Оглянитесь сотник Черкашин

– Гляди, – сказал Савелий, указывая на приближающийся отряд, – не могу понять что за люди. Вроде наши..

Григорий напряг зрение и несколько секунд вглядывался во всадника скакавшего впереди эскадрона.

– Так это же Габуадзе! – воскликнул он. – Штабс-капитан. Это самый бравый офицер нашего контингента. Эка прёт! Ничего не боится!

– Что он делает, – с тревогой проговорил Савелий, – смотри, как он оторвался от остальных, Или он думает, что… Нет ты посмотри, что он творит! – закричал Савелий, когда офицер на всём скаку врезался в ряды лезгинов. Габуадзе удалось зарубить несколько головорезов, но увы, получив несколько ранений, был изрублен лезгинами до подхода гренадёрского батальона. Озверевшие кабардинцы, на глазах которых был убит их командир, в полчаса разметали сотню головорезов. Беспощадно преследуя и убивая всех подряд, они загнали горстку уцелевших в лощину и там прикончили всех до единого. Фальшивого князя нашли на дороге среди мертвых тел. Он был ранен, но когда его вытащили из под убитой лошади, смог идти самостоятельно. Пока кабардинцы собирали зеленые знамёна, трупы и оружие, князя отвели к башне, где собрались защитники поста и оставшиеся командиры Гренадерского батальона. Поручик Минеев, старший офицер после гибели штабс-капитана, приказал пленнику встать на колени перед брошенными знамёнами.

– Скажи мне собака, удалось тебе дойти до Кварели? Удалось соединиться с отрядом Кази-хана? Молись, собака, своему богу!

Поручик достал из ножен саблю, прошёл по знамёнам и встал над пленником. Тот склонил окровавленную голову и стал читать молитву. Когда он закончил, Минеев занёс над ним саблю с тем, чтобы отсечь ненавистную голову, но его остановил возглас Григория:

– Подожди малость, ваше благородие, можно задать этому самозванцу один вопрос?

Прапорщик оглянулся на унтера.

– Что за вопрос, и почему ты называешь его самозванцем? – заинтересованно спросил Минеев. – Ты встречал его?

– Да вчера на выезде из Зинобиани, он представился местным князем.

Прапорщик посмотрел на пленника:

– Это правда?

– Да, – ответил тот, – только я, на самом деле, князь.. только аварский.

– Что за женщина была с тобой. – спросил Григорий, который был уверен, каким будет ответ.

– Моя пленница, дочь убитого князя Чаури. – с кривой улыбкой ответил аварский князь. – я её отправил с охраной в свой аул, но видимо не придётся воспользоваться..

Григорий кивнул прапорщику, показывая, что вопросов больше нет и Минеев, взмахнув саблей, отсёк князю голову. Похоронив врагов, батальон двинулся в сторону Кварели, где Кабардинским полком, под начальством подполковника Солениуса, был блокирован отряд Кази-хана.

Когда батальон ушёл, Котов построил отряд и подвёл итоги. Из двадцати кабардинцев осталось пятнадцать, из них двое были ранены, взвод Григория потерял двух казаков – совсем молодого Алексея Ухова и, к огорчению Савелия, Егора Кармазина, который постоянно находился рядом. Павлуше Евлампиеву пулей раздробило кость предплечья, ему наложили шину и приготовили к эвакуации. Для него война была окончена. В Зинобиани реквизировали телегу с волами, куда погрузили тела погибших и вместе с Павлушей и отправили в Гурджаани, где находился лазарет. Для сопровождения отрядили Антипа Залужного, который должен был доложить о результатах обороны чикаанского поста. Савелий возвращался в отряд с личной победой, он был доволен суровым испытанием, выпавшим на его долю, только вот трагичная судьба грузинской княжны долго не выходила из головы Савелия. «Я был прав – она искала защиты.» – думал он, вспоминая взгляд девушки, в котором явно присутствовал страх и отчаяние. – «Что теперь ждёт пленницу? Где тоскует христианская душа её?»

