Блиц-концерт в Челси

После падения Варшавы по всей Англии вновь прошли масштабные учения служб гражданской обороны. Мы в Челси тоже не стали исключением. Кроме того, нас всех обязали посетить лекцию по правилам поведения во время газовой атаки. Правительство сообщало, что индивидуальные бомбоубежища теперь можно купить по цене 7 фунтов за штуку, в стоимость была включена доставка, но не сборка. Многие обитатели Челси устанавливали у себя на заднем дворе либо в палисаднике перед домом сооружение из гофрированного железа, получившее название «убежище Андерсона» в честь сэра Джона Андерсона, главного спонсора проекта. Конструкцию вкапывали в почву, сверху присыпали землей и маскировали дерном. По воскресеньям частенько можно было видеть мужчин, которые помогали соседям «поставить Андерсона». После гибели линкора «Ройял Оук» мы уже не были так уверены, что немецкие бомбардировщики не появятся в небе над Англией.

Глава четвертая

Самые заметные перемены, последовавшие после объявления войны, произошли в отношениях между людьми. Опустившийся занавес цензуры отсек связь с теми, кто находился за границей: телефонные контакты прервались мгновенно, письма, над которыми поработали цензоры, часто выглядели совершенно бессмысленными. В близком круге друзей также возникало скрытое недоверие и настороженность к любому, в ком была хоть капля «иностранной» крови. «Ты не чистокровный британец, я не знаю, каковы твои истинные чувства и кому ты симпатизируешь на самом деле, поэтому мне следует быть осмотрительным» – таков был основной ход мысли. Особенно ярко это проявлялось среди тех, кто работал в государственных ведомствах, и эти же люди вскоре оказались во главе различных комитетов и комиссий. Таким образом, множество иностранцев, всю жизнь проживших в Британии, вдруг почувствовали себя чужаками, столкнувшись с подозрительностью даже со стороны тех, кто знал их многие годы.

Кое-кто из моих знакомых не сумел найти в себе достаточно сил, чтобы выдержать натиск войны, и незаметно покинул страну. Они уезжали тихо, не попрощавшись, и лишь впоследствии писали, что находятся в Америке или Канаде – в зависимости от обстоятельств. Их поступок лишний раз доказывал, что нам не дано знать другого до конца, даже если это наш самый близкий друг. Мы можем думать и предполагать одно, а чрезвычайная ситуация покажет совершенно обратное. Немцы, австрийцы, чехи – все они работали вместе с нами, все хотели внести свой вклад в общее дело. Однажды я познакомилась с очаровательной женщиной, голландкой по национальности, вдовой титулованного немецкого ученого, беженца из Германии. Я ходила обедать в прекрасную служебную столовую, которая находилась в городской ратуше Челси. Дженни – так она обычно представлялась, поскольку ее голландское имя было труднопроизносимым, – работала там официанткой. Однажды Дженни поделилась со мной своими переживаниями: горе, вызванное недавней потерей мужа, усугубилось чувством отверженности, которое возникло у нее из-за воинственного настроя британцев. Поскольку я некоторое время жила в Нидерландах и свободно говорила по-голландски, мы подружились. Пока муж Дженни был жив, они много путешествовали, хотя из-за его еврейского происхождения отношение к нему на родине было не самым доброжелательным. Хорошо образованная и начитанная Дженни, несмотря на переживания, оставалась на удивление спокойной и уравновешенной, в отличие от Рут, которая буквально сходила с ума от одного упоминания о нацистах.

Дженни довольно давно покинула Голландию, дома никого из родных у нее осталось, поэтому после смерти мужа женщина решила осесть в Англии – стране, давшей им политическое убежище. Очень скоро Дженни стала частым гостем у меня на Чейн-Плейс. Кумари – другая моя любимая подруга родом из Индии – записалась в отряд первой медицинской помощи, а ее брат Индай решил поступить в одно из подразделений Королевских ВВС. Так или иначе, большинство моих друзей сразу же оказались вовлечены в волонтерскую работу, поскольку весь минувший год после событий в Мюнхене они проходили подготовку в различных службах гражданской обороны.

