктор, что с тобой? – подумал я. – Рассказываешь эту историю едва ли не самой депрессивной девчонке на Проспере». – Слушай, я всерьез прошу: забудь то, что я тебе сказал о своей матери. Напрасно я завел речь об этом.

– Должно быть, вы жутко злитесь на нее.

– Тебе действительно хочется продолжать этот разговор? – Кэли молча посмотрела на меня, и я пожал плечами. – Иногда злюсь. Но больше всего жалею, что ничем не смог ей помочь.

– А как вы могли бы ей помочь?

Никаких размышлений не понадобилось. Ответ, предельно ясный, всплыл у меня в голове:

– Сказать: «Мама, я тебя люблю. Пожалуйста, не уходи из жизни».

Какое-то время мы сидели молча, глядя, как накатывают и отступают волны.

– Я вам очень сочувствую, – сказала Кэли.

– Не принимай близко к сердцу. Это было давно.

– Вы не виноваты. Наверное, вы считаете себя виноватым, но это не так.

Я повернулся к ней. Кэли смотрела вниз, рассеянно чертя на песке фигуры. Сплошные концентрические круги.

– Это была глупая ошибка. – Ее голос звучал отстраненно, словно она переместилась в какое-то абстрактное пространство. – Если бы ваша мама хоть на секундочку задумалась, как вам будет без нее, она бы ни за что не сделала этого.

Я оторопел. Никто и никогда не говорил мне таких слов, даже чего-нибудь похожего. Насколько иной была бы моя жизнь, услышь я их от отца? Вслед за этой мыслью пришло грустное осознание: ему я тоже не говорил ничего подобного.

– Возможно, – ответил я Кэли. – Надеюсь, так и было бы.

Новое молчание – более многозначительное, чем в первый раз. Время едва перевалило за полдень, но казалось, что мы находимся здесь намного дольше. Я был бы рад провести на пляже весь день.

– Ну что, похоже, мне надо двигать, – наконец сказала Кэли. Она встала, сунула ноги в сандалии и убрала полотенце в сумку. – Следующий урок завтра?

– Кэли, мне очень понравилось обучать тебя, но я считаю, что тебе все-таки надо ходить в школу.

– Совсем не мое место.

– Я это понял. Но тебе хочется вляпаться в неприятности?

Она молча посмотрела на меня и сокрушенно вздохнула:

– Ладно. Как скажете.

– Говорю тебе честно: я совсем не против наших уроков. Но… есть определенные правила. Есть определенный порядок вещей.

– Но я же сказала: ладно. Иду в школу. Усекла.

Мне стало паршиво. В то же время сколько могли продолжаться эти уроки? Она же была чьей-то питомицей. Кэли уныло добрела до начала дорожки, затем повернулась и взглянула на меня. Вернее, вперилась.

– А как вы думаете, мы когда-то были знакомы? – спросила она.

Я понял смысл ее вопроса. Существовала распространенная теория: нас тянет к людям, которые что-то значили для нас в предыдущих итерациях. Это называлось конвергенцией. Конвергенция порождала нечто вроде дежавю: мимолетное, похожее на сон ощущение, что с этим человеком тебя связывали какие-то отношения. Конвергенция служила темой постоянных шуток: «Думаю, когда-то мы были женаты! А может, одно время просто спали друг с другом. Надеюсь, я был на высоте!» Дурачество, игра, но с серьезным подтекстом. Нам хочется, чтобы наши прежние жизни не забывались целиком.

– Возможно, были, – ответил я на ее вопрос.

– Я чувствую, что вроде как были.

– Сейчас мы друзья. Это важнее всего.

Она поправила лямку сползшей с плеча сумки.

– Но мне все равно хотелось об этом сказать. Спасибо за урок.

Она стала подниматься наверх. Кэли не ошиблась: я тоже это чувствовал. Конвергенция была чисто психологическим феноменом, не заслуживавшим доверия и не имевшим практического применения. Тогда почему, глядя, как она уходит, я испытал острое ощущение потери? Откуда это мгновенное чувство одиночества? Я вдруг понял, что за несколько часов, проведенных вместе, ничего не узнал о Кэли и даже не догадался спросить. Мы словно находились в плотном коконе, отгороженные от остального мира.

Тропинка не была прямой: она вилась по склону утеса. Кэли поднималась медленно, словно не хотела уходить, а может, просто устала за время урока. Поднявшись наверх, она обернулась и, увидев, что я смотрю в ее сторону, помахала мне. Был ли ее жест приветственным или прощальным – не знаю. Я помахал в ответ.

