Из непечатного…

– Время такое.

Уклончиво ответила кассирша.

– Понятно.

Ответил, доставая из кошеля дополнительных три «сотки», дабы оплатить все-таки долгожданный билетик на удачу.

Ведь это как лотерея.

Вон Пореченков по ТВ снова «миллиард» обещает каждому.

Новый год, что возьмешь с людей.

Но это по-любому дешевле обойдется в несколько раз, чем садиться в авто у барыг-таксистов, наваривающихся на бедах и невзгодах обычного пассажира, спешащего на новый год к своей семье и дому.

Передал деньги, проговорил, – «вас с наступающим», кассирша в ответ улыбнулась, а ее улыбка сама собой превратила стареющую женщину снова в молодую девушку, когда она встречала новый год с парнем.

Наверно это был тогда 1988 год.

Она протянула билет, сказала:

– Счастливо доехать домой.

Я кое-как отыскал свободное местечко, зал ожидания был забит полностью, на него и присел, озираясь по сторонам, немного с боязнью, что меня кто-то отсюда прогонит. Но ничего, обошлось. Все было молчком, потеснившись, соседи по скамейке, подтянули свой багаж ближе к себе.

Мы тоже покорно молчим, не требуя ничего.

Ни стабильных цен за проезд, ни за регулярность маршрутов.

Да вообще, ни за чего.

Какие перемены? Вы о чем?

Кругом ведь «стабильность».

Яйца в дефиците, топливо дорожает, цены растут, – Стабильность!

«Красную площадь», в столице, снова закрыли для посещения и народных гуляний, почему-то уже в четвертый раз.

Проезды перегорожены, рамки досмотров, стоят наряды полиции и ОМОНа.

А хотя да, наш вокзал, тоже набит людьми битком и полностью.

Сидячие места в залах ожидания? о чем это я?

Жопу поднял – место потерял. Как-то так.

Мне иногда приходилось отлучаться со своего насиженного места, в туалет.

И тут же на него слетались другие жаждущие присесть, только присесть.

Хотя «туалеты» все-таки снизили цену на свои услуги, но тоже если бы не так весь перрон вокруг этого вокзала был бы зассан, засран, заблеван, в ту же минуту.

Ну да, еще «сотку» отдал за туалет, в результате ожидания и пяти хождений по мукам стыда и совести.

Это получается 20 рублей за раз, вполне божески.

Если стакан чая или кофе стоит под пятьдесят рублей.

В той же вокзальной забегаловке, в которой попил кофе утром, как пришел на вокзал и узнал об этой новости.

Нормально? Нормально, сам себе же отвечаю.

Не ссы прорвемся, тоже мое, мне как бы соответствует.

Но что тут прорываться всего-то стоит подождать всего девять или десять часов.

Убить время, так это называется.

Хотя нет тут ни какой вечной жизни.

Есть только здесь и сейчас.

Есть я и бомж, сидящий рядом со мной на скамейке:

голосистый армянин, звонящий всем подряд, при этом разговаривающий на своем гортанном языке; транспортный «безопасник», шныряющий как служебный пес, среди людей, на предмет распития спиртных напитков в неподобающих местах; далее наряд полиции, вызванным им по тревоге.

Солнечный лучик, проникший сквозь белесые стекла крыши, заставляет зажмуриться и отвернуться в сторону, чтобы не видеть всей наводимой суеты, среди толчеи людей.

Лучик заставляет бомжа тоже отвернуться.

В мою сторону.

Мы встречаемся на миг взглядами, оба усмехаемся.

Сидя рядом, на одной скамейке, правда, она была со спинкой.

Он довольно чист, опрятен, почти не воняет, может небрит, со своей бородкой и усами. Его можно вполне принять за нормального человека, если бы это было так.

Но есть такие люди на свете, а их немало, на которых достаточно одного взгляда.

Я говорю вообще про людей: вот чинуша, вот ярый коммунист, а это уголовник убийца отсидевший срок, вот мент не при форме и не при погонах, вот бывший военный, А это бомж, мне тоже хватило одного кивка головой.

Бомж может выглядеть не как бомж, но всё равно.

Одного мига достаточно.

– Раб, жиль, нуж те?

Задал кто-то вопрос бомжу.

Это был молодой парень, в черной длинной распахнутой куртке, походившей на плащ. Он давно уже метался по территории вокзала.

