Паромщик

– Ну как? – спрашивает она.

Мужчина оглядывает ее:

– Старайся не поднимать голову, и все будет тип-топ. Теперь надо сделать снимок.

Тия встает у стены, завешенной белой простыней. Мелькает вспышка, и из нижнего отсека фотокамеры выползает готовый снимок. Мужчина уходит в соседнюю комнату и вскоре возвращается с новым идентификационным жетоном, еще теплым после ламинатора. Тия прикрепляет жетон к блузке и открывает сумочку.

– Ты знаешь Старину Фреда? – спрашивает мужчина.

Тия кивает. Старину Фреда знают все.

– Я оставлю твои вещи под его лотком.

Этим он дает понять: не возвращайся сюда. Он провожает Тию до двери и снова отодвигает засовы.

– Прибытие грядет, – говорит он.

– Прибытие грядет, – отвечает Тия.

Тия идет, опустив голову, стараясь не попадать в поле зрения дронов и камер. Тот мужчина больше не следит за ней. Она выбирает кружной путь и, когда добирается до нужного места, замечает, что тени домов стали длиннее. Она находится вблизи гавани на востоке острова. Воздух насыщен запахом рыбы. У причалов покачиваются лодки. Рыбаки перегружают дневной улов в корзины. Что-то останется на Аннексе, но лучшая часть отправится на Просперу, где рыбу разделают, приготовят и станут подавать на красивых фарфоровых тарелках – на квартирах, в частных домах и в залах ресторанов.

Тия вынимает из стены кирпич, достает ключ и открывает дверь. После унылой серятины улиц Аннекса комната кажется джунглями, сияя разнообразием красок и форм. Все стены увешаны большими живописными полотнами. Часть холстов прикреплена к мольбертам, расставленным повсюду. Манера письма – свободная и дерзкая, эмоциональная и в то же время говорящая о том, что художник прекрасно умеет владеть собой и следовать изначальному замыслу. Покой после ливня. Тоска по кому-то, ушедшему очень давно. Искра первой ошеломляющей любви.

– Паппи! – зовет Тия. Перед мольбертом в дальнем конце комнаты сидит старик, почти упирающийся в холст лицом. Он настолько поглощен работой, что не замечает гостьи. – Паппи, это я.

Он выходит из творческого транса и поворачивается к ней. Лицо старика остается неподвижным.

– Тия?

Его глаза похожи на мутные шарики, остатки седых волос всклокочены. Тия подходит и тепло обнимает его.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает он, и его неподвижное лицо расплывается в улыбке.

– Странно слышать от тебя подобный вопрос.

– Полагаю, ты приехала повидаться с Матерью, – говорит Паппи. – Увы, ее здесь нет.

– Вообще-то, я приехала купить что-нибудь из картин. – Это шутка, но лишь отчасти. – Поверь, я сделаю тебя богатым. – Тия всматривается в холст. – Смотрю, ты снова взялся за лица.

К этой теме он возвращается снова и снова. Впрочем, «тема» – неподходящее слово; картины Паппи не имеют тем. Правильнее назвать это «присутствием»: лежащий на глубине слой, который едва проглядывает из-под поверхности произведения. Лица в воде. Лица в облаках. Лица на стенах домов. Целая нить лиц, вплетенная в ткань мира.

– Расскажи, что́ ты здесь видишь.

Они постоянно играют в эту игру. Тия смотрит на картину; ее глаза скользят по поверхности холста, впитывая заложенные художником чувства.

– Уединенность, – подумав, говорит она. – Нет, не то. Одиночество. Но особого свойства. Ты просыпаешься посреди ночи, а все остальные продолжают спать. Угадала? – спрашивает Тия, глядя на Паппи.

– Ты всерьез почувствовала это? Я думал, что просто валяю дурака. Обещай, что останешься на обед.

– Я должна уехать до наступления темноты.

– Тогда мы пообедаем раньше обычного.

Надо бы отказаться. Времени мало. Но она не может заставить себя сказать «нет». Ну что случится, если она останется на обед? Одна мысль о совместном обеде доставляет ей радость, какой она не испытывала месяцами.

– Там будет видно, – говорит она, целуя старика в лысину.

Паппи улыбается. Вопрос с обедом решен.

– Тия, дорогая, знала бы ты, как братья и сестры обрадуются твоему приезду.

