Странники. Слезы небожителей

Он изобразил наигранный французский акцент, чем повеселил их обоих.

– Я слышала от кухарок, что мадам приказала лишить тебя ужина. Чем ты ее разгневал? Снова пробрался в библиотеку в ночное время или сломал новые грабли?

Николь заинтересованно хлопнула редкими светлыми ресницами и стала болтать ногами, потому как почти не касалась белыми туфельками пола. Юная леди не обладала высоким ростом и едва доставала Леону до подбородка, и всякий раз раздражалась, когда ей об этом напоминали. В такие моменты она была похожа на белого крольчонка, фырканье которого сложно воспринимать, как угрозу. Леон даже ловил себя на мысли, что для шестнадцатилетней девушки она по-детски мила и невинна. Впрочем, в этом и было ее очарование, потому как она смотрела на Леона без завесы сплетен.

– Нет, снова пробрался в музей Ван’Адлера.

Леон равнодушно пожал плечами, взял с подноса чашку и вдохнул аромат. Горечь чая с утра проясняла разум, поэтому миссис Биккель по его просьбе всегда заваривала напиток дольше обычного и никогда не клала сахар. А вот Николь такой чай не любила и морщила вздернутый носик даже от запаха; она отсела подальше и принялась жевать свою половину булочки всухомятку.

– Что-нибудь нашел? – как бы невзначай поинтересовалась девушка, но от Леона не укрылось то, как она стала натягивать манжету на кружевной перчатке.

– Нашел, но пока не знаю, что именно.

– Так покажи мне, может, я смогу помочь! – загорелась она, но Леон быстро охладил ее пыл.

Втягивать ее в свое расследование он не желал и всячески избегал любопытства юной воспитанницы, но с каждым разом уворачиваться от ее вопросов становилось все сложнее. Николь умела быть настойчивой, когда это было нужно, но совершенно не обладала терпением, что зачастую присуще девушкам из высшего общества. Сделав вид, что он посмотрел на часы, которых у него никогда в каморке и не было, Леон увел разговор в другое русло:

– Скоро подъем. Тебе нужно вернуться, пока мадам не заметила твое отсутствие. Ты же не хочешь выслушивать часовую лекцию, почему юной леди нельзя оставаться наедине с юношей, да еще и в маленькой комнате?

– Я и без тебя знаю, чем это чревато! – поджала губы Николь.

Девушка спрыгнула с кровати и, приоткрыв дверь, осмотрелась. В коридоре было слышно, как бегает прислуга, подготавливая пансион к занятиям, поэтому, улучив момент, Николь выбежала и спряталась за угол. Ее способностям можно было позавидовать: втянув живот, она почти слилась с бледно-зелеными обоями с гранатовым узором – и мимо проходящая горничная даже не заметила нарушительницу распорядка за угловой пилястрой.

– Прощаться не буду. Если попадешься, то составишь компанию мне в вечернем посте, – отсалютовал вдогонку Леон.

Но Николь лишь показала язык, высунувшись из-за стены, и побежала в сторону ученических спален, куда с минуты на минуту должна была прийти управляющая, чтобы разбудить воспитанников и отправить на завтрак сразу после утреннего умывания.

Пока никого из зазнавшихся богачей не было видно на горизонте, Леон решил прошмыгнуть в уборную комнату для прислуги и привести себя в порядок. Хотя людям рабочего класса не полагалось иметь такие современные удобства, хозяйка пансиона – леди Констанция Аверлин – была придирчива к гигиене и требовала соответствия не только от воспитанников, но и от прислуги. Она создавала вид надменной и горделивой женщины, которой нет дела до других, но за этим обликом стояли правильные цели. Благодаря ей обслуживающий персонал и особняк пансиона были чище королевского дворца.

И прямо сейчас Леон смотрел на ее портрет на стене. Леди Бланш – так ее называли ученики пансиона за избыточную любовь к белому цвету. Это была женщина тридцати пяти лет с прекрасными золотыми локонами и глазами цвета пасмурного неба. Леди Аверлин обладала прекрасной фигурой и всегда подчеркивала ее платьями из дорогих тканей, а особенно обожала кружево и оборки, любовь к которым прививала и своей племяннице – Николь Аверлин.