Прадед сглотнул комок засевший в горле и с горестной гримасой сказал, прикрыв тяжелые веки:

– Мне долго не удавалось узнать о судьбе княжны. Сколько пленных аварцев, сколько торговцев, пришедших с той стороны, были мной допрошены – никто ничего не знал о ней. Только через полгода один лезгин признался, что это он, один из троих, сопровождал княжну в Гуниб. После известия о смерти Магомеда, так звали аварского князя, его брат Юнус, забрал её в свой дом.

Савелий умолк, засопел и Филе показалось, что он заснул. Чтобы не мешать ему правнук осторожно приподнялся с земли и хотел уйти, как прадед очнулся.

– Только через полгода…

Савелий снова пересказал рассказ пленного лезгина и продолжил своё повествование об удивительном крае, где виноградное вино пьют как воду, а виноградную лозу используют для поисков воды, где великие имена Багратидов, создававших государство, были забыты и процветало предательство грузинской элиты и грызня грузинских царевичей. В следующем 1803 году генерал-лейтенант Кнорринг был отозван вместе со своим заместителем Коваленским. Своим беспорядочным управлением Закавказского края они ожесточили грузин и народ, прежде мечтавший отделаться от членов царского дома, опять обратился в сторону братьев. Император Александр, узнав об этом, отстранил Наместника и вместо него главнокомандующим в Грузии был назначен генерал-лейтенант, князь Цицианов. По указу Императора генерал-лейтенант Кнорринг должен был сдать дела и отправляться вместе со сменным конвоем в Петербург. Среди этого конвоя был и Григорий Ефремов. С печалью воспринял Савелий эту новость, но служба – есть служба. Расставаясь, они в последний раз отправились в знакомый духан, где Савелий впервые познакомился с прелестями грузинской кухни. Григорий не скрывал своей радости:

– Представляешь: через две недели буду дома. Жаль ты не сможешь погулять на моей свадьбе.

– Ты женишься? – удивился Савелий. – Что, и невеста есть?

– Есть, но она пока не знает, что невеста. – рассмеялся Григорий – Это Катерина, дочь Петра Сёмина.

– Урядника что ли…

– Ну да..

Родственники выпили за невесту, которая ещё не знала какое счастье ожидает её в скором будущем и за благословенную землю русскую, отца и мать и будущих детей…

В начале лета двести казаков под командованием майора Буткова и батальон пехотинцев отправились в путь по военно-грузинской дороге в Россию. Дорога, и до этого имевшая весьма плохую репутацию, по мере приближения к перевалу, становилась просто опасной. Люди, живущие в этих местах, всё чаще становились жертвами нападений лезгинов, аварцев и местных одиночек-абреков. На всем протяжении, от Земо-Млеты до Балты людей грабили, убивали, угоняли скот и лошадей.. Наиболее опасным местом на этом пути считалось Ларское ущелье, находившееся во владении одного из осетинских старейшин Ахмеда Дударова. Он жил на высокой горе в каменном замке, откуда с толпой слуг совершал разбои, грабил проезжающих, собирал дань с торговых караванов. Кнорре, поверив доносам жителей, послал вперёд роту пехоты и двести казаков. Когда Дударов увидел колонну казаков он велел поднять красное знамя. Это был сигнал военной тревоги. Но Бутков был человеком действия: не давая врагу опомниться, он с ходу налетел на деревню Чим, принадлежащую Дударову и, все что было вне замка, подверг полному уничтожению, в том числе древнюю мечеть построенную ещё во времена Шейх-Мансура. В это время со стороны Владикавказа появился батальон полковника Симановича, идущий в Тифлис на смену кабардинцам. Дударов понял, что сопротивление бесполезно и предпочёл сдаться. Надо сказать, что Григорий Ефремов при налёте на деревню был серьезно ранен в грудь: житель деревни выстрелил в него из ружья, когда он, ворвавшись во двор, зарубил бросившегося на него лохматого волкодава. Об этом Савелий узнал от прибывшего на ротацию унтера, который на вопрос Савелия: – «Насколько серьёзно ранен Григорий», тот ответи, что «жить будет».