Трудно сосредоточиться на живописи, когда вокруг происходит столько политических потрясений. Однако минули первые месяцы войны, и рутина начала брать свое. Жизнь текла однообразно, за исключением тех случаев, когда нас отправляли на подмогу в различные городские больницы, чего, конечно, не скажешь о британцах, которых отправили воевать на континент, – там скучать не приходилось. Светская жизнь заметно оскудела, но званые обеды и коктейльные вечеринки случались. А еще было очень много свадеб.

Каждый день в окне студии напротив я видела Эллиота Ходжкина: мой сосед трудился не покладая рук. Его профессиональная дисциплинированность поражала меня. В тот момент я писала портрет маленького мальчика. Ребенок оказался ужасно вредным и при всяком удобном случае норовил ткнуть булавкой мою бедную Вики. Мальчик настолько мне не нравился, что ничего, кроме неприятной стороны его натуры, я не смогла изобразить. Само собой, заказчица – мать парнишки – портрет не одобрила. Я была рада, когда она решила уехать из Лондона. На этом сеансы с ее сыном подошли к концу.

Зеленый Кот регулярно привлекал посетителей в мою студию, поскольку восседал на подоконнике и был хорошо виден с улицы. Однажды, вскоре после того как я переехала на Чейн-Плейс, миссис Фрит поднялась ко мне в мастерскую и сообщила, что возле двери стоит джентльмен, чью фамилию она не в состоянии произнести, и просит позволения взглянуть на Кота. Посетителем оказался пожилой мужчина. Он извинился за вторжение, сославшись на интерес к статуэтке. Мужчина спросил, откуда она у меня и можно ли рассмотреть ее поближе. Я поведала ему историю моей встречи с китайцем А Ли в Пекине и призналась, что отдала за Кота отличную «лейку» – так мне хотелось заполучить статуэтку. Гость спросил, не возникло ли у меня желания продать Зеленого Кота. «Ни за что на свете, – ответила я. – Один взгляд на него доставляет огромное удовольствие». Мужчина похвалил меня за хороший вкус и сказал, что чувствует то же. «Вот моя визитка, – гость улыбнулся и положил карточку на край стола. – На случай, если вдруг передумаете». Он заметил на столе еще несколько фарфоровых фигурок, которые я привезла из Китая и Японии. Мужчина подробно рассказал мне о каждой из них и посоветовал несколько познавательных книг по истории китайского искусства.

Гость оказался чрезвычайно интересным человеком, мне приятно было побеседовать с ним. Когда он ушел, я взглянула на карточку: Джордж Евморфопулос – так его звали. Позже выяснилось, что Леон Андервуд прекрасно знает это имя – Джордж Аристидес Евморфопулос оказался известным британским коллекционером греческого происхождения. Мой рассказ о нашей встрече изрядно позабавил Леона.

Однажды серым октябрьским днем в дверь нашего дома позвонил другой прохожий и попросил показать Кота. Это была мисс Этель Уокер[28] из Королевской академии художеств, которая жила чуть выше по Чейни-Уок. Мы были давно знакомы, однако до сих пор мисс Уокер не удостаивала меня визитом. Когда миссис Фрит провела гостью в мастерскую, там ее ждал сюрприз: оказалось, Зеленый Кот принадлежит мне. Статуэтка, по словам мисс Уокер, привела ее в восторг. Однако мои работы вызвали у посетительницы совершенно противоположные чувства. Не спросив разрешения, она обошла мастерскую, пристально разглядывая каждый холст. Мисс Уокер спросила, где я училась и не желаю ли стать художником-портретистом. «Это просто кошмар, – заявила дама, остановившись перед портретом маленького мальчика. – Вам стоит взять у меня несколько уроков. Приходите завтра утром».

Я обрадовалась и на следующее утро, отложив все дела, явилась к ней в мастерскую на набережной Темзы. Мисс Уокер выглядела ужасно старой, и собаки у нее тоже были очень старые. Она держала двух жесткошерстных терьеров, которых звали Дэвид и Ангел. Я прихватила с собой Вики. Присутствие таксы вызвало неодобрение мисс Уокер.

– Не люблю этих маленьких немецких собачек, – сморщилась она, когда оба ее пса с оглушительным лаем выскочили нам навстречу. – Как видите, Дэвид и Ангел тоже не в восторге. Зачем пожаловали?

– Вы сами велели прийти к вам утром, – смутившись, пробормотала я. – Вчера у меня в мастерской вы сказали, что готовы дать несколько уроков.