Леон ценил дружбу с племянницей хозяйки, правда, зародилась она задолго до того, как Констанцию стали называть владелицей пансиона. В то время здесь всем заправляла Катерина Аверлин – матушка Николь, но чуть больше двух лет назад ее сгубила нервная лихорадка. Этот случай объединил Николь и Леона: ничто не роднит сильнее, чем схожая утрата.

Ванная комната встретила его холодом и мраком. Пара умывальников стояла у стены: простые белые, ни в какое сравнение не шли с узорчатыми раковинами в ванной комнате хозяйки, а за старой ширмой была единственная большая ванна, которой пользовалась абсолютно вся прислуга, что имела возможность здесь жить. Намываться перед рабочим днем у Леона не было времени, он быстро привел себя в порядок, а потом через заднюю дверь побежал в сад, где его должен был ждать старик-садовник.

Почти половину дня Леон провел за подрезанием кустов, уборкой листьев и поливкой растений в теплице. Дело это было кропотливым, но за тщательно выполненную работу мадам Тулле могла выдать ему в конце недели пять серебряных шиллингов. Таких денег едва хватило бы на самостоятельную жизнь, но для Леона, получающего еду и место для ночлега почти задарма, этого было достаточно. Ему-то их и тратить было не на что, только на пару новых тряпок да на средства гигиены.

Но надеяться на расположение мадам не приходилось, поэтому Самаэлис брался за любую работу в пансионе: перегрузить мешки с продовольствием, вычистить конюшни, убрать учебные комнаты поздним вечером.

В этот день работы было немного. Старик Лойд, издалека наблюдавший за блужданиями Леона, вздохнул и хриплым окликом подозвал к себе.

– Не знаешь, чем себя занять, малец?

– Не то чтобы не знаю, – замялся Леон, – но если мадам застанет меня без дела, то подвергнет наказанию.

– Не дрейфь, – рассмеялся старик. – Ты усердно работаешь изо дня в день, так за что тебя наказывать? Может, я и не могу дать тебе выходной, но могу разрешить немного отдохнуть. Вот, держи. Отдашь кухарке в обмен на печеную картошку.

Леон ловко поймал брошенную ему монету.

– Но мадам велела оставить меня без ужина…

– А откуда ж ей узнать, что ты ел до него? – подмигнул старик. – Не противься. Молодому организму нужно нормально питаться, иначе помрешь, не дожив до тридцати. Все, ступай. И если все же пойдешь на кухню, то захвати вон тот мешок с картошкой. Миссис Биккель просила принести побольше к ужину.

– Д-да!

Леон, воодушевленный словами старика Лойда, тут же подхватил мешок и потащил к задней двери, которая вела прямиком к кухне. Он оказался тяжелее, чем тот предполагал. Леону пришлось три раза останавливаться, чтобы перевести дух, но в итоге он и сам ввалился на кухню, как мешок, наведя много шуму.

– Леон, мальчик мой, кто ж тебя такие тяжести таскать заставляет? – вскрикнула вторая кухарка. – Так можно и живот надорвать.

Женщина оттащила мешок в сторону и помогла ему подняться, после чего спешно стала отряхивать его одежду.

– Мэри, что ты с ним, как с ребенком? – нахмурилась миссис Биккель. – Он уже взрослый юноша.

– И что? Оттого, что он почти взрослый, в моих глазах он ребенком быть не перестанет. Леон, золотце, присаживайся. Хочешь чего-нибудь?

– Да, мистер Лойд велел передать вам это и попросить дать одну печеную картошку.

– Да я бы тебе картошку и без денег дала! – оскорбилась Мэри. – Оставь себе, тебе нужнее будет, когда из этого места выберешься. А пока присядь туда.

Леон спрятал монету в карман и примостился в углу за небольшим столиком для обеда прислуги. Пока Мэри накладывала еду, юноша смог осмотреться на кухне. Десять женщин в возрасте от двадцати до шестидесяти лет работали в поте лица: двое чистили картошку к ужину, еще одна мыла ее в ледяной воде, отчего ее худые руки с выступающими венами стали почти белыми, а остальные готовили простые блюда. Ученикам пансиона не полагался богатый стол, чтобы не испортить молодых людей роскошью и сосредоточить на обучении, вместо этого они получали скудное, но полезное, по заверениям врачей, питание.