Савелий вернулся в свой взвод. Приняли его благосклонно – видимо дошли известия о героической обороне чикаанского поста. Через месяц сотня была переброшена на турецкую границу, где стоял батальон Гренардерского полка подполковника Симоновича. Бесчисленные вылазки лезгинов и турок случались ежедневно в разных местах и войска положительно теряли возможность поспевать везде, где появлялся неприятель. Больше всех докучал известный разбойник Кази-Махмад. Он появлялся внезапно, грабил быстро и исчезал, словно призрак. Подполковник поставил задачу заманить банду Кази-Махмада в ущелье между Гори и селением Каспи. Для этого конные казацкие разъезды должны были курсировать в районе средней Куры от Мцхета до Каспи. В случае обнаружения банды, казаки должны были спровоцировать Кази-Махмада на столкновение и заставить его броситься в погоню. Эта провокация, в конце-концов, должна была привести головорезов в нужно место, где их поджидали гренадёры подполковника Симоновича. Однажды, во исполнение этого приказа, взвод Григорьева второй день топтал берега Куры, изображая конный разъезд, заглядывая в каждую щель, в каждый закуток входящих в долину отрогов Шида-Картли, откуда вполне мог появиться Кази-Махмад. Спереди и сзади на расстоянии двух километрах шли ещё два отряда гребенцов. Переправившись на правый берег Куры, казаки решили заглянуть в небольшое ущелье между отрогами у местечка Квемо-Ничбиси. Узкая тропа поросшая с двух сторон непролазными зарослями огромных лопухов, круто поднималась к вершинам, где широко раскинулись буковые рощи. Казаки, растянувшись цепочкой, медленно двигались по дну ущелья. Они внимательно осматривали тропу, по которой, судя по сломанным растениям, совсем недавно проходили всадники. Савелий увидел, что ехавший рядом с ним здоровяк Фрол, поднял голову и словно собака нюхает воздух. Заметив взгляд Савелия, Фрол произнёс:

– Чуешь, вроде дымком тянет..

Савелий пошмыгал носом – и правда, тянет.

Взвод остановился. Запах дыма означал одно – где-то дальше в ущелье находятся люди и чтобы двигаться дальше, нужно произвести разведку. Григорьев, оглядев казаков, выбрал двоих: шустрого, невысокого Айдарова и Савелия. Пластунские навыки, приобретённые обоими в Приготовительном разряде, сейчас были кстати. Казаки спешились, сошли с тропы, и осторожно пробираясь между высокой растительностью, полезли вверх по склону. Достигнув гребня, они незаметно проползли до излома гряды и там затаились среди кустов. Разглядывая чашу ущелья, на краю леса, Савелий заметил всадника, а рядом с ним человека в тюрбане и черкеске, по видимому, стоящего здесь на страже. Они неторопливо переговаривались, при чём всадник, по видимому, наставляя стража, указывал то на ущелье, то в глубину леса. Продолжая наблюдение за ущельем, Айдаров вдруг толкнул Савелия в плечо, и протянув руку, показал на кромку деревьев на самом гребне горы.

– Смотри, там тропа.

Савелий пригляделся. Действительно между камней проглядывалась еле заметная дорожка, по которой медленно поднимались четверо всадников. Перевалив гребень четвёрка исчезла в горах.

– Жаль, я уж подумал, что здесь тупик. Пошли доложим унтеру, пусть принимает решение. – сказал Савелий.