– А, ну ладно, – кивнула она с таким видом, словно начисто позабыла о своем приглашении. – Натурщицы сегодня нет, но вы можете посмотреть кое-что из моих работ. И возьмите эту вашу «колбасу» на руки, или я не отвечаю за моих собак.

Хозяйка провела меня в мастерскую с огромными эркерными окнами, за которыми открывался великолепный вид на реку. Комната была заставлена холстами. Мисс Уокер обычно усаживала своих натурщиц спиной к окну, против света. На мой взгляд, писать таким образом было чрезвычайно сложно. Однако мисс Уокер обладала удивительной способностью: она умела заставить сам воздух, наполняющий пространство ее полотен, мерцать и светиться.

– Я могу сказать, что не так с вашими портретами, – резко бросила она. – Вы беретесь делать фон после того, как написали часть головы, верно? Но какой смысл изображать голову в пустоте? А после того как вы задали основной тон задника, приходится менять оттенки на лице, я права? – Возражать ей или говорить, что я стараюсь делать и то и другое одновременно, было бесполезно. – Если натурщица придет завтра утром, можете присоединиться ко мне. Посмотрите, как я работаю, – завершила свою речь мисс Уокер.

Я поменялась утренними сменами в больнице, чтобы ближайшие несколько дней иметь возможность ходить в мастерскую к моей новой наставнице. Натурщицей была прекрасная молодая женщина с азиатским типом лица. Но мне трудно было работать, когда модель сидит на фоне окна, за которым видна Темза.

– Не приходите сюда в этой уродливой униформе, – сказала однажды мисс Уокер, наблюдая, как я натягиваю длинный темно-синий плащ волонтера службы первой медицинской помощи и надеваю круглую приплюснутую фуражку. – Она вам не идет. Оставьте свой Красный Крест да сосредоточьтесь на живописи, вам явно есть над чем поработать.

Мы не виделись несколько недель, а затем, возвращаясь днем после ланча в кафе, я столкнулась с мисс Уокер на набережной.

– Какая хорошенька шляпка! – воскликнула пожилая женщина. – Просто чудесная! Я хотела бы написать вас в этой шляпке. Кто вы, моя дорогая, как вас зовут?

– Но, мисс Уокер, – пробормотала я, совершенно сбитая с толку, – мы же знакомы. Я живу по соседству, на Чейн-Плейс. Помните, вы заходили ко мне – посмотреть Зеленого Кота, статуэтку у меня на подоконнике?

– О да, конечно, – рассмеялась мисс Уокер. – Но вы вечно рядились в эту отвратительную синюю униформу. Немудрено, что я не узнала вас в такой восхитительной шляпке. Вы непременно должны позировать у меня, хорошо?

Мы договорились о нескольких сеансах. Все шло отлично до тех пор, пока Вики не сжевала мою восхитительную шляпку. На следующий день я явилась к мисс Уокер без нее. Пожилая женщина ужасно рассердилась. Когда же я рассказала, что виновницей ее гибели была моя такса, она пришла в ярость.

– Вы должны достать новую, – заявила мисс Уокер. – Меня в вашем образе привлекла именно шляпка, она основной лейтмотив картины. Идите и немедленно купите точно такую же!

Я пошла в магазин и поведала о своей беде. Нет ли у них другой такой же шляпки? Увы, это был авторский экземпляр, другой нет. А могут ли они сделать на заказ еще одну? Я получила ответ, к которому всем нам вскоре пришлось привыкнуть: «В военное время, мадам? Это было бы несколько затруднительно». Но неужели вы не можете подобрать что-нибудь в таком же духе? Они не могли. Менеджеры искали, куда-то звонили – тщетно.

И все же несколько дней спустя магазин раздобыл для меня головой убор, очень похожий на тот, что сжевала Вики. Только цветы на тулье были не фиолетовые, а белые, но их без труда заменили. Теперь новую шляпку невозможно было отличить от прежней, лишь искушенный глаз заметил бы разницу. Пожилая женщина нехотя процедила, что эта не такая, но тоже сойдет, и наши сеансы продолжились. По поводу поведения Вики мисс Уокер сделала единственно возможный вывод: «А что еще можно ожидать от немецкой собаки!»