Она выходит через другую дверь и попадает в очередной переулок, поросший сорняками и заваленный мусором. Пройдя его до конца, она толкает очередную дверь и входит внутрь. Запах здесь ощущается еще сильнее; когда-то в этом помещении разделывали рыбу. Длинные металлические столы, предназначенные для резки и потрошения, сдвинуты к стенам. У задней стены есть люк заподлицо с полом. Тия открывает его и спускается в подвальный коридор, освещенный тусклой лампочкой. На стенах проступает влага; пахнет плесенью и сырой землей. Она подходит к двери, над которой висит камера, направленная вниз. Тия стучится в дверь и поднимает голову, показывая себя камере.

– Кого там еще принесло? – спрашивает бесплотный голос.

– Квинн, да открой же. Не видишь, что ли?

– Обожди секунду.

Секунда растягивается до двух минут. Когда Тия уже начинает терять терпение, дверь открывается.

– Ну и ну, – говорит Квинн. – Смотрю, приоделась.

Сам он выглядит так себе. Квинну за сорок. Бледная кожа, вечно прищуренные глаза и неухоженная борода. Словом, у него вид некогда привлекательного мужчины, измученного затяжной болезнью.

– Это все, что ты можешь сказать? – удивляется Тия. – Я думала, мы друзья.

– А ты не слышала, что заводить друзей опасно? Тебя вызвала Матерь?

– Нет, сама приехала. Сегодня было происшествие на паромном причале.

Квинн открывает дверь шире, пропуская ее внутрь.

– Давай посмотрим, что́ у тебя есть.

Пространство, куда попадает Тия, разделено на клетушки. Комнатенка с двухъярусными кроватями для членов движения. Кухонька, одновременно служащая лазаретом. И центральная комната, известная как «логово». Ее площадь – не более пятидесяти квадратных футов, но это средоточие движения, кора его мозга. Комната и выглядит как обиталище искусственного мозга. Она заставлена терминалами, пультами с сигнальными лампочками и переключателями; многочисленные кабели убраны в самодельные трубки, тянущиеся по стенам, полу и потолку. О назначении половины или даже большей части оборудования Тия не знает.

– Ты можешь найти записи с дронов, которые висели над причалом?

– В какое время?

– Незадолго до часа дня. Скажем, в двенадцать пятьдесят.

Квинн усаживается за терминал. Его ладони замирают над клавиатурой. Он похож на пианиста, готового вызвать бурю звуков. Потом пальцы Квинна начинают бегать по клавишам, только вместо звуков он извлекает данные из Центральной информационной системы: на черном экране появляются ряды ядовито-зеленых букв и цифр.

– Зацепил, – объявляет Квинн.

На экране появляется окно с видеозаписью. Причал, вид сверху. Люди, поднимающиеся на борт парома. В правом верхнем углу отмечено время съемки – 12:53.

Квинн подается вперед и тычет пальцем в левый нижний угол.

– Это ты? – спрашивает он Тию.

– Ага.

– Что ты там делала?

– Пошла прогуляться в обеденный перерыв. – Она пожимает плечами. – Я иногда хожу туда.

– Нездоровый выбор места для прогулок.

– Какой есть. Смотри дальше.

В левой части экрана появляется фигура. Это мужчина. Он неуклюже бежит по причалу. За ним мчатся трое охранников с электрошокерами, а чуть поодаль – мужчина в темном костюме. Дрон поворачивает камеру, сосредоточивается на преследуемом и включает приближение. Достигнув конца причала, мужчина поворачивается к преследователям и поднимает руки, стараясь защититься от них, но первый охранник опрокидывает его на бетонный причал и приставляет к горлу шокер. Тело жертвы напрягается и обмякает.

– Прыткий парнишка, – замечает Квинн. – Разве его не учили уважать старших?

Запись продолжается. Подбегает паромщик, хватает охранника за ремень и делает локтевой захват.

– Так-так, – бормочет Квинн, постукивая по стеклу монитора. – Сдается мне, что он сейчас задушит охранника.

Похоже, Квинн прав. Через несколько секунд тело охранника становится ватным. Паромщик отпускает его горло, и тот сползает на бетон.

– Они все спятили, – усмехается Квинн.

Паромщик опускается на колени и приподнимает голову старика. Его движения становятся совершенно иными, в них ощущается нежность и даже любовь. Глаза старика открыты и смотрят в небо; его губы начинают шевелиться.

– Останови запись, – просит Тия.

Квинн нажимает клавишу.

– Это тот, о ком я подумал? – спрашивает он, поворачиваясь к Тие.