Григорьев выслушал разведчиков и несколько мгновений искал выхода из создавшейся ситуации, затем он посмотрел на Айдарова и Савелия и приказал отправляться в Гори. Там найти подполковника Симоновича и доложить об увиденном. Вскочив на коней разведчики пустились в путь и через час, добравшись до штаба, доложили о людях Кази-Махмада. Симонович, вскинув брови, молча выслушал казаков. Весть о банде скрытно базировавшейся в ущелье, меняла разработанную ранее концепцию операции. Подполковник приказал казакам возвращаться обратно и ждать подхода батальона, затем подозвал штабс-капитана Александрова к карте и сказал:

– Роман Васильевич, исходя из новых данных я полагаю, необходимо произвести следующие действия: вам за два часа надо пройти по ущелью от Картисхеви вот сюда, в тыл логова Кази-Махмада и блокировать его с северо-запада. Я тем временем стану у местечка Квемо-Ничбиси и когда мы закупорим ущелье с обоих сторон, я начну операцию.

После новых вводных, Симонов пожелал штабс-капитану успеха и посоветовал отправляться в путь незамедлительно. Немногословный Александров взял под козырёк, и покинув штаб, отправился к своему батальону, стоявшему в засаде возле пещерного города Умплисцихле. Здесь, он объявил срочной сбор и уже через пять минут две роты гренадёров рысью отправились в Картисхеви.

Вернувшись в ущелье, разведчики обнаружили взвод на старом месте. Григорьев молча выслушал приказ Симоновича, кивнул, и со знанием дела, высказал свою версию дальнейших событий, из которой выходило, что банда Кази-Махмада будет блокирована с двух сторон и полностью уничтожена. Это так понравилось остальным казакам, что они стали наперебой высказывать свои версии о составе и количестве банды, о вооружении и о том, как бандиты будут реагировать на появление регулярных российских войск: побегут, или, собравшись в едины кулак, попытаются прорвать блокаду. Из дозора вернулся один из братьев Чернышовых, Семён. Он сообщил, что бандиты в роще жарят мясо. Запах стоит такой, что кишки сводит. Гады. Только теперь казаки вспомнили, что с утра ни кого не было и маковой росинки.

– Щас бы ударить.. – мечтательно произнёс Фрол почесывая свой огромный кулак.

– Да уж, жрать страсть, как хочется. – подтвердил маленький Айдаров. – Я бы наверно, быка съел.

– Подождём, – сказал рассудительный Григорьев, – нам задачу выполнить надо. Сделаем дело, живые поедят, остальным это будет без надобности.

Со стороны входа в ущелье послышались многочисленные конские шаги и вскоре на тропе появилась рота гренадёров в полной боевой выкладке, с карабинами наизготовку. Они двигались в строю по трое. В ехавшем впереди офицере, Григорьев узнал поручика Фатигарова, – весельчака, балагура и насмешника. Не смотря на свой весёлый нрав, поручик несколько раз дрался на дуэли, и саблей владел ничуть не хуже, чем своим острым языком. К тому же он был законченным фаталистом – его утверждение: «Победа в поединке, лишь отсроченная смерть в сражении с самим собой» – вполне определённо рисовало его жизненное кредо. Приблизившись к гребенцам, Фатигаров сделал невинно-удивлённое выражение лица и воскликнул:

– Боже, что за молодцы! Какие устрашающие папахи, газыри и кинжалы! Вас надобно пустить вперёд: голову даю – враг пустится драпать..

Казаки, плохо знавшие поручика, потянули руки к ножам и кинжалам, но увидев, что урядник улыбнулся,       успокоились. Поручик, сделав серьёзное лицо, сообщил:

– Батальон прибыл и вы можете быть свободны. Остальное – наше дело.

Сказанное серьезно оскорбило казаков, сильнее унизить было нельзя. В руках само собой оказалось оружие.

– Я сказал прочь с дороги! – крикнул Фатигаров. – Это приказ подполковника.

Григорьев беспомощно огляделся.

– Как же так? Мы обнаружили их…

– Я не знаю, – смягчился поручик, – идите, говорите с ним.