– Не понял, скажи четко.

Ответил бомж.

– Работа, жильё, интересует тебя?

Повторил громче тот парень, но явно стесняясь меня, как невольного слушателя.

– Нет, не интересует.

Он презрительно сплюнул на пол, который пять минут назад при нем же протерла уборщица. Я хмыкнул, недовольно.

Бомж всё без слов понял, убрался восвояси от меня подальше.

Правда свой плевок подтер ногой, перед уходом.

Наверно ждал, что он скажет, как все, – «с новым годом», и уйдет прочь.

Но это лучше чем ничего, как осознать ошибку.

Возможность исправиться в дальнейшем времени, хотя не стоит этого ожидать от этакого персонажа, кардинального изменения.

Ничего лучшего судьба, или кто ей заведует там наверху, не придумало, как подсунуть мне одного. Со сложными поворотами.

Его еще менты утром задержали, увезли на «уазике», для составления всяких протоколов. А теперь он вернулся обратно, как бумеранг, направленный в мою голову.

Севший рядом со мной, и с какой-то женщиной в годах, он, мужчина в годах, прилично одетый, лет под шестьдесят, непринужденно завел разговор о том, о сем.

Выяснилось, из подслушанного разговора, что он отсидел срок в столичной колонии, месяц или два, за «хулиганку», оскорбил главу сельсовета: послал подальше, и в морду дал.

Сейчас направляется домой, в Киги.

Правда, не понял в какие именно.

Ведь у нас есть Верхние Киги, Средние Киги, есть Нижние.

Между этими разговорами он звонил по телефону кому-то, жаловался, что билетов нет, а такси очень дорогое, под «десятку».

Если он сегодня не уедет, то придется праздновать новый год на вокзале.

Потом он стал кашлять и чихать.

– Видимо срочно выпить надо.

Проговорил, вставая с места.

Он взял сумку, направился в сторону вокзального кафе-ресторана.

Там наливали чай, и водку и коньяк с кофе, всё что угодно-с клиенту, были бы деньги на кармане. Я думаю, он там и остался, на все праздники.

На том вокзале. Почти «Белорусском».

Может кто-то в этом бардаке виноват? Я не знаю.

Может кассирши? Может водители? Может администрация вокзала?

А может железные автобусы, проявляют норов, сами не хотят наотрез заводиться под новый год?

Только мне кажется, что они все, тут вовсе ни причем.

Тогда кто, тут виновен, в этом творящемся бардаке.

Из-за чего вынужден безвозвратно потерять многие часы, своей и так короткой жизни, что осталась в загашнике, только на черный день.

А ведь мог бы потратить их с пользой.

(дописать роман, или хотя бы часть новой главы)

Как и другие, люди-человеки, томящиеся на вокзале.

Они тоже могли сделать что-то хорошее.

На это, наверно нет разумного ответа, видимо уже не будет.

Никогда.

*

Гладиаторы.

Начиная с моего детства, мы всегда дрались.

С друг с другом, почти из-за ничего.

Фантик съеденной конфетки, косичка чьей-то девчонки.

Не важно, главное само собой, борьба.

Наверное, с собой тоже.

Это было там в ПТУ и до армейки, школа карате.

Мы были словно как в клетке, запертые в ней точно звери.

Приходилось драться, почти насмерть.

Снова и снова.

Драться с другим, потом меняешься.

Дерешься по кругу, кто на тебя нападает.

Ломались руки и ноги, выбивались челюсти, суставы, крошились зубы.

Сотрясение мозга, обычное дело.

Но это не было важным, для нас в тот момент.

Главное победить соперника на арене, неважно какой ценой.

Тогда я не знал, что мы и есть гладиаторы.

Сражающиеся за жизнь

В это проклятое время.

Поэтому я больше не желаю драться.

Никогда. И ни с кем.

Я больше не хочу убивать людей, калечить, причинять им боль, какой-то ущерб.

Да, времена меняются, но не меняются люди.

Они остаются такими же. По своей натуре.

Гнилыми внутри, порочными хотя тут не об этом.

Мое поколение, видимо оно такое, видевшее снятие флага СССР с верхушки Кремля.

Оно такое, гладиаторское.

Воспитанное жизнью.

И еще раз повторюсь:

Меняются времена, но не люди.

В своей общей массе, люди никогда не меняются.