– Да. И еще кое-что. По-моему, паромщик – его сын.

– Обалдеть!

– Можешь включить звук? Мне нужно услышать, о чем говорит старик.

Квинн отматывает запись до того момента, когда паромщик опускается на колени, затем включает аудиоканал и вновь запускает видео. Слова тонут в хаосе фоновых звуков: криков толпы, гула двигателей парома, шума ветра, несущего грозу.

– Можно как-нибудь подчистить звук? – спрашивает Тия.

Еще три прокрутки. С каждым разом звук улучшается, но незначительно. Слов старика по-прежнему не слышно. Квинн откидывается на спинку вертящегося кресла и устало потирает лоб.

– Слишком много фоновых шумов.

– Повтори снова, но медленно. Кадр за кадром.

Квинн выпрямляется и начинает покадровое воспроизведение.

– Гляди-ка. – Он указывает на рот старика. – Это «о».

– Точно «о». Продолжай.

– Это «а»? – спрашивает Квинн.

– Нет, – мотает головой Тия. – Видишь, как он напрягает челюстные мышцы?

– Будь по-твоему. Тогда что?

– Это «р». «О», «р», затем «а».

Квинн пристально смотрит на нее. Оба молчат.

– Чертовщина какая-то, – бормочет он.

Они продолжают покадровый просмотр, но оба и так догадались, какое слово произносит старик.

О-Р-А-Н-И-О-С.

Ораниос.

– Я годами пытаюсь перевалить через эту преграду, – говорит Квинн. – И вдруг появляется некий старик и как ни в чем не бывало произносит слово вслух.

Они сидят на кухоньке и пьют чай. У них за спиной открывается дверь. Это Джесс.

– Тия! – радостно восклицает она.

Тия встает. Женщины обнимаются.

– Матери здесь нет, – сообщает Джесс.

– Мне уже сказали.

Они размыкают объятия. Тия смотрит на подругу. Десять лет назад, когда они познакомились, Джесс поразила ее своей эффектной внешностью. Пожалуй, тогда эта женщина легко бы сошла за просперианку. Красота Джесс никуда не исчезла, но лицо стало худощавее и жестче. Лицо женщины, в чьей жизни много чего произошло; женщины, живущей верой. Волосы, когда-то длинные, теперь коротко подстрижены.

– А ты как? – спрашивает Джесс. – Все в порядке?

Тия пожимает плечами:

– Раз в неделю хожу на лицевой массаж. Разрабатываю левую руку.

– Тебя вызвала Матерь? – спрашивает Джесс.

– Нет, я приехала сама. Кое-что случилось. Тебе стоит посмотреть.

Они возвращаются в «логово», и Квинн показывает запись с камеры дрона.

– Вот здесь. – Квинн стучит ногтем по экрану. – В этот момент он и произносит…

Джесс плюхается в кресло.

– Боже милостивый. Как ты сумела узнать? – спрашивает она, глядя на Тию.

– Я там была. Видела все собственными глазами. И не только я. Зрителей хватало. Думаю, половина острова уже знает.

Джесс переводит взгляд на Квинна. Тот понимает намек.

– Я буду следить за трафиком, – обещает он. – Вскоре мы обязательно что-нибудь узнаем.

Джесс вновь поворачивается к Тие:

– Что еще известно об этом паромщике?

– Квинн добрался до его личного дела. Этот человек начал работать в Департаменте социальных контрактов сразу после окончания университета. Сейчас он занимает весьма высокую должность: управляющий директор Шестого округа. Возможно, пойдет на повышение, учитывая связи его жены.

– Да? А кто его жена?

Тия называет имя.

– Семейство – первый сорт, – произносит Джесс с нажимом. – Что-нибудь еще известно?

Тия пожимает плечами:

– Их брачный контракт длится уже восемь лет, но они так и не взяли питомца. Довольно странно, учитывая их положение.

– Успешная парочка, где каждый зациклен на карьере, – предполагает Джесс. – Им не до питомцев.

– Может, и так, а может, у них не все гладко на семейном фронте. Допустим, охладели друг к другу.

– Интересно, о чем еще мог бы сказать этот старик.

– Он был под наблюдением? – спрашивает Тия.

– Был, но давно, – подумав, отвечает Джесс. – Думаю, за ним следила повариха. Несколько лет назад он уволил ее. И Матерь отступилась.

– От чего?

Джесс пожимает плечами: «Откуда нам знать, почему она поступает так, а не иначе? Это ведь Матерь».