Делать нечего. Григорьев отправил Семёна за братом. Уходили с позором, физически ощущая унизительные взгляды на собственных спинах. У входа в ущелье в боевом порядке стоял батальон Симоновича. Сам он на белом коне находился перейди своего войска, и увидев гребенцов, подозвал к себе Григорьева.

– Спасибо за службу, казак. Твой взвод здорово помог. Отмечу всех.

– Радыстаратьсявашвысокоблагородие! – выпалил Григорьев, вытянувшись в струнку.

Подполковник сделал жест, означавший: свободен, и отвернулся, чтобы дать команду батальону, но услышал голос унтера: «Виноват, ваше высокоблагородие, не надо нам награды, разрешите умереть в бою.»

Симонович удивлённо воззрился на Григорьева.

– Что?!

– Хотим учавствовать в операции. – стушевавшись, еле слышно произнёс урядник.

– Это ты так хочешь учавствовать, – усмехнулся подполковник, – ты же еле лопочешь.

– Никак нет! – заорал что есть мочи урядник. – Желаю биться с врагами России!

– Теперь верю, ладно, становись со своими орлами в строй.

Не веря своему везению, казаки, торопясь и мешая друг другу, поскакали строиться. Заняв, под сердитыми взглядами гренадёров, первый ряд на правом фланге, они успокоили коней, и успокоившись сами, стали ждать приказа. Наконец, услышав выстрелы, в глубине ущелья, подполковник привстал на стременах, и вытащив из ножен саблю, крикнул:

– С Богом, ребятки! Не посрамим Россию-Матушку! Уничтожим Кази-Махмада!

Батальон, ожив, двинулся в ущелье. Подполковник пришпорил своего белого коня и первым ступил на тропу, следом за ним двинулись гренадёры. Гребенцы, не долго думая, втиснулись за первой ротой и, довольные своей наглостью, устремились вперёд, предвкушая смертельную схватку. Достигнув поворота ущелья, у кромки рощи Савелий увидел дымы от выстрелов – это гренадёры Фатигарова, рассыпавшись по широкой чаше ущелья, приближались к окраине рощи. Навстречу им, прикрывая отход Кази-Махмада, выдвинулись около сотни лезгинов с обнаженными саблями и кинжалами. Основная часть банды уходила по тропе через гряду в другое ущелье, ещё не зная, что там их ждут две роты штабс-капитана Александрова. Лезгины рубились насмерть. Савелий видел, как горцы с кинжалами и криками: «Аллах акбар!» бросались на штыки русских солдат. Двое из них, уложив своих противников, направились к Савелию, со зверскими лицами и жаждой крови. Савелий на мгновение заробел, но спасибо Айдарову заоравшему за спиной: – «А ну подходи, вражина Господня!», встал наизготовку, и, не целясь, пальнул в голову ближнего супостата, одетого в богатый халат. Лезгин завалился назад с удивленным выражением на лице и дыркой вместо носа. Савелий выхватил саблю, с тем чтобы прикончить второго бандита, но его опередил выскочивший из-за спины Айдаров, который лихо раскроил второму лысый череп вместе с зелёной шапочкой из китайского шёлка. «Не зевай!» – веселясь, крикнул шустрый казак, вытирая саблю. – «Они уже кончаются.»

Через полчаса в ущелье не осталось ни одного живого бандита. Гренадёры бродили среди тел, добивая раненых. Тех, что ушли за перевал постигла незавидная участь – сто пятьдесят бандитов и сам Кази-Махмад были убиты гренадёрами штабс-капитана Александрова. Пока собирали трофеи и убирали убитых, выяснили, что лезгин, которого подстрелил Савелий, был ни кто иной, как Дорчи-бек, эмиссар Омар-хана Аварского.

Глава 8

– За него я получил свою первую благодарность и пять рублей серебром, – упрямо вскинув голову, не без гордости, сообщил прадед. – Скажу прямо – по дурному получил, как в рулетке.. Ну да ничего, будем считать, что это был аванс. Зато вторую получил за дело. Меня тогда как раз откомандировали в Гребенской полк есаула Егорова.