Наверно не стоит объяснять никому, что это означает.

*

Личное кладбище.

Недавно оно еще пополнилось еще двумя.

Скажем так, персонажами.

Наверно личных кладбищ много, как у каждого, из нас.

Но у врачей хирургов, оно точно есть.

Маленькое такое, почти небольшое, всего-то плюс минус сто или двести жизней, или уже трупов вскрытых на анатомическом столе: вот у этого сделан неправильно разрез, здесь слишком сильная анестезия, у него внутреннее кровотечение, поэтому не заметили по пьяни (продолжали праздновать новый год медицинским спиртом)…

Так ведь, врачи?.. которые когда-то давали клятву Гиппократа.

Ну вот, у меня тоже есть свое мини кладбище.

Имеется, имеется. Не надо сомневаться, и называть вруном.

У меня такая особенность характера, немного обижаться на тех людей, кто мне причинил боль, по разным причинам.

Кто обманул, кто предал, кто кинул на деньги.

Кто оскорблял, кто унижал.

Они все-все, в моем черном списке.

Переезды, переезды, переезды.

И еще раз переезды.

В поисках лучшей жизни на этом свете.

Конечно, всё творил у себя в душе.

Но с недавних пор, визуализация так говорят некоторые.

Так сказать, на наглядном примере.

Мне это подошло, я стал лепить из хлебного мякиша, надгробные изваяния, в уменьшенном масштабе.

Вроде них, остроугольные пирамидки.

Похожие на погребальные кенотафы.

Пирамидки, на которые испускаю свою ненависть, ярость, злобу, в общем все эмоции, которые существуют на этом свете.

Хотя интересно: как у всех с этими делами?

Наверно кто-то записывает в тетрадку, с красными чернилами своих недругов?

Отмечает в памяти?

Ходит на настоящее кладбище, там служит мессу?

Поэтому по сравнению со всеми, я тихий, белый и пушистый, точно зверек. Песец, так он вроде называется.

Или белая белочка, от развившегося алкоголизма.

Строгие пирамидки всегда расставлены рядами, где-то на отдельной полочке.

Наверно их бы было несколько тысяч, даже сотни тысяч, тех людей, или пирамидок, скопившиеся там на полочке.

Но переезды, бесконечные переезды, мешают подсчитать, собрать в одном месте, сколько же их было, на самом деле.

Иной раз бывает так лень: тащиться куда-то, что-то объяснять, предлагать, говорить.

В кафе, один человек, сидевший за кофе в одноразовом стаканчике, завел почему-то разговор о работе.

Это всегда насущные проблемы, происходящие в нашей жизни: работа, жилье, здоровье.

На второй план или на третий, отходят семья, дети, какие-то любовные отношения, хобби, досуг.

Это всё в реальных минусах.

Не знаю, когда-то оно может перевесить, вот эти все проблемы.

Да и пирамидки, слепленные из хлебного мякиша, зачем они мне?

Да нет, это просто плацебо, чтобы мог существовать далее в социуме, состоящий из одних моральных уродов, психопатов, садистов.

Не черная магия, не Вуду, а просто, то, к чему когда-то стремился.

Раз, и пирамидка слеплена, на смерть, или на что-то еще.

Как получиться, от количества заложенной в нее ненависти, испытываемых эмоций.

По статистике, я веду статистику, как ни печально:

Из ста надгробий стоящих на полочке, девяносто срабатывает, как надо, у людей случаются: болезнь, авария, смерть, рак.

А пирамидки на полочке пополняются всегда.

Вот эта к примеру, свежая, недавно изготовленная: напарника Миши по работе, по бывшей работе.

Он же клялся мне в дружбе, в верности, во всем ином и правильном.

– Не подведи меня.

– А ты меня.

Я прикрывал его задницу, когда он бухал как черт.

Но уже не выдержал, поэтому спалился из-за него.

Выходит, он всё-хаки подвел меня..

И это уже вторая пирамидка.

Под названием Раиль.

Наш новый начальник.

В нашем городе, уже давно его знал.

Несмотря на это он меня уволил с работы.

С моего расчета, с тех денег, которые заработал честным трудом, он отщипнул часть себе в карман.

Даже тут дело не в деньгах.

Раиль борзо себя вел, строил из себя невесть какого-то крутого босса.

Чуть не случилась драка с ним, когда потребовал деньги.