Когда портрет был готов, я купила его. Хотя я и не видела на нем себя, полотно мне понравилось – как произведение живописи. В тот же период я приобрела небольшой холст лорда Метьюэна с изображением обнаженной натуры и рисунок Огастеса Джона. Этель Уокер также продала мне кое-что из своих рисунков. У Леона я купила несколько гравюр и маленькую картину из его «мексиканского» периода, которая мне очень нравилась. Живя в Индии, я неплохо заработала, рисуя портреты людей, бдительно следивших за тем, чтобы все их мыслимые и немыслимые награды были изображены с особой точностью, и чтобы каждое украшение на их пальцах было на месте, и чтобы самих пальцев было ровно десять. Теперь, когда у меня появилась возможность покупать произведения других художников, это доставляло удовольствие и отчасти служило компенсацией за то, что в Индии мне приходилось заниматься нудной работой, чуждой моему творческому духу.

Последние недели перед Рождеством были заполнены лекциями по оказанию первой медицинской помощи и правилам поведения во время газовой атаки, которые перемежались короткими сменами в больнице, где мы до бесконечности тренировались перевязывать раны и накладывать шины «пострадавшим» во время бомбежки. Продолжались учения спасателей: мы по-прежнему изображали людей, попавших под завал, нас спускали в глубокие ямы, а затем извлекали из них. На праздник мы устраивали самодеятельные рождественские концерты, на которых волонтеры блистали своими талантами. Состоялось несколько визитов разного рода именитых гостей. Двадцать четвертого декабря нашу больницу посетила миссис Чемберлен. Специально для супруги премьер-министра сотрудники Красного Креста провели показательные учения.

Старшая сестра отделения придирчиво осмотрела нашу форму – медицинские платья и фартуки – и убедилась, что все в идеальном порядке. Ее сопровождал доктор Саймс, санитарный инспектор Челси. Встречали высокую гостью доктор Керр и Бетти Комптон, комендант больницы. Бетти выглядела слишком молодой и слишком красивой для человека, носящего столь важный титул. Она была обворожительна в своем красном форменном платье и белом фартуке. Бетти и Рут Малькольм, наши замечательные начальницы, всегда были на нашей стороне, какие бы казусы ни случались с волонтерами, делавшими первые шаги на новом поприще.

Миссис Чемберлен задавала массу вопросов, проявляя интерес к различным деталям. В какой-то момент она спросила, для чего нужна эта цепочка на огнетушителе. И, прежде чем кто-либо успел ответить, потянула за нее. Механизм сработал, огнетушитель выдал мощную струю песка. Больше всего пострадала шляпка жены премьер-министра, зато напряженную атмосферу официального визита как рукой сняло.

Осень была долгой и солнечной, после начала войны погода стояла на редкость хорошая, но затем резко похолодало. Выяснилось, что мое хлопчатобумажное медицинское платье недостаточно теплое, зато у нас имелись форменные плащи на ярко-красной подкладке: по крайней мере, цвет создавал неожиданно согревающий эффект. В это время немецкие войска были сосредоточены вдоль линии Зигфрида[29] – укрепления противника, породившего множество карикатур и забавных музыкальных куплетов.

Внезапно красавцы-аэростаты, к которым мы так привыкли, исчезли. Небо над Челси опустело. Исчезновение породило массу слухов. Затем, в начале ноября, аэростаты вернулись, только теперь они были грязно-зелеными. Огромные шары выглядели всё так же величественно, однако их облик не шел ни в какое сравнение с прежними серебристыми великанами. Управлять ими было не так-то просто. Наша Блоссом, припаркованная на Бертон-Корт, частенько парила в вертикальном положении, а ее торчащие в стороны хвостовые лопасти напоминали слоновьи уши.

День Гая Фокса[30] прошел тихо, из-за режима светомаскировки фейерверки были запрещены. Я сочувствовала детям, которые привыкли к яркому празднеству, но некоторым ребятишкам повезло – дома они утешались бенгальскими огнями. Тем же, кто непременно желал развести костер на улице, пришлось делать это до наступления темноты. Зато к обычным обязанностям дежурных наблюдателей в тот вечер прибавилась дополнительная забота – гасить угли.

Я продолжала учиться на курсах медсестер, поэтому всем, кто оказывался у меня в доме, приходилось изображать раненых, чтобы я могла лишний раз попрактиковаться. С этой же целью мы иногда собирались с волонтерами из других групп. На курсах диспетчеров нас обучали не только принимать вызов, но и определять точное место, откуда он поступает.