Прадед приосанился, насколько это было возможно при запущенной подагре, выпятил впалую грудь и, перескочив события годика на два, рассказал, как во главе Линейцев, одержав победу над персами, князь Цицианов не решился преследовать противника, но есаулы Сурков и Егоров с тридцатью казаками Семейного и Гребенского войска, обскакав гору, успели отрезать часть бегущей персидской армии и отбили 4 знамени и 4 фальконета. Глядя на трофеи добытые казаками, впечатлительный главнокомандующий тут же наградил наиболее отличившихся новыми

французскими карабинами. Всем объявили отпуск и с очередным обозом все они были отправлены из Грузии в России. Таким образом, Савелий, впервые за полтора года, оказался в родных местах. По пути из Владикавказа ушли в свои станицы почти все двенадцать Линейцев, остались только Егор и Иван Сальковы из Калиновской и Камнев из Каргалинской. Сердце Савелия учащённо забилось, когда распрощавшись с побратимами, он свернул от Терека в знакомую рощу. На Южном посту стоял внушительного роста молодой казак из молодых, и приглядевшись, Савелий признал в нём соседского Ивана, жившего через три дома.

– Гурова Игната сын что ли? Ну и вымахал.. – удивился Савелий, проезжая мимо.

Казак приготовительного разряда Иван Гуров кивнул, и с уважением глядя на новенький красивый карабин Савелия, крикнул вслед:

– Вас дядька с возвращением. А где остальные..

На знакомой улице встречные станичники, узнав его, приветствовал и, провожая взглядом, недоумевали, почему герой вернулся один, и только Анисья, вышедшая из калитки в грубом, замызганном халате, прямо спросила:

– А где мужики наши, али поубивало всех?

– Нет, все на месте, живы-здоровы, шлют приветы. Вечером приходите к дому старшины, всё расскажу. – стараясь быть немногословным, ответил Савелий, и пришпорив Черныша, поскакал к дому.

Станичники, глядя вслед, судачили о причине его появления в станице. Версии были разные: толи сбежал, толи прибыл по ранению, а толи, вообще, – неизлечимо заболел и комиссован. Старый Гаврила Смирнов, оскалив в улыбке два последних зуба, выдал свою версию:

– Яво отпустили для отметки у жены: молодуха извелась совсем. Рожать ей давно пора – вот начальство об етом и прознало.

– Тебе бы дед, варианты создавать.. – прыснула со смеху Анисья, – да только нет в тебе никакой силы..

– Зря базланишь, меня ещё ой как пользовать можно. – ощетинившись, как ёж обиделся дед. Он подобрал упавший костыль и засеменил ко двору Черкашиных, в надежде приспособиться к чужому празднику.

Анастасия с утра встала с каким-то странным ощущением, будто сердце то замирало, то, как птица беспомощно трепыхалось в груди. Она умылась, помолилась господу, прося прощения за грехи свои, помолилась матери-заступнице и умоляла отвести все беды и болезни от мужа Савелия и дочери Дуняше, молила святого Николая о помощи в ратных делах и прохождения пути. Облегчения после молитвы не наступило, заботы по хозяйству тоже не уняли душевную маету, предчувствие чего-то очень важного не отпускало. Когда она увидела Савелия на пороге дома, первым движение было броситься к мужу, но ноги предательски отказали и она неловко грохнулась на лавку перед столом. Скребок, которым она чистила столешницу, выпал из рук и покатился по земляному полу к ногам мужа. Савелий поднял его и сказал с укоризной:

– Что же ты застыла, аль не признала?

Настя, пришла в себя, сдавлено вскрикнула и радостно бросилась к Савелию.

– Я знала, я самого утра чувствовала! – воскликнула она, покрывая поцелуями обветренное, небритое лицо мужа. – Вот и не верь предчувствиям! Какими судьбами Сава? Мы ждали вас следующей весной. Вы что, раньше вернулись?

– Нет, я один.