Свои заработанные деньги, если кто не понял.

Малолетний щенок, который посмел возомнить пупом мира.

Драться? Можно было.

И все условия для этого наступили подходящие.

Но ему тридцать лет, здоровый как бычок, а я уже далеко не молод. Да и ножа как на грех в кармане не оказалось.

Не взял в тот момент, наверно как чувствовал.

Недавно он звонил: угрожал найти, переломать ноги, убить, искалечить, что-то еще.

Пацан, воскресший из 90-ых, точнее из 2024 года, что еще скажешь.

Пришлось усилить его пирамидку на несколько условных делений: с болью, и с яростью.

Пусть поймет, что есть на свете бумеранг, общее понятие, под названием «карма».

Мне плевать: пусть заболеет его дочка смертельной болезнью, жена, родители.

Сгорит тачка, дом, квартира.

Попадет в аварию, да мало ли чего может сделаться с человечком, и с его имуществом.

Теперь мне плевать.

Я не бог, конечно нет. И даже не пророк, и не мессия.

Я просто обычный человек, как и все, ходящий по этой грешной земле.

Поймите правильно: он лишил меня по своему собственному желанию средств к существованию:

Когда нет денег, нет работы.

Тогда пускай конкретно отвечает за это.

Мне больно, пусть также ему тоже станет.

Во сто крат больнее. Нет, в тысячу, в миллион раз

Скорее всего, это даже не магия, а какая-то жизненная философия.

Видимо я, как и все люди, испытываю боль, от всего.

У всех выражается это по-разному: от битья бутылок в фонтанах, склоках в чатах…

А у меня вот, лепить хлебные кенотафы.

Скоро наверно опять придется идти за хлебом.

Что-то он в последнее время стал быстро исчезать.

Да и взять маркер, черного цвета, чтобы надписывать имена. А то они забываются, почему-то.

Кстати, еще надо повесить новую полочку, не хватает место для всех…

*

Требуются, по объявлению.

Когда не было работы, там, в ЦЗН, предложили:

– Пойдешь работать?

– Конечно пойду.

– Есть одна вакансия свободная.

– И что такое с ней не так?

– Рабочий по отлову животных. Так она называется.

Посмотрел. Вниз. В пол того гребаного заведения. Вспоминая.

Это были тогда. Двух тысячные года.

Можно сказать, что жил и работал на помойке.

Наверно это и было так.

Время такое было, или жизненный момент чтобы опустится до самого – самого- самого дна.

Которое, вы сами не можете себе представить.

Да, работал на городской свалке с бомжами.

Собирал бутылки, сортировал вторсырье, медь, железо.

Жил в отбросах, в каком-то вагончике.

Все это, было со мной.

С одной стороны интересно, познавательно.

А с другой, ну, ее. К черту такую фигню.

Его звали Снайпер, в наших босяцких кругах.

Наверно не просто так.

Но это наверно подработка для души, а так он, «рабочий по отлову животных».

Работает в паре с водителем пикапа, «пирожок».

Так они назывались раньше.

Обычный «москвич»: в салоне два места, сзади грузовой кузов.

Он был серого цвета, с опознавательным зеленым значком на борту: «Спецэкотранс».

Обычно он сидит у нас в бытовке, сделанной, из списанного вагона.

Курит едкие сигареты без фильтра, постоянно молчит. Даже когда к нему обращаются, о чем-то спрашивают.

Он отмахивается, либо цыркает на всех злобно, потом выходит на свежий воздух.

Натура у него такая, одиночная.

Никто не знал, как его зовут по-настоящему, как его имя.

Снайпер и Снайпер.

Когда мороз, чистит винтовку, от нагара.

Ведь он стреляет настоящими боевыми патронами.

Между делом поправляя лохматую шапку на запотевшем лбу.

Шапка из собачьих шкур сделана.

– Сколько сегодня зарядил на тот свет?

Спрашивает Толик, это его водитель, того «пирожка».

– Пятерых.

Хмуро отвечает Снайпер.

– Угу. Нормально.

– С хера ли. Это мало для нормы.

– Для нормы, надо завалить десять.

Стал объяснять Снайпер.

Мне плевать, сколько там, ему до нормы убитых собак.

Мне плевать, на все.

Как и Снайперу тоже: болонки. Дворняги. Овчарки. Да без разницы.