– Следовательно, мы можем лишь гадать, первый ли это его… эпизод, – говорит Квинн.

– Мы вообще ни черта не знаем.

– Расскажешь ей? – спрашивает у Джесс Тия.

– А ты сама не хочешь рассказать? – Не дождавшись ответа Тии, Джесс снова пожимает плечами. – Да, расскажу.

– Тогда что требуется от меня? – задает новый вопрос Тия.

– Надо подобраться поближе к этому паромщику, – недолго думая, отвечает Джесс. – Узнать, что известно ему.

– Согласна.

– Квинн, что скажешь?

Глядящий на экран Квинн пожимает плечами:

– Надо придумать то, что можно пустить в дело.

Джесс внимательно смотрит на Тию:

– Простите за банальность, но я все-таки скажу. Мы – не единственные, кто просматривает эту запись. Люди из «три-эс» тоже сунут сюда свой нос, особенно если учесть, что происходит сейчас.

– По пути я увидела это словечко на стене дома. Почти у самой остановки. Такое трудно не заметить.

– И эта надпись – далеко не единственная. Они появляются повсюду.

– Известно хоть, кто этим занимается?

Джесс недовольно морщится:

– Насколько мы знаем, из нашего движения – никто. Во всяком случае, никто не берет на себя ответственность. Но кем бы ни были эти ребята, хлопот от них больше, чем пользы. Власти не станут смотреть сквозь пальцы на их художества. Ответные меры последуют как пить так. И тебе надо смотреть в оба.

– А то я не смотрю.

– Предупредить никогда не лишне. – Джесс делает затяжной вдох и такой же выдох. – Поверить не могу. Этот паршивый Ораниос.

А затем Тия на час ощущает себя частью семьи.

За столом собрались все братья и сестры. Разумеется, между ними нет кровного родства. Изгои общества, дети улицы. Они приходят и уходят, их число постоянно меняется. На одном конце стола восседает Паппи, на другом – его жена Клэр: щедрая, властная и хлопотливая женщина. Она – словно теплый очаг, вокруг которого собираются все. Ни один рот не закрывается, отчего за столом стоит гвалт. Последним прибегает Антон, который садится рядом с Тией.

– Поверить не могу, что ты пытался запудрить мне мозги, – говорит ему Тия.

– А я что, не отвлек внимание «прыща»? – Мальчишка улыбается во весь рот. – И потом, я же был не один. Все должно выглядеть как надо.

– Ты меня за дурочку принимаешь?

– Твои слова, просси, не мои.

– Буду тебе признательна, если ты перестанешь называть меня этим словечком.

Паппи стучит черешком ножа по стакану с водой, утихомиривая собравшихся.

– Всем закрыть рты. Вы же знаете правило.

Все соединяют руки, образуя живой круг. Справа от Тии сидит Антон, слева – Квинн. Напротив нее – Джесс. Тия склоняет голову и закрывает глаза.

– Великая Душа, создательница земли и небес, благодарим тебя за милосердие и неустанную заботу. В особенности за то, что сегодня ты привела к нашему столу Тию. Она – одна из самых смелых твоих служительниц; сестра, стремящаяся познать всю полноту твоего Совершенного Замысла. Пусть твои руки оберегают ее, дабы она и дальше выполняла свою жизненно важную работу. И да свершится Прибытие.

– И да свершится Прибытие, – разноголосо подхватывают собравшиеся.

Паппи поднимает голову и улыбается.

– А теперь, вознеся хвалу, перейдем к трапезе, – говорит он.

На столе – простая пища Аннекса: теплые караваи грубого хлеба, тушеная капуста с корнеплодами, графины с водой, куда добавлены ломтики лимона и апельсина. Пока еду раскладывают по мискам, Тия задает себе всегдашние вопросы. Пробудила ли молитва в ней определенные чувства? Почувствовала ли она хоть что-нибудь? Она тронута и даже немного ошеломлена словами Паппи, но неужели все это – лишь ее эмоции? Тия не причисляет себя к истинно верующим. Совсем нет. Она много раз пыталась силой привести себя к вере, надеясь, что это принесет ей душевное успокоение, укажет жизненный путь, избавит ее от гнетущего чувства внутренней опустошенности. Но все ее искренние усилия оказались безрезультатными. Вот в живопись Паппи она верит. Судя по его картинам, он проникает в более глубокие пласты жизни. Будто нет ни холстов, ни красок, а каждая картина – окно, за которым мир предстает таким, каков он на самом деле. Паппи изображает реальность без прикрас.