Савелий снял папаху, саблю, поставил в угол карабин. На удивлённый взгляд жены ответил:

– Я отпуск заслужил… Две недели.

– Ты поди голоден. Ты садись, я щас…

Раскрасневшаяся Настя засуетилась возле печи, схватив ухват, она ловко достала горшок и поставила его на леток и открыла крышку. В хате запахло щами. Савелий обвёл глазами хату, перекрестился и сел за стол.

– А где Дуня?

– Так она к деду с бабкой побежала. Малая, а шустрая, что козочка.

В этот момент с улицы хлопнула входная дверь, в сенях затопали тяжёлые сапоги и в комнату вошёл отец.

– А я смотрю Черныш стоит. – На лице Ивана Филипповича отразилось живое любопытство уже виденное Савелием у встреченных им станичников.– Я говорю Дуняше: – «Ты глянь, кажись отец твой приехал.»

Он поправил безвольно повисшую руку, оглянулся на спрятавшуюся внучку:

– Ты не прячься, а выходи с отцом знакомиться. Сама же бубнила: – «Когда, да когда?» – вот он приехал!

Из-под дедовской руки появилось милое личико четырёхлетней девчушки. Она с пытливым любопытством разглядывала высокого статного казака, в серой, с серебряными газырями, черкесске. Казак был подпоясан тонким кожаным поясом с пристёгнутым блестящим кинжалом, а на шелковой плетённой перевязи висела большая изогнутая сабля. Казак расставил руки, присел и сказал:

– Ну иди ко мне дочурка, я твой папка.

– Иди Дуня, иди к папе. – подтвердила Настя.

– Смелее..– подтолкнул девчушку к отцу Иван Филиппович.

Он подвёл внучку поближе, и когда Савелий взял её на руки, промолвил:

– Ну вот и добре, теперь хоть отстанет от меня.

Затем увидев, как отец и дочь поглощены друг другом, он отвернулся, и смахнув непрошеную слезу, перекрестился. Посмотрев на сноху сказал:

– Герой.. Надо бы гостей..

– Конечно, – оживилась Настя, – радость какая! Вы приглашайте..

Вечером у дома войскового старшины собрались станичники. В основном это были казачки: жены и матери ушедших ни Линию гребенцов. Они, как это присуще собравшимся в кучу казачкам, громко переговаривались расположившись полукругом возле крыльца, на котором рядом с атаманом стоял Савелий Черкашин, держа в руках связку писем. Атаман, призвав к тишине, зачитал письмо из канцелярии князя Цицианова, в коем говорилось о геройском рейде Гребенцов, в результате которого были добыты знамёна и лёгкие пушки персов. Среди собравшихся пролетел шелест одобрения. Все обратили взгляды на Савелия. Тот развязав тесьму, стал зачитывать фамилии и раздавать письма, частью написанные за алтын полковым писарем, а частью нацарапанные корявыми каракулями на залапанной бумаге – и те и другие вызывали сильные эмоции. Савелия засыпали вопросами, на которые он отвечал, стараясь быть правдивым, но так как он часто находился вне своего взвода, ответы получались не многословными. На вопрос жены Григорьева: – «как там Алексей Митрофанович?». Савелий, увидевший урядника только перед отъездом в Россию, сказал, что выглядит Григорьев молодцом и шлёт ей горячий привет. Следом за урядницей, перед Савелием, под стать Фролу Кашину, встала башней, его рыжая жена Наталья, и выставив руки в боки, потребовала сообщить: не нашёл ли муженёк кого в далёкой стороне. Станичники грохнули с такого ультиматума и давай чудить и подливать скабрёзные подробности на эту тему. Кончилось тем, что уязвлённая великанша плюнула и под общее веселье отправилась к себе, в Яхтинское урочище. Остальные с благодарностью принимали те крохи, что передавал Савелий из далёких мест, где служили их родные, по воле бога и царя принявшие на себя казацкую судьбу, защищать рубежи России.