Я видел как они, выгружают из кузова спецмашины, трупы мертвых собак.

Для утилизации.

Зимой, они мерзлые.

А летом начинают издавать запах.

Я блевал давно от тошнотворной вони.

Уже давно, когда был нормальным.

А сейчас нет. Привыкаю.

Снайпер чистит винтовку СВД, гражданской версии.

Детали разложены на столе.

Она без прицела, сделана под латунный патрон.

Латунный патрон, он обладает малой убойной силой.

Но для собак, чтобы усмирить, пробить шкуру и все такое, хватает

От нее приятно пахнет оружейным маслом, чем-то еще.

Забытым. Казалось навсегда.

Снайпер стреляет пойманным собакам в голову.

Это происходит в отдельном помещении, тоже вроде расстрельного помещения на свалке.

Он приставляет ствол к башке.

Стреляет в голову, чтобы не испортить шкуру.

Вскоре полученную из собачьего трупа.

Жертвы даже не скулят перед смертью, наверно понимают, что это бесполезно.

Там рык, щелчок затвора, спуск, БАМ, и все.

Уноси готовенького.

Механика, конвейер.

Когда не надо рассуждать, а только делать.

Словно робот.

Снайпер, как на войне, делает зарубки на прикладе винтовки.

Только там было по число убитых фрицев, а здесь по числу убитых собак.

– А что будешь делать, когда места не хватит?

Подначил его как-то раз Толик.

– На тебе нарисую.

Снайпер, он странный.

Можно сказать, ебанутый на всю голову.

Наверно поэтому с ним никто не хочет связываться, вступать в разборки.

Пить с ним кофе, или пиво в баре.

Он ебнутый Снайпер, которому доставляет удовольствие убивать собак.

Но не людей же, с одной стороны.

Наверно так, рассуждали люди в погонах, которые выдавали разрешения, на применения огнестрельного оружия.

Снайпер любит убивать животных. Наверно тоже людей.

Люди они тоже как животные.

Я не интересовался. Так лучше спать по ночам, даже где-то на свалке.

Ему было без разницы, чем это делать: молотком, отверткой, ножом.

– Ты. Ты, и ты, завтра на сбор «пета».

Смотрящий наш, Аслан. Горец, выходец из гор. Чечен.

Для нас, он царь и бог.

После него идет уже всякая шушера, вроде городского начальства.

– А ты пойдешь завтра со Снайпером. Его напарник Толик, шайтан его возьми, ушел в «бухару».

– Норму нам еще удвоили в мерии. Говорят, много по городу бродячих собак стало.

– Я не пойду со Снайпером. Не хочу. Я лучше на «пэте» буду.

– Не пойдешь?

– Да, не пойду. Я не хочу, никого убивать!

– Это собаки. Они очень опасные, для людей.

Не надо никого убивать, ты просто подержишь, присмотришь.

Потом отвезем их в приют. И все.

– В приют?!

– Конечно в приют. Это хороший, отличный, собачачий приют.

Понимаешь, да?

Я согласился.

Тогда, на мусорном полигоне «Спецэкотранса», это уже не стало выбором.

Ни для меня, ни для кого-нибудь.

Все это было предопределенно заранее.

Да, в одном мегаполисе, мы убивали бродячих, беспризорных животных.

Зачем? Почему?

Нам платили деньги, за план по отлову мохнатых и хвостатых тварей.

Собаки, кошки, коты, без разницы.

Наверно мы все тогда превратились в «шариковых».

Не спрашивая больше никого.

В итоге, не желаю об этом вспоминать и думать.

Поэтому я не знаю что с ним потом стало; может жив, может повесился по пьяни, или приставил заряженный ствол, с латунным патроном, к своей башке.

– Ну как? Пойдете работать туда?

Спрашивают меня в очередной раз в ЦЗН.

– Да как-то не хочется. Мне лучше хормейстером подходит.

Да, и еще совет: не стоить заводить собак в наше время.

Собаки слишком доверчивы и глупы, как и люди.

Лучше кошку. Или лучше вообще ничего.

Ведь за ними тогда не придет «Рабочий по отлову животных».

*

1 сентября.

Мама гладила утюгом мою белую рубашечку, черные брючки.

Это было вечером, 31 августа.

– Ты собрал портфель?

– Да мам, конечно собрал.