Несколько моих индийских друзей вернулись к себе на родину. Они торопились покинуть Англию, поскольку опасались, что в дальнейшем уехать будет намного сложнее. Жизнь все больше напоминала пересыльный лагерь: у меня в доме то и дело появлялись самые неожиданные люди, они просились на ночлег, чтобы на следующее утро снова двинуться в путь. Некоторые знали, куда направляются, но чаще конечная точка маршрута оставалось неизвестной. Гитлер выступал с какими-то зловещими намеками по поводу дальнейшей судьбы Норвегии, Дании и Бельгии. «Малые нации, – заявлял фюрер, – должны приспосабливаться к своим более крупным и более могущественным соседям, по крайней мере в экономической сфере». Далее следовала обычная болтовня о «Лебенсраум» – жизненном пространстве. Среди волонтеров фраза стала привычной шуткой: когда в перевязочную набивалось слишком много народу, мы просили друг друга «предоставить жизненное пространство».

Рождественские дни прошли в тишине. Многие дети снова были с родителями – тысячи вернулись из эвакуации, поскольку авианалетов, которых все так боялись, не случилось. У нас в больнице нарядили елку, во многих службах гражданской обороны прошли праздничные вечеринки. Король выступил по радио из Сандрингемского дворца в Норфолке. Сначала он обратился к детям, которые все еще находились вдали от дома. Меня всегда поражало, с какой настойчивостью король Георг пытается справиться со своей речевой проблемой, мешавшей ему свободно говорить на публике. Поскольку мой отец тоже страдал заиканием, я очень хорошо представляла, каких усилий это требует. Финальные слова его выступления мало походили на официальную речь монарха, простота и искренность, с которой они были произнесены, не оставляли сомнений в подлинной вере говорящего: «Пусть строки стихотворения станут для нас поддержкой: „И я сказал тому, кто стоял при дверях года: «Дай же мне свет, чтобы я мог спокойно войти в Неизвестность». И тот ответил: «Ступай во тьму, только положи руку свою в Руку Господа. Для тебя это будет лучше, чем свет, и надежнее, чем проторенная дорога»”»[31].

И по сей день я слышу голос короля Георга, цитирующего эти строки. Они значили для меня гораздо больше, чем все проповеди, прозвучавшие с церковных кафедр.

Глава пятая

К весне напряжение только усилилось, поскольку ситуация на фронтах становилась все более тревожной. Челси изменился до неузнаваемости. Бомбоубежища достроили, теперь они были повсюду. Темные шторы на окнах – требование светомаскировки – придавали району особенно печальный вид, который дополняли качающиеся в небе аэростаты, лежащие штабелями мешки с песком, траншеи с колючей проволокой и люди в военной форме. Но больше всего поражал вид перекопанных грядками аккуратных лужаек Королевского госпиталя: как и остальные газоны в центре города, они по указу правительства превратились в огороды. Окидывая взглядом Ройял-авеню с появившимися на ней постами дежурных и непременными пирамидами из мешков, я часто думала, что сказал бы Карл II, если бы увидел, во что превратилась дорога, специально проложенная от королевского дворца к дому его фаворитки Нелл Гвин.

«Убежища Андерсона», к которым многие поначалу отнеслись довольно скептически, как и к противогазам, выданным в период мюнхенской паники, нынче стали неотъемлемой частью садового ландшафта. Их железные крыши, надежно присыпанные землей, также превращались в грядки; осенью некоторые горожане вырастили отличный урожай кабачков, а по весне засеяли крыши редисом, морковью и салатом, хотя кое-кто отдал предпочтение красивым плетистым розам. Мы с Кэтлин обдумывали, какие растения выбрать для огородика, который разбили на плоской крыше нашего дома № 33 по Чейн-Плейс. Нам советовали остановиться на кресс-салате, горчице и латуке. В ящиках на подоконнике у нас взошли чудесные томаты, и мы решили высадить их в почву. В стране начались проблемы с продовольствием, так что собственные овощи не помешали бы. Все старались обзавестись велосипедами. Мы прикрепляли к ним большие корзины для покупок и использовали как основное средство передвижения.