Кухня была сравнительно небольшой, но находившиеся здесь десять женщин настолько к этому привыкли, что не чувствовали стеснения. Они ловко обходили углы тумбочек и таскали тяжелые кастрюли, не задевая друг друга. Но и прохлада на кухне не была помехой для работниц. Когда становилось невмоготу, они растапливали дровяную печь и собирались скопом, чтобы погреть около нее руки, а потом снова принимались за работу. Эти женщины так упорно трудились, что щеки их покрывались румянцем, а по вискам скатывались капли пота.

Леон наблюдал за ними с увлеченным видом. Его никогда не учили готовить, для таких занятий он был юн в то время, да и дворянское происхождение не позволяло, не говоря уже о том, что он мужчина. Кухарка бы оскорбилась, если бы молодой господин заявил о подобных намерениях, сочтя это упреком в адрес своей готовки.

Самаэлис так увлекся разглядыванием женщин, что не заметил, как Мэри поставила перед ним тарелку с двумя печеными картофелинами со сливочным маслом и зеленью.

– Ешь, пока не остыло, – подмигнула она. – Не беспокойся. Наедайся до отвала. Если захочешь еще, то только попроси – подам с пылу с жару. Из меня эта грымза и слова не вытянет, пусть хоть желчью подавится!

Она дала клятву мизинцем и вернулась к своим делам. Мэри поражала своим бесстрашием. Она была из тех женщин, что и грудь прикроют, и спину не откроют, так еще и смело плюнут на ботинки врагу. К сожалению, был у нее один недостаток – ее излишняя заботливость. Своих детей Мэри вырастила уже двоих, но материнское самозабвение так и не ослабло: она все грезила о воспитании еще одного ребенка, и так как третьего понести не могла, то окутала своими сетями Леона, которого знала с первых походов под стол.

Уплетая ранний ужин, Леон не планировал подслушивать разговор, но визгливые возгласы Мэри было сложно не услышать, да и тема оказалась интригующей. Размахивая руками, словно напуганная куропатка, кухарка выдала:

– Вчера посчастливилось мне нести чай в кабинет мадам, и я застала ее за чтением какого-то письма. А конверт-то с печатью семьи Аверлин оказался, стало быть, от самой леди Констанции. Я и не думала там задерживаться, но мадам услышала шум и поспешила спуститься, а я что? Ну, меня интерес обуял. Я взяла да заглянула одним глазком. Женщина я малоученая, но читать умею. Так вот, в письме леди Аверлин сообщала, что собирается вскоре посетить пансион да устроить смотрины для учеников в середине осени. Стало быть, хочет явить их обществу да сосватать племяшку свою одному из этих белобрюхих богачей! Возраст-то уже позволяет.

– Всюду ты нос засунешь, Мэри, – усмехнулась миссис Биккель. – Сплетен мало по пансиону ходит, что ли?

– Так а чем еще развлекать душу, как не сплетнями? – отмахнулась вторая кухарка. – Да и какие же это сплетни, если я чистую правду говорю, своими глазами видела. Может, и нашего львенка на том балу судьба найдет…

– Так кто ж ему позволит? – хмыкнула одна из кухарок. – Туда только дети богатеньких птиц приглашены, а нашего мальчишку туда даже подавать шампанское не пустят.

Леон не стал дослушивать их разговор, поблагодарил за еду и сбежал так быстро, как смог, пока они не начали сватать ему всех хорошеньких девиц в пансионе. Оставалось надеяться только на то, что старик Лойд менее склонен к задушевным разговорам.

Леон как раз подметал брусчатые дорожки, когда услышал звуки выходящих на прогулку воспитанников. Это означало только одно – ровно в шесть часов вечера наступало свободное время, которое каждый мог провести как пожелает. В это время ученики выполняли домашние задания, читали книги в библиотеке или отправлялись на прогулки и дополнительные занятия по верховой езде и фехтованию. Последнее Леон когда-то и сам обожал, особенно когда его соперником был Вик. И хотя Леон ни разу не выиграл в спарринге с Викери, он все равно вспоминал те времена с теплотой.

Пробудив в памяти имя лучшего друга, Леон с упованием взглянул на открытую тренировочную площадку. Там, под прохладой ветра и светом вечернего солнца, двигались в боевом танце юноши в черно-белых костюмах. С достоинством и грацией они уворачивались от выпадов друг друга и не давали тонкому острию рапиры себя коснуться. Зрелище очаровывало взгляд.