Но Тия тут же прогоняет эту мысль. Может, Совершенный Замысел существует, а может, нет. Зато есть спасительный круг людей, собравшихся здесь. Слабый, почти электрический импульс, перебегающий от руки к руке. Это единственное счастье, доступное ей. Здесь, за общим столом, она счастлива. И это непреложная правда.

– Сбавь обороты, Антон. У тебя потом живот разболится.

Мальчишка соорудил из хлеба подобие черпака и торопливо поглощает содержимое миски. Тия не успевает глазом моргнуть, как он съедает все подчистую.

– Возьми мою, – говорит она, придвигая к нему свою миску.

– Тебе такое не по вкусу? Наверное, у себя одни пирожные лопаешь.

– Ошибаешься, Антон. Еда у вас очень вкусная. Просто я не голодна.

Мальчишка принимается за вторую порцию, при этом говоря с набитым ртом:

– Да пошутил я. Не волнуйся. Ты же одна из нас.

Час за столом проходит почти незаметно. Тия отправляется на кухню – помочь с мытьем посуды. Клэр отводит ее в сторону.

– У тебя действительно все в порядке? – спрашивает Клэр. – Я беспокоюсь за тебя. Паппи тоже.

Они несут к раковине новую стопку тарелок.

– У меня все в порядке. Честное слово.

– Тия, я же тебя знаю. По лицу вижу.

– И что ты видишь?

Клэр отряхивает мокрые руки и пристально смотрит на Тию.

– Что вижу? Утомление. Беспокойство. Одиночество. Не знаю, почему Матерь заставляет тебя всем этим заниматься, но чем меньше я знаю, тем лучше. Может, настало время пожить своей жизнью? Ты честно заработала это право.

– Я ей нужна.

– Не сомневаюсь. Ты всем нам нужна, Тия. И прежде всего – Паппи. – Клэр испытывает чувство вины, отражающееся на ее лице. – Прости, наговорила лишнего, – спохватывается она.

– Все нормально. Приятно, когда ты кому-то нужна.

– Я лишь прошу тебя: будь осторожна.

– Поверь, я не страдаю беспечностью. Тебе не о чем волноваться.

– Нет, есть о чем. Волноваться – моя работа. – Клэр устало улыбается. – Волноваться и кормить всю нашу ораву.

Посуда вымыта. Тия прощается и сразу уходит. Сумерки вот-вот сменятся темнотой. Старина Фред уже свернул торговлю и отнес товары на склад. Тия открывает дверь склада ключом, полученным от Стефано, находит бумажный мешок со своей одеждой, быстро переодевается и спешит на остановку. Пассажиры уже садятся в последний автобус.

– Ну как, госпожа Димопулос? Плодотворно провели день?

На пропускном пункте дежурит тот же охранник. Тия смотрит на его самодовольную физиономию.

– Да, благодарю вас, – с улыбкой отвечает она. – Уверена, так и есть.

Каллиста Лэйрд председательствует в Коллегии по надзору. Ей слегка за шестьдесят. Безупречный маникюр, такой же безупречный макияж, умело сделанная прическа. На ней деловой костюм: юбка-карандаш и жакет из той же ткани. Костюм дополняют туфли на высоком каблуке. Этот день прошел для Каллисты отнюдь не лучшим образом.

Все началось с доклада, поступившего из Министерства труда. Каллиста надеялась на хорошие новости, однако в докладе говорилось прямо противоположное. Производительность труда неуклонно падает. За минувший месяц она снизилась более чем на четыре процента. Жители Просперы начинают это замечать, а те, кого сбой еще не коснулся, вскоре столкнутся с неприглядной реальностью. На тротуарах – зловоние из-за мусора, который не убирают. На фабриках и фермах – сплошная видимость работы. В ресторанах – нехватка официантов и мойщиков посуды. Посетители вынуждены ждать по часу, пока у них примут заказ.

А теперь еще эта… отвратительная история на паромном причале.

Едва узнав о происшествии, Каллиста, как всегда в подобных случаях, наложила запрет на упоминание о нем в средствах массовой информации. Но замолчать историю не удалось. На причале было немало очевидцев, и к вечеру, знала она, это станет главной темой разговоров. «Вы слышали?.. Как ужасно, просто шок. Удивительно, что вам еще никто не рассказал…» И жертвой инцидента стал не кто-нибудь, а Малкольм Беннет. Конечно, ему можно только посочувствовать, но невольно встает вопрос: почему его доставили к парому только сегодня? Он давным-давно должен был отправиться на реитерацию.