Она уже скрылась из виду, а я все смотрел и смотрел.

5

Сегодня Тия немного опоздала и открывает свою галерею в половине одиннадцатого.

У входной двери – медная табличка:

ГАЛЕРЕЯ «ДИМОПОЛУС»ВРЕМЯ РАБОТЫ:ПОНЕДЕЛЬНИК – ЧЕТВЕРГ с 10 УТРА до 5 ВЕЧЕРАПЯТНИЦА – ПО ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЙ ДОГОВОРЕННОСТИ

Ниже указан номер телефона. Галерея находится в отличном месте, где сосредоточены дорогие и изысканные магазины. С одной стороны к ней примыкает ателье женских шляп, с другой – книжный магазин. Напротив расположена пекарня, откуда по утрам на весь квартал распространяется аромат свежего хлеба и сладких булочек. Войдя внутрь, Тия отключает сигнализацию и зажигает свет, потом идет в служебное помещение и ставит чайник. Ей кажется, что у нее в голове стучит двигатель. Заварив чай, она несет чайник и чашку в зал галереи и ставит на свой стол. Ей очень, очень нужно ощутить в руках, а потом и внутри себя что-нибудь теплое. Правда, сейчас она бы предпочла для успокоения взбудораженных нервов напиток покрепче чая.

На сегодня у нее намечены три встречи, хотя куда важнее дождаться сведений от Квинна, которые должны навести ее на след Проктора Беннета – того самого паромщика. По словам Квинна, если знаешь, где искать, можно узнать о человеке все. Списки гостей, в которых он значится, членство в клубах, время занятий спортом и прогулок. Однажды Квинн узнал, что некий помощник заместителя министра финансов, у которого недавно закончился брачный контракт, каждый день выходит на прогулку ровно в половине первого и всегда придерживается одного и того же маршрута. Тии оставалось лишь «случайно» оказаться на его пути, где у нее так же «случайно» оборвался ремень плечевой сумки и содержимое выпало под ноги прогуливающегося чиновника.

Откуда Квинн черпает эти сведения? Свои источники он никогда не раскрывает. Посланником Матери может быть кто угодно, он встретится тебе где угодно. Экономки, дворники, садовники, официанты. Они ходят и ездят по Проспере, постоянно держа глаза и уши открытыми. Подмечают, кто с кем играет в теннис, вытаскивают из мусорных корзин служебные бумаги, подслушивают разговоры, наливая вино и убирая грязные тарелки. Другие, вроде Тии, работают на более высоком уровне. Не наливают вино, а пьют его. Проводят вечера, занимаясь бесстыжим флиртом. «Вы из Службы безопасности? Мне всегда было интересно, в чем заключается работа таких, как вы. Наверное, это очень увлекательно. Расскажите подробнее…» И все это надо произносить с улыбкой, не морща нос, когда мужская рука под столом ложится тебе на колено.

За окнами галереи виден тротуар и пешеходы, выглядящие такими далекими от всего этого. До чего счастливыми они кажутся, насколько они здоровы и доброжелательны! Просперианцы не просто встречают новый день, а врываются в него, как во вражескую траншею. «Будь особенным!» Эти призывы встречаются повсюду: на билбордах, на страницах журналов, в рекламных паузах телепрограмм. «Прояви свой потенциал!», «Чувствуй себя на все сто!».

Тия не чувствует себя на все сто. Вчера, возвращаясь с Аннекса, она была почти уверена, что у двери квартиры ее поджидают двое «прыщей». Взмахнут перед глазами служебным жетоном, положат тяжелую руку ей на плечо. С этим страхом она живет каждый день; он – словно эпизод из фильма, постоянно прокручивающийся в ее голове. Но ее никто не ждал: ни у лифта, ни возле двери. Только записка от соседки с просьбой проведать на выходных ее кошку. («Я оставила ей еды с избытком. Решила выбраться с друзьями на природу. Надеюсь, что не обременю Вас своей просьбой!»)