Защитные шлемы закрывали лица фехтовальщиков, но по одной лишь манере Леон узнал Викери. Его шаги были легкими и быстрыми, словно парящими, а врожденная пластика позволяла уворачиваться от уколов под самими неожиданными углами. Да, стиль был не классическим, скорее выдуманным им самим, но делал его одним из сложнейших противников в дружеском спарринге. И все же, даже будучи непобежденным, он оставался любимцем других мальчишек.

Закончив поединок, фехтовальщики сняли шлемы, и темно-рыжая голова Викери заблестела на солнце. Вик в целом был весьма привлекательным юношей: бледная от природы кожа, добродушные васильковые глаза, высокий рост и жилистое тело. Своей широкой улыбкой он не только покорял сердца воспитанников, но и располагал к себе преподавателей; даже слуги души не чаяли в юноше, что не стыдился грязной работы и не брезговал оказать помощь.

– Это был хороший поединок, Реймонд-Квиз. – Другой мальчишка пожал руку Викери.

– Согласен, Гувер. Нужно будет повторить, – рассмеялся Вик.

Он передал оружие и шлем следующему бойцу и за разговором с мальчишками заметил, что Леон выжидающе наблюдает за ним, уткнув подбородок в черенок метлы.

– Простите, ребята, я отойду…

Юноши проводили его взглядом, и по лицам стало понятно, что они недовольны компанией Викери. Им было невдомек, почему такой, как он, общается со слугой-оборвышем, но лезть не в свое дело они не стали.

– Звезды снизошли до простых обывателей? – съерничал Леон и склонил голову набок, словно хитрый кот. – Мне стоит начинать молиться?

– Прекращай, – засмеялся Вик и по-дружески пихнул его в плечо. – Я видел, как ты смотрел… Признай, что грезил стоять там и размахивать рапирой, как раньше.

– Грезил я или не грезил – это не имеет смысла. В руки столь изящное оружие мне больше не взять.

– Не будь столь пессимистичен. Ты говоришь, как старый калека.

Оба юноши посмотрели друг на друга и прыснули со смеху. Но стоило признать, что в свои годы Леон действительно ворчал не хуже старика, и даже если он молчал, можно было быть уверенным, что в душе он уже обругал все и всех не хуже сапожника. Это отчетливо читалось по его глазам.

Пройдясь вдоль кипарисовой аллеи, они нашли одиноко стоящую в ее конце лавку. Ветви приятно шуршали под завывания ветра, разносящего по округе ароматы терпкой смолы и садовых цветов и приносящего из-за каменной ограды дорожную пыль и копоть Лондона. Там, за высокими стенами, была настоящая, но суровая жизнь, где люди впадают из крайности в крайность; где, чтобы выжить, нужно либо воровать, либо прослыть честным; где днем ты срываешь спину на каторжной работе, а ночами губишь разум в табаке и абсенте. Но они были здесь, в крепости, отгораживающей их от того мира, защищающей от пагубных и низменных пороков той жизни. Здесь можно было чувствовать себя под защитой, но в клетке; сытым, но изголодавшимся. Каждый день здесь напоминал предыдущий, отчего душа изнывала до дурноты.

И ни один из этих миров не был близок Леону. Он грезил свободой и желанием посвятить свою жизнь чему-то необыкновенному, докопаться до правды и явить ее миру, даже если та могла нарушить привычный ход вещей.

Они заговорили с Викери на самые разные темы, как и подобает друзьям, и вскоре Леон решился поделиться опасениями, выгрызающими дыру в его разуме и сердце.

– Фотография, что я нашел в архиве… – Леон сложил пальцы домиком и уставился далеким взглядом в коридор из деревьев. – Мне было страшно, что, взглянув на нее, я не вспомню их.

– Но ведь вспомнил, – поддержал Викери. – Но даже если бы этого не произошло, то в том не было бы твоей вины. Этан и Алексис всегда были весьма спонтанны, чересчур увлечены своими исследованиями. Их не было рядом, даже когда случился тот…

– Вик, – холодно одернул Леон, и по нахмуренным бровям стало ясно, что он не желает, чтобы друг заканчивал предложение.

– Я хотел сказать, что их одержимость загадками разобщила вас, и теперь ты идешь по тому же пути. Ты нарушил закон как минимум по трем статьям и еще сотню правил общественной морали, и ради чего? Ради старой фотографии, которая не объясняет написанного шифра в дневнике твоего отца?