Линейку, ручки, пенал, пенал, учебники, тетради.

Отвечал со вздохом.

Мне не хотелось идти в школу.

Хотелось, чтобы каникулы летом никогда, никогда не кончались.

– Ложись спать, завтра рано вставать

Утром меня разбудила мама.

– Сегодня в школу.

Заупрямился, но она быстро ласковыми шлепками, привела в меня чувство. Помывка, одевание, быстрый завтрак.

– Я тебя отведу на линейку. Одевай кроссовки.

Сказала мама, она работала волонтером.

Мы вышли за дверь, потом из подъезда.

Шли по дорогам, по которым тоже шли такие же школьники.

Шли первоклашки, с мамами и папами, на свой первый «день знаний».

Они держали в ручках цветы, были очень нарядными.

Но вдруг утренний купол неба распахнулся, алым цветком, оттуда послышался зев огромного зверя.

Стирающего всё на своем пути.

Еще успел подумать:

– Как же круто! Теперь ни будет никаких уроков и школы.

*

Девушки закупали пачками коктейли.

В бутылочках.

Создавая ажиотаж возле кассовых мест.

В небольшом маркете.

Ведь завтра запрещена продажа алкоголя.

В связи «Днем знаний», и первого учебного дня в школе.

– Девчонки! А че вы пьете: может лучше своих детей соберете в школу?!

Завтра к школе?

Одна из них гордо заявляет:

– Да нет у нас детей, дядя. Поэтому нам всё можно!

Молодые девчонки уже пользуются презервативом.

Реклама из 90-ых, в деле.

Да и запрет на алкоголь, тоже в тему.

Запрещенное, значит надо воспользоваться….

Пы. Сы.

Девчонкам лет под тридцатник.

Красивые, ухоженные, спортивные.

Накрашенные, как, в общем как женщины легкого поведения.

Что они ищут? Что они хотят?

Счастья? Мечту?

Хотя в нашем мире это отыскать совсем невозможно.

*

Зачем все это.

Я провел над столом, ладонью.

Наверно это вроде как карты считалось.

Моя ладонь, они отпечатки.

Быстрее, медленнее.

Тепло, жарко, горячо.

– У вас не хватает денег.

Когда уже повторно провел картой над считывателем.

– Не хватает. Странно.

Может еще раз.

Попытка тоже не удалась.

Это какое-то странное чувство.

Нет денег.

Хотя нет, не так было.

Кто-то ко мне постучался в дверь.

Я открыл, чего мне бояться.

Тетя Соня, так ее все называют, наверно она тоже привыкла к этому.

– Умерла тетя Глафирья. Мы тут все собираем, на похороны.

Немного предистории.

Мы живем в общаге, как говориться, все общее.

Горе, радость, беда.

Всегда кидал деньги на общаковое дело, мне не жалко:

Пятьсот рублей, тысячу, лишь бы от души, похоронили.

Кто жил здесь.

Но наверное что-то изменилось с тех времен.

Что теперь даже не могу ей дать даже сотку, на поминки.

Почему? Отчего?

Может изменился в душе?

Перестал быть таким добрым?

Нет. Просто нет денег.

*

Strange story.

– Мне нужна наличка. Миллион долларов.

Проговорил он, целясь в затылок заложницы, обрезанным охотничьим ружьем.

– Дайте уйти отсюда живым! Никто не пострадает!

– Я гарантирую!

Оцепление с мигалками из ментов, Росгвардии, «СОБРа», построились мрачной цепью, окружая здание банка.

Я же своей рукой сердце твое прикрою.

Можешь лететь, и больше ничего не бояться.

Ведь ты мой брат.

Наверно наслушался песенок, подумал в вечную любовь

На самом деле не так, просто нет денег.

На дорогущую операцию по пересадке сердца.

Надо говорить дальше, чтобы меня слушали… чтобы никто.. чтобы никто….чтобы никто не стрелял.

Никто не пострадал.

Только о чем? Я не знаю.

Почему-то закончились слова, из словарного запаса.

На уме лишь одно, «отдайте деньги, плиз».

Может что-то тоже сыграть на прощание.

Устроить последний концерт на пианино.

Когда сыграет Рахманинов, свою последнюю пьесу.

Чтоб было с музыкой, громко, как на стадионе.

Визжат тормоза, бегут люди.

Все происходит будто во сне.