Несмотря на политику нейтралитета, заявленную правительствами Швеции, Норвегии, Дании и Голландии, торпедные атаки Германии на корабли этих стран не предвещали ничего хорошего. И все же для нас стало настоящим потрясением известие, пришедшее ранним утром 9 апреля: на рассвете механизированные колонны немецких войск пересекли границу земли Шлезвиг-Гольштейн возле города Фленсбург и в течение нескольких часов оккупировали Данию, не встретив на своем пути серьезного сопротивления. Одновременно была произведена высадка с моря в районе Копенгагена, Нюборга и в других местах. К 8 утра Копенгаген, прекрасный мирный город Ханса Андерсена, где я так часто гуляла и делала наброски на набережной, возле знаменитой Русалочки, оказался в руках нацистов. Норвегия отвергла ультиматум Германии, решив сопротивляться, и в то же утро 9 апреля части вермахта высадилась в Бергене, Ставангере, Тронхейме и Нарвике. Король и правительство переместились в Хамар – город неподалеку от границы со Швецией, и через несколько часов Осло был занят войсками Гитлера. Первым делом немцы захватили столичную радиостанцию.

Услышав новость, я тут же поспешила к Асте Ланге. Моя приятельница была в гневе и ужасе. По Би-би-си передавали сообщение: правительство заявило, что Великобритания готова принять в своих портах норвежские и датские корабли и оказать им всяческую поддержку.

Пока мы слушали радио, Пер Гюнт с грустным видом сидел у ног своей хозяйки. Видя, в каком она состоянии, верный пес тоже чувствовал себя несчастным. Я же понятия не имела, что сказать подруге, чья страна подверглась такому варварскому насилию и, судя по всему, готова разделить судьбу Польши, Дании и Финляндии. Если бы такое случилось с Англией? Каким образом Аста могла бы утешить меня? Но сама Аста, как и многие ее земляки, была решительной и жесткой. «Мы будем сражаться! – заявила она. – Им не удастся сломить нас так же легко, как они сломили датчан».

И она оказалась права. Норвежцы отчаянно сопротивлялись, чиня всевозможные препятствия на пути захватчиков, которые подтягивали все новые и новые части, пытаясь сокрушить маленькую отважную страну. Пятнадцатого апреля британские войска были переброшены на помощь Норвегии.

В мае 1940 «Странная война», как мы называли этот долгий и неестественно спокойный период, когда, вопреки формальному вступлению Великобритании в войну, никаких реальных боевых действий не происходило, закончилась событием, потрясшим страну: недовольство тори лидером своей партии вылилось в отставку Невилла Чемберлена. Все только и обсуждали что бунт консерваторов. Беспрецедентное свержение премьер-министра серьезно пошатнуло представление британцев о лояльности. Однако по большому счету это событие стало выражением всеобщего недовольства бездействием власти перед лицом растущей опасности.

Тринадцатого мая новый премьер посетил палату общин. В отличие от своего предшественника, проповедавшего «бескровную» войну, он придерживался совершенно иных взглядов. В период «Странной войны» политика правительства часто приводила нас в замешательство. Новый лидер не оставил места сомнениям – Уинстон Черчилль точно знал, по какому пути пойдет Британия. «Мне нечего вам предложить, кроме крови, тяжелого труда, слез и пота», – заявил он. Это обещание больше походило на общепринятое представление о войне, напоминая лекции, которые читал нам на курсах медсестер доктор, в избытке повидавший в Испании и то и другое. «Вы спрашиваете, каков наш курс? Я отвечу: вести войну на море, на земле и в воздухе со всей нашей силой и мощью».

Нашлись те, кого резкое заявление Черчилля привело в ужас. Среди них оказались не только сторонники ушедшего в отставку Чемберлена, которых все еще было немало, но также представители коммунистов и английские фашисты. Среди моих знакомых художников было несколько пацифистов. Понятно, что для художника сама идея насилия отвратительна вдвойне. Однако большинство испытывали чувство омерзения, наблюдая за тем, как полчища нацистов маршируют по Европе, и одновременно тревогу за будущее нашей страны. Поэтому четкое и ясное заявление нового лидера принесло нам желанное облегчение после долгого периода неопределенности и напряженного ожидания. «Вы спросите, какова наша цель? – сказал в той же речи Уинстон Черчилль. – Я отвечу одним словом: ПОБЕДА».