Пристальный взгляд Викери уставился прямо в фиалково-золотые глаза Леона. Он словно копался в его мыслях, надеясь узнать, что движет Самаэлисом, но видел лишь мертвую глубину. Отвести глаза Леон не смог. Сила заставляла его смотреть прямиком на рыжего гипнотизера и ощущать желание довериться даже при сопутствующей неловкости момента.

– Ответь мне честно: что ты хочешь найти?

– Я понимаю лишь то, что хочу узнать, что произошло, – честно ответил Леон.

Юноша помнил тот день так отчетливо, будто он случился этим утром, а не пару месяцев назад, и все потому, что именно то мгновение подарило ему глоток свежего воздуха, возможность поверить в случайно пойманного в небе светлячка. Он был занят работой в саду, когда его – чумазого от копания в земле – вызвала мадам Тулле. Она заставила его умыться и вычистить одежду, а потом отвела в гостиную, где за чашкой чая и французским романом сидел молодой человек. Заметив вошедшего рабочего мальчишку в компании мадам, он изогнул светлую бровь и отложил книгу в сторону. Мужчина оказался невероятным красавцем. В чертах лица преобладала мягкость, сложно было сказать, мужчина или женщина перед ними, а золотые волосы до плеч еще больше углубляли эти сомнения. Если бы не его белый костюм, то Леон ошибочно обратился бы к гостю, как к леди.

– Так это ты Леон Самаэлис? – Даже голос не выдавал его мужского начала.

– Смотря кто его спрашива… – Леон осекся. Мадам за его спиной недовольно ткнула ребром ладони в позвоночник и предупреждающе опустила взгляд. Еще одно такое слово, и, вероятно, этой ночью он останется ночевать на лавке под звездным небом. – Да, это я, господин. У вас ко мне дело?

– Прошу, оставьте нас, – любезно попросил он мадам Тулле.

– Как вам будет угодно.

Она склонила голову и покинула комнату, не забыв прикрыть дубовую дверь.

Мужчина жестом предложил Леону сесть рядом. Его не волновали ни одежда юноши, на которой до сих пор остались пятна от мокрой земли, ни диван с белой обивкой, который мог быть испачкан им. Да и сидя рядом с мальчишкой, он не чувствовал брезгливости. Джентльмен поднял пузатый чайник с цветочной росписью и налил крепкий чай во вторую чашку на подносе.

– Сахар? – поинтересовался он после недолгого раздумья.

– Предпочитаю горький, – мгновенно ответил Леон.

Он не чувствовал дискомфорта рядом с этим человеком и вел себя с ним как с равным по социальному статусу, хотя и не должен был. Отчего-то ему казалось, что этот джентльмен не будет обижен подобным нахальством.

Мужчина протянул ему чашку и заинтересованно стал наблюдать, как юноша молча пьет предложенный ему чай.

– Вы ведь меня не чай распивать позвали, господин. Если у вас ко мне дело, то я вас внимательно слушаю, если же нет, то я должен откланяться. Работы у меня невпроворот.

– И то верно, – усмехнулся гость, – не стоит задерживать столь занятого человека.

Он сделал глоток и отставил чашку в сторону.

– Меня зовут Эрик Ван’Адлер. Я владелец частного исследовательского музея, где работали твои родители.

Леон хотел сделать глоток, но остановился, так и не коснувшись ободка чашки. Разноцветные глаза заинтересованно уставились на Ван’Адлера. В голове появилось столько вопросов, но задать их Леон решил позже. Сейчас его терпения хватило лишь на то, чтобы усидеть ровно на месте и внимательно выслушать гостя.

– Я не буду утомлять тебя своим сочувствием – вижу, что оно тебе ни к чему, – и перейду сразу к делу. Пару дней назад мы разбирали материалы, над которыми трудилась чета Самаэлис, и нашли вот это…

Он вытащил из кожаного саквояжа потертый дневник, перевязанный шнурком. В груди сжался комок. Леон дрожащими пальцами развязал шнурок и пролистал пожелтевшие страницы. Здесь было все: местами потертые карандашные зарисовки, схемы, приклеенные старые фотографии, но больше всего внимание привлекали листы, исписанные почерком отца. Писал точно он, это отчетливо было видно по левому наклону письма, но вот язык был ему абсолютно незнаком.

– Что говорится в этих записях? – прямо спросил Леон и еще раз пролистал страницы.

– Кто бы знал, – вздохнул Ван’Адлер. – Они изучали малоизвестные религии мира, и могу лишь предположить, что это цель их исследований. Хотел бы я рассказать тебе больше, но увы… Я долгое время находился на другом континенте и об их работе ничего не знаю. Все отчеты они отсылали моему секретарю.