Тишина квартиры чуть не доконала ее. Как ужасно остаться наедине с собственными мыслями. Тия улеглась на диван, выключила свет и стала думать о Прокторе Беннете. Кто такой Проктор Беннет? Один из винтиков государственной машины – но что-то в нем зацепило ее. В этом Прокторе ощущалось что-то… иное. Тия стала мысленно кадр за кадром воспроизводить видео с дрона. Шум толпы на причале, удар электрошокером, замершее тело старика, Проктор, зажавший шею охранника. И дальше… Слова, произнесенные стариком; Проктор, поднимающий его на ноги и придерживающий за талию. Короткая пауза перед спешной погрузкой на паром, когда Проктор, встав поудобнее, поднял лицо к небу.

Тия остановилась на этом кадре.

Проктор был не лишен обаяния. Темные волосы, зачесанные назад, слегка выступающий лоб, выразительные брови и линия подбородка, небольшой рот с полными губами. Мышцы, напрягшиеся под пиджаком, говорили о том, что он достаточно силен. Привлекательный, хотя и вполне типичный просперианец среднего возраста: ухоженный, натренированный, хорошо сложенный, привыкший честно сражаться и по большей части побеждать.

Однако лицо этого человека говорило о другом.

Точнее, глаза. Он задрал голову, чтобы взглянуть на дрон. Вполне объяснимый поступок – но, казалось, он вообще ни на что не смотрит, а транслирует свои мысли в какую-то невидимую область, откуда может прийти помощь или хотя бы утешение. «Помогите мне, – говорили глаза Проктора. – Не знаю, почему я это делаю. Помогите мне понять».

После этого Тия налила себе первую рюмку. За первой последовала вторая, третья… пока бутылка не опустела. Дальше Тия ничего не помнила, а проснувшись, удивилась, что лежит на диване одетая, жмурясь от утреннего солнца.

Усталый взгляд Тии путешествует по стенам галереи, отчего ей становится еще хуже. До чего же скучны эти картины. Застывшие, безжизненные. Закаты. Горные пейзажи. Натюрморты с бутылками, цветами и фруктами. Чья-то собака.

Тия вздыхает. Развешенное по стенам галереи – это не живопись. Мазня. Порча холстов и напрасный расход красок.

Она идет в служебную комнату, где заполняет документы на продажу картин. Там ее застает дверной звонок. Первый из намеченных на этот день визитов. Тия быстро оглядывает себя в зеркале, возвращается в зал и видит женщину с картонным подносом в руках. На подносе – бумажные чашки с кофе.

– Сандра!

– Тия!

Они обнимаются, что выходит неуклюже из-за подноса, и обмениваются неизменным воздушным поцелуем. Сандра пришла в галерею прямо с йоги. На ней черные легинсы, мягкие туфли наподобие балетных и рубашка с длинными рукавами. Студия йоги находится в нескольких минутах ходьбы. Ее волосы заколоты на затылке. Влажное от пота лицо пышет здоровьем.

– Я принесла тебе латте, – говорит Сандра и снимает чашку с подноса. – С соевым молоком. Не возражаешь?

Тия ненавидит сою, напоминающую на вкус сырое тесто. Она и кофе-то не слишком любит. Но посетитель всегда прав. Она делает глоток, обжигая кончик языка.

– Спасибо. Мне как раз нужно было взбодриться.

– Бурная ночь?

– А по мне не видно?

Сандра слизывает пену с края чашки.

– У нас одна жизнь. Наслаждайся ею, пока можешь. Уж поверь моему опыту.

Основная тема разговоров Сандры – тяготы ее брака. Если она заводит речь о чем-нибудь другом, то все равно упоминает о мелких прегрешениях мужа: поздних возвращениях домой, бестактных замечаниях, забытых датах и никудышном сексе. Представления Тии об этом человеке целиком состоят из жалоб Сандры. Она даже не знает его имени.

– В этом есть свои плюсы, – улыбается Тия.

– Тебе надо ходить со мной на занятия. Сегодня вообще была сказка. Я проверила свой монитор. Как думаешь, сколько? Девяносто два! Девяносто два, в моем-то возрасте!

Тия понятия не имеет, сколько лет Сандре. Ей встречались женщины за семьдесят, которым она дала бы пятьдесят, а то и сорок пять. С таким же успехом Сандре может быть и все сто.

– У нас появился новый преподаватель, просто потрясающий, – продолжает Сандра, слегка задыхаясь от восторга. – Видела бы ты, что́ он нам показал. Я не шучу. Он стоял на голове, упираясь в пол лишь кончиками пальцев.

– О-о! – подыгрывает ей Тия.