Постучавшись, входит секретарша:

– Госпожа председатель, прибыл министр общественной безопасности.

– Благодарю, Саша. Проводите его ко мне.

Посетителя она встречает стоя.

– Здравствуйте, министр Уинспир. Хорошо, что вы пришли.

– Не смел отказаться, госпожа председатель.

– Могу я вас чем-нибудь угостить? Кофе? Чай? Или что-нибудь покрепче?

– Благодарю вас, не сейчас.

Они рассаживаются. Каллиста окидывает Уинспира взглядом. Мужчина примерно ее возраста. Хорошо сложенный, ухоженный, с красивыми рельефными скулами. Седые волосы аккуратно подстрижены, как и бородка. Несмотря на поздний час, его костюм выглядит только что отутюженным.

– Вы наверняка знаете, зачем я вас пригласила. – (Уинспир кивает.) – Вы видели запись с камер дрона?

– Естественно.

– И больше никто не видел?

Он качает головой.

– Каково ваше впечатление?

Уинспир пощипывает бородку, явно подыскивая слова для ответа.

– Это видео… вызывает тревогу.

– Отто, давайте без обтекаемых фраз. Малкольм произнес это или нет?

– Звук очень плохой, но он вполне мог произнести. Сейчас мы опрашиваем свидетелей.

– Сколько их?

– Пятьдесят шесть, не считая ретайров. Однако в большинстве своем они были на значительном расстоянии. Вряд ли они должны беспокоить нас.

– А кто должен?

– Помимо Проктора? Прежде всего его стажер.

– Я и не знала, что Проктор взял стажера. Кто он такой?

– Джейсон Ким.

У Каллисты сводит живот.

– Этого парня только приняли на работу, – продолжает Отто. – Фактически сегодня был его первый день.

Каллиста делает паузу. Разве кое-кто не обязан предупреждать такие происшествия?

– Госпожа председатель, с вашего позволения… – Уинспир наклоняется к портфелю и достает папку. – После просмотра видео я кое-что выяснил. Это отчет из Министерства благополучия, составленный двадцать четыре года назад. Приемные родители Проктора провели всестороннее обследование его здоровья. Незапланированное.

Для Каллисты это новость.

– Что с ним было не так?

– Он видел сны. – Уинспир раскрывает папку и кладет на стол. – И не только это. Случались приступы сомнамбулизма, во время которых он вел себя весьма настораживающим образом.

Каллиста пододвигает папку к себе и читает. «Пациент: Проктор Беннет. Возраст: И + 2. Приемные родители: Малкольм и Синтия Беннет. Показания монитора: в пределах нормы. Пациент жалуется на частые и тревожные сновидения, хотя не может вспомнить никаких характерных подробностей. Приемная мать сообщала о случаях сомнамбулизма, сопровождавшихся поломкой предметов домашнего обихода».

– Как видите, отзвуки у Проктора появились сразу после сошествия с парома, – продолжает Уинспир.

Боже милостивый, как же они это просмотрели?

– Были ли у него рецидивы?

– Об этом в отчете не говорится. В юности подобные явления не редкость. Доктор Пэтти, которая его обследовала, не придала этому особого значения.

Каллиста встает и поворачивается к окну у себя за спиной, глядя сквозь собственное отражение. Ей видны огни города, а дальше – полоса лунного света на водной поверхности внешней гавани.

– Госпожа председатель…

Она взмахивает рукой:

– Отто, не надо формальностей. Мы слишком давно знаем друг друга.

– Хорошо. Каллиста, я знаю… для вас это очень личное. И так было всегда. Но это… это и является проблемой.

– Возможно, Малкольм просто что-то пробубнил.

– Возможно. А может, все-таки произнес то самое слово, но Проктор даже не отреагировал. Ситуация была стрессовой. Не исключаю, что он вообще забыл об этом. Элиза рассказывала вам о чем-нибудь?

– О чем именно?

– О переменах в его поведении. Может, между ними возникли трения?

– Ни о чем подобном я от нее не слышала. И вряд ли она поделится со мной этим.

– А с ней самой все в порядке? – (Каллиста отворачивается от окна.) – Каллиста, мне неприятно лезть в чужую жизнь, но я должен постоянно быть в курсе событий. Полагаю, вы уже видели новые данные из Министерства труда?