– Но если родители отчитывались вашему секретарю, стало быть, он знает, что они исследовали? – с надеждой посмотрел Леон и тут же по безразличному взгляду осознал: «Этот белый павлин ничего не скажет. Он пришел лишь для того, чтобы совершить доброе дело в глазах общества, а не мне помочь», – и разочарованно вздохнул.

Ответ Ван’Адлера оказался таким, каким и представлял его себе Леон.

– Хотел бы сказать, но не могу, – покачал головой джентльмен. – Ты уже парень взрослый, стало быть, понимаешь, что существует договор о неразглашении. Все их исследования будут переданы другим специалистам и направлены в центральный музей. А теперь прошу меня простить. Дела не терпят отлагательства!

Хозяин музея встал, поправил костюм и, взяв саквояж, направился к выходу, поставив точку в разговоре.

– Тогда зачем вы отдали мне их дневник? Разве это не важный объект исследования? – Леон пребывал в недоумении.

– Я отдал тебе дневник из сугубо личных побуждений, потому что того хотели бы они, – бросил в ответ хозяин музея и потянулся к ручке двери, но, помедлив, добавил: – К тому же наши специалисты уже сделали копию этого дневника, поэтому для научного сообщества это не станет потерей. А теперь прощайте, Леон Самаэлис. Надеюсь увидеть вас снова и при более приятных обстоятельствах. Буду с нетерпением ждать вас в своей небесной обители.

Он вышел, оставив Леона в растерянных чувствах. Да кто так вообще выражается? Назвать музей «небесной обителью»… Глупость неслыханная. И все же приглашение оказалось заманчивым. После того дня Леон неоднократно изучал дневник, но всегда приходил к одному-единственному выводу – ответы можно найти лишь в музее Ван’Адлера.

– Если бы Ван’Адлер не принес чудом найденный дневник, последняя запись в котором сделана на два года позже их исчезновения, то я бы так и продолжил считать их погибшими.

– Леон, прошло пять лет, – сочувствующе покачал головой Вик. – Даже если запись и сделана на два года позже, то это не отменяет факта, что остальные три года от них нет никаких вестей. Вероятность, что они живы, крайне мала.

– С этим я давно смирился. Если не найду их живыми, то хотя бы узнаю, из-за чего они погибли.

– Тогда дай нам помочь тебе. Одна голова – хорошо, а три – намного лучше! Может, и не разгадаем все, но что-то свежим взглядом подметим.

– Три? – Леон скептично изогнул брови. – А-а-а, мне все ясно. Тебя подослала Николь? У самой сноровки убедить не хватило, так решила тебя послать?

Пойманный с поличным Викери с неловким смешком потер пламенную макушку и неопределенно передернул плечами.

– Ну-у, признаюсь, юная Аверлин попросила немного разговорить тебя, но мое любопытство тоже сыграло немаловажную роль. Я ведь имею право беспокоиться о лучшем друге?

Он состроил мордашку трогательнее, чем у голодного котенка рядом с лавкой мясника, и выпяченная нижняя губа задрожала, словно тот сейчас расплачется. Если бы Леон знал, что будет попадаться на это каждый раз, то даже якшаться не стал бы с этим манипулятором.

– К дьяволу тебя, я согласен! Прекращай пилить меня взглядом, – взвыл Леон и подскочил с лавки. – Всего один раз, ни больше ни меньше! Я не желаю втягивать вас в это дело.

– Мы уже втянуты, – напомнил Викери невзначай, но Леон раздраженно перебил:

– Сейчас договоришься, и этой возможности я вас тоже лишу.

Викери примирительно поднял руки.

– Ты прав, прав. Не стоило мне говорить этого. Так во сколько состоится встреча?

– Завтра после ужина. У нас будет немного времени до вечерней молитвы, чтобы изучить материалы. И не опаздывать! Ненавижу, когда опаздывают…

Глава 2. Амон укажет путь к истине

Тем же вечером, когда все воспитанники уже видели седьмой сон, Леон вытащил из сундука желтый кусок мыла, завернутый в лоскут льняной ткани, и полотенце, служившее долгие годы верой и правдой, и поплелся в ванную комнату прислуги. Ни дня он не пропускал, чтобы не понежиться в теплой воде и не насладиться таким редким явлением, как тишина.