– К тому же он столько рассказал нам о дзенской философии! Она позволяет войти в контакт со всеобщим сознанием. – Порывшись в сумке, Сандра достает сложенный лист бумаги, разворачивает и читает: – «Как пчела, собирая нектар, не повреждает лепестки цветка и не уничтожает его аромата, так мудрец строит свои отношения с миром». – Закончив читать, Сандра вскидывает голову. – Правда, вдохновляет? Я буквально заставила его повторить эту фразу, чтобы записать.

– Интересные рассуждения, – согласно кивает Сандра.

– Малость заумные, но, если вдуматься, открывается бездна смысла. К тому же он очень симпатичный. Даже красивый.

Сандра переходит к цели визита и объясняет, что ей надо. Не для себя. Она работает декоратором, и ее заказчики – весьма обеспеченные люди. Сейчас она занята интерьерами большой квартиры вблизи оперного театра. Роскошный современный дом, огромные окна, обилие света. Тия ведет ее по залу. Сандра делает пометки в блокноте, затем пролистывает каталоги художников, которые ей нравятся. Близится время обеденного перерыва. Наконец Сандра объявляет, что ей пора. У двери они снова обнимаются и обмениваются воздушными поцелуями. Сандра берет с Тии обещание обязательно побывать на занятиях у нового преподавателя йоги, которого зовут Реймонд.

– Ты только представь, что’ этот человек способен делать такими пальцами, как у него… Ой! Чуть не забыла. – Сандра вытаскивает из сумки небольшой конверт и протягивает Тие. – Это тебе.

Удивительно: заурядная встреча вдруг обретает совершенно новый смысл. Тия вскрывает конверт. Внутри лежит билет.

– Наш общий друг решил, что тебе может быть интересно, – говорит Сандра.

Тия смотрит на нее. Ох эта легкомысленная Сандра! Кто бы мог подумать?

– Спасибо, – говорит Тия. – Я тронута. Уверена, что мне будет интересно.

Сандра снимает напряжение ослепительной улыбкой.

– Я очень рада! – На пороге она оборачивается и подмигивает Тие. – И не забудь про Реймонда. Клянусь, если никто с ним не трахнется, это сделаю я.

Тия закрывает за Сандрой дверь и опускает жалюзи. Она отменяет по телефону два послеполуденных визита, после чего делает еще пару звонков – в маникюрный салон и парикмахерскую. «Это Тия Димополус. Знаю, что сваливаюсь вам на голову, но могли бы вы найти окошечко для меня?.. Замечательно, вы просто ангел. Не могу подыскать слов благодарности…»

Она убирает в сумочку конверт, переданный Квинном через Сандру, и выходит из галереи. Обеденный час в полном разгаре. Несколько секунд Тия стоит, глядя на оживленную улицу, потом сама вливается в людской поток, движущийся в двух направлениях.

6

Домой я вернулся в третьем часу дня, посчитав, что пора заняться куда менее приятными делами.

Приняв душ и одевшись, я отправился на автобусную остановку в конце нашей улицы. Из расписания на стеклянной стенке я узнал, что автобус появится минут через десять. Я уже не помнил, когда в последний раз ездил на автобусе. Паромщику в должности управляющего директора полагается машина с водителем, которой можно пользоваться в любое время суток. Но теперь придется жить без этих плюшек, и лучше привыкать сразу.

И все-таки когда я в последний раз садился в автобус? Сколько я ни пытался вспомнить, в голове всплывало лишь то утро, когда мама повезла меня к доктору Пэтти. Конечно, я и потом ездил на автобусе. Но в те минуты мысли то и дело возвращались к тогдашнему разговору. «Ты ведь знаешь, что я тебя люблю?» Я вдруг остро затосковал по маме, хотя не ощущал грусти. На меня снизошло умиротворение, словно воспоминание о том дне пробудило во мне дремавшее чувство. Чувство, что я – ее сын.

Подошел автобус. В это время в нем ехали те, кого мы называли «поддерживающим персоналом». Попросту говоря, обслуга Просперы. Я вошел и уселся на первое свободное место. Рядом сидел мужчина в коричневом комбинезоне. От него разило застоялым потом, к которому примешивался запах фекалий. Комбинезон болтался на нем как на вешалке, хотя по всему чувствовалось, что этот человек не лишен физической силы. Мне стало неуютно от такого соседства. Как и многие просперианцы, я никогда не ездил по дамбе на Аннекс: для этого не было причин, а любопытства я не испытывал. Опыт моего общения с обслугой ограничивался горсткой людей и общими разговорами. Мне почему-то стало неловко перед этим человеком, и я решил заговорить с ним.

– Как дела? – спросил я.

– Сносно, – пожал плечами он, продолжая смотреть вперед.

– А чем вы занимаетесь?

Опять пауза. Он всем своим видом показывал, что не хочет со мной говорить.

– Чищу канализацию, – буркнул он.

Понятно, откуда запах.

– Работа не из легких.

– Надо думать.

Спрашивается, зачем я это сделал? Зачем вынудил беднягу вспомнить, как он копался в дерьме просперианцев? Достаточно взглянуть на обувь, и она многое расскажет о человеке. Его массивные рабочие ботинки даже не были зашнурованы, чтобы ноги не перегревались. А рядом сидел я в сверкающих лоферах.

Я не нашел ничего умнее, чем сказать ему:

– Извините.

Он повернулся ко мне. В его рту теснились крупные пожелтевшие зубы. Когда-то давно ему сильно повредили нос.

– За что извиняетесь?

– Простите. Вы правы. Это было глупо.

Он смерил меня взглядом, как мясник, оценивающий кусок говядины. Мы поменялись ролями, и теперь я выслушивал его слова.

– Не нужна мне ваша жалость, – заявил он.

– Я имел в виду совсем не это.

В его глазах сверкнуло нескрываемое презрение. Сигнал, показывавший, какие мысли бурлили в его голове. Этот человек ненавидел меня!

– А что же вы имели в виду?

– Ровным счетом ничего. Забудьте мои слова.

– Не я начал разговор. Вы прицепились. Потом стали извиняться, прощения просить. Так валяйте, говорите за что. Смелее, просси!

Это слово прозвучало, как сирена. Все разговоры в салоне утихли. Я понял, что вступил на опасную территорию. Повторяю, я знал об Аннексе очень мало, но помнил, что драки там – обычное явление. Слово за слово, эмоции вырываются из-под контроля… не успеешь глазом моргнуть, как стены забрызганы кровью, а кто-нибудь из дерущихся распластался на полу. Мы с чистильщиком находились в одной весовой категории, и я не считал себя слабаком, но он приобрел свою силу не в спортзалах: это было существенным отличием. В зеркале заднего вида я поймал предостерегающий взгляд водителя: «Мистер, что вы делаете? Немедленно заткнитесь».

– Я пытался быть общительным. Если я вас огорчил, приношу свои извинения.

– Вы ж про меня ни черта не знаете. Может, я с большим удовольствием разгребаю ваше дерьмо. Может, я считаю разгребание вашего дерьма самым клевым в мире занятием.

– Возможно, так и есть. Это ваша работа.

– Советую попробовать как-нибудь. Глядишь, понравится.

Я никак не мог сократить время поездки. Интересно, на что я рассчитывал, пытаясь вовлечь этого человека в разговор? Что мы будем весело болтать, вспоминая юность? Я еще ни разу не сталкивался с откровенной ненавистью по отношению к себе и не знал, как быть.

На очередной остановке в салон вошел новый пассажир: долговязый, бородатый, довольно небрежно одетый, с усталыми прищуренными глазами. Он уселся напротив меня, снял с плеча сумку и достал оттуда тощую книжицу в темном переплете. Потом закинул ногу на ногу, положил сумку на колени и открыл книгу со странным названием: «Принципы Учения о Прибытии».

– Эй, просси, – окликнул меня чистильщик канализации. – Хотите, историю расскажу?

– Что? – вздрогнул я, глядя не на него, а в окошко, за которым проносились пригороды.

– Уверен, она вас позабавит. Так вот, Тесс – жена моя – прислугой работает. У одной дамочки, богатенькой, вроде вас. Тесс помогает ей вечеринки устраивать и все такое. Работает давно, они с хозяйкой вроде как подругами стали… Вы слушаете?

– Вашу жену зовут Тесс, и она работает прислугой, – как идиот повторил я.

– Вот-вот. Как-то раз вечером Тесс хлопочет на кухне, а хозяйка одевается к приему гостей. Нацепляет на себя разные цацки. Их у нее тьма, но ожерелье, которое она хотела повесить на свою шейку, куда-то запропастилось. А штучка старинная, кучу деньжищ стоит. Хозяйка поднимает шум, весь дом переворачивает вверх дном. «Где мое ожерелье? Где оно?» Нет его. Как в воду кануло. И знаете, что она тогда